Старинные китайские повести - Две монахини и блудодей

Порой Кун-чжао с юношей была,

Порой Цзин-чжэнь его к себе звала.

Порой, дневные завершив дела,

Они все вместе шли из-за стола.

Вонзились в ствол два острых топора,

Но дерево стоит, как и вчера.

A воину – пусть он в бою неплох –

Легко ли биться против четырех?!

Почти погасла лампа, но на миг

Последний яркий пламень в ней возник.

Уже почти что пуст часов сосуд,

Но капли редкие еще текут.

Как будто им дано восстановить

Часов и дней разорванную нить…

Будь из железа наш любитель жен –

Ведь и тогда расплавился бы он.

Неутомим, он долго все сносил

И наконец совсем лишился сил.

Да-цин начал хиреть, но никто даже замечать не хотел его недуга. В первое время, когда Хэ Да-цин пытался отказываться от любовных забав, монахиням казалось, будто он просто-напросто увиливает от главной своей обязанности. Вскоре, однако ж, он до того ослабел, что подолгу не мог подняться с постели и тут они не на шутку встревожились. Сперва они хотели отправить его домой, но волосы у Да-цина еще не отросли, а монахини боялись, как бы родня гулящего, узнав правду, не обратилась в суд. Тогда им несдобровать, да и самой обители, пожалуй, грозит бесславный конец. Но и оставлять больного нельзя! Что, если случится непоправимое и он умрет – мертвое тело ведь никуда не спрячешь! Дознаются местные власти, все обнаружится, и беды не миновать. Даже лекаря пригласить и то опасно. Оставалось лишь одно – послать служку к врачу, чтобы он рассказал о болезни, спросил совета и купил лекарств. Дни и ночи монахини настаивали целебные травы и выхаживали больного в надежде, что он поправится. Но было уже поздно: Да-цину становилось все хуже, он уже едва дышал.

– Что делать? Что делать? Ведь он кончается! – восклицала в смятении Кун-чжао.

– Ничего! – ответила ее подруга, подумав. – Скажем служке, чтобы он купил несколько даней извести. Когда Да-цин умрет, мы собственными руками обрядим его в монашеское платье и положим в гроб. А гроб у нас уже есть – тот, что приготовлен для настоятельницы. Вместе с прислужниками и послушницами мы отнесем тело в дальний конец сада, выроем яму поглубже, а гроб засыплем известью. Так схороним, что ни добрые духи, ни злые бесы не отыщут!

В тот самый день Хэ Да-цин лежал в комнате Кун-чжао. Он вспомнил свой дом и горько заплакал при мысли, что умирает вдали от родных.

– Не огорчайтесь, господин! – пыталась утешить его Кун-чжао, отирая слезы, которые катились из его глаз. – Вы скоро поправитесь.

– Случай свел меня с вами. Я думал, что счастье будет сопутствовать нам вечно, но судьба безжалостна, и, как ни горько, нам приходится расстаться на полпути. С тобою первой вкусил я любовь в этой обители и потому именно тебя хочу просить о помощи. Это очень важно для меня, не отвергай же мою просьбу.

– Говорите, господин, разве я смогу вам отказать! – воскликнула Кун-чжао.

Хэ Да-цин вытащил из-под подушки ленту. Она была двухцветная – половина изумрудная, как оперение попугая, половина желтоватая, словно кошачья шкурка. Это цвета уточек-неразлучниц – символа супружеской верности. Да-цин протянул ленту монахине и, глотая слезы, промолвил:

– С того дня, как я у вас, я ничего не знаю о своей семье. Последнее мое желание – чтобы ты передала эту ленту моей жене. Она сразу все поймет и придет проститься со мною. Тогда я смогу умереть спокойно.

Кун-чжао тотчас велела послушнице сходить за Цзин-чжэнь. Узнав о просьбе Хэ Да-цина, Цзин-чжэнь сказала:

– Мы скрыли в обители мужчину и тем нарушили все святые заповеди до единой. Мало того – мы довели нашего гостя до гибели. Если здесь появится его жена, едва ли она согласится молчать. Что мы тогда станем делать?

Кун-чжао, нравом более мягкая и уступчивая, чем ее подруга, была в замешательстве. Тут Цзин-чжэнь выхватила у нее из рук ленту и забросила под самый потолок. Знак супружеской верности зацепился за белку и повис. Как долго он теперь не появится на свет?

– Что я скажу Хэ Да-цину? – воскликнула Кун-чжао в испуге.

– Скажи, что мы послали ленту со служкой. Нас он ни в чем не заподозрит, даже если жена и не придет.

Несколько дней подряд Хэ Да-цин справлялся, нет ли каких известий, а потом решил, что жена обиделась и не хочет к нему прийти. Он впал в отчаяние, громко стонал и плакал. Немного спустя наступил великий рубеж его дней, и он скончался.

В загробный мир ушел Да-цин,

Бездумный и блудливый, –

И больше нет в монастыре

Монахини фальшивой.

Монахини всхлипывали втихомолку – громко рыдать они боялись. Они омыли тело Хэ Да-цина душистою водою, обрядили его в новое монашеское одеяние, а потом, кликнув обоих прислужников, досыта их накормили и, когда стемнело, с горящими свечами в руках, направились в дальний конец сада к огромному кипарису. Прислужники вырыли глубокую яму, насыпали в нее извести и поставили гроб настоятельницы. Потом возвратились в покои Кун-чжао, положили умершего на створку двери и понесли к могиле. Монахини уложили Да-цина в гроб, прислужники плотно закрыли крышку и заколотили гроб гвоздями. Сверху они насыпали еще извести, завалили яму землей и все старательно разровняли, так что никаких следов погребения не осталось.

Бедняга Хэ Да-цин! Со дня праздника Поминовения усопших, когда он впервые повстречался с монахинями, прошло немногим более трех месяцев, а жизни его уже настал конец! Перед смертью он так и не увидел ни жены, ни сына. Промотав значительную часть своего состояния, он обрел конец в могиле, вырытой в заброшенном саду. Поистине судьба этого человека достойна глубочайшего сожаления. Верно говорит о нем следующее стихотворение:

Совет мой: духов злых не трогай,

Иди всегда прямой дорогой.

Что привело тебя в обитель,

Запретных радостей любитель?

Тебя монахини обрили,

Потом в глухом саду зарыли,

В могиле потаенной скрыли.

Нет на земле твоих следов.

Таков конец

Любителя цветов.

А теперь мы обратимся к жене умершего – госпоже Лу. Первые четыре или пять дней после праздника Поминовения она нисколько не тревожилась о муже, в полной уверенности, что он веселится с певичками в каком-нибудь из домов радости. Но прошло еще дней десять, а Да-цин все не возвращался. Госпожа Лу послала слугу обойти все веселые дома и расспросить о муже. Оказалось, что после праздника его никто не видел. Миновал месяц – Хэ Да-цин пропал, как в воду канул. Госпожа Лу встревожилась не на шутку. Она плакала, не переставая, и наконец решила расклеить повсюду объявления о пропаже. Все было попусту!

Надвинулась осень, лили затяжные дожди. Дом Хэ Да-цина во многих местах дал трещины и расселся, но госпожа Лу не хотела нанимать мастеров без хозяина. Наступила, однако ж, одиннадцатая луна, и мастеров все-таки пришлось позвать. Однажды, когда госпожа Лу расплачивалась за сделанную работу, ее внимание вдруг привлекла лента, которою был опоясан один из мастеровых. Лента в точности походила на ту, что обычно носил ее исчезнувший супруг. Сильно встревоженная, она велела служанке сказать мастеровому, чтобы он дал ей взглянуть на ленту поближе. Звали этого мастерового Третьим Куаем. Он был сведущ в гончарном, столярном и строительном ремесле, был знаком каждому в доме богача Хэ. Куай тотчас исполнил просьбу хозяйки, и лента оказалась в руках госпожи Лу. Внимательно осмотрев ленту со всех сторон, она убедилась, что ошибки быть не может: эта лента принадлежала ее мужу. Об этом можно сказать стихами:

О людях память никогда

Не исчезает без следа;

И вот монахиням грозит

Неотвратимая беда.

Когда-то давно супруги купили две одинаковые лепты – одну мужу, другую жене. Хэ Да-цин исчез, но след его, оказывается, не стерся без остатка!

Когда госпожа Лу увидела ленту, из ее глаз невольно брызнули слезы.

– Где ты взял эту ленту? – спросила она Куая.

– Я нашел ее в загородной обители, у монахинь.

– Как называется обитель и как зовут монахинь?

– Обитель Отрешения от мирской суеты. В монастыре два двора – восточный и западный. Восточный занимает монахиня Кун-чжао, западный – Цзин-чжэнь. С ними живут несколько послушниц, которые еще но приняли пострига.

– А сколько лет этим монахиням?

– Около двадцати. И обе хороши собой.

«Не иначе как муж спутался с этими монахинями и скрывается у них, – подумала госпожа Лу, услышав ответ мастерового. – Возьму-ка я с собою слуг, позову Куая в свидетели и сегодня же пойду в этот монастырь. Все вверх дном переверну, а правду узнаю. – Госпожа Лу была ужо готова взяться за дело, но вдруг ее охватили сомнения. – А что, если муж просто обронил эту ленту? Тогда я погублю монахинь без вины. Нет, надо сперва хорошенько все разузнать».

– Скажи, а когда ты нашел у них ленту? – спросила она Куая.

– С полмесяца назад, не больше.

«Выходит, полмесяца назад муж был еще там? Как же это понять?»

– А где ты ее нашел?

– В восточном флигеле, на балке под потолком. Там стала протекать крыша, и меня позвали переложить черепицу, вот тогда я и нашел эту ленту. Осмелюсь спросить у вас, госпожа, отчего она вас так занимает?

– Это лента моего мужа. С самой весны о нем ни слуху ни духу. Я увидела ленту и подумала: где вещь, там и хозяин. Хочу сегодня же пойти вместе с тобою в обитель и спросить у монахинь про мужа. Если удастся его разыскать, я щедро тебя отблагодарю.

– Что вы, что вы, госпожа? Я-то тут при чем? – испугался мастеровой. – Ленту я нашел – это верно, но о вашем уважаемом супруге знать ничего не знаю!

– Сколько дней ты у них проработал?

– Больше десяти, считая и работы на западном дворе. Они еще со мною до конца не рассчитались.

– А моего мужа не видел?

– За эти дни я обошел все помещения, но вашего хозяина нигде не встречал, верьте слову.

«Если его там нет, ничего не докажешь, хотя бы и с этою лентой! – подумала госпожа Лу. – Но лента оказалось в монастыре неспроста. Третий Куай сказал, что монахини еще с ним не разочлись. Дам я ему лян серебра, и пусть он все там разузнает, когда будет рассчитываться. Глядишь – и откроются какие-нибудь следы. Если муж жил у монашек, след должен остаться».

– Я дам тебе лян серебра. Если выведаешь правду, получишь еще.

И госпожа Лу объяснила мастеровому, что надо делать.

Услышав про деньги, мастер согласился выполнить поручение. Госпожа Лу вынесла ему серебро, Куай поблагодарил и ушел.

На другой день после завтрака Третий Куай отправился в обитель Отрешения от мирской суеты. У входа в западный двор он увидел прислужника. Тот сидел на припеке, скинув халат, и бил вшей. Куай окликнул его. Прислужник поднял голову, узнал мастерового и сказал:

– А, Третий Куай! Давно тебя не видно. Удалось выкроить свободный часок? Ты пришел кстати: наставница из западного двора спрашивала про тебя – ты ей нужен.

Это как нельзя лучше отвечало планам Куая.

– А не знаешь, зачем я ей понадобился?

– Точно не знаю. Пойдем к ней, сам спросишь.

Он надел халат и поднялся. Прихотливо извивавшаяся дорожка привела их к покоям монахини. Цзин-чжэнь переписывала сутры.

– Наставница, пришел мастер Куай, – доложил служка.

Монахиня положила кисть.

– Я как раз хотела посылать за тобою прислужника, а ты уже здесь. Прекрасно!

– Что угодно наставнице?

– Перед статуей Будды стоит поминальный столик старинной работы. За долгие годы лак на нем совсем облез. Я давно хочу его подновить, да все пожертвований не было. А тут, на наше счастье, матушка Цянь расщедрилась и пожертвовала несколько досок. Мне хотелось бы, чтобы столик получился в точности такой, как в восточном приделе. Завтра день счастливый, можешь приступать к делу. Работать будешь сам, без помощников, – ты и один справишься. А деньги получишь сразу за все – и за прежнюю работу, и за эту.

– Ну что ж, завтра и начнем, – согласился Куай, а тем временем внимательно огляделся вокруг.

Комната почти пустая, человеку здесь не схорониться. Он вышел и снова огляделся. «Ленту я нашел в восточном дворе, там и надо разведать», – решил он.

Он простился с прислужником и направился к восточному двору. Ворота были приоткрыты. Куай заглянул внутрь – двор был пуст. Он проскользнул в ворота и подошел к дому. На дверях висел замок. Куай прильнул ухом к щели – внутри все было тихо. Куай приблизился к кухне. Оттуда раздался смех. Он замедлил шаги и поглядел в окно: в кухне играли и резвились две послушницы. Одна, поменьше, упала на пол, а другая, которая, как можно было догадаться, изображала мужчину, расставила ноги, села на подружку верхом и старалась ее поцеловать. Младшая что-то крикнула.

– Чего кричишь, ведь в твои ворота уже входили! – сказала старшая.

Третий Куай от души веселился, глядя на это зрелище. Но внезапно в носу у него защипало, и он громко чихнул. Перепуганные послушницы вскочили на ноги.

– Кто там? – воскликнули обе в один голос.

– Это я. Наставница дома? – сказал Куай и подошел к двери, но, вспомнив только что увиденное, не смог сдержать себя и рассмеялся.

Послушницы поняли, что мастеровой подсматривал за ними, и покраснели.

– Какое у тебя дело, мастер Куай? – спросили они.

– Дело нехитрое: пришел к вашей наставнице за деньгами.

– Ее нет дома, вернется через несколько дней.

Куаю ничего не оставалось, как уйти. Послушницы заперли дверь и принялись бранить мастерового на чем свет стоит.

– Злодей! Подкрался, словно вор. Противный!

Подслушанный разговор – еще не улика, а никаких следов исчезнувшего Да-цина Куай не обнаружил. «И все-таки беседа этих девчонок подозрительна, – думал он. – Правда, я не все понял, но не беда: завтра возьмемся за дело сызнова».

На следующее утро он пришел со столярного снастью на западный дворик. Обмерив доски, он их распилил и принялся обстругивать. За работою он беспрерывно раздумывал над тем, как бы раздобыть сведения о Хэ Да-цине. В середине дня из дома вышла Цзин-чжэнь. Перекинувшись с мастером несколькими незначащими словами, она подняла голову и заметила, что лампада почти погасла. Цзин-чжэнь велела послушнице принести огня. Послушница вернулась с новой плошкой и, поставив ее на столик, принялась распускать веревку, на которой висела лампада. По неосторожности она слишком быстро ослабила веревку, лампада полетела вниз и, угодив прямо в голову стоявшей внизу монахини, раскололась пополам. Масло выплеснулось и обрызгало монахиню с головы до пят. Цзин-чжэнь вне себя от ярости бросилась к послушнице и схватила ее за волосы.

– Грязная девка! Потаскуха! Тебе вскружили го-лозу, и ты уже ничего кругом не видишь! Испоганила мне все платье!

Куай отложил в сторону свою снасть и поспешил на помощь девочке. Цзин-чжэнь, кипя от злости, разжала руки и, не переставая поносить послушницу, пошла в дом, чтобы переменить платье. Послушница жалобно плакала, волосы ее растрепались и рассыпались по спине. Когда монахиня ушла, она пробормотала:

– Так исколотить меня за то, что я разлила масло! А сама человека в гроб вогнала. Вот бы спросить с нее за это!

Третий Куай поспешил воспользоваться случаем.

Слова что леска и крючок,

Бери же их смелей,

И правду выудишь легко,

Сумеешь ложь поймать.

Юная послушница была в том возрасте, когда впервые пробуждается любопытство к любовным играм. Видя, как Хэ Да-цин забавляется с монахинями, она тоже хотела изведать вкус этих забав. Однако, в отличие от Кун-чжао, Цзин-чжэнь отличалась нравом крутым и строптивым. С самого начала она ревновала Да-цина к Кун-чжао и соглашалась делиться с подругою лишь потому, что той принадлежало первенство в их общей связи. Когда гость оказался в ее комнате, она твердо решила проглотить его одна, без чужой помощи. О том, чтобы дать послушнице ее долю, хотя бы даже самую малую, не могло быть и речи! Послушница терпела, терпела, но в конце концов в ее сердце родилась ненависть к наставнице. И сегодня, во власти обиды и возмущения, она открыла тайну, даже не подозревая, с каким вниманием Третий Куай ловит каждое ее слово.

– Как же она уморила человека? – спросил мастер,

– Вместе с той распутницей из восточного двора. День и ночь они по очереди развлекались с господином Хэ и в конце концов свели его в могилу.

– А куда дели труп?

– Позади восточного двора есть заглохший сад. Там его зарыли под деревом.

Третий Куай хотел задать еще вопрос, но в этот миг вошел прислужник, и они умолкли. Девочка, не переставая плакать, ушла. Третий Куай сравнил ее рассказ с разговором, подслушанным накануне. Несомненно, между тем и другим была какая-то связь. Теперь Куай узнал почти все, что хотел. Не закончив работу, он поспешно собрал свою снасть и, сославшись на неотложное дело, опрометью помчался в дом Хэ.

К нему вышла госпожа Лу, и он подробно рассказал ей обо. всем, что узнал. Услыхав о смерти мужа, госпожа Лу залилась слезами. В тот же день она созвала родню, чтобы посоветоваться, как быть дальше, а Третьего Куая оставила ночевать. Наутро госпожа Лу собрала человек двадцать слуг и велела каждому взять заступ, лопату или топор. Оставив сына на попечение няньки, она села в паланкин. Слуги двинулись за нею следом. Быстро прошли они три ли и оказались у ворот обители. Госпожа Лу сошла на землю. Часть своих людей она оставила караулить ворота, а с остальными проникла в обитель. Третий Куай повел их к восточному двору и постучал в дверь. На стук вышел прислужник. Увидев женщину, он решил, что она хочет воскурить благовония перед статуей Будды, и пошел доложить Кун-чжао. Воспользовавшись этим, Куай, который знал здесь все ходы и выходы, повел госпожу Лу и ее слуг за собою. Но тут навстречу незваным гостям вышла Кун-чжао.

– Мастер Куай, ты что, пришел со всею семьей? – воскликнула она, увидев женщину, которая следовала за Куаем.

Но неожиданные посетители, не ответив ни слова, оттолкнули хозяйку и, все так же молча, устремились к дальнему концу сада. Монахиня увидела злые, решительные лица. Ничего не понимая, она пошла следом. Когда же все, ни минуты не колеблясь, обступили высокий кипарис и начали копать землю заступами и лопатами, она догадалась, в чем дело. От страха лицо ее посерело. Она опрометью бросилась к дому.

– Беда! – шепнула она послушницам. – Они узнали про Хэ Да-цина. Надо спасаться, бегите за мной!

У послушниц выкатились глаза и отнялся язык. Трясясь от ужаса, они последовали за наставницей.

В тройной зале перед статуей Будды стоял прислужник.

– Мне не дают выйти из храма. Какие-то люди караулят ворота, – сказал он испуганно.

– Беда! Беда! Скорее в западный двор! – вскричала монахиня, и все помчались за нею.

Вмиг оказались они у западного двора, и Кун-чжао принялась колотить в ворота. На стук вышел служка. Монахиня приказала ему немедленно задвинуть все засовы.

– А если будут стучать, не открывай, – прибавила она.

Цзин-чжэнь еще не вставала, дверь ее комнаты была на запоре. Кун-чжао забарабанила в дверь кулаками и громко закричала. Цзин-чжэнь поспешно оделась и вышла.

– Что случилось, сестрица, отчего такое смятение? – спросила она.

– Кто-то донес про Хэ Да-цина! Этот проклятый плотник привел в дальний сад целую толпу народа! Сейчас они раскапывают могилу! Я хотела убежать, но прислужник сказал, что ворота под охраной – выйти никак нельзя. Что делать?

Несмотря на весь свой ум и самообладание, Цзин-чжэнь испугалась не на шутку.

– Этот Куай работал у меня вчера, а сегодня привел людей. Стало быть, ему все известно. Не иначе, как кто-нибудь из наших проболтался, а этот пес тут же побежал с доносом в дом Хэ. Никто другой нашу тайну выведать не мог.

Ученица Цзин-чжэнь стояла ни жива ни мертва. Она горько раскаивалась в том, что сказала мастеровому накануне.

– Этот Куай давно замышлял что-то недоброе, – сказала одна из послушниц Кун-чжао. – Позавчера он подкрался к кухне и подслушивал наши разговоры. Мы его, правда, заметили и прогнали. А кто проболтался, мы не знаем.

– Ладно, об этом потом, а что сейчас делать? – остановила Кун-чжао свою ученицу.

– Бежать! Другого выхода нет! – решила Цзин-чжэнь.

– Но ворота под охраной, – напомнила Кун-чжао.

– Сейчас узнаем, что делается у задних ворот, – сказала Цзин-чжэнь и отправила прислужника посмотреть.

Прислужник вернулся и сообщил, что у задних ворот никого нет. Наказав ему крепко запереть двери дома, обрадованные монахини собрали все серебро – остальное добро приходилось бросить – и выскользнули через задние ворота, заперев их за собою снаружи.

– Где нам укрыться? – спросила Кун-чжао.

– Большой дорогой идти нельзя – нас тут же заметят. Пойдем тропкою. Пока спрячемся в обители Безмерного Блаженства. Обитель малолюдная, искать нас там не станут, – отвечала Цзин-чжэнь. – Наставница Ляо-юань – добрая наша знакомая, она не откажет нам в пристанище. А когда буря уляжется, мы найдем новое укрытие, понадежнее.

Кун-чжао одобрила ее план. Не обращая внимания на ямы и кочки, все побежали по тропинке к монастырю Безмерного Блаженства. Но это уже к нашему рассказу не относится.

Теперь вернемся к тому, что происходило в обители, покинутой монахинями. Толпа слуг под присмотром госпожи Лу усердно работала под кипарисом. Заступами они разрыли землю и увидели следы извести. Все поняли, что добрались до могилы. Но известь, смешанная с водою, затвердела и сделалась как камень. Чтобы этот камень раздробить, потребовалось много времени. Наконец появилась крышка гроба. Госпожа Лу зарыдала. Слуги очистили края крышки, но она все не поддавалась. Тем временем караульные у ворот, подстрекаемые неудержимым любопытством, бросили свой пост и тоже побежали в сад посмотреть, что там делается. Увидев, что работа остановилась, они дружно кинулись на помощь. Гроб быстро очистили целиком, кто-то всунул под крышку топор, нажал, и крышка отскочила. Но когда посмотрели на умершего, то увидели, что в гробу лежит не Да-цин, а монахиня. Все остолбенели от неожиданности. Сбившись в кучу, слуги едва смели взглянуть друг другу в глаза. Внимательно осмотреть мертвое тело никто не решился, и крышку поспешно закрыли.

Что ты говоришь, рассказчик! Ведь Хэ Да-цин умер совсем недавно. Неужели супруга не узнала своего мужа, хотя бы даже и с обритою головой?

Нет, почтенные слушатели, все правильно! Когда Хэ Да-цин ушел из дома, он был в расцвете сил и красоты. У монахинь, как вы помните, он захворал, долго лежал в постели и отощал до того, что от прежнего Да-цина остались лишь кожа да кости. Он бы, пожалуй, и сам себя не узнал, если бы взглянул в зеркало. К тому же слуг и жену сбила с толку бритая голова умершего, и все решили, что это монахиня.

Госпожа Лу накинулась на Третьего Куая.

– Я тебе приказывала разузнать все наверняка, а ты притащил мне пустую сплетню! Комедию разыграл! Как нам теперь быть?

– Послушница все ясно сказала. Какая уж тут сплетня… – пробормотал сконфуженный Куай.

– В гробу-то монахиня, а ты еще споришь! – воскликнули слуги.

– Наверно, не там рыли, надо копать в другом месте.

– Нельзя! Никак нельзя! – вмешался какой-то старик, родич Хэ Да-цина. – Того, кто вскроет гроб, закон карает смертью. И кто разроет могилу – тому тоже смертная казнь! Мы уже совершили преступление, а если выкопаем еще одну монахиню, вина наша утяжелится вдвое. Надо как можно скорее оповестить обо всем начальство и строго допросить ту послушницу. Может быть, удастся кончить дело полюбовно. Но если монахини нас опередят и явятся к властям первые, не миновать нам беды!

С этими словами все согласились. Слуги побросали лопаты и заступы на землю и гурьбой повалили из сада. Вместе с хозяйкою, госпожою Лу, они обошли всю обитель до главных ворот, но ни одной монахини не встретили.

– Плохо! Плохо! – сказал тот же старик. – Не иначе, монахини отправились к местным властям или же прямо в суд! Надо скорее уносить ноги!

Слова старика нагнали на всех такого страха, что обитель мигом опустела. Госпожа Лу бросилась к своему паланкину и вместе с родичами поспешила в Синь-ганьский ямынь, чтобы подать прошение. Когда они добрались до города, оказалось, что по дороге половина родичей успела скрыться.

Среди слуг, которых госпожа Лу приводила в монастырь, был поденщик Мао, по прозвищу «Шалопут», Он решил, что в гробу непременно должны быть какие-нибудь драгоценности. Спрятавшись в сторонке, Мао дождался, пока все уйдут, и снова побежал к могиле. Он обшарил весь гроб и даже платье умершего, но ничего не нашел. И тут – как видно, это было определено судьбою, – каким-то неловким движением он сдернул с умершего штаны. То, что он увидал, немало его развеселило.

– Эге! Да это не монахиня, а монах, – засмеялся Шалопут.

Он закрыл крышку, вышел из сада и огляделся. В обители никого не было. Мао осторожно пробрался в покои Кун-чжао. Там он отобрал несколько ценных вещиц, спрятал их за пазуху и, покинув обитель, быстро зашагал к городу.

Как раз в эту пору начальник уезда уехал куда-то по делу, и госпожа Лу ожидала его у ямыня. Мао Шалопут присоединился к ожидающим.

– Не тревожьтесь! – начал он. – Я надумал еще раз осмотреть тело и, когда вы все ушли, вернулся. И что же, как вы думаете, я обнаружил? Правда, это не господин Хэ, но в гробу лежит не монахиня, а монах.

– Прекрасно! – обрадовались родичи Хэ Да-цина. – Наверное, его уморили монахини. Любопытно бы узнать, из какого он монастыря.

Удивительные вещи случаются иногда в Поднебесной! Только что Шалопут закончил свой рассказ, как из толпы выходит старый монах.

– Вы говорите, что монахини уморили монаха? Как он выглядит? В каком монастыре его нашли?

– В обители Отрешения от мирской суеты. Мы нашли его на восточном дворе. Наверное, он скончался совсем недавно. Лицо у него продолговатое и худое, щеки желтоватые.

– Да это мой ученик, не кто, как он! – промолвил старый монах.

– Как же он туда попал? – удивились присутствующие.

– Видите ли, я настоятель монастыря Великого Закона, мое имя – Цзяо-юань. У меня был ученик Цюй-фэй, двадцати шести лет от роду. Учиться он не любил и не хотел, и я ничего не мог с ним поделать. В третью луну он пропал и до сих пор не вернулся, Родители, вместо того чтобы бранить сына за лень и нерадивость, постоянно его оправдывали, а потом, когда он исчез, заявили властям, будто это я свел его в могилу. Сегодня дело будет разбираться. Если умерший – действительно мой ученик, обвинение с меня снимается.

– Учитель, пойдемте, я провожу вас, вы все увидите сами, – предложил Шалопут.

– Ну что ж, хорошо! – согласился монах.

Но едва собрались они идти, как к Цзяо-юаню подбежали старик со старухой. На монаха посыпались удары.

– Плешивый разбойник! Где наш сын? Ты его убил! – кричали они.

– Погодите! Уймитесь! Ваш сын нашелся! – закричал в ответ монах.

– Где же он? – воскликнул старик.

– Твой сын спутался с монахинями из обители Отрешения от мирской суеты и там по какой-то причине умер. Тело его зарыто в дальнем конце сада. – Монах указал на Шалопута: – А вот и свидетель.

Он потянул Мао Шалопута за собой, а старик со старухой пошли следом.

К этому времени крестьяне, жившие подле обители, узнали о случившемся и все, от мала до велика, сбежались поглядеть. Шалопут, раздвинув толпу, провел монаха в заглохший сад. Вдруг откуда-то из дома послышались стопы. Шалопут распахнул дверь и вошел внутрь. На кровати лежала старая монахиня, по-видимому уже при последнем издыхании.

– Дайте мне поесть, я умираю с голоду, – застонала старуха.

Шалопут, однако ж, остался глух к ее мольбе. Он захлопнул дверь и повел монаха дальше. Снова сняли крышку гроба. Старик и старуха протерли свои слезящиеся, подслеповатые глаза и принялись внимательно разглядывать тело. Им показалось, что умерший похож на их сына, и они громко заплакали. Зрители, которые толпились поодаль, спрашивали, в чем дело, и Мао Шалопут, размахивая руками, пустился в объяснения. Видя, что родители опознали тело, монах остался доволен, подозрение в убийстве больше над ним не тяготело, а кто на самом деле лежал в гробу – его ученик или же кто иной, – нисколько его не занимало.

– Пошли, пошли! – заторопил он старика. – Сын нашелся, теперь нужно доложить начальству. Успеешь еще поплакать, сейчас надо допросить монахинь.

Старик утер слезы и собственными руками закрыл крышку гроба. Они покинули обитель и вернулись в город. Оказалось, что и начальник уезда уже успел вернуться. Стражник, который должен был охранять старого монаха, сбился с ног в поисках своего обвиняемого. С лица его градом катился пот. Но вот наконец монах вместе с Шалопутом появился у дверей ямыня, и все бросились к ним с расспросами:

– Ну как? Правда, что это твой ученик?

– Истинная правда, – ответил монах.

– Значит, можно разбирать оба дела вместе, – решили присутствующие.

Стражники ввели всех к начальнику уезда. Жалобщики встали на колени. Первой говорила госпожа Лу.