Военные приключения - Прерванный прыжок (сборник)

И тем не менее у этих столь разных внешне людей было много общего. Оба были много умнее и хитрее тех, кому подчинялись по службе. Оба старались держаться в тени, хотя и обладали гипертрофированным честолюбием.

Не было, пожалуй, человека в Германии, у которого бы не холодело сердце при одном упоминании рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, шефа РСХА – Главного управления имперской безопасности Рейнгарда Гейдриха, его преемника Эрнста Кальтенбруннера или начальника гестапо группенфюрера СС Генриха Мюллера. Имени Шелленберга за пределами службы безопасности не знал почти никто. Но, однако, многоопытнейший лис Вильгельм Канарис считал своего молодого коллегу самым опасным человеком в эсэсовской верхушке. Это и в самом деле было так, хотя бы потому, что имя Шелленберга никто не связывал со страшной репутацией службы безопасности. Аресты врагов империи, пытки, казни – все это формально входило в сферу деятельности IV отдела РСХА, иначе именуемого государственной тайной полицией или, короче, гестапо. Начальник же VI отдела занимался всего лишь иностранной разведкой. Но сведущие люди понимали, что к чему…

Канарис, как непосредственный конкурент и соперник Шелленберга, не случайно опасался его больше, чем, скажем, Гейдриха, в свое время достигшего почти такого же могущества, как сам Гиммлер. Как раз нескрываемое честолюбие и погубило Гейдриха. Он мечтал сам о мундире райхсфюрера СС и стремился стать единоличным главой всей тайной службы страны, для чего ему нужно было подчинить себе абвер.

Чего же достиг Гейдрих? Почетных национальных похорон… Гиммлер, конечно, жестоко покарал чехов за убийство своего ближайшего помощника, но ведь он мог… перехватить отважных парашютистов еще до того, как они вышли на улицы Праги, чтобы совершить свой отчаянный подвиг. И Вильгельм Канарис, осведомленный о предстоящем покушении, старший сослуживец Гейдриха по флоту и его сосед по вилле в Плахтеизее, не посоветовал своему постоянному партнеру по теннису сменить в тот роковой день обычный маршрут…

Шелленберг не рвался к посту райхсфюрера СС. Юрист по образованию и достаточно прозорливый человек, он вовсе не собирался брать на себя всю ответственность за ту мрачную славу, которой пользовалась во всем мире служба безопасности гитлеровской Германии. Его честолюбие и интересы вполне удовлетворяло то обстоятельство, что именно он, а не, скажем, группенфюрер Мюллер обладал реальным и, в сущности, неограниченным влиянием на Гиммлера, который называл его даже своим «младшим братом». Это влияние означало настоящую власть, но невидимую для окружения.

По целому ряду соображений Шелленберг не собирался до поры подчинять себе абвер. Канарис отвечал за всю военную разведку и контрразведку в армии – брать такую обузу в пору неудач на всех фронтах Шелленбергу было просто нецелесообразно, хотя именно этого страстно хотели и его непосредственный начальник Кальтенбруннер, и Гиммлер. Совсем другое дело – прибрать Канариса к рукам. Для этого был только один путь на данном этапе – осуществить силами своего управления операцию, способную оказать решающее влияние на ход военных действий; и уже потом, при более благоприятной обстановке, включить абвер в свою систему.

При этой мысли оберфюрер СС Вальтер Шелленберг любовно погладил ладонью только что извлеченную из сейфа коричневую кожаную папку с хитроумным замочком.

…В этой папке лежало всего несколько бумаг – донесений от агентов из разных уголков земного шара. Кроме того, там находился еще один документ, составленный уже самим Шелленбергом: докладная записка, отпечатанная им собственноручно всего в двух экземплярах. Докладная была составлена так обтекаемо, без обращения, что ее можно было вручить и Гиммлеру, и Гитлеру. Она не содержала каких-либо определенных предложений, но неизбежно приводила к принятию вполне определенного решения.

Шелленберг убивал сразу двух зайцев: предоставлял фюреру возможность проявить лишний раз свою «гениальность» и снимал с себя на всякий случай ответственность за тот приказ, который, он не сомневался, отдаст Гитлер.

Вчера эта докладная стоила ему немало нервов. «Черный Генрих» был известен во всем мире своей жестокостью и властолюбием. Но только он, Шелленберг, знал, каким безвольным, слабохарактерным трусом был Гиммлер на самом деле. В присутствии Гитлера рейхсфюрер СС, наводящий трепет на пол-Европы, буквально цепенел от страха. Он был не способен сделать даже мало-мальски продолжительный доклад фюреру – у него сводило рот.

Гиммлер мгновенно понял, что может означать докладная записка Шелленберга, но он был патологически не способен вот так, сразу идти с ней к фюреру. Ему нужно было хотя бы несколько дней, чтобы привыкнуть к мысли о предстоящем разговоре с Гитлером. Он хитрил, петлял, изворачивался, ссылался на плохое здоровье фюрера. Шелленбергу потребовались весь его ум и настойчивость, чтобы убедить рейхсфюрера не откладывать дела в долгий ящик. Начальник VI отдела прекрасно знал, что вялым и нерешительным Гиммлер будет только до тех пор, пока Гитлер не отдаст приказ, а тогда уже рейхсфюрер не простит ему, Шелленбергу, и дня задержки, хотя она произошла по его собственной вине.

А между тем в распоряжении Шелленберга и так уже оставалось не слишком много времени для проведения операции. Правда, он позаботился кое о чем заранее и уже с неделю назад приказал своему адъютанту оберштурмфюреру СС барону Фелькерзаму подготовить проекты приказов, которые он подпишет сразу после возвращения от Гитлера на Беркаерштрассе.

Наконец, спешить следовало уже и потому, что Канарис мог его опередить. Положение адмирала в последние недели было незавидным. Попросту говоря, он висел на волоске, и Шелленберг понимал, что старый интриган для восстановления своего пошатнувшегося авторитета не преминет выложить на стол козырного туза, как только вытянет его из колоды…

Размышления Шелленберга прервало кваканье «лягушки» – специального зеленого телефона, устанавливаемого только у высших должностных лиц Третьей империи.

В трубке послышался глуховатый голос Гиммлера:

– Фюрер примет нас в одиннадцать часов. Будьте в приемной рейхсканцелярии без пяти минут с документами.

– Слушаюсь, рейхсфюрер.

Шелленберг взглянул на часы: еще только десять. Времени вполне достаточно, чтобы заехать домой переодеться: к Гитлеру нужно являться только в форме.

…Тяжелый черный «хорьх» оберфюрера мягко остановился за несколько метров до ворот райхсканцелярии на Вильгельмштрассе – дальше следовало идти пешком. Проходя сквозь величественную ограду, Шелленберг саркастически усмехнулся. Когда было завершено строительство нового пышного здания имперской канцелярии, перед ним установили великолепную решетку и тяжелые ворота из кованой меди. В первый же день войны с Россией власти призвали население сдать для нужд военной промышленности все имеющиеся изделия из цветных металлов. Гитлер, чтобы подать пример, сделал широкий жест: пожертвовал новую медную решетку, о чем, разумеется, с восторгом раструбили газеты. Вместо медной была установлена точно такая же решетка из дерева. «Жертва» фюрера была чисто символической: предполагалось, что Россия через шесть недель рухнет, после чего «случайно» не переплавленные ворота будут торжественно водворены на место. Вместо шести недель прошло уже два года, и никто не знает, сколько еще времени злополучное пожертвование будет пылиться на складе.

Гиммлер был уже в приемной. Тщедушный, удивительно похожий на крысу (именно в виде крысы и изображали его карикатуры во всех странах антигитлеровской коалиции), он мелкими шажками ходил от кресла к креслу, нервно потирая всегда потные руки. Невнятно, словно в горле у него застрял непрожеванный кусок, поздоровался с Шелленбергом и протянул руку за документами.

Откуда-то сбоку неслышно появился личный адъютант Гитлера.

– Фюрер ждет вас, господа.

Гиммлер поправил на носу узкие стекла пенсне и первым шагнул в распахнувшуюся дверь.

Фюрер, нахохлившись, стоял над развернутой крупномасштабной картой, упершись руками в края огромного полированного стола. Неопрятная серая прядь волос спадала на узкий пергаментный лоб. Углы судорожно сжатого рта мелко подрагивали. Над его головой надменно взирал в пространство Фридрих II…

Гитлер не обратил на вошедших никакого внимания. Гиммлер и Шелленберг почтительно замерли в двух шагах от стола, не решаясь первыми нарушить молчание.

Фюрер медленно выпрямился. Тусклые глаза его с расширенными зрачками были обращены куда-то вверх. Потом в них словно включилось что-то, и он вышел из оцепенения. Подобие улыбки пробежало по его землистому лицу.

– Мой фюрер, – утробным голосом начал Гиммлер, – сегодня я пришел к вам с известием чрезвычайной важности.

– Иных у вас никогда не бывает, – с плохо скрытой иронией отметил Гитлер, – как, впрочем, и у вашего друга Канариса.

На лбу Гиммлера выступили капли пота: он не любил, когда Гитлер так с ним разговаривал. Сделав вид, что не заметил насмешки, он повторил торжественно:

– Чрезвычайной важности! Последствия могут быть исключительными. Высшие силы открылись в знамении, но только вам дано прочитать их волю.

Гиммлер был лаконичен… Он раскрыл папку и положил перед Гитлером несколько листов с текстом, отпечатанным необычайно крупным шрифтом. Гитлер был близорук, но из соображений престижа не желал пользоваться очками. Поэтому все документы, предназначенные для него, печатали на особых машинках с нестандартными большими литерами, изготовленными по специальному заказу.

Гитлер схватил первый лист, мгновенно пробежал его глазами… Потом второй, третий, четвертый. Снова первый.

Наконец он оторвался от бумаг и поднял голову. Шелленберг невольно содрогнулся – так страшен был фюрер в этот миг. Жестокая судорога исказила его желтое лицо, превратив его в окостеневшую маску, только блестели остекленевшие глаза.

– Когда? – хрипло выдавил он единственное слово.

– Точно еще не известно, мой фюрер, – поспешно ответил Шелленберг, – но скорее всего в ноябре.

– Известно ли об этом Канарису?

– Я был бы крайне удивлен, если бы адмирал, располагая подобной информацией, не доложил бы о ней немедленно своему фюреру, – двусмысленно сказал Гиммлер. Это был удар, точно направленный в спину начальника абвера.

Гитлер выпрямился. Теперь его лицо раздирал нервный тик. Он заложил правую руку за борт френча и каким-то свистящим шепотом произнес:

– Да, вы правы. Высшим силам угодно покарать врагов Германии, и они вложили мне в руки меч. И я не дрогну. Это будет великий день в истории. День, когда одним ударом я решу судьбу войны!

Гитлер вышел из-за стола, встал перед замершим Гиммлером и положил ему руку на плечо.

– Я беру на себя миссию выполнить волю высших сил! Идите, и да свершится то, что предначертано!

– Хайль!

Гиммлер и Шелленберг одновременно выбросили руки в партийном приветствии. Аудиенция была закончена.

4

Николай Кузнецов вышел из офицерского казино часов в десять вечера. Его удерживали, уговаривали остаться еще на часок-другой, но он все-таки ушел, сославшись на усталость и головную боль. На самом деле причина была другая. Просто хотелось побыть одному, собраться с мыслями, проанализировать наблюдения последних дней.

Было уже темно. Редкие фонари едва пробивали шуршащую пелену не по-осеннему теплого моросящего дождя. Кузнецов шел мерным, четким шагом, ставшим таким привычным за этот год жизни в чужой шкуре. Низко надвинув на брови козырек высокой фуражки, подняв воротник светло-серого форменного плаща, он шагал, не сворачивая даже перед лужами.

Каждые пять-десять минут навстречу попадались парные патрули: нахохленные солдаты в стальных шлемах, с автоматами наготове. «Боятся…» – со злым удовлетворением подумал Николай Иванович.

Действительно, после событий минувшего лета, особенно после того, как в разгар сражения на Курской дуге был взорван Прозоровский мост, через который шла значительная доля снабжения Восточного фронта, оккупанты резко усилили охрану всех военных объектов в Ровно, удвоили численность патрулей в городе, ввели новые строгости.

Впрочем, Кузнецова это не слишком беспокоило. Документы на имя обер-лейтенанта Пауля Вильгельма Зиберта всегда были в полном порядке.

Так шагай же смело, обер-лейтенант Зиберт, по притихшим улицам зеленого городка Ровно, объявленного столицей оккупированной гитлеровцами Украины. Но держись подальше от окраинных улочек и глухих переулков, здесь высокая офицерская фуражка и Железный крест первого класса на груди могут обернуться мишенью для меткой партизанской пули.

Николая Ивановича даже передернуло от этой мысли, впервые пришедшей ему в голову. Он не боялся смерти ни в бою, ни в застенках гестапо. Но погибнуть от руки своего… Почему-то он раньше никогда не задумывался над тем, что ведь здесь может случиться и такое.

Потом представил, как приедет в этот город после войны, пройдется по знакомым улицам с Лидией Лисовской, с ее двоюродной сестрой Майей Микотой, с Валей Довгер и другими товарищами. Да первый же мальчишка потащит их в милицию! Он представил, как Майя яростно доказывает какому-нибудь усатому старшине, что они не «гады», известные всему городу, а советские разведчики особого чекистского отряда Героя Советского Союза Медведева, и невольно расхохотался.

И снова Кузнецов вернулся к предмету своих постоянных размышлений в последнее время. Фон Ортель… Что делает в Ровно этот внешне невозмутимый, явно незаурядный эсэсовский офицер? В том, что он был разведчиком не из мелких, Кузнецов не сомневался. И опирался не только на одну интуицию, но и на вполне реальные факты. Прежде всего фон Ортель в свои двадцать восемь лет был явно молод для звания штурмбаннфюрера СС. Он мог получить его только за какие-то особые заслуги. Ортель, чувствовалось, обладал и немалым опытом. Это подтвердили и рассказы Майи, которую Ортель, с ведома, разумеется, и Кузнецова и командования отряда, «завербовал» в свои секретные сотрудницы.

Никто не знал, где служит Ортель и вообще связан ли хоть с каким-нибудь учреждением в городе. Держался он абсолютно независимо. Несколько раз Кузнецов имел повод убедиться, что Ортель, не занимая вроде бы никакого официального поста, пользуется в гестапо и СД огромным влиянием. В деньгах, в отличие от других «приятелей» Зиберта, он не нуждался.

За бесконечно долгие месяцы работы во вражеском тылу Николай Иванович научился довольно легко и быстро разбираться в характерах своих многочисленных «друзей»-офицеров и нащупывать слабые стороны каждого. С фон Ортелем держаться нужно было предельно осторожно. Кузнецов понимал, что ничего пока не подозревающий штурмбаннфюрер не оставит без внимания ни одного неверного слова или жеста. Поэтому в отряде решили, что он не будет никогда даже пытаться заводить какую-нибудь игру с фон Ортелем, предоставив событиям возможность развиваться своим чередом.

В первые недели работы в Ровно немецкие офицеры казались Николаю Ивановичу на одно лицо – просто гитлеровцами, оккупантами, которых надо бы уничтожать, но с которыми он, Кузнецов, вынужден ходить по одним улицам, веселиться в одних ресторанах, говорить на одном языке, здороваться за руку. Ненависть к злейшим врагам Родины со временем не уменьшалась. Но одновременно возросли выдержка и хладнокровие разведчика, неизмеримо вырос и опыт. Какими бы похожими ни были его новые «друзья», все же они были разными, с разными судьбами, характерами и вкусами. От его способности разобраться в них зависел успех дела.

Фон Ортель был, безусловно, самым любопытным из всех, с кем встречался обер-лейтенант в Ровно. Он выгодно отличался от узколобых офицеров вермахта своим кругозором, независимостью, эрудицией, остроумием. Прекрасно знал литературу и разбирался в музыке.

Однажды в присутствии Кузнецова фон Ортель подозвал в ресторане какого-то человека, судя по одежде и внешности – местного, и заговорил с ним на чистейшем… русском языке. Разговор, довольно пустячный, длился минут десять. Ничем не выдав, что он понимает каждое слово, Кузнецов внимательно слушал. Николай Иванович вынужден был признаться, что, заговори с ним фон Ортель, скажем, где-нибудь на улице Мамина-Сибиряка в Свердловске, он бы никогда не подумал, что это иностранец. Штурмбаннфюрер владел русским языком не хуже, чем Кузнецов немецким.

– Откуда вы так хорошо знаете русский? – Задавая этот вопрос, Кузнецов ничем не рисковал.

– Давно им занимаюсь, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли?

– Два-три слова. Я знаю лишь несколько десятков самых нужных готовых фраз – по военному разговорнику.

Фон Ортель понимающе кивнул.

– Могу похвастаться – говорю по-русски совершенно свободно. Имел случай не раз убедиться, что ни один Иван не отличит меня от своего компатриота. Разумеется, если на мне будет не эта форма…

Фон Ортель весело захохотал, а Кузнецов с ненавистью в душе покосился на серебряные петлицы эсэсовского мундира.

Посерьезнев, фон Ортель продолжал:

– Вы производите впечатление человека, который умеет хранить секреты. Так уж и быть, признаюсь вам, что я имел возможность перед войной два года прожить в Москве.

– Чем же вы там занимались?

– О! Отнюдь не помогал большевикам строить социализм.

– Понимаю… – протянул Кузнецов. – Значит, вы разведчик?

– Не старайтесь выглядеть вежливым, мой друг. Ведь про себя вы употребили другое слово: шпион. Не так ли?

Кузнецов в знак капитуляции шутливо поднял руки.

– От вас ничего невозможно утаить. Действительно, я именно так и подумал. Простите, но у нас, армейцев, эта профессия не в почете.

– И зря, – ничуть не обидевшись, сказал эсэсовец. – При всем уважении к вашим крестам могу держать пари, что я причинил большевикам больший урон, чем ваша рота.

О содержании этого разговора командование отряда сообщило в Москву.

Видимо, эсэсовец по-своему привязался к несколько наивному и простоватому фронтовику, проникся к нему доверием, а потому и перестал стесняться. Постепенно Кузнецов убедился, что фон Ортель, несмотря на свою кажущуюся привлекательность, человек страшный. Враг хитрый, коварный, беспощадный.

При этом Кузнецова изумляло, с какой резкостью, убийственным сарказмом отзывался фон Ортель о руководителях германского фашизма. Геббельса и Розенберга он без всякого почтения называл пустозвонами. Коха – трусом и вором. Геринга – зарвавшимся лавочником. Подслушай кто-нибудь их разговор – обоих ждала петля. Фон Ортель только хохотал:

– Что вы примолкли, мой друг? Думаете, провоцирую? Боитесь? Меня можете не бояться. Бойтесь энтузиастов без мундиров, я их сам боюсь…

Фон Ортель был циником. Для него не существовало никаких убеждений. Он не верил ни в библейские догмы, ни в нацистскую идеологию.

– Это все для стада, – сказал он как-то, бросив небрежно на стол очередной номер «Фелькишер беобахтер». – Для толпы, способной на действия только тогда, когда ее толкает к этим действиям какой-нибудь доктор Геббельс.

– Но почему вы так же добросовестно служите фюреру и Германии, как и я, хотя и на другом поприще? – спросил Зиберт.

– А вот это уже деловой вопрос, – серьезно сказал фон Ортель. – Потому, что только с фюрером я могу добиться того, чего хочу. Потому, что меня удовлетворяют и его идеология, хотя я в нее не верю, и его методы, в которые я верю. Потому что мне это выгодно!

Подобная откровенность указывала на то, что фон Ортель был действительно заинтересован в привлечении боевого офицера к каким-то своим делам. И следовало ожидать, что он проявит свое расположение в чем-либо серьезном.

И штурмбаннфюрер сделал это.

5

…Никто из сотрудников рейхскомиссариата Украины не знал с достаточной достоверностью, что входит в круг служебных обязанностей майора Мартина Геттеля. Никто не мог похвастаться, что был у него не то что дома, но и в служебном кабинете. Геттель не впускал туда даже уборщицу и самолично возился с веником и совком.

Большую часть рабочего дня кабинет долговязого «рыжего майора» (так его называли за глаза) был закрыт на ключ, а его хозяин бродил вроде бы бесцельно по служебным помещениям, болтая с коллегами. Но и офицеры в более высоких чинах избегали, кроме как в случаях совсем уж крайней необходимости, обсуждать что-либо с Геттелем.

Несколько раз майор напрашивался проводить до дому Валю Довгер, мнимую невесту Зиберта. Общество Геттеля было мало приятно девушке, но она резонно рассудила, что не стоит высказывать свою неприязнь почти незнакомому офицеру, который, как было нетрудно догадаться, мог причинить серьезные неприятности и более крупным фигурам, чем скромная делопроизводительница рейхскомиссариата из фольксдойче.

Поначалу Геттель был достаточно тривиален. Преподнес несколько дежурных армейских комплиментов, потом с грустью в голосе признался в одиночестве. Валя уже знала, что после подобных вступлений, как правило, следует предложение провести вечер в ресторане, и приготовилась уже было ответить, что ходит куда-либо очень редко и только в сопровождении жениха, как… поняла, что ее спутника интересует вовсе не она сама, а именно ее жених.

– Все-таки многое несправедливо в нашем мире, – жаловался Геттель. – Стоило только обер-лейтенанту Зиберту приехать в Ровно, как он сразу встретил такую прелестную девушку. А я сижу здесь уже бог знает сколько и не завел ни одного интересного знакомства…

Майор печально вздохнул и спросил:

– Ну, скажите, пожалуйста, как это ему удалось?

Внутренне насторожившись, Валя защебетала. С самым беспечным видом она пересказала давно и основательно разработанную историю своего знакомства с женихом.

Эти расспросы вполне могли бы сойти за чрезмерное любопытство – и только, не будь у Геттеля молчаливо признанной всеми репутации соглядатая. Но что скрывается за его вопросами? Обычная профессиональная подозрительность или обоснованное серьезное недоверие? Немаловажное значение имело и то, кому докладывает Геттель. Одно дело, если он просто осведомляет кого-либо из высших чиновников райхскомиссариата Украины, другое дело – абвер, и уж совсем другое – если гестапо. В любом случае Валя понимала: нужно немедленно предупредить Кузнецова.

Между тем они подошли к дому Вали. Прощаясь, майор выразил надежду, что фрейлейн Валентина устроит ему при случае встречу с обер-лейтенантом.

Валя обещала…

В тот же вечер девушка подробно, не пропуская ни малейшей детали, передала Николаю Ивановичу содержание тревожного разговора.

Командованию отряда было над чем задуматься. С одной стороны, ничто, кроме расспросов Геттеля, не давало основания полагать, что «Зиберт» выслежен и разоблачен. Иначе не гулять бы ему уже по улицам Ровно, а сидеть на Почтовой, 26, – в гестапо.

С другой стороны, могло быть и так, что гитлеровцы «зацепили» его, но не имеют пока серьезных доказательств, что перед ними советский разведчик, и выжидают.

Наконец, имела право на существование и третья, самая правдоподобная, версия, что Мартин Геттель вел непонятную пока игру самостоятельно, до поры до времени никого в нее не посвящая. Тщательно взвесив все «за» и «против», командование склонилось в пользу третьей версии и рекомендовало Кузнецову пойти на встречу с Геттелем.

И вот тут-то фон Ортель сделал шаг, который в условиях фашистской Германии должен был быть расценен как высшее проявление дружбы и доверия.

– Я хочу дать вам добрый совет, Пауль, – сказал штурмбаннфюрер Зиберту наедине, – вернее, не вам, а вашей невесте. Последнее время ей оказывает внимание майор Геттель…

Зиберт оскорбленно выпрямился.

– Ревновать фрейлейн Валентину, мою невесту, к майору…

– Успокойтесь, Пауль. При чем здесь ревность? Речь идет совсем о другом. Я ваш друг и именно поэтому желаю фрейлейн Валентине держаться подальше от Геттеля. Я встречал этого парня в «доме Гиммлера» на Принц-Альбрехтштрассе.

Разъяснений не требовалось. В Германии содрогались при простом упоминании этого адреса. На Принц-Альбрехтштрассе, 8, в Берлине, размещалось Главное управление имперской безопасности. Значит, Геттель действительно гестаповец.

Николай Иванович теперь не сомневался, что раз Геттель завел разговор о нем с Валей Довгер, он непременно попытается прощупать и других его знакомых. Этот прогноз подтвердился уже на следующий день: майор вызвал к себе Лидию Лисовскую, у которой Зиберт формально снимал комнату.

– Должен вас предупредить, – начал он, – что содержание нашего разговора строго конфиденциально. Вы поняли меня?

Лидия поняла.

Удовлетворенно кивнув, Геттель продолжал:

– Что известно вам или вашей сестре об обер-лейтенанте Зиберте?

Пожав плечами, Лидия рассказала все, что считала нужным. Следующий вопрос Геттеля был довольно неожиданным:

– Не говорил ли Зиберт вам что-нибудь об Англии?

Лидия недоуменно переспросила:

– Об Англии? Никогда! Почему он должен говорить со мной об Англии? У нас достаточно других интересных тем для бесед.

Геттель был упрям.

– В таком случае, может быть, он употреблял иногда в разговоре английские слова?

Лидия рассмеялась.

– Но я не знаю английского языка… Насколько мне известно, Пауль говорит только по-немецки… Правда, он знает несколько десятков польских и украинских слов. Но их знают все немецкие офицеры, которые здесь служат…

Геттель задумался. Наконец, он пришел к какому-то решению.

– Я попрошу вас сделать следующее, фрейлейн. Попробуйте как-нибудь в разговоре с Зибертом, вроде бы случайно, употребить словечко «сэр». Приглядитесь, как обер-лейтенант прореагирует на такое обращение, и доложите мне.

Сам того не ведая, майор Мартин Геттель раскрыл свои карты. По-видимому, Геттель заподозрил, что обер-лейтенант Пауль Вильгельм Зиберт является… английским разведчиком, агентом Интеллидженс сервис.

Теперь стало понятно, почему Геттель, подозревая Зиберта в шпионаже, не пытался его задержать, а стремился к личному знакомству. По-видимому, майор, будучи по роду службы человеком достаточно хорошо информированным о положении на фронтах, понимал, что гитлеровская Германия войну проиграла, что близкий крах неизбежен, и поэтому решил заранее войти в контакт с английской разведкой, чтобы, переметнувшись вовремя на ее сторону, уйти от возмездия.

Он логично рассчитывал, что «английский агент» Зиберт оценит его молчание по достоинству и замолвит за него, майора Геттеля, несколько добрых словечек перед своим начальством в Лондоне. А там не все ли равно, кому служить: Германии или Англии – лишь бы спасти свою шкуру. Не он, Геттель, первый, не он последний… Именно поэтому Геттель ни с кем из своего начальства не поделился подозрением о личности обер-лейтенанта Зиберта.

Было решено: Николай Иванович Кузнецов пойдет на встречу с майором Геттелем, чтобы использовать сложившуюся ситуацию в интересах советской разведки.

Встреча, к которой так стремился гестаповец, состоялась на квартире Лидии Лисовской. Геттель держался чрезвычайно дружелюбно, всячески старался показать свое расположение к новому знакомому, расточал комплименты в адрес невесты обер-лейтенанта.

– Фрейлейн Валентина всеобщая любимица в рейхскомиссариате, – с умилением говорил он. – Предлагаю тост за ваше счастье, Зиберт!

Когда выпили еще по нескольку рюмок, Кузнецов встал и, словно эта мысль только что пришла ему в голову, предложил:

– А не встряхнуться ли нам сегодня как следует по поводу знакомства, господин майор? – И, смеясь, добавил: – Если вы гарантируете, что моя невеста ничего не узнает, то мы можем превосходно провести время в обществе двух очаровательных дам…

Геттель все понял сразу. Зиберт, конечно, не станет приглашать случайного знакомого на холостяцкий кутеж с дамами, видимо, разговор пойдет на интересующую обоих тему. Он, разумеется, согласился.

Офицеры распрощались с Лисовской и вышли из дому. При виде хозяина невысокий, коренастый шофер-солдат услужливо распахнул дверцу автомобиля.

– Николаус! – Зиберт неопределенно помахал ладонью. – Едем, маршрут обычный.

Николай Струтинский нажал на стартер, и машина мягко тронулась с места.

Кузнецов вез Геттеля на квартиру надежного человека – подпольщика Леонида Стукало. Но от этого варианта пришлось отказаться: поблизости от дома Стукало что-то случилось, на улице собралась толпа, прибыла уголовная полиция.

«Этого не хватает! – с досадой подумал Кузнецов. – Придется перестраиваться». И Николай Иванович приказал Струтинскому ехать по другому адресу.

– Мы возвращаемся? – с удивлением спросил Геттель.

– Нет, просто я хотел заехать за одной дамой, она здесь живет, но в последний момент вспомнил, что она уже должна быть у подруги, – сказал Кузнецов первое, что пришло в голову.

…Роберт Глаас был ничем не примечательным сотрудником «Пакетаукциона» – весьма характерного оккупационного учреждения, специально занимающегося отправкой в Германию посылок с продовольствием и вещами, награбленными гитлеровцами у населения. Глаас считался ревностным служакой, исполнительным, услужливым, хотя и не хватающим звезд с неба. У начальства был на хорошем счету.

Начальника «Пакетаукциона» генерала Германа Кнута, должно быть, хватил бы апоплексический удар, если бы он узнал, что этот скромнейший из его подчиненных на самом деле старый голландский коммунист-подпольщик.

На его-то квартиру и решил ехать Кузнецов.

Глаас встретил неожиданных гостей приветливо. Быстро накрыл на стол. Кузнецов снял портупею с кобурой, велел Струтинскому повесить ее на гвоздь за шкафом; предложил разоблачиться и Геттелю. Нехотя майор тоже освободился от оружия.

– Мои приятельницы, видимо, немного задерживаются, – улыбаясь, сказал Зиберт, – давайте выпьем пока, господин майор, чтобы не терять времени зря.

Геттель не возражал, и Николай Иванович налил в рюмки яичный ликер. Постепенно завязался многозначительный разговор со взаимными намеками, тонкими иносказаниями.

Неизвестно, чем бы кончилась эта дипломатическая игра Кузнецова с Мартином Геттелем, если бы Николай Струтинский не совершил ошибки. Совсем небольшой. Пустячной. Но в разведке крупные и не нужны. Обычно вполне достаточно бывает и пустячных. Николай Струтинский без разрешения подсел к общему столу…