Ответ пришел незамедлительно: я действительно поумнел, и весьма основательно. По той простой причине, что задействовал не что иное, как К.И. Заклятие предназначалось для того, чтобы противостоять новой дури, но, подействовав на неповрежденный рассудок, сделало меня гением. Наверное, в этот миг я был самым мудрым варваром в Ксанфе.

Ирония судьбы заключалась в том, что это заклятие, как и предыдущее, оказалось потраченным впустую. Варвару ни к чему гениальность — чтобы махать мечом нужны не мозги, а мускулы. Что толку быть мудрецом, если тебя вместе со всей твоей мудростью вот-вот слопает тараск?

Конечно, нельзя сказать, чтобы от ума было одно горе и никакой пользы. Будь у меня чуточку побольше времени, я в нынешнем моем состоянии сумел бы из подручных средств — листьев, сучьев да веток — сконструировать какое-нибудь оружие, но это, будь у меня время. Случись мне пустить в ход это заклятие до того, как мы заехали в лес, я просто не сунулся бы в проклятый лабиринт, проявив тем самым недюжинный ум. Но увы, оно сработало слишком поздно.

Впрочем, при любых обстоятельствах лишний ум не тяготит и аппетита не портит. Первым делом я попытался припомнить, что мне известно о тарасках, и, к превеликому удивлению кое-что припомнил. До сих пор мне казалось, будто я об этих тварях никогда ничего не слышал, но на самом деле кое-кто кое-где кое-когда упоминал о них в моем присутствии, и сейчас все эти забытые обрывочные сведения всплыли в моей памяти.

Итак, тараски — смертельно опасные хищники, наделенные зачатками разума. Они никогда не прикасаются к падали и поедают лишь ту добычу, которую убивают сами. Причем охотятся тараски только на здоровых существ, ибо очень боятся заразы. Как и грифоны, они весьма чистоплотны.

Нельзя сказать, что эти сведения дали мне слишком много, но определенные возможности все же открывались. Скажем, ежели, конечно, мне не удастся совладать с хищником в бою, я могу прикинуться заразным. Убить-то он меня все равно убьет, но есть не станет, а значит, я довольно скоро воскресну.

План казался выполнимым, но следовало позаботиться о Пуке.

— Дружище, — сказал я ему, — если эта тварь покалечит меня или убьет, тут же уноси ноги. Пока он занимается мною, ты успеешь удрать.

Конь возмущенно заржал.

— И не спорь! Я все равно исцелюсь, а тебе нужно время, чтобы найти выход из лабиринта. Найдешь его — остальное приложится.

Пука фыркнул, явно полагая, что я переоцениваю возможности своего таланта, но согласился.

Неожиданно мы приметили боковой проход, открывавшийся на небольшую поляну. Другого выхода оттуда не было, но лужайка казалась достаточно просторной, чтобы обеспечить свободу маневра в бою, и вместе с тем позволяла не опасаться за тыл. Раз уж от сражения не отвертеться, лучше всего принять его здесь.

Правда, у меня теплилась слабая надежда, что, если мы быстро укроемся в этом зеленом алькове, тараск не заметит нас и пробежит мимо, но она не оправдалась.

Зверюга действительно едва не пролетел мимо нашего укрытия, но в последний момент резко остановился, попятился и заглянул в проход. Теперь я видел его совсем близко.

Выглядел он устрашающе. Огромную голову опушала рыжевато-коричневая грива, глаза полыхали оранжевым пламенем, из пасти торчали острые клыки. Крепкие, мускулистые медвежьи лапы были вооружены здоровенными когтями.

Спешившись и встав рядом с Пукой, я обнажил меч и, глядя тараску прямо в глаза, сказал:

— Слушай, может, разойдемся по-хорошему?

Я вовсе не рассчитывал договориться с этим зверюгой, но не хотел прослыть забиякой, затевающим драку без всякой причины. Всегда следует соблюдать приличия.

В ответ чудовище заревело. Рев, скажу я тебе, был что надо — лучше не получилось бы и огра. Деревья задрожали, и листья от страха посворачивались в трубочки. Я малый не робкого десятка — да и едва ли во всем Ксанфе наберется десяток робких варваров, — но даже на меня этот рык произвел определенное впечатление. Поднятый чудовищем ветер сорвал несколько веток, да и запах из его пасти не вызывал восторга.

— Хочешь драться — пожалуйста, — сказал я, — но должен предупредить, что тебе придется иметь дело с опытным воином, прекрасно владеющим оружием... — Разглагольствуя, я присматривался к противнику, стараясь определить уязвимые места. Увы, его панцирь был так прочен, что наверняка выдержал бы и взрыв ананаски. Жаль, конечно, но на простое решение рассчитывать не приходилось, — ...так вот, ежели ты сейчас отступишь, я отнесусь к этому с пониманием.

Тараск сделал шаг вперед. Сначала одновременно ступили три левые ноги, затем три правые. Он разинул пасть, усеянную страшными острыми зубами. Некоторые были зазубренными, так что, когда челюсти смыкались, выступы верхних зубов попадали в выемки нижних, и наоборот. Брр! Никому не пожелаешь угодить в такую пасть.

Поскольку учтивость предписывает сделать три попытки решить дело миром, я заговорил снова:

— Помимо того, что ты уже слышал, мне хотелось бы сообщить...

Тараск бросился вперед, широко разинув пасть. Где-то в глубине его глотки зарождался рев.

Поскольку он решительно не желал меня слушать, я счел себя свободным от всяких ограничений и взмахнул мечом. Если варвар что и умеет делать как следует, так это махать мечом. Мой клинок отсек чудищу язык и одну из миндалин — зарождавшийся рев так и заглох в глотке. Тараск клац-нул челюстями, но я успел отдернуть меч. Клыки зверюги окрасились кровью — но то была его кровь.

— Ну что, чушка в ракушке, получил? — крикнул я. — Если мало, могу добавить. Видать ты совсем тупой, коли счел меченосца легкой добычей. Уноси-ка ноги, пока цел!

Глаза тараска вспыхнули — чего я и добивался. Пункт третий уже поминавшегося мною Наставления рекомендует подначками и оскорблениями доводить противника до бешенства, чтобы он, противник, забыл об осторожности. Насколько я знаю, некоторые посредственные бойцы выигрывали опаснейшие схватки исключительно благодаря острому языку.

Тараск вновь рванулся вперед, но теперь сменил тактику и решил прихлопнуть меня массивной медвежьей лапой. Я отпрянул, и удар пришелся по стволу дерева, оставив на коре четыре глубокие раны от когтей. Дерево застонало, из порезов выступил сок.

Я сделал выпад, целя чудовищу в глаз, но на сей раз мой противник был наготове — ежели тебе отрубят язык, поневоле станешь осторожнее. Он уклонился, и мой клинок всего-навсего срезал пару вибрисс.

Это привело зверя в неописуемую ярость. Чудовище чрезвычайно заботилось о своей внешности, а длинные, пушистые усы составляли предмет его особой гордости. Лишиться языка и миндалины было, конечно, обидно, но, в конце концов, их никто не видел. Другое дело вибриссы: такого надругательства над своей красотой тараск вынести не мог.

С истошным воем, захлебываясь кровью, он рванулся вперед. Я нырнул и направил острие меча вверх, рассчитывая рассечь незащищенное горло. УЛОВИВ мое движение, зверь метнулся в сторону. Он успел увернуться, но потерял равновесие и с размаху вмазался в ствол дерева.

Воспользовавшись преимуществом, я изо всех сил рубанул тараска по боку, но удар пришелся по твердому панцирю и не причинил зверюге ни малейшего беспокойства. Зато у меня чуть меч из рук не вылетел. Ладно, впредь буду умнее.

Однако в пылу схватки я выскочил за пределы зеленого алькова, и теперь у меня не было прикрытия с тыла. Следовало срочно что-то предпринять — и я предпринял. Пока тараск разворачивался, я прыгнул вперед, ухватился за один из шипов на панцире и мигом оседлал зверюгу. Шея у тараска короткая, и дотянуться до своего бронированного горба он не мог.

— Эй, рожа вонючая, — крикнул я, усевшись между зубцами гребня и уперев сапоги в костистые шипы, — тебе усов не жалко? Может, зеркальце поднести?

Со вкусом подобранные оскорбления всегда действуют безотказно. Тараск откликнулся на мое предложение таким ревом, что в сравнении с ним предыдущий сошел бы за мурлыканье. Он бешено вертел головой, но дотянуться до меня не мог. Я взмахнул мечом и отсек мохнатое ухо, чем поверг зверя в еще большую ярость.

Тараск попытался сбросить меня, но был слишком грузен, чтобы встать на дыбы, да и держался я крепко. Попытка достать меня лапой тоже ни к чему не привела — толстые короткие ноги предназначались для того, чтобы нести тяжелое тело, и задирать из высоко зверь не умел. Не удалось ему и прижать мою ногу к ближайшему дереву — не позволили шипы на панцире. Они же не позволяли чудовищу раздавить меня, перекатившись на спину.

Тараск бесновался, а я, не давая ему покоя, рубил и колол все, до чего мог дотянуться.

Но к сожалению, с того места, где я угнездился, невозможно было поразить какой-нибудь жизненно важный орган. Получалось так, что шипастый панцирь защищал теперь нас обоих — и меня, и тараска. Ситуация становилась неопределенной — ни один из нас не мог ни убить противника, ни удрать. Казалось, победит тот, кто проявит больше выдержки и упорства.

Но как выяснилось, тараск еще не исчерпал свой арсенал. Внезапно я ощутил хлесткий удар па спине. Ну конечно! Гибкий драконий хвост был достаточно длинным, и теперь зверюга пустил его в ход. Я не мог обрубить кончик хвоста — он двигался слишком быстро. К тому же оборачиваться было опасно — этот чешуйчатый кнут запросто мог выбить мне глаз, а то и оба. Легкий кожаный панцирь оказался слабой защитой, хвост тараска мигом изорвал его в клочья.

Я попал в затруднительное положение. Чтобы оказаться вне пределов досягаемости хвоста, мне пришлось бы соскочить с панциря и стать уязвимым для клыков и когтей. Надо было искать выход, да поскорее.

И выход нашелся. Извернувшись, я начал пятиться, перебираясь от шипа к шипу в сторону хвоста. Хлесткие удары полосовали мне спину, но я не обращал на это внимания. У края панциря я обернулся, прикрыл глаза свободной рукой и изо всех сил вонзил меч в основание хвоста.

К сожалению, позиция не позволяла мне как следует замахнуться, и отсечь хвост напрочь не удалось. Но острый клинок вонзился так глубоко и причинил тараску такую боль, что тот взвизгнул и подпрыгнул. Этот прыжок оказался столь резким и неожиданным, что я не удержался и слетел со своего насеста.

Тараску потребовался всего момент, чтобы оценить изменившуюся обстановку. Я еще не успел встать, как он уже бросился на меня. Однако и лежа я рубанул его по рылу.

Реакция у зверя была не хуже, чем у заправского варвара. Он и сейчас успел отпрянуть, и все же кончик меча задел его щеку, и оттуда полилась кровь.

Я вскочил и попятился к зеленому алькову.

Разъяренной чудовище замахнулось на меня тяжелой когтистой лапой. Встречным ударом я отрубил ему коготь вместе с подушечкой, но столкновение оказалось столь сильным, что меч выпал из моей руки. Я остался безоружным.

Впрочем, не совсем так. Лук со стрелами и сума с чарами остались у Пуки — в таком бою от них все равно никакого толка, — но прихваченный из замка нож висел у меня на поясе. Правда, в сравнении с когтями и клыками тараска это оружие казалось просто смешным. Тараск, по всей видимости, пришел к такому же умозаключению. Разинув пасть, он двинулся вперед с явным намерением отхватить сочный кусочек варварского мясца. Давно установлено, что варвары гораздо вкуснее цивилизованных людей. Видимо, это обусловлено тем, что они ближе к природе.

Чудовище не сомневалось в своей победе, однако самонадеянность до добра не доводит. Едва зверь приблизился, я засадил ему нож прямо в ноздрю.

Ловко, скажу я, получилось. Тараск так взвизгнул, что у меня ногти позеленели, и отскочил назад. Острая боль ослепила его, и я не был бы варваром, если бы не попытался использовать это преимущество. Мой следующий удар целил ему прямо в горло.

Однако львиная голова быстро отдернулась назад. Должен признать, зверь был стойким бойцом и умел извлекать уроки из собственных ошибок. Я промахнулся и, увлеченный инерцией собственного выпада, оказался у него под брюхом.

Что было не так; уж плохо. Куры, те прекрасно выгребают из-под себя что угодно, а драконы для этого не приспособлены. Когда тараск попытался достать меня правой передней лапой, его правая средняя плотно прижалась к земле, и я тут же вонзил в нее нож.

Зверь отдернул лапу — так резко, что два когтя отлетели в сторону, — но потерял равновесие и завалился на бок. Я едва успел выскользнуть из-под тяжеленной туши.

Брюхо чудовища было надежно защищено — но не его ноги. Оно и понятно, попробуй погоняться за добычей на бронированных лапах. Успех окрылил меня, и я с размаху вонзил нож между ногой и панцирем, где кожа была тоньше всего.

Еще один неистовый вой сотряс воздух. Создавалось впечатление, что чаша весов склоняется на мою сторону. Волшебник Инь явно недооценивал боевое искусство варваров, да, пожалуй, и сам я до сего момента не вполне верил в победу. Теперь я в нее поверил — и напрасно. Излишнее самодовольство губительно не только для чудовищ. Тараск всем своим весом плюхнулся на землю, и я не успел отдернуть руку с ножом. Ее зажало между лапой зверюги и его панцирем. Затем громоздкая туша подмяла под себя мою ногу. Захрустели кости. Настала моя очередь орать. Тараск поднялся и навис надо мной. Я попытался защититься невооруженной рукой, но страшный удар медвежьей лапы едва не вырвал ее из плеча. Зверюга придавил меня лапой к земле и разинул пасть.

— Пука, беги! — успел крикнуть я, прежде чем страшные челюсти сомкнулись на моем лице. Я пережил несколько более чем неприятных мгновений — мало радости, когда клыки вонзаются в твою физиономию, а затем провалился в небытие.

Звеня цепями, Пук устремился к выходу из зеленого алькова, и тараск поднял голову. Вид бегущей добычи будил в нем охотничий азарт, но, поразмыслив, зверь решил не отвлекаться. Лучше варвар в лапах, чем конь на дороге.

Однако подкрепиться хищнику не удалось — пиршество его было прервано самым неожиданным образом. Пука развернулся, устремился назад и обоими копытами изо всех сил лягнул тараска по задней части. Массивное тело качнулось, и морда уткнулась в землю рядом с моей головой.

Проморгавшись, тараск устремился в погоню за конем-призраком. Это никак не соответствовало моему замыслу, но, будучи без сознания, я не мог высказать своего недовольства. Тогда я вообще ничего не видел и не слышал и только сейчас, благодаря гобелену, могу восстановить ход событий.

Тараск хромал, но все еще мог развить вполне приличную скорость. Я повредил ему язык, нос, ухо, хвост, ногу и плечевой сустав, но зверь отнюдь не утратил боевой дух.

Однако Пука был животным сообразительным. Он не стал метаться наугад по лабиринту, а принялся искать выход по запаху. Для этого ему пришлось промчаться назад по уже проделанному нами пути, со всеми изгибами и поворотами. Хищник неотступно следовал за ним, но догнать не мог — он бежал медленнее, чем обычно, из-за ран, а Пука скакал быстрее, чем прежде, ведь теперь ему не приходилось нести на спине здоровенного варвара. Возможно, это преимущество было не столь уж велико, но в конечном счете оно оказалось решающим. Пука опередил преследователя и примчался к выходу из лабиринта.

Но выход оказался закрытым. Древесную арку оплели колючие лианы. Пука затормозил так резко, что копыта его вспороли землю. Что он мог сделать, ведь у него не было меча, чтобы прорубить дорогу.

Позади уже слышалось тяжелое дыхание тараска. В отличие от прочих представителей рода драконов этот зверь не испускает ни огня, ни дыма, ни пара, но пыхтит на бегу совсем по-драконьи. Пука повертел головой, понял, что малейшее промедление приведет его в брюхо тараска, и бросился напролом.

Острые шипы рвали его шкуру, но в какой-то степени Пуку защитили цепи. Он прорвался. В последний, момент тараск попытался ухватить коня за заднюю ногу, что явилось существенной тактической ошибкой, — ибо эта самая ноги приложилась к его морде копытом с мощностью в одну лошадиную силу.

В следующий миг Пука вырвался на простор.

Но тараск не собирался отступать. Он повертел ушибленной мордой, издал такой рев, что оплетавшие выход из лабиринта лианы задрожали и опали, и выскочил следом за Пукой.

С его сторону это было глупостью, ведь ни одному сухопутному дракону не изловить коня в чистом поле. Пуке ничего не стоило оставить тараска далеко позади, но конь-призрак замедлил свой бег. Он держался чуть впереди хищника, создавая у того впечатление, будто стоит немножечко поднажать, и добыча будет схвачена. И зверюга на это клюнул. Пука, разумеется, знал, что делал. В конце концов, основная работа коней-призраков заключается именно в том, чтобы заманивать дураков в опасные мета. Мне ли этого не знать!

Покуда тараск гонялся за Пукой, я потихоньку исцелялся. К счастью, зверь не убил меня, так что за час-другой мне вполне удалось бы отстроить новую физиономию. Надо же, как получилось — я собирался отвлечь чудовище, чтобы дать Пуке убежать, а на деле Пук отвлекал его, чтобы дать мне исцелиться. Воистину он был настоящим другом.

Пука упорно заманивал тараска к пещерам, где обитали полушки и двушки. Это могло показаться странным, ведь сунуться в такую пещеру означало обречь себя на съедение. Но конь-призрак все рассчитал и действовал наверняка. По части умения завлекать недругов в ловушки ему не было равных — в свое время мне удалось испытать это на себе.

Подбежав к одной из пещер, Пука остановился у самого ее зева. Светило солнце, и хищные обитатели подземелья наружу не высовывались, пещера казалась вполне мирной.

Спустя несколько мгновений появился тараск. Раны давали о себе знать, но алчность пересиливала боль. Решив, что теперь добыча от него не уйдет, хищник вложил всю свою мощь в яростный прыжок.

Пука отскочил в сторону, и тараск влетел в отверстый зев пещеры. Спустя мгновение в темноте раздался такой рев, что холм содрогнулся. Хищники нашли друг друга. Затем тараск начал пятиться, но едва его зад высунулся из пещеры, как Пука приложился к нему копытами. Увы, мощности в одну лошадиную силу оказалось недостаточно, чтобы загнать зверя обратно в пещеру. Тараск весил значительно больше Пуки, панцирь делал его нечувствительным к ударам, и у него имелось понятное и весьма горячее стремление выбраться наружу. Скоро он вылез из пещеры, стряхнул вцепившихся полушек и развернулся, чтобы напасть на коня.

Но Пука был не трусом. Не теряя времени, он напал первым. Подскочив к самой зубастой пасти, конь-призрак резко крутанулся. Железные цепи с размаху хлестнули тараска по морде, выбив пару зубов, а может, и глаз. От неожиданности чудовище втянуло голову и передние лапы под панцирь, а Пука тут же накидал туда копытами песку и грязи.

Складывалось впечатление, что чудовища не любят, когда им в рыло летит песок. Тараск зарычал — песок фонтаном забил из отверстий для головы и передних лап, а сам панцирь приподнялся над землей. Злобно скаля клыки, чудовище высунуло голову наружу, и в тот же миг Пука залепил ему копытом по носу. Ох и ловко это у него получилось! Черный кожистый нос так вмяло в морду, что рыло тараска сделалось не выпуклым, а вогнутым. Мой друг сражался лучше меня. Затем Пук принюхался и, видимо, учуя то, что хотел, порысил к зарослям табачною тряпичника. Ухватив зубами тряпицу, он сорвал ее с ветки и, задержав дыхание, поскакал назад, к тараску, голова которого уже снова показалась из-под панциря. Там Пука, набросил тряпицу на расплющенный нос чудовища и отбежал в сторону.

Тряпицы табачника никто не использует как ткань — разве что любители дурацких шуточек. Они прочны и вполне привлекательны с виду, но у них есть особое свойство.

Тараск чихнул — таково воздействие тряпичника. Некоторые чихали целыми днями после единой понюшки, так что если зверюга сделал хороший, глубокий вдох...

Первый чих оказался только раскачкой. Вот второй был чих так чих! Взрыв сорвал листья с ближайших кустов, а тело твари скользнуло назад. Ненамного. Но отдача от следующего чиха сдвинула тараска назад еще больше, а третий загнал его хвост в пещеру. Еще полдюжины таких чихов, и зверюга оказался в логовище неотмытых деньжатников.

Пук зарысил к тряпичнику, сорвал самую большую, так и сочившуюся табачной пылью тряпицу и запихнул ее в пещеру. Затем взобрался на холм и принялся копытами скатывать вниз камни. Это вызвало маленький обвал, частично заваливший лаз. Конечно, кучка камней не могла воспрепятствовать выходу тараска — он разметал бы ее в одно мгновение, — но она препятствовала выходу воздуха.

Большая часть табачной пыли оставалась внутри. Тараск был вынужден снова и снова вдыхать ее, а значит, снова и снова чихать.

Холм содрогался. Пука навострил уши — могу догадаться, к чему он прислушивался. Тысячи маленьких чихов накладывались на мощное чихание тараска. Табачная пыль действовала и на полушек. Надо полагать, весь этот переполох не доставил им особого удовольствия, и когда, прочихавшись, они обнаружат в пещере виновника всех своих неприятностей, тому придется несладко. Панцирь тараска им, конечно, не прогрызть, но они могут забраться в отверстия и покусать так, что мало не покажется. Даже если тараск и спасется, ему еще долго будет не до нас.

Удовлетворенно заржав, Пука поскакал назад, к лабиринту. Он возвращался за мной, а у меня тем временем возникла новая проблема. Исцеление шло прекрасно, и я уже пришел в сознание, но тут налетела стрекадрилья и открыла огонь. Даже отдельный выстрел вызывал болезненный ожог, что уж говорить о массированном обстреле. Моя свежевыращенная кожа обуглилась, одежда и волосы загорелись. Я снова утратил зрение и обоняние, а потом пара стрекозлов, снизившись, зависла над моими ушными раковинами, и после нескольких удачных выстрелов я оглох. Они нанесли мне больший урон, чем тараск, ибо напали, когда я был беспомощен. Очень, скажу я тебе, неприятно быть беспомощным.

Вернувшийся Пука нашел меня распростертым на земле и покрытым целой кучей стрекозлов — они расселись на мне, словно на стрекодроме. Мощный взмах хвоста смел на землю несколько дюжин — многие взорвались, но взрывы были не слишком сильными, потому что топлива у стрекозлов оставалось в обрез. В других обстоятельствах стрекадрилья непременно атаковала бы Пуку, но, расправляясь со мной, она расстреляла почти весь боезапас. Поэтому стрекозлы не приняли боя, они поднялись, выстроились в колонну и улетели.

Кажется, Пука все еще не сознавал природу моего таланта. Исцеление в пещере свинопотамов казалось ему счастливой случайностью. Он не мог представить себе, что всего за несколько часов я оправился бы от всех увечий, нанесенных мне и тараском, и стрекозлами, а потому пытался оказать мне помощь.

Прежде всего н хотел вывезти меня из тараскова лабиринта, но для этого требовалось взвалить мое тело на спину. Ох и нелегкая задача! Он приподнимал меня носом, старясь приставить к зеленой стене, но я раз за разом падал на землю. Трудно уразуметь, насколько полезны человеческие руки, пока не увидишь, как кто-нибудь пытается поднять человека с помощью копыт. Это почти невозможно.

Теперь моя израненная кожа была так испачкана, что я походил на запеченного в сухарях зомби. Любой другой позаботился бы разве что о достойном погребении столь жалких останков, но Пука не собирался отступаться. Он нашел низкую, касавшуюся земли ветку, подкатил меня к ней, поддев носом, взвалил на ветку, подлез под нее и в конце концов ухитрился с ветки перекатить мое тело себе на спину.

Моя голова и руки болтались с одной стороны, ноги с другой, но нести меня Пука мог. Выбравшись из лабиринта, он затрусил на северо-запад — уж не знаю почему. Скорее всего искал человеческое жилье, где мне могли бы помочь.

По мере того как день шел на убыль, мой талант делал свое дело, и ближе к вечеру я начал шевелиться. Однако Пука не придал этому значения. Возможно, он даже не заметил моих слабых телодвижений, тем паче что мое тело подпрыгивало на его спине.

Уже сгущались сумерки, когда Пука углядел на лесной полянке хижину. Он заржал — в голосе его чувствовалось явное облегчение — и поспешил туда. В хижинах, как правило, живут люди, и он надеялся, что эти люди позаботятся обо мне.