22

Что-то твердое и теплое ткнулось в руку Трэвиса. Он машинально сжал пальцы. Глиняная кружка с мэддоком. Благодарно кивнув, он поднес ее к губам и сделал несколько глотков. Удивительный напиток снова произвел на него поистине магическое воздействие: по жилам разлилось тепло, в голове прояснилось, а паника отступила, хотя на душе по-прежнему было муторно. В глазах сидящего рядом с ним Фолкена читалось откровенное беспокойство.

— Тебе нехорошо, Трэвис Уайлдер?

Тот потряс головой, прогоняя остатки тумана в мозгу. Что может ответить на такой вопрос человек, за одну ночь потерявший лучшего друга, дом и весь свой мир?

— В обморок не упаду, если ты это имеешь в виду, — буркнул он.

Бард, видимо удовлетворенный ответом, упер локти в колени, обхватил руками подбородок и задумался, изредка почесывая скулу. Когда он наконец заговорил, трудно было понять, обращается он к Трэвису или просто рассуждает вслух.

— Так вот загвоздка в чем: ты из другого мира! Что ж, слыхивать мне доводилось о таком, хотя, признаюсь, сам не ожидал с живым примером я воочию столкнуться. Не буду отпираться я и в том, что чужака в тебе почуял сразу. И дело тут не в облачении твоем и странной речи, а совсем в другом. Иного мира на челе твоем печать, как белую ворону в черной стае, поверь мне, друг, издалека видать.

С помощью мэддока мыслительные способности Трэвиса более или менее пришли в норму, и он умудрился даже слабо рассмеяться.

— Белая ворона, говоришь? — повторил он. — А ты знаешь, когда я тебя увидел, друг Фолкен, то подумал о тебе примерно то же самое! Только я тогда еще не знал, что это твой мир, а не мой. — Все еще дрожащей рукой он поставил рядом пустую кружку. — Ну ладно. Раз уж я действительно попал в чужой мир, у меня остался только один, последний, вопрос: что я здесь делаю?

— Хороший вопрос, на который я бы тоже не прочь узнать ответ, — откликнулся бард. — Вот что я тебе скажу, Трэвис Уайлдер. Скоро рассветет, а я рассчитывал выйти сегодня пораньше, потому что путь мой далек и долог. И все же, думается мне, время на то, чтобы выслушать твою историю, не окажется потраченным напрасно. Если, разумеется, ты пожелаешь поделиться ей со мною.

Несмотря на все его странности, было в Фолкене нечто такое, что позволяло Трэвису чувствовать себя в его обществе легко и непринужденно. Вдобавок ко всему, кроме барда, у него на данный момент не имелось ни единого друга во всем мире. Этом мире, во всяком случае. От тоски и одиночества в горле образовался ком. Он сделал над собой героическое усилие и сглотнул.

— Хорошо, друг Фолкен, — кивнул он. — Быть может, тебе удастся найти всему этому разумное объяснение, потому что я точно ни хрена не понимаю.

Пока он излагал в подробностях события минувшей ночи, макушки деревьев из серебристых сделались золотистыми в лучах взошедшего светила. Рассказ в немалой степени облегчил Трэвису душу — как будто, поделившись с другим, он переложил на его плечи и часть давившего на нее груза. Он честно поведал Фолкену все, умолчав лишь об одном — сам толком не понимая, почему так поступил. Возможно, воспоминание об этом эпизоде было слишком тревожащим, слишком интимным, если можно так выразиться… Как бы то ни было, он не стал говорить своему новому знакомцу о том, как Джек в последний момент схватил его за руку и как ее охватило огнем, словно от удара молнии.

Фолкен слушал внимательно, лишь изредка прерывая рассказчика, чтобы уточнить значение тех или иных незнакомых слов, — таких, как «грузовик» или «телефон». Выслушав печальное повествование до конца, бард долгое время пребывал в безмолвном раздумье. Тишину нарушали лишь потрескивающие в угасающем костерке угли да напевный посвист ветра в ветвях деревьев.

— Думается мне, — нарушил он наконец молчание, — что друг твой, именуемый Джеком Грейстоуном, был в некотором роде чародеем.

— Чародеем?! — воззрился на него Трэвис, раскрыв рот от изумления.

— Именно так, — кивнул Фолкен. — Судя по твоему рассказу, во всем, что произошло, определенно замешаны магические силы. И направлены они были против твоего друга. Кроме того, чародеи, как правило, обожают всякие старинные вещи — точь-в-точь как Грейстоун. Не берусь утверждать наверняка, но мне такое толкование кажется вполне похожим на истину.

Трэвис хотел было возразить, но передумал. Да и какие, собственно, аргументы мог он предложить? Более того, чем дольше он размышлял, тем убедительнее выглядела предложенная бардом «магическая» версия. По крайней мере она достаточно исчерпывающе объясняла все известные ему факты. Не то чтобы он верил в магию… С другой стороны, он не стал бы категорически утверждать, что совсем не верит в нее. Как уже неоднократно случалось на жизненном пути Трэвиса Уайлдера, он в очередной раз никак не мог определиться и сделать выбор.

— А не взглянуть ли нам на твою шкатулочку, — предложил Фолкен. — Вдруг что-то прояснится?

Трэвис сунул руку за пазуху. Пальцы его сомкнулись на прохладном металле. Джек предупреждал, чтобы он не смел ее открывать, но тогда он действительно подвергался огромной опасности и это требование выглядело вполне разумным.

Сейчас, однако, его никто больше не преследовал, враги, кем бы они ни были, остались в другом мире, и Трэвис уже не ощущал необходимости соблюдать запрет. Вдобавок им внезапно овладело жгучее любопытство. Он достал шкатулку и положил на землю между собой и Фолкеном. В утреннем свете она производила самое обыденное впечатление, мало чем отличаясь, скажем, от простого портсигара. Выгравированные на крышке и по бокам символы сливались с поверхностью и были едва различимы. Секунду помедлив, Трэвис быстрым движением сбросил крючок и откинул крышку.

Внутри лежал камешек.

Маленький и идеально круглый, как алебастровый шарик, камешек легко уместился бы в кулаке. Его зеленовато-серую поверхность испещряли разноцветные крапинки.

Трэвис разочарованно застонал.

— Галька, мать ее! — выругался он. — Что же это получается? Выходит, я все это перенес ради какого-то вшивого куска гальки?!

Он протянул руку и взял камешек. И с первого прикосновения ощутил, что за его невзрачным видом скрыто куда больше, чем ему показалось вначале. На ощупь он был скользким, как от смазки, но следа на коже не оставлял. Трэвис повертел камень и вскоре заметил, как вспыхивает радужным сиянием его тусклая поверхность, когда ее касаются солнечные лучи. Чем дольше он смотрел на него, тем крепче убеждался в том, что никогда прежде не держал в руках ничего более прекрасного. Он с неохотой протянул камень барду.

— Взгляни, друг Фолкен.

К удивлению Трэвиса, тот решительно покачал головой и даже спрятал руки за спину, как будто боясь поддаться соблазну.

— Прости, друг Трэвис, но я не стану к нему прикасаться, — сказал он. — Джек Грейстоун отдал его тебе, и только тебе одному. И мнится мне, что негоже отдавать его в чужие руки, а в мои тем паче!

Не очень уловив смысл отказа Фолкена, Трэвис пожал плечами, еще немного полюбовался камнем, потом уложил его обратно в шкатулочку и с непонятным сожалением захлопнул крышку. Казалось кощунством убирать с глаз долой такую непостижимую красоту. Не прошло и минуты, как ему нестерпимо захотелось вновь ощутить маслянистое прикосновение к коже безупречно гладкой поверхности камня, почувствовать его тяжесть в ладони. Он потянулся к шкатулке, чтобы достать его, но так и не сделал этого, потому что бард поднялся и принялся засыпать землей тлеющие угли костра. Затем уложил чайник и кружки в свою дорожную котомку и крепко затянул веревку на горловине.

— Засиделись мы с тобой, друг Трэвис, — заметил Фолкен, озирая, прищурившись, нависшее над лесистыми склонами небо. — Пора в дорогу, пока погода позволяет. В это время года с отрогов Железных Клыков такие бури приносит, причем безо всякого предупреждения, что света белого не взвидишь. — Он искоса взглянул на Уайлдера. — Мой путь лежит на юг, в Кельсиор. Королевство захудалое, но я надеюсь там кое с кем повидаться. Путешествие займет несколько дней, и я не стану возражать, если ты ко мне присоединишься. Собственно говоря, я настоятельно рекомендую тебе поступить именно так, ибо на много лиг в окрестности нет ни села, ни города, ни крепости. Во всяком случае, тех, где за последнюю тысячу лет еще сохранились обитатели, — добавил бард, рывком вскидывая котомку на плечо.

Трэвис поспешно схватил шкатулку и вскочил на ноги. Им вновь овладела паника; Одно дело попивать кофеек — или как там его? — и вести обстоятельную беседу с Фолкеном, и совсем другое — двинуться вместе с ним неведомо куда. В конце концов, рекламный щит выбросил его именно на этот горный склон, и если он сейчас отправится бродяжничать по чужому, незнакомому миру, бог весть, сумеет ли он отыскать это место снова?

— Погоди минутку, Фолкен, — поспешно заговорил Уайлдер. — Ты ведь так и не ответил на мой последний вопрос. На кой хрен меня сюда занесло? А заодно скажи, если знаешь, как мне вернуться домой?

Бард печально покачал головой.

— Прости, друг Трэвис, но из уст моих ответа дождешься ты, боюсь, увы, не скоро. Но ежели ты, отбросивши сомненья, пойдешь со мною, то в пути, надеюсь, отыщем вместе ключ мы от загадки. Ты можешь верить мне или не верить, но мнится мне, однако, не случайно с тобою встретились мы в этой глухомани.

Паника сменилась недоумением.

— О чем это ты, Фолкен? — удивленно спросил Уайлдер. Взгляд барда затуманился.

— Судьбы богиня, дав обет безбрачья, и день, и ночь за прялкою сидит, следя за тем, чтоб втуне не пропал пусть самый крошечный обрывок ее пряжи. Любой огрех она пускает в дело, порой такие выводя хитросплетенья, что в узелке единственном сокрыты деяния и участь миллионов. — Легкая усмешка заиграла на губах Фолкена. — Держи глаза открытыми, мой друг, и мы с тобой, ручаюсь, все узнаем!

С этими словами он повернулся и зашагал вниз по склону, уверенно пробираясь между стволами. Трэвис уставился ему вслед. Что делать? Как поступить? В глубине души он понимал, что выбора у него нет, но какое-то мальчишеское упрямство мешало ему безоговорочно признать этот неоспоримый факт. Жизнь снова заставляла его подчиниться обстоятельствам и плыть по течению. Именно это и бесило Трэвиса, заставляя сопротивляться до последнего. В конце концов он все же сдался, сунул руки в карманы и с угрюмым видом поплелся вслед за Фолкеном.

23

Весь день Трэвис тащился по пятам за Фолкеном сквозь дебри окутанной ледяным безмолвием Зимней Пущи.

Его одолевало великое множество вопросов. Как далеко до Кельсиора? Что это за люди, с которыми собирался повидаться бард? И сможет ли кто-нибудь из них помочь ему найти дорогу домой? Увы, ему так и не представилось случая узнать ответ хотя бы на один. Фолкен задал такой темп, что Трэвис едва успевал угнаться за ним по усеянной корнями и кочками мерзлой почве. Пыхтя и задыхаясь, карабкался он по кручам, скатывался, спотыкаясь, в заметенные снегом лощины и овраги. Несмотря на свои длинные ноги и преимущество в возрасте, он вынужден был признать, что его спутник оказался куда лучшим ходоком. В продолжение первого дневного перехода лес практически не менялся. Структуру его по-прежнему составляли главным образом не-эспены, перемежающиеся редкими купами не-сосен. Ближе к полудню, однако, Трэвис отметил появление нового вида: вечнозеленого кустарника с голубоватой хвоей, перистые ветви которого усеивают мелкие жемчужного цвета ягоды. Соблюдая последовательность, он решил окрестить его не-можжевельником.

Солнце тем временем поднялось над вершинами деревьев и все выше карабкалось по синему небосводу. Светило здешнего мира, как и все прочее, имело свои отличительные особенности. Оно выглядело крупнее земного солнца, но уступало ему в яркости. Исходящие от него лучи несли достаточно света, но придавали всему своеобразный тусклый оттенок наподобие краске на лаковом покрытии картин кисти мастеров эпохи Возрождения. Трэвис не сразу, но все-таки вспомнил, где и когда ему довелось увидеть нечто похожее. Это случилось несколько лет назад в Кастл-Сити во время частичного солнечного затмения. Луна ненадолго закрыла собой часть солнечного диска, и озаренные солнцем поверхности приобрели благородную окраску старой бронзы. Потускневшее сияние светила как будто состарило разом все вокруг и наложило отпечаток старины даже на абсолютно новые вещи. Точно как в этом мире.

Временами, с гребня очередного холми, Трэвису удавалось разглядеть сквозь редколесье отдаленную горную гряду, протянувшуюся темной полосой через весь горизонт от края и до края. Хотя большая часть неба была безоблачной, над кинжально острыми пиками горной цепи постоянно нависали мрачные грозовые тучи. От этих гор словно исходила некая безымянная угроза, порождающая в душе Уайлдера тягостные предчувствия. Оставалось только радоваться втихомолку, что Фолкен вел его не к ним, а в противоположном направлении.

Ближе к вечеру он разминулся с бардом.

Кряхтя от напряжения, Трэвис преодолел трудный подъем и выбрался на скалистый гребень. Наклонился вперед и оперся руками о колени, переводя дыхание. В животе громко забурчало — от вкусной похлебки, съеденной рано утром у костерка, остались одни воспоминания. Сколько еще, интересно, им предстоит пройти, прежде чем Фолкен соблаговолит сделать привал и — Трэвис очень на это надеялся — сообразит что-нибудь пожрать? Отдышавшись, он поднял голову и поискал глазами фигуру барда, имевшего скверную привычку уходить вперед, не дожидаясь отставшего спутника.

Фолкена нигде не было видно. Трэвис стал растерянно озираться по сторонам, но его окружал один только молчаливый лес без признаков жизни. Разом утратив самообладание, он сложил ладони рупором и отчаянно закричал:

— Э-эй, Фолкен! Фолкен, ты где?!

— Да не ори ты так, дубина! — прошипел прямо ему в ухо чей-то рассерженный голос.

Трэвис едва из кожи вон не выпрыгнул от страха и неожиданности, но вопить перестал. Резко обернувшись, он с несказанным облегчением увидел Фолкена. Физиономия барда выражала хмурое неодобрение. Эхо от крика быстро заглохло, словно завязнув в густой, как патока, сверхъестественной тишине.

— Прости, Фолкен, — прошептал Трэвис, страшась лишний раз потревожить царящее в пуще безмолвие, столь же угнетающее, как то, что некогда окружало маленькую ферму в Иллинойсе, где он родился и вырос.

Ему уже исполнилось тринадцать. Отец день за днем с утра до вечера, как робот из космического телесериала, трудился по хозяйству, словно не замечая, что мать состарилась и поблекла, как выгоревшие полосатые занавески на кухонном окне. Атмосфера в доме накалилась до такой степени, что Трэвис не осмеливался произнести вообще ни слова, не говоря уже о том единственном, которое имело значение. Элис. Теперь, когда ее не стало, а маленький гробик с ее телом поглотила земля, они все молчали и делали вид, будто ее никогда не существовало.

— В чем дело, Трэвис?

Тот тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Фолкен все еще выглядел сердитым.

— Мне показалось, что я потерял тебя из виду, — виновато промямлил Трэвис.

— Так оно и было, — кивнул бард, — хотя я тебя из виду не терял. — Выражение его лица несколько смягчилось. — Вина лежит на мне. Я должен был предупредить тебя раньше, но, раз уж так вышло, делаю это сейчас. Запомни, в этих краях небезопасно кричать или даже повышать голос. Зло хоть и не проникло пока в эту страну, но таится близ ее пределов. Так что разумнее всего не привлекать к себе внимания, если не знаешь, кто тебя может услышать.

Будто в подтверждение слов Фолкена по небу стремительно пронеслась темная тень, оглашая окрестности громким карканьем. Оба путника посмотрели вверх и успели заметить черного ворона, быстро скрывшегося за вершинами деревьев.

Бард недовольно покачал головой:

— Боюсь, мое наставление немного запоздало. Остается надеяться, что это был обыкновенный ворон, которого потревожил твой крик. А если что-то другое, сокрушаться все равно поздно, да и смысла нет.

Трэвис был бы не прочь выяснить, что именно другое имел в виду Фолкен, но происшествие выбило его из равновесия, и он так и не собрался с духом, чтобы спросить. Правда, не преминул отметить про себя, что полет ворона был направлен в сторону зловещей горной гряды с остроконечными пиками.

— Скоро начнет темнеть, — озабоченно заметил бард. — Было бы неплохо до захода солнца отойти отсюда как можно дальше.

Он снова взвалил на плечо котомку и зашагал через лес. Несмотря на усталость, Трэвис тоже не испытывал ни малейшего желания задерживаться в этом неуютном месте. Собрав остатки сил, он заспешил вслед за Фолкеном.

Как только стали сгущаться сумерки, они остановились на ночь в не-сосновом бору. Бард с помощью кремня и трута развел небольшой костер и согрел на нем остатки утреннего варева. Они ели в молчании, слишком голодные и уставшие после долгого перехода. Но когда с едой было покончено, а вытертая хвоей посуда перекочевала обратно в котомку, они уселись возле огня и повели вполголоса неторопливую беседу.

У Трэвиса накопилось столько вопросов, что он не знал, с чего начать. К счастью, Фолкен оказался словоохотливым собеседником и некоторое время говорил сам, рассказывая пришельцу из другого мира о тех вещах, в которых, по его мнению, Трэвису следовало научиться разбираться в первую очередь. Для начала он сообщил ему названия окружающих их деревьев. Похожее на сосну дерево с красной корой называлось синтарен, что означало «сумеречные иголки». Кустарник с голубой хвоей назывался мелиндис, или «лунная ягода». Но самым поэтичным оказалось название деревьев с гладкой серебристой корой, которые Трэвис поначалу принял за эспены: валсиндар, или «королевское серебро». Но в народе, как пояснил бард, их чаще называли «ртутными деревьями» за удивительное свойство их крон приходить в движение от малейшего дуновения ветра.

Закончив урок ботаники, Фолкен перешел к географии. В настоящее время они с Трэвисом путешествовали по северной оконечности Фаленгарта, одного из континентов Зеи. Кельсиор, бывший их ближайшей целью, отстоял на много лиг к югу, а еще дальше располагались владения Семи доминионов, где, по словам барда, «обитало много народу».

Трэвис окинул взглядом близлежащие деревья и задал пришедший вдруг в голову вопрос:

— Скажи, друг Фолкен, а почему в этом краю никто не живет? Мимолетная тень скользнула по лицу барда, исказив на миг болью сожаления его черты.

— Когда-то, очень давно, здесь тоже жили люди, — ответил он. — Наш путь пролегает через земли, входившие прежде в состав владений великого королевства Малакор. Вся северная половина Фаленгарта принадлежала владыке Малакора. Но Малакор пал семь столетий тому назад и не существует более.

Трэвис нахмурил лоб, обдумывая услышанное. Если королевства больше нет, что имел в виду его спутник, назвавшись при их утренней встрече Фолкеном из Малакора? Быть может, род его восходит к тем давним временам, когда Малакор был еще могучей и процветающей державой? Такая версия частично объясняла по-явление барда в этой безлюдной глуши, хотя в его личности и поведении по-прежнему оставалось немало загадочного.

— Кстати, твой кинжал, друг Трэвис, если мне не изменяют глаза, определенно малакорского происхождения, — неожиданно заявил Фолкен.

Трэвис растерянно уставился на стилет за поясом. Честно говоря, он начисто позабыл о нем. Во время осады «Обители Мага» и позже, на шоссе к северу от Кастл-Сити, когда за ним гнались, рубин в рукояти кинжала горел кровавым пламенем. Сейчас камень поблек, потемнел и отливал тусклым холодным блеском. Трэвис перевел взгляд на спутника.

— Мне подарил этот стилет Джек Грейстоун, только я не понимаю, каким образом попал в его коллекцию оружия кинжал из чужого мира? — Не успев закончить вопрос, он осознал вдруг, что уже знает на него ответ. Глаза его широко раскрылись от потрясения.

— Ты верно угадал, Трэвис, — кивнул бард. — Твой друг Грейстоун, по всей видимости, был уроженцем Зеи. Похоже, чародеи в моем мире встречаются гораздо чаще, чем в твоем, хотя и здесь они довольно редки. Теперь ты видишь, что попал сюда не случайно, а с какой-то целью. Пусть мы не знаем пока, с какой именно, но у меня больше нет сомнений в том, что она существует. — Он указал рукой на кинжал. — Воистину драгоценный дар получил ты на прощание от своего друга-чародея! Настоящий малакорский клинок — редкостное сокровище, обладанием таким клинком немногие короли могут похвастаться. Наш мир не знал кузнецов-оружейников искуснее тех, что отковали твой кинжал. Если не считать, конечно, гномов в их подгорных мастерских и кузнях. Но темные эльфы давно уже стали легендой, как и весь Маленький Народец, и редко кто вспоминает о них в наши дни.

Трэвис провел по клинку пальцем, словно пытаясь ощутить лежащий на нем отпечаток веков. На ум пришел еще один вопрос, и он задал его, о чем сильно пожалел, еще не закончив произносить. В лицо вдруг пахнуло мертвящим могильным холодом, и даже пламя костра как будто съежилось под этим ледяным дыханием.

— Скажи, что за страна лежит за теми горами? — прошептал он. Фолкен смерил его пронизывающим взглядом.

— Во тьме ночной не стоит поминать о том, что кроется за цепью Фол Трендура, — сухо ответил он и отвернулся.

На этом разговор как-то сам собой оборвался. Да и на боковую было уже пора. Бард аккуратно присыпал золой догорающие угли. Взошла луна. Подобно солнцу Зеи, ее ночное светило выглядело не в пример крупнее своего земного аналога.

Трэвис поразился ее размерам. Луна как будто нависала над самыми верхушками деревьев, едва не касаясь их своим краем. Даже звезды, словно задавшись целью вытравить у него из головы последние сомнения относительно того, в каком мире он находится, казались ближе и ярче звезд на земном небосклоне, и Трэвис, как ни старался, не сумел найти ни одного знакомого созвездия.

Он придвинулся ближе к костру, но все равно дрожал от холода. Это не осталось незамеченным.

— Держи, — буркнул Фолкен, вынув из котомки какой-то сверток и протянув его Трэвису. — Одежка старенькая и по краям малость поистрепалась, но ткань добротная и греет неплохо.

Уайлдер развернул сверток. Это оказался плащ — похожий на тот, что облегал плечи барда, но только жемчужно-серого цвета. Толстая мягкая ткань была приятной на ощупь и совершенно не отражала лунный свет, как будто впитывая его подобно губке.

— Мало что может больше пригодиться в путешествии, чем дорожный плащ, сотканный умельцами Перридона, — заметил Фолкен. — Он согреет тебя и защитит от ненастья и самой лютой стужи.

Трэвис, пораженный щедростью барда, с благодарностью взглянул на своего непредсказуемого спутника.

— Спасибо тебе, Фолкен, — произнес он растроганно. — Спасибо за все!

— Не спеши благодарить раньше времени, Трэвис Уайлдер, — ответил тот, сверкнув глазами, но смысл этой туманной фразы раскрыть не соизволил.

Трэвис нагреб поближе к углям костра большую кучу хвои и мха, завернулся в плащ и улегся на свою импровизированную постель. Очень скоро он согрелся и перестал дрожать. Мозг его переполняли воспоминания о случившихся за последние сутки странных, невероятных событиях, очевидцем или участником которых довелось ему стать, хотя и не по своей воле. Они все еще оставались так свежи в памяти, что Уайлдер сильно сомневался, позволят ли они ему уснуть. Но постепенно накопившаяся за день усталость взяла свое, и он погрузился в глубокую дремоту.

Впоследствии он так и не смог с определенностью утверждать, было это на самом деле или пригрезилось ему во сне. Засыпая, он видел сквозь полуприкрытые веки неподвижную фигуру барда, задумчиво созерцающего догорающие угли в кострище. Затем в руках у него появился какой-то инструмент, отдаленно напоминающий лютню. Коснувшись струн, Фолкен заиграл нежную, берущую за сердце мелодию, а спустя некоторое время начал негромко напевать под собственный аккомпанемент. Он пел о горечи утрат и щемящей сладости воспоминаний, но более всего пел он о красоте. Сон это был или явь, но слова той песни навеки запечатлелись в памяти Трэвиса Уайлдера.