24

То ли маршрут оказался полегче, то ли легкие Трэвиса приспособились к разреженной атмосфере нового мира, но на следующий день, когда путники вновь углубились в пустынные дебри Зимней Пущи, он не только ни разу не разминулся с Фолкеном, но и практически не отставал от него.

Он шагал автоматически, не замечая ни сказочного великолепия окружающей природы, ни трепещущих в призрачном танце заиндевевших ветвей валсиндара. Мысленно он перенесся назад, в Кастл-Сити. Сейчас его, должно быть, уже хватились и разыскивают. Шериф Домингес занес его имя в список пропавших без вести, а заместитель шерифа Джейс Уиндом наверняка рыщет по городу, усердно опрашивая всех, кто может пролить свет на его таинственное исчезновение. Одно утешение: Макс, конечно, малый не слишком надежный, но за салуном присмотрит в случае чего. Трэвису вдруг мучительно захотелось снова окунуться в прокуренную атмосферу «Шахтного ствола», увидеть знакомые лица завсегдатаев, услышать неторопливый и родной голос Джека Грейстоуна. Сердце кольнуло болью невосполнимой утраты. Трэвис машинально потер ладонь правой руки и тряхнул головой, прогоняя печальные мысли.

Что-то рано он ударился в меланхолию! С другой стороны, сама атмосфера в Зимней Пуще странным образом способствовала появлению соответствующего настроения. Словно чья-то тень нависала над этим лесом без конца и края, но, не будучи его порождением, создавала ощущение не мрачной враждебности, а скорее светлой, щемящей печали, сопровождающей грустные воспоминания об утраченной былой красе. Трэвис вздохнул и прибавил шагу Всему свое время, хотя иногда и погрустить немного не мешает.

День склонялся к вечеру, и солнце уже коснулось багровым краем верхушек деревьев, когда Трэвис и Фолкен вышли на поляну. Тягостное безмолвие окутывало это место. Путники замедлили шаг и остановились. Поляна, шагов тридцати в диаметре, имела очертания правильной окружности, но на всем ее пространстве не произрастало ни единой былинки. Не было даже вездесущих мхов и лишайников.

В самом центре прогалины возвышался стоячий камень. Высеченный из какой-то темной вулканической породы, камень поднимался над землей на высоту роста взрослого мужчины и был примерно вполовину меньше по ширине. Движимый любопытством — а может, каким-то иным побуждением, — Трэвис подошел поближе. В глаза ему бросились высеченные на поверхности камня знаки — полустертые и сильно пострадавшие от разрушительного воздействия времени и стихий. Когда же он приблизился к камню вплотную, его вдруг обдало холодом — как при резком переходе из летнего зноя в густую тень. Трэвис импульсивно про-тянул руку и потянулся к испещренной таинственными символами грани.

— Не прикасайся к нему, друг Трэвис! — мягко, но повелительно прозвучал у него за спиной голос Фолкена.

Уайлдер застыл с вытянутой рукой. Казалось, будто камень сковал ему душу и вытеснил все мысли из головы. Невероятным усилием воли он сумел освободиться от наваждения и отдернуть ставшие вдруг непослушными пальцы. Он судорожно сглотнул, но во рту было сухо, как в пустыне.

— Что это такое, Фолкен? — хрипло прошептал Трэвис, бессознательно понизив голос.

— Это воплощение Зла, — с угрюмым видом ответил бард. Он несколько раз обошел вокруг камня, избегая, однако, подходить к нему слишком близко. — Знак давно минувшей эпохи, когда этот край был охвачен войной. Если мне не изменяет память, в те времена он назывался пилон. Я всегда считал, что эти знаки, установленные по приказу Бледного Властелина, были низвергнуты и уничтожены столетия назад. Теперь вижу, что заблуждался.

Трэвис покосился на камень. Слова барда эхом звучали у него в голове. На миг ему померещилось, что на гранях пилона засверкали тысячи алых искр — будто отблеск заката на наконечниках копий сияющего доспехами воинства, спешащего на битву с огромной затаившейся во мраке армией темных сил. Слабо, но отчетливо послышались чистые звуки боевого рога. Белое воинство перешло в наступление, все дальше врезаясь во тьму и тая в ней, как одинокий парус корабля, уходящего за ночной горизонт.

— Пойдем отсюда, — хмуро сказал Фолкен. — Скверное место. Прошли века, а почва все никак не отойдет от укоренившегося здесь некогда Зла.

Трэвис согласно кивнул, и видение тут же растаяло в морозном воздухе. Он отступил от камня всего на несколько шагов и поразился перемене. День снова засиял яркими красками, а с души словно свалился тяжелый камень. С опаской взглянув на пилон в последний раз, он повернулся и поспешно бросился догонять ушедшего вперед барда. Если раньше тот шел в быстром, но приемлемом темпе, то теперь в него будто черти вселились. Трэвису несколько раз пришлось переходить на рысь, чтобы держаться вровень. Но он не жаловался, и вскоре поляна с пилоном осталась далеко позади.

Еще три дня они продвигались к югу. Трэвис все реже задумывался о возвращении домой — к концу дневного перехода у него обычно не оставалось на это ни сил, ни желания. Они вставали с рассветом и шли без остановки до самого вечера, когда на Зимнюю Пущу опустились быстро сгущающиеся сумерки. Скудный рацион путников состоял главным образом из мэддока и жидкой похлебки. Фолкен варил ее из каких-то пряных сушеных трав и отшельничьего корня — мясистого белого корешка невзрачного с виду растения, которое он как-то умудрялся находить в самых неожиданных местах. Он вдруг останавливался, опускался на колени, доставал нож и принимался ковырять мерзлую почву, неизменно извлекая оттуда желанную добычу. Трэвис не рискнул бы назвать кулинарные изыски барда особо питательными, но похлебка все же частично утоляла голод и придавала достаточно сил, чтобы выдержать очередной переход. К концу пятого дня их совместного путешествия деревья вдруг начали редеть, и вскоре оба путника очутились на опушке леса. Перед ними во все стороны простиралась обширная равнина. Выйдя из пущи, Трэвис сразу ощутил освобождение от гнетущего безмолвия, все эти дни давившего на него. Даже воздух как будто потеплел, хотя по-прежнему оставался сухим и морозным.

— Тень Фол Трендура не проникает дальше границ Зимней Пущи, — пояснил Фолкен в ответ на недоуменный взгляд спутника. — Мы освободились от ее влияния, друг Трэвис. Зима приходит рано в покинутый нами край и длится долго, но во владениях Семи доминионов еще стоит золотая осень, и чем ближе мы продвинемся на юг, тем мягче тебе покажется здешний климат.

Трэвис оглянулся через плечо и впервые за все время путешествия не различил за спиной зловещей темной гряды на горизонте. Но к югу и востоку равнина поднималась, постепенно переходя в другую горную цепь — не столь высокую и грозную, но все же увенчанную множеством остроконечных пиков, покрытых вечными снегами. Эта горная страна, по словам барда, носила название Фол Эренн, или Рассветные горы.

— А в том направлении лежит Кельсиор, — указал рукой

Фолкен.

И они снова отправились в путь, оставив позади окутанную неизбывной печалью Зимнюю Пущу с ее вечным безмолвием и трепещущими на ветру валсиндарами.

25

Пару дней спустя они выбрались на древнюю мощеную дорогу. — Это тракт Королевы, — сообщил Фолкен, когда оба путника вскарабкались по заросшему пожухшей травой крутому откосу и ступили на широкую дорожную полосу. — Название сохранилось до сего дня, хотя немногие из тех, кто им пользуется, осведомлены о корнях его происхождения.

Трэвис с наслаждением развалился на травке у обочины. Бард, помедлив, пристроился рядом. Дорога уходила за горизонт в обоих направлениях и была вымощена брусчаткой. Многие камни потрескались под разрушительным влиянием воды, ветра и льда и стерлись под ногами бесчисленных толп ступавших по ним людей. Ветер колыхал пучки жесткой сухой травы, пробивающейся меж ними. Но и столетия спустя тракт все еще оставался вполне пригодным для путников. Другим его несомненным достоинством было то, что он пересекал равнину строго по прямой, не отклоняясь от нее ни на градус.

Некоторое время они отдыхали, утолив жажду водой из кожаной фляжки Фолкена. Солнце стояло еще высоко, но дул холодный, пронизывающий ветер, и Трэвис в который уже раз порадовался своей новой одежде. Вместо джинсов, рубашки и дубленки он носил теперь длинную темно-зеленую тунику и рыжевато-желтые штаны из домотканой материи, которые в сочетании с жемчужно-серым перридонским дорожным плащом значительно лучше защищали от холода и ненастья, нежели его прежний наряд. Штаны пришлись ему впору, а вот туника оказалась великовата. Последний недостаток он без труда устранил, перетянув ее в талии широким кожаным ремнем, за который заткнул свой малакорский кинжал. Шкатулку с круглым камнем и половинку монетки, подаренную братом Саем, Трэвис переложил в пришитый с изнанки туники карман.

Все эти вещи были позаимствованы накануне ночью Фолкеном с захудалой фермы — первого человеческого жилья, встреченного ими за все время путешествия.

— Не стану утверждать, что мне нравится воровать, — заметил бард с ухмылкой, раскладывая добычу перед Трэвисом, — но и не буду отрицать, что к такому методу мне прибегать случалось. Увы, другого выхода у нас нет. Мы с тобой достигли границы обжитых земель, поэтому тебе не стоит выделяться, щеголяя своей прежней одежкой. Я покидал доминионы в неспокойные времена, и у меня нет оснований полагать, что за мое отсутствие положение дел там изменилось к лучшему. Так что благоразумнее не привлекать к себе излишнего внимания.

Утром Трэвис сполоснулся в ледяной воде ручья, на берегу которого они расположились на ночлег, после чего облачился в свою новую одежду. Вернувшись к месту привала, он обнаружил, что Фолкен ничтоже сумняшеся воспользовался его отсутствием и сжег все его земные причиндалы. В том числе бумажник, оставшийся в заднем кармане джинсов. Теперь с прошлым его связывали всего две вещи: очки в стальной проволочной оправе, принадлежавшие жившему сотню лет назад стрелку-ганслингеру, да высокие ковбойские сапоги.

Почесав отросшую рыжеватую щетину на подбородке, Трэвис запустил пятерню за пазуху и достал из внутреннего кармана туники серебряный полумесяц разрубленной пополам монетки. Он как-то позабыл о прощальном даре странствующего проповедника и не вспоминал о нем до сегодняшнего утра. А сейчас вспомнил снова и решил получше рассмотреть. Чеканка по обеим сторонам монеты несколько потерлась и потускнела, но оставалась вполне различимой невооруженным глазом. Однако без второй половины нечего было и надеяться проникнуть в смысл изображенных на ней незнакомых символов и надписей.

Фолкен заметил что-то необычное на его ладони и с любопытством наклонился вперед.

— Что это у тебя такое, друг Трэвис?

Тот в нескольких словах объяснил, как попала к нему половина монетки.

— Можно мне взглянуть? — попросил бард, окинув его каким-то очень странным взглядом.

— Пожалуйста, — пожал плечами Трэвис, протягивая ему половинку серебряного диска.

Фолкен долго рассматривал монетку, потом покачал головой и произнес:

— Кетар уль-мораг кай энналь. Силь фалат им доннемир.

Слова слетали с губ барда, как журчание ручья или музыкальные аккорды со струн, но ни одно из них не было знакомо Трэвису Уайлдеру.

— Что ты сказал? — удивленно уставился он на спутника. Фолкен, в свой черед, тоже пришел в замешательство.

— Мин юрот, кетар уль-мораг кай энналь, — произнес он, протягивая половину монетки Трэвису. — Как я уже говорил, тебе лучше сохранить эту вещицу при себе. Не могу пока определить точно, где она отчеканена, но монета, несомненно, очень старинная и редкая. И не бубни, пожалуйста, Трэвис. Я не разобрал ни слова в том, что ты сейчас сказал!

Уайлдер задумчиво посмотрел на серебряную блестку у себя на ладони. В голове мелькнула сумасшедшая догадка.

— Не ты один, друг Фолкен, — протянул он, после чего сообщил барду о возникшей у него версии, незамедлительно подтвердившейся экспериментальным путем.

Если половинка монеты находилась в руках или на теле Трэвиса, он прекрасно понимал речь Фолкена, равно как и тот понимал смысл его речей. Но стоило ему утратить контакт с монетой, как оба начисто теряли способность понимать друг друга. Объяснение здесь могло быть только одно. Трэвис был не настолько туп, чтобы не сознавать, что Фолкен не может уметь разговаривать по-английски. Прежде он об этом как-то не задумывался, но быстро сообразил что к чему, когда столкнулся с проблемой вплотную. Как ни крути, оба они принадлежали к разным мирам. Однако дар брата Сая позволял им беспрепятственно общаться, выполняя функции двустороннего синхронного переводчика.

Выслушав высказанную взахлеб гипотезу Трэвиса, бард задумался, потом проговорил:

— Похоже, Джек Грейстоун был не единственным чародеем в этом твоем Кастл-Сити. Ты не устаешь поражать меня, друг Трэвис! Скажи лучше, много еще у тебя за пазухой подобных сюрпризов?

— Боюсь, для меня они столь же неожиданны, как и для тебя, — слабо усмехнулся тот.

Фолкен с сомнением покосился на него, но ничего не сказал. Затем поднялся на ноги и закинул на плечи котомку.

— Пора в путь, — произнес он. — До заката еще далеко, так что нечего рассиживаться. Если поторопимся, к ночи доберемся до Кельсиора.

Он повернулся и стремительно зашагал по мостовой. Трэвис вскочил и ринулся следом.

— Кстати, ты так и не рассказал мне, почему эта дорога называется трактом Королевы? — поинтересовался он спустя некоторое время, вышагивая рядом с Фолкеном.

— Это очень старинная история, — начал бард. — Дорогу эту построили больше тысячи лет назад, а началось строительство вскоре после победы, одержанной над полчищами Бледного Властелина воинством Ультера, короля Торингарта. Названа же она в честь Эльзары, правительницы Тарраса — далекой южной империи. Это ее повелением был проложен мощеный тракт, начинающийся от лежащего на берегу Полуденного моря стольного города Тарраса и проходящий через весь материк вплоть до окраин тогда еще могучего и процветающего Малакора, трон которого занимали сын Эльзары и дочь покойного короля Ультера. Увы, мало кто помнит ныне все эти громкие некогда имена.

— Почему же они забыты?

Фолкен на секунду замедлил шаг, подхватив с обочины пригоршню придорожной пыли правой рукой в черной кожаной перчатке.

— Малакор пал, Таррас пришел в упадок и растерял почти все свои владения. Границы империи все сжимались и сжимались, пока уделом ее не осталась лишь крайняя южная оконечность Фаленгарта. Да и эти жалкие остатки былого величия подвергаются беспрестанным атакам кочевников-варваров. С тех пор поднялись и окрепли на руинах Малакора Семь доминионов. Уцелел и Торингарт, хотя вести из этого заморского северного королевства доходят до нас крайне редко и нерегулярно. Что поделаешь, друг Трэвис, таков уж закон природы. Королевства и империи зарождаются, расцветают и исчезают бесследно, как пыль на ветру. — Пригоршня дорожной пыли незаметно просочилась сквозь пальцы Фолкена и развеялась по ветру. — В истории каждого народа бывают свои приливы и отливы.

Закончив на этой глубокомысленной ноте, бард прибавил шагу. Немного погодя он запел чистым, глубоким голосом. Вслушиваясь в слова, Трэвис ощущал непонятное волнение и неизъяснимый восторг. Кровь закипала у него в жилах, и он будто воочию видел перед собой ту великую битву, о которой рассказывала песнь Фолкена.

Время близилось к вечеру, и лучи заходящего солнца золотили вершины Рассветных гор, когда друзья оказались на перепутье. Тракт Королевы далеко углубился в густой лес, как вдруг обнаженные стволы деревьев расступились, открывая другую дорогу — много уже старой и пересекающую ее под прямым углом.

— Здесь сворачиваем, — сообщил Фолкен. — Отсюда путь наш лежит на восток. Теперь уже недолго осталось.

С этими словами он повернул налево. Трэвис зашагал следом. Вскоре новая дорога вывела их из чащи и пошла петлять меж холмов и скал, словно прыгая по гигантским ступеням и забираясь все выше с каждой пройденной милей. Она тоже была вымощена брусчаткой, но сохранилась несравненно хуже тракта Королевы. Камни дорожного покрытия растрескались до такой степени, что порой на них просто опасно было ступать. А кое-где покрытие отсутствовало вовсе, и дорога превращалась в обычный грунтовой проселок, обильно заросший высокой крапивой, такой жгучей и злой, что ее стрекала с легкостью проникали сквозь толстую холстину штанов. Не прошло и нескольких минут, как ноги Трэвиса от коленей до лодыжек зачесались и загорелись от крапивных укусов.

От непрерывного подъема в гору легким Уайлдера не хватало кислорода, а сердце готово было выскочить из груди. Падая с ног от усталости, он дотащился до гребня очередной гряды и замер рядом с внезапно остановившимся бардом. В исполинской овальной чаше у их ног раскинулась живописная долина. В центре долины в лучах закатного светила пламенели расплавленной лавой воды небольшого озера. Корявым пальцем горного великана купался в них скалистый полуостров, на дальней оконечности которого возвышалась сложенная из камня крепость. Даже с такого расстояния Трэвис без труда различил, что половина замка лежит в развалинах, а из груд щебня и каменных обломков, бывших некогда стенами крепостных укреплений, уродливыми обрубками торчат полуразбитые колонны — безмолвные памятники былого величия. Да и сохранившаяся часть не внушала большого доверия. Она вся осела и покрылась трещинами, так что казалось, стоит только подуть — и вся эта махина рассыплется пол собственной тяжестью.

— Вот это и есть Кельсиор, — кивнул Фолкен в сторону цитадели.

Трэвис окинул руины скептическим взглядом.

— Не сочти за обиду, друг Фолкен, только эта куча мусора как-то не очень похожа на королевство. Бард весело расхохотался.

— Ты прав, Кельсиор в самом деле давно пришел в упадок. Хотя знавал он и лучшие времена. Много веков назад здесь стоял сильный гарнизон, охранявший северные границы Тарраса. Позже крепость перешла под руку королей Малакора. Ну а в наши дни цитадель — вернее, то, что от нее осталось, — захватил один ловкий проходимец по имени Кел. По происхождению он варвар но считает себя суверенным монархом, поэтому перечить ему я не рекомендую, особенно во время пиршества.

Трэвис тоскливо вздохнул. Вид крепости далеко внизу вновь навеял тревогу и мрачные мысли.

— Что-нибудь не так, мой друг? — обеспокоенно осведомился Фолкен.

— Сам не пойму, — покачал головой Уайлдер. — Понимаешь, какое дело… Вот ты, например, собираешься встретиться здесь с друзьями. Для тебя на этом путешествие закончится. А куда деваться мне, если я по-прежнему понятия не имею, где и как искать дорогу назад, в свой мир?

Бард сочувственно взглянул на спутника и ободряюще похлопал по плечу.

— Прежде всего, я никогда не говорил, что путь мой завершится именно в Кельсиоре, — сказал он и, хмыкнув с усмешкой, добавил: — Учитывая нравы самого Кела и его придворных, подобный исход едва ли можно считать удачей. — Фолкен снова принял серьезный вид. — По правде говоря, друг Трэвис, я тоже плохо представляю, куда тебе лучше отправиться. Но не теряю надежды, что кое у кого из тех, и кем мне предстоит увидеться, голова работает получше моей. Кроме того, не стоит забывать о хитросплетениях судьбы. Кто знает, не совпадут ли вновь наши пути в ближайшем будущем?

Уайлдер с благодарностью посмотрел на Фолкена. Какое все-таки счастье сознавать, что ты не один в чужом мире, неизмеримо далеком от твоего собственного, и всегда можешь опереться на плечо друга! Они повернулись и начали спускаться вниз по узкой горной тропе, ведущей к древней цитадели.

26

Грейс приникла к широкой спине рыцаря, галопом скачущего по направлению к возвышающимся в отдалении башням величественного замка.

Замка?

Слово теплой искоркой коснулось поверхности ее замороженного мозга. Она попыталась проникнуть в его значение, но ничего не вышло. Подобно золотой рыбке под слоем озерного льда, оно лишь блеснуло на краткий миг и снова ушло в глубину.

Осталось только ощущение холода. Ужасного, невыносимого холода. Стремительно проносились мимо размытые детали серо-белого равнинного ландшафта. Стоп! Ведь только что ее окружала совсем иная обстановка. В памяти возникло вдруг переплетение голых черных сучьев на фоне бледного неба — будто выписанная тушью надпись, в которой нельзя разобрать ни слова. Деревья? Покрытые серебристой корой стволы перед глазами и барабанный стук лошадиных копыт по камням в ушах. Однако все эти названия и понятия по-прежнему не могли прорваться сквозь ледяную корку непонимания. Потом деревья куда-то исчезли, сменившись видением покрытых гирляндами сосулек мощных крепостных стен и грозных башен на высоком холме. Одна картинка уступала место другой, словно в детском волшебном фонаре. И все же последняя сцена поразительно напоминала…

Но холод опять не позволил ей ухватить ускользающую нить размышлений. От холода не спасало даже толстое стеганое одеяло, остро пахнущее конским потом, в которое завернул Грейс сидящий впереди нее рыцарь. Ее собственная одежда — блузка и слаксы — промокла, заледенела и прилипла к коже. Почему же она не Дрожит? Странно, озноб — вроде бы самый первый признак замерзания.

«У тебя переохлаждение, Грейс, и ты уже перешла этот порог!» — бесстрастно констатировал возникший где-то в глубинах скованного льдом мозга внутренний голос. Даже сейчас, когда она и пальцем пошевелить не могла, где-то в глубинах подсознания сработал профессиональный рефлекс, и та часть сущности Грейс Беккетт, которая не переставала оставаться врачом экстренной помощи, проанализировала ситуацию и поставила исчерпывающий диагноз: «Твой пульс замедлился, кровяное давление понизилось до угрожающей черты, а ментальные функции расстроились. Тебе отлично известно, что эти симптомы являются первыми признаками наступления комы. Ты должна согреться, Грейс, иначе погибнешь!»

Малейшее движение превращалось в мучительную пытку. Мышцы налились свинцом и отказывались подчиняться. И все же она заставила себя придвинуться ближе к сидящему в седле всаднику и крепче ухватиться руками за его торс. Это усилие отняло у нее остаток сил. Сначала окончательно онемели конечности, потом свет вокруг померк, и она стала проваливаться в сгустившуюся темноту. Мрак, в котором не было ни тепла, ни холода, ни страха, а была лишь манящая, бесконечная пустота, принял ее в свои объятия. Только где-то в самом центре угасающего сознания еще пульсировал последний очаг сопротивления и звучал тревожный шепот: «Не спи, Грейс, не спи! Тебе никак нельзя засыпать!» Но смысл слов уже не доходил до нее, и она все глубже погружалась в бездонные черные глубины.

Будто крошечная раскаленная игла коснулась острием потускневшей холодной поверхности, что еще недавно была корой головного мозга Грейс Беккетт. Ощущение тут же прошло, и она оставила его без внимания. Погружение продолжалось. Еще немного — и ей уже больше никогда не придется страдать от холода. Снова укол, сопровождающийся ослепительной вспышкой. За ним другой, потом третий… А вскоре ее безжалостно терзали уже тысячи игл — маленькие, острые, обжигающие, как капли расплавленного металла. Сознание нехотя возвращалось, и через некоторое время Грейс поняла, что означают эти иглы. Боль! Бесчисленные булавочные уколы распространились по всему телу, отзываясь метеоритным дождем в голове и разгоняя остатки окутывающей сознание тьмы. Что-то болезненно ёкнуло внутри, заставив ее дернуться, а в следующее мгновение все тело Грейс сотряс приступ крупной дрожи.

Она широко раскрыла рот и судорожно втянула воздух в задыхающиеся легкие, только сейчас сообразив, что у нее, очевидно, произошла остановка дыхания. Ноги и руки снова свело от боли, но вместе с болью Грейс почувствовала, как начина-ют отходить закоченевшие члены под воздействием волны тепла, излучаемого лошадью и рыцарем. Ее снова пробил озноб, потом еще раз, а после она уже просто не могла остановиться.

«Превосходный признак, Грейс, — вновь зазвучал в голове лишенный эмоций голос внутреннего диагноста. — Рефлекторная реакция мышц способствует выработке дополнительной химической энергии и усиливает кровообращение в удаленных от крупных кровеносных сосудов участках тела. Боль в конечностях свидетельствует об отсутствии серьезного обморожения. Ты должна выкарабкаться, детка!»

Непрерывная дрожь действительно помогала согреться. Спина всадника защищала ее от ветра, и холодное безразличие, охватившее Грейс, стало понемногу рассеиваться, уступая место проснувшемуся любопытству. Обстановка вокруг тоже прояснилась, и она впервые обратила внимание на облик человека, куда-то везущего ее на конском крупе за спиной. Прежде она воспринимала его скорее как расплывчатое темное пятно перед глазами, теперь же, придя в себя, попыталась дать рыцарю более развернутую оценку. Интуитивно она чувствовала, что он невелик ростом, но широкие плечи и мощное телосложение говорили о немалой физической силе. Поводья крепко сжимали мускулистые руки в прошитых металлической нитью перчатках, а тело плотно облегала длинная рубаха из грубой дымчато-серой материи с разрезами по бокам, под которой ощущалось переплетение бесчисленного множества маленьких кольчужных колец. На плечах рыцаря развевался черный плащ, а голову покрывал шлем кованой стали с плоским навершием.

Он бросил взгляд в сторону, на секунду повернувшись к Грейс в профиль. Она успела заметить несколько оспин на щеке — след перенесенной в детстве болезни. С длинных черных усов свисали мелкие сосульки, образованные сразу застывающим на морозе дыханием. Портрет завершали симпатичные карие глаза, ястребиный нос и рот, в уголках которого залегли глубокие, угрюмые складки. На вид рыцарю можно было дать лет сорок с небольшим.

Рыцарю?

С чего она взяла, что этот тип рыцарь? Быть может, услышала сквозь туман, находясь на грани беспамятства, как он сам себя так назвал? Или это определение возникло у нее по ассоциации с мечом в ножнах на перевязи у бедра всадника и скрытой под рубахой кольчугой? Как бы то ни было, слово «рыцарь» идеально соответствовало его облачению и внешности. Благородный, суровый, могучий, закованный в железо. В точности такой, каким она себе и представляла настоящего средневекового рыцаря.

Поразмыслив, Грейс пришла к выводу, что ее спаситель, должно быть, принадлежит к числу тех чудаков-эскапистов, которые забираются в самую непроходимую глушь и воображают, будто попали в другую историческую эпоху. Этому, наверное, нравится скакать верхом по лесам и горам в рыцарских доспехах, представляя себя Ланселотом или Дон Кихотом, но ни в коем случае не идиотом. Что ж, всяк по-своему с ума сходит. Чем дольше она об этом думала, тем логичней выглядела именно такая версия. Но что же все-таки с ней произошло? Мозги пока еще соображали довольно туго, однако Грейс заставила себя напрячься и вспомнить, какие события предшествовали этой бешеной скачке на лошади за спиной вооруженного мечом незнакомого мужчины, который, не исключено, мог оказаться психом или даже потенциальным маньяком. Память начала постепенно проясняться, как вода во взбаламученном источнике.

Сначала она вспомнила сиротский приют. Точно! Спасаясь от денверской полиции и монстров с железными сердцами, она направилась в горы, воспользовавшись столь любезно одолженным Адрианом Фарром автомобилем. Потом она, кажется, здорово устала и решила поспать пару часов. Случай или судьба привели ее к обгоревшим развалинам Странноприимного дома Беккетта для детей-сирот, с которым ее тоже связывали воспоминания… Только Грейс сразу прогнала их. О проведенном в стенах приюта детстве вспоминать не хотелось. Ни сейчас, ни потом — никогда! И без того зуб на зуб не попадает!