– Это работа Джона. Он сделал два таких бюста. Я продам их, и он заработает немного денег. Стоят они не ахти как дорого: три тысячи долларов за пару, но он любит чувствовать себя независимым.

– Чем больше я смотрю на этого ребенка, тем меньше он мне нравится, – сказала она. – От этой скульптуры веет сентиментальностью, которая после первого благоприятного впечатления начинает раздражать. Это не улучшит его репутации.

– Сентиментальность объясняется коммерческим предназначением, – сказал Алессандро. – Я доволен, что вы не попались на эту удочку, сразу же раскусили что к чему. Все наше семейство отличается хорошим вкусом. В прошлом году он сделал прекрасную обнаженную мужскую фигуру. Я продал ее в Швецию, за очень неплохие деньги. Когда-нибудь он станет знаменитостью. А пока он должен упорно работать и копить деньги.

– А вы будете его поддерживать?

– Конечно. – Он улыбнулся. – Он создает красоту, а это величайший Божий дар. Мы всегда способствовали процветанию искусств и помогали художникам. Это флорентийская традиция. Сокровища эпохи Возрождения были созданы лишь благодаря покровительству Медичи и таких людей, как наши предки.

– Где же он работает? – спросила Катарина. – Он сказал мне, что проводит в своей мастерской много времени.

– Его мастерская – с северной стороны; я отвел ему нижний этаж большой кладовой, где он может хранить свой мрамор и спокойно работать. Он человек очень чувствительный, вы знаете. Ему не хватает уверенности в себе, и он никому не позволяет видеть свои работы до их готовности. Мне приходится поддерживать его веру в себя; иногда, когда он недоволен собой, он выходит весь в слезах. А вот и второй малыш. – Он поднял бюст мальчика и поставил его рядом с бюстом девочки. Обе скульптуры составляли очаровательную пару, этюдное изображение невинности, сделанное, однако, с раздражающей поверхностностью. Тут же на мольберте стояла картина, прикрытая куском зеленой материи.

– Наверно, это что-то интересное, – сказала Катарина. – Но что?

Она сразу заметила, что герцог колеблется, но он подавил колебания и крепко схватил ее за руку, не позволяя подойти к мольберту.

– Это пейзаж, – сказал он. – Один из скучных венецианских видов Большого канала – я не люблю Каналетто[19]и сомневаюсь в подлинности этой картины. Но ваши американцы любят такие. Пойдите наверх, на солнце. Здесь больше нечего осматривать. Я хочу показать вам сады.

Ей оставалось лишь повиноваться. Твердой рукой он подвел ее к лестнице и отступил в сторону, пропуская вперед. Она вынула руку из кармана кардигана. Она так и не смогла промаркировать мраморных детей, а самое главное – он увел ее прочь от картины. Она лишь заметила угол флорентийской рамы. Эти рамы, изукрашенные тяжелой резьбой, нередко были непомерно велики для помещаемых в них небольших картин. Внутри такой рамы, если ее выдолбить, вполне можно поместить большое количество героина. Они пересекли трапезную и быстро пошли по коридору, увешанному и уставленному доспехами. Она чувствовала, что он в хорошем настроении, потому что сумел вывернуться из трудного положения, так и не позволив ей приблизиться к холсту. А если она не отмаркирует этот холст, все ее усилия могут оказаться тщетными.

Войдя в большую прихожую, они услышали шум въезжающего во двор автомобиля. Входная дверь была откинута на тяжелых железных петлях. Ослепительно бил в глаза солнечный свет. Алессандро схватил ее за руку.

– Пойдемте со мной в парк, – сказал он. – Мы сможем пройти другим путем.

Пока она колебалась, вошла старая герцогиня в сопровождении Джона Драйвера, за ними следовали дядя Альфредо и Франческа. Поднявшись по короткой лестнице, старая герцогиня освободилась от руки Драйвера и направилась к сыну. В ее глазах таилась кроткая решимость. Особенно теплой улыбкой она наградила Катарину.

– Сандро, – обратилась она к сыну, – я хочу похитить тебя на несколько минут. Бедный отец Дино говорил со мной после мессы; он так хочет установить новую отопительную систему... Извините нас, дорогая. – Ее ручка в бледно-серой длинной, до самого локтя перчатке, застегнутой на все пуговицы, взяла сына под руку. И они ушли, оставив Катарину наедине с Джоном Драйвером, ибо дядя и Франческа уже успели улетучиться. Канадец посмотрел на нее, затем нехотя отвернулся.

– Я хотела бы потолковать с вами, – спокойно сказала Катарина. – Не пойти ли нам наружу?

Он отвел ее в небольшой, правильно разбитый садик около крепостной стены. Это было уединенное место, выдолбленное среди скал, защищенное от горных ветров и искусно притененное сливами. В тени мимозовой рощи, цветущей ярко-желтыми цветами, стояла красивая мраморная скамья с подлокотниками в виде грифонов. Над ними уходила в небо нагая и серая Восточная башня со стрельницами на уровне второго этажа. Было тихо и душно, от раскаленных камней исходил сильный жар. Катарина уселась под кустом, притянула к себе длинную кисточку и стала один за другим отщипывать маленькие желтые цветочки.

– Что-нибудь случилось? – спросил Драйвер. – Он атаковал вас?

– Нет, – ответила она.

Он подошел и сел рядом. Вид у него был обеспокоенный и раздраженный, как будто это она была виновата в столь настойчивом ухаживании герцога.

– Почему вы не вернетесь во Флоренцию? Я же предложил отвезти вас. Все это может кончиться крупным скандалом, но ему ведь на все наплевать. Он сущий подонок. Заставляет Франческу каждое воскресенье, когда они здесь, ходить в церковь, а сегодня у него еще хватило наглости остаться и ухаживать за вами, чуть не на глазах у нее.

– Я ему говорила. Но он считает, что ее отсутствие вызовет всеобщее осуждение.

Джон ничего не ответил; он сидел, зажав руки между коленями, и слегка покачивался взад и вперед, хмуро глядя себе под ноги.

– Но ведь вы ее любите? – вдруг вырвалось у нее. Он медленно поднял на нее глаза.

– Она удивительная женщина. А он подонок.

Он снова опустил взгляд. Последовало долгое молчание. На ветке уже не оставалось цветочков.

– Я видела бюсты мальчика и девочки, – сказала Катарина. – Они очень хороши. Он повернулся в ее сторону.

– В них нет ничего хорошего. Это просто халтура, и вы это знаете. А ведь замысел у меня был прекрасный. Детство и невинность, чистейшая невинность, душа без первородного греха, изваянная в чистейшем камне, какой только имеется на свете, – в белом мраморе. Я вынашивал эту идею многие месяцы. И знаете что? Очень трудно изобразить лучшее в человеке, куда легче изобразить похоть и алчность, страх и ненависть. Совсем другое дело – любовь, отвага или чистота... Эти же два бюста – просто халтура. В конце концов они будут установлены в какой-нибудь квартире одним из этих пройдох-декораторов, и на коктейль-приемах люди будут вешать на них свои шляпы.

– Вам не следует топтать себя, – сказала она. – Сандро говорит, что у вас большой талант. – Ей было больно смотреть, как он улыбнулся.

– Он прав, черт побери. У меня и в самом деле очень большой талант. – Он выпрямился и разъединил наконец ладони. Видимо, всячески старался расслабиться. – Я постепенно разочаровываюсь в себе. Но может, у меня все же есть артистический темперамент. Почему вы хотели поговорить со мной?

В первый раз, когда они встретились на Вилле, у нее было чувство, что они могли бы подружиться. Он несчастен, разочарован, делает вещи, которые ему самому не нравятся, терпит типичные муки художника, который еще не нашел себя в искусстве, не осознал своих истинных способностей. Катарина испытывала к нему сочувствие, тем более видя, что он никак не может оградить от унижений любимую женщину.

Да, они могли бы подружиться, но теперь он упрекал ее за все: за то, что она приехала, за то, что принимает ухаживания кузена, за то, что не соглашается покинуть Замок, – и истинная причина всех этих упреков – Алессандро.

– Я очень хотела бы уехать, – сказала она. – Вы обещали меня отвезти.

– Обещал и отвезу. – Он даже не давал себе труда скрыть свое нетерпение. – Мы можем поехать сразу же после обеда. В это время все отдыхают. Никто не хватится вас до самого вечера.

Ее вдруг охватило желание открыть ему всю правду: почему она здесь, и почему не может уехать, и кто такой на самом деле Алессандро. Конечно же, он ей не поверит. Просто невозможно себе представить, чтобы герцог Маласпига занимался торговлей наркотиками, да еще и был убийцей! Она даже могла вообразить себе, какое недоверие выразит его лицо. Конечно, он расскажет обо всем герцогу. Она встала, застегивая свой кардиган. На нем было заметно крошечное пятнышко от маркера. Наверно, соскочил колпачок. И он тоже смотрел на пятнышко.

– Я не могу уехать сегодня, – сказала она. – Обещала пробыть здесь весь день Но завтра утром я могу поехать. Рано утром. Вы меня отвезете?

– Конечно. Но лучше бы вы уехали сегодня. Ради всего святого, держитесь от него подальше в присутствии Франчески. Это самое малое, что вы можете сделать.

– Постараюсь, – обещала она.

Они повернулись и пошли обратно к Замку. Был лишь один способ раздобыть доказательства, необходимые Рафаэлю. Вернуться в кладовую, осмотреть и отмаркировать картину.

Когда они вышли из-за деревьев, солнце как раз появилось из облака. Катарина на мгновение остановилась. Они как раз достигли нижней части наружной стены. Под ними простиралась пропасть в несколько сотен футов; ниже начинались уже крыши Маласпига.

– Замок стоит даже выше, чем я думала, – сказала Катарина.

– Это совершенно открытое место, – ответил Драйвер. – Но Замок был построен так, чтобы господствовать над всей округой. Его не могла бы атаковать и взять даже целая армия. Закройте наружные ворота, и только птица попадет внутрь.

Натан дремал в камере предварительного заключения. Он сразу же снял галстук и ботинки, вытянулся на стуле, откинув голову на спинку, и через несколько секунд уже спал. Он был сильно измордован Карпентером, но на душе у него было спокойно, и он уснул. Мари в безопасности. Даже если Тейлора и загребли, он знает, что он, Натан, сдержал свое слово. Харпер был убежден, что антиквар быстро расколется, если на него нажать как следует. Натан, однако, думал, что Харпер ошибается; впрочем, он очень устал, все его тело болело, и ему было все равно. Он действовал только из любви к жене и желания оградить ее от угрожающей ей участи. Чтобы спасти свою Мари, он был готов на все, включая даже убийство. Он знал, что прямых улик против него нет, а косвенных недостаточно для возбуждения уголовного дела. Если Тейлор не потеряет голову и по-прежнему будет требовать своего проныру адвоката, самое худшее, что грозит Натану, – увольнение из Бюро. Это можно пережить. Его с удовольствием возьмет к себе какое-нибудь не слишком щепетильное частное сыскное агентство. А ставки у них повыше, чем у правительства. Как только дверь открылась, он сразу же проснулся. И, увидев Карпентера, нагнулся и надел ботинки. На этот раз он не позволит себя избить. Он сжал руки в кулаки и стоял, слегка ими покачивая.

– Тебя хочет видеть Бен Харпер. Он наверху. За Карпентером стоял вооруженный конвоир. Натан повязал галстук, подобрал куртку и вышел из камеры. Они зажали его между собой. Сели в лифт и поднялись на восьмой этаж. Когда они вошли, секретарша пряталась за машинкой и даже не поднимала глаз. К своему удивлению, Натан увидел в кабинете Бена патрульного полицейского. Харпер сидел с отсутствующим выражением лица, крутя в руках карандаш.

– Садись, – сказал он Натану.

Тот не шелохнулся.

– Я требую, чтобы мне вызвали адвоката, – опять сказал он. – Вы продержали меня целых восемнадцать часов без предъявления обвинения. Это незаконно.

– Это патрульный Риган из шестьдесят восьмого полицейского участка, – проговорил Харпер. – Боюсь, что у него для тебя плохие новости.

Натан посмотрел на Харпера, на полицейского, молодого парня, явно чувствовавшего себя неловко, на Карпентера, стоявшего с каменным лицом, а затем опять на Харпера. У него как будто застрял ком в горле, он не мог вымолвить ни слова.

– Плохие новости? – Уж не подстраивают ли они ему ловушку, мелькнула у него мысль, он сам много раз проделывал такие штуки с подозреваемыми. – Что вы там еще придумали? Я сам сидел по ту сторону стола. Знаю все эти трюки.

– Твоя жена мертва, – перебил его Харпер. – Риган расскажет тебе, как она умерла. Он как раз патрулировал, когда это случилось.

Натан все еще стоял неподвижно. Ком в его горле разрастался, душил его.

– Мари! – вырвался у него хриплый крик. – Мари? Ты говоришь, что моя жена?..

– Была сбита автомашиной, – сказал патрульный. – Прямо напротив твоей квартиры. Я был не больше чем в двадцати футах от нее и хорошо все видел: она шла спотыкаясь, как будто вдребадан пьяна или нажралась какой-то дряни. Просто вышла на дорогу и сразу же попала под машину. У нее не было никаких шансов на спасение.

Натан смотрел на него в упор. Это какая-то хитрость, вопил его ум, какая-то ложь, этого просто не может быть... не может быть...

– Я первый подошел к ней, – продолжал Риган, – она была все еще в сознании. Она сказала что-то непонятное, но ты, может, поймешь. Я уже говорил мистеру Харперу.

– Что она сказала? – спросил Натан. В его горле больше не было кома, он мог говорить, но сердце в его груди било молотом. – Что она сказала?

– "Скажи Джиму, что я не сама приняла его... они вкололи насильно..." Это было все. Через пару минут, еще до приезда «скорой помощи», она умерла.

Когда он заплакал, Бен Харпер отвернулся. У него не было личных причин ненавидеть Натана, какие были у Карпентера, и человеческое отчаяние отзывалось в его сердце болезненным состраданием. Тем более что он знал этого человека много лет. «Я не сама приняла его... они вкололи насильно».

– Она была как пьяная, – продолжал Риган, – не могла идти прямо.

Конечно, не могла. Мысли Натана путались, но объяснение пришло само собой. Конечно, она не могла координировать движения, если ее накачали героином. И сделали это люди Тейлора. Он опоздал со звонком, и Тейлор выполнил свою угрозу. Послал своих бандюг, чтобы они ее накачали. Наконец он осознал, что плачет. Вытащил носовой платок из брюк и смахнул слезы.

– Где она? – спросил он.

– В городском морге. Там должны сделать вскрытие. Извини, Натан. – Это уже произнес Бен Харпер.

Карпентер молчал. Это было самое разумное, что он мог сделать.

– Где Тейлор? Все еще у вас?

– Нет, – ответил Харпер. – Полчаса назад пришел его адвокат, и нам пришлось его освободить. Но мы засадим его опять.

Тебе, вероятно, будет приятно знать, что он постарался выгородить и тебя. Поскольку уверяет, что никогда тебя не видел, довольно странно, что он стремился оказать тебе дружескую услугу. Но это тебе не поможет. Мы все равно тебя упрячем.

– Может, и да, – сказал Натан, – а может, и нет. Значит, я свободен?

– Да, – сказал Харпер. – Если, конечно, ты не хочешь сделать полное признание. В этом деле замешан и ты, и я рассчитываю на твой здравый смысл.

– Ни в чем я не замешан, – возразил Натан. Он высморкался и сунул платок обратно в карман. – Ты сделал большую ошибку. – Он повернулся и вышел из кабинета.

Харпер посмотрел на Карпентера и покачал головой.

– Боюсь, мы дали маху, Фрэнк. А я было подумал, что он расколется.

– Ты думаешь, он свяжется с Тейлором?

– За ними обоими установлена двадцатичетырехчасовая слежка. С этой самой минуты. Их телефоны прослушиваются, и сегодня утром я установил жучки у них на квартирах. Даже если они просто свистнут друг другу, мы будем знать.

– А как насчет Кейт? – спросил Фрэнк Карпентер.

Патрульный ушел вслед за Натаном, они были одни в кабинете.

– О'кей, – кивнул Харпер. – Теперь, когда Тейлор на свободе, мы должны вытащить ее оттуда. Пошли телекс Рафаэлю. Она должна вернуться домой.

На улице Натан остановился и медленно застегнул куртку. Хотя ему и не возвратили пистолет и жетон, он свободен. Конечно, за ним будут наблюдать агенты Бюро. И люди Тейлора. Но пока он свободен. Он стоял на многолюдном тротуаре, толкаемый прохожими, и легкая улыбка кривила его губы. Тейлор вытащил его. Убил его жену, а самого его вытащил. Чтобы навсегда заткнуть ему рот, прежде чем он заговорит. Он сразу смекнул это, когда услышал об адвокате. Тейлор наймет для него профессионального убийцу. Пока он раздумывал, мимо него прокатили два свободных такси. Шагнув вперед, он остановил третье.

Откинувшись на спинку сиденья, он снова заплакал. Закрыв лицо руками, он хорошенько выплакался. Воображение рисовало ему картины недавно происшедшего. Мари открывает Дверь, ее хватают и впихивают в квартиру. Она знает, что у них на уме, и отчаянно борется, чтобы ей не впрыснули героин. Он так живо ощущал ее ужас, как будто она была с ним в такси. Как будто он там в квартире и вынужден наблюдать за всем происходящим. Он выпрямился, выглянул в окно и велел водителю ехать в морг. Они проезжали многочисленные светофоры. Он знал, что за ним должны ехать люди Харпера. А за теми – люди Тейлора. Или всего один – наемный убийца. Классный стрелок, настоящий профессионал, не то что эта шпана, которая расправилась с его женой. Зажегся зеленый свет – и в этот миг Натан распахнул дверцу и выскочил. Через несколько секунд он затерялся в уличной толпе. Спустившись в подземку, он поехал на Парк-авеню.

Натан был коренным ньюйоркцем и никогда не хотел жить где-нибудь еще. Он любил суету, толчею, давку, то, на что все жалуются. Всякий раз, когда Натан проводил несколько часов за городом, тишина угнетала его сильнее, чем уличный шум на Мэдисон-авеню. Был конец дня, машины ползли бампер в бампер, все были сильно раздражены, прохожие толкались и ворчали, на витринах роскошных магазинов поднимались ставни, и все, кто пользуется абонементными билетами, торопились домой. Он шел среди них, слегка наклонив голову, как будто против сильного ветра, терзаемый сильной болью, ненавистью и чувством одиночества. Его Мари также была типичной жительницей этого города, типичной хрупкой заблудшей женщиной, которую ветер судьбы гонял, как опалый лист. И она останется с ним до конца его жизни; личико девочки и большие испуганные глаза, которые теплели, наполнялись любовью и доверием, когда она смотрела на него. Мягкие прямые каштановые волосы, улыбка, озарявшая ее лицо только после того, как они поженились. А молот продолжал бить в его груди, каждым своим ударом причиняя мучительную боль. Его влажные руки дрожали, его бросало то в жар, то в холод. Тейлор жил в средней части Парк-авеню. Натан свернул на боковую улицу, которая вывела его к кварталу за магазином. Здесь был боковой вход в квартиру Тейлора. После ухода привратника надо было пользоваться переговорным устройством. Натан ускорил шаг, чтобы успеть до ухода привратника.

Дом наверняка находится под наблюдением агентов Бюро, предполагающих, что он попытается установить контакт с Тейлором. Но его это не тревожило. Ему было все равно, что увидят агенты. Они, во всяком случае, не станут его останавливать; зная, как работает Харпер, можно с полным основанием предположить, что за то время, пока Тейлор сидел в камере, его квартиру начинили всякими электронными устройствами. Стоит ему чихнуть, как его чих будет тут же записан на диктофон. Он остановился перед витриной магазина, заставленной дорогими бесполезными украшениями. Кролики, медведи, гротескный кот с брильянтовыми глазами и хвостом. В глубине было помещено зеркало, где Натан видел самого себя. Он вынул расческу из нагрудного кармана, пригладил свои короткие, седеющие ежистые волосы. Теперь у него был достаточно респектабельный вид, чтобы внушить доверие привратнику. Эти слуги, подвергавшиеся многочисленным ночным нападениям и налетам, стали очень осторожными.

Он пересек улицу и подошел к незаметному входу в дом Тейлора. Там помещались еще две квартиры и надстройка; сам Тейлор жил в квартире над магазином. Натан подошел к двери и нажал на кнопку звонка. Через некоторое время привратник приоткрыл дверь. Натан улыбнулся ему.

– Хэлло, – сказал он, – мистер Тейлор меня ожидает.

– Как прикажете о вас доложить?

– Мистер Ларс Свенсон.

Когда привратник доложил о неожиданном посетителе, Тейлор запаниковал. Свенсон? Он должен быть уже в Риме, должен уже связаться с Маласпига. Почему этот олух не поехал туда? Почему он все еще околачивается здесь? Если Бюро его сграбастает, им будет нетрудно установить еще одно звено в цепи совпадений. Нервы у него были взвинчены до предела, но затем к нему вернулось обычное хладнокровие. Для людей такого типа он был необычайно твердым орешком. Едва добравшись до дома, он сразу же постарался вызволить Натана. Ведь его необходимо ликвидировать, прежде чем его повторно арестуют и подвергнут допросу с пристрастием. Такова была его первая реакция. Второй реакцией был сильный страх: что сделает Натан, когда узнает, как расправились с его женой.

После того как Тейлор связался с двумя барыгами, которые выполнили его поручение, он не высовывал носа из своей квартиры. Отчаянно опасаясь за свою жизнь, он приказал наблюдать за квартирой Натана и при первой же возможности прикончить его. Каким образом – его не интересовало, лишь бы побыстрее. После своего освобождения он должен вернуться домой, тут-то и самое время. Чтобы успокоиться, Тейлор вылакал целую бутылку виски. Но от этого у него лишь разболелась голова и схватило живот. Когда зазвонила внутренняя переговорная система, он подпрыгнул от страха и даже пролил виски на свой любимый персидский ковер. Оказалось, это Свенсон! Дьявольщина какая-то! Откуда его принесло?.. Он приказал привратнику пропустить его.

Эдди Тейлор ожидал чего угодно, но не появления Натана. Две могучие руки обвились вокруг его горла. Он задыхался и корчился, пытаясь вцепиться в лицо Натана, но пальцы все теснее смыкались вокруг его горла, и у него все темнее становилось в глазах. Голова как будто разбухла, глаза вывалились из орбит, изо рта показались струйки пены. Он сделал последнее усилие, стараясь оторвать цепкие руки Натана, раздирая ему кожу своими длинными ногтями. Наган еще более отчаянно, напрягая все силы, сдавил горло врага. Что-то хрипло забулькало у Тейлора в горле, тело подалось куда-то вверх. И стало обмякать. Наган не ослаблял хватки. Он жал, наваливаясь всем телом, пока белки глаз Тейлора не закатились, а его лицо не затопило густой чернильной синевой. Медленно и неохотно разжал он наконец руки. Слез с упавшего тела и стоял, глядя на него. Выглядело оно до нелепости странно: ноги широко раздвинуты, руки также разбросаны в стороны, голова свернута набок. Натан размял пальцы, поправил куртку и, заметив кровь на руках там, где их расцарапал Тейлор, вытер их о его рукав. Подошел к испанской горке и налил себе приличную порцию виски. Стоя над телом Тейлора, он залпом осушил стакан и плюнул на мертвеца. Затем он вышел из апартаментов Тейлора, и привратник проводил его на улицу. Атмосфера была жаркая и душная, отравленная испарениями бензина и выхлопными газами. Он увидел свободное такси и, лавируя в потоке машин, сел в него и назвал адрес Главного управления. Затем достал трубку и закурил. Все его тело онемело, но чувствовал он себя спокойно. Кисти рук сильно болели, и он растер их. На теле у него было много болезненных синяков. Но он почти не ощущал физической боли, хотя Тейлор и сопротивлялся отчаянно. Его жена мертва, и он задушил убийцу. Пришел конец его двадцатидвухлетней службе. Люди, доверявшие ему и работавшие вместе с ним, теперь его враги. Он выдал Катарину Декстер, и Фрэнк Карпентер слышал, как он это сделал. Ему нет прощения, его вина не из тех, что можно искупить. Тейлор убит, но остались еще Другие. Ненависть заливала его онемевшее тело, и все сильнее бил молот в груди. Он ненавидел убийц, сутенеров, рэкетиров, несмотря на сердобольных заступников, которые считали их жертвами общественных условий, и поступал с ними беспощадно. Когда они завербовали его, он стал одним из них с такой быстротой, которая открыла ему глаза на самого себя. Он ничуть не лучше их, он из того же теста. Он хорошо сознавал это, сидя в такси, меж тем как счетчик набивал все более крупную сумму, а поток машин, точно грязевой сель, катился по улице. Только и хорошего было в его жизни, что Мари. Она дарила ему ласку и любовь. По его лицу текли слезы, и он смахивал их расцарапанной рукой. Убийство Тейлора помогло ему сохранить рассудок и удовлетворить жажду мщения, но не могло ее воскресить. Даже если все члены героиновой банды будут пойманы и упрятаны за решетку, для него нет будущего. Через двадцать минут он был уже в кабинете Карпентера.

При его появлении Фрэнк встал из-за стола.

– Позови стенографистку, я хочу сделать полное признание.

– А, вот вы где, – сказал Алессандро. – Я не знал, что вас похитил Джон.

Он перехватил их в прихожей, когда они возвращались из сада. Хотя он и улыбнулся Катарине, в его голосе зазвучали раздраженные нотки, когда он заговорил с Драйвером.

– Ты не должен был показывать моей кузине здешние достопримечательности – это моя привилегия. Пошли, Катарина. Мы все же кое-что посмотрим перед обедом. – Он взял ее за руку и повел вверх по лестнице. На площадке им встретился дядя Альфредо. На нем был шелковый цилиндр; он шел им навстречу с очень решительным выражением лица. Увидев их, остановился, приподнял цилиндр, здороваясь с Катариной, и кивнул головой племяннику.

– Жаль, что ты не присутствовал на мессе, – сказал дядя Альфредо. – Отец Дино прочитал такую замечательную проповедь, что я уснул. Подумай о своей бессмертной душе, Алессандро.

– Я думаю, дядя, – ласково ответил герцог. – Но я не хочу, чтобы отец Дино нагонял на меня смертельную скуку. Надеюсь, ты хоть не храпел.

– Нет, нет, – запротестовал старик. – Я не совершил ничего неподобающего, да и дремал я всего несколько минут. Куда вы идете? – Его взгляд остановился на Катарине, и, словно фокусник, вдавив верх цилиндра, он сделал его плоским, точно китайская шляпа.

– Мы идем в главную галерею, – ответил Алессандро. – Я хочу показать Катарине наши картины.

– Ну что ж, хорошо. Надеюсь, вы простите меня, если я не составлю вам компании. Эта шляпа не годится для прогулки, у меня мерзнут уши.

– Перемени ее, да побыстрей, – предложил герцог. – Увидимся за обедом.

– Да, – сказал старый аристократ. На какой-то миг он заколебался. – Ты будешь хорошо о ней заботиться?

– Очень хорошо, обещаю тебе, – сказал герцог. Он сжал руку Катарины. – Вы ему очень понравились. Вы вообще производите сильный эффект на всех моих родственников. Мы пойдем здесь, будьте осторожны, притолока очень низкая.

Они прошли под низкой аркой в широкую галерею, освещенную высокими, под самый потолок, окнами. Свет падал сверху вниз, как в церкви.

– Именно здесь собиралась наша семья со всеми своими домочадцами. Они разгуливали по галерее, оживленно разговаривали, веселились. Герцог принимал здесь петиции. А я использую галерею для размещения своих картин. А вот, – продолжал Алессандро, – и Джорджоне. Великолепная вещь, не правда ли?

– Да, – просто ответила Катарина, ибо всякие пышные эпитеты были излишни. Это была Мадонна и ее Божественное Дитя со Святой Анной и Святым Иоанном в младенческом возрасте. Краски были такие свежие и яркие, как если бы художник только что закончил картину. Все лица дышали безмятежным спокойствием, а в самой композиции была необыкновенная гармония, которой можно было лишь восхищаться. Вздрогнув, она подумала: «Почему он занимается этим ужасным делом, ведь эта картина стоит больше двух миллионов долларов».

– Вы были так бедны после войны, – вдруг сказала она. – Почему вы не продали эту картину?

– Потому что считалось, что это копия, – ответил кузен. – Отец продал все, что мог, но полагал, что эта картина не представляет никакой ценности. Впоследствии я установил ее подлинность. Она стоит целое состояние. Более двух миллионов долларов, если продать ее с аукциона. Но ничто не может побудить меня продать подобный шедевр. Я хотел бы сохранить ее для своего сына.

Он закурил сигарету, и она тоже взяла одну из золотого портсигара.

– Должно быть, антикварное дело приносит вам кучу денег, если вы можете позволить себе держать такие картины? Он рассмеялся.

– Я... я веду свои дела очень успешно. Все флорентийцы – хорошие торговцы. Почему вы всегда упоминаете об этом с таким осуждающим видом? Наши предки были ростовщиками; банкир – это просто более благородное слово, выражающее то же понятие. В этом нет ничего зазорного.

– Разумеется, нет... Вы посылаете в Америку партию товаров. – Она всячески старалась показать свою незаинтересованность. – Нельзя ли снова осмотреть их?

– Боюсь, что нет, – ответил он. – Их уже упаковывают, а завтра за ними придут машины. Сегодня же у меня другой план. Мы едем на виллу Романи.

Она отвернулась, чтобы он не видел ее лица. Завтра... Вся партия будет упакована к завтрашнему дню. И он не хочет показать ей отсылаемые товары. У нее не остается никакого выбора. Она должна посмотреть эту картину. А он хочет повезти ее на какую-то экскурсию. Она поискала глазами пепельницу, у сигареты оказался какой-то неприятный привкус.

– Дайте ее мне, – предложил он. – Я выброшу ее. Поглядите на этот вид из окна. Затем я покажу вам портрет Паоло ди Маласпига, самого закоренелого из нас грешника.

Она подошла к стрельнице; короткий лестничный пролет вывел их на уровень окна, и, когда они там остановились, их тела соприкоснулись. Он обвил рукой ее плечи – точно шарф набросил.

– Вы можете видеть отсюда всю равнину, вплоть до самого побережья, – тихо сказал он.

Она стояла возле него, вся напрягшись, глядя вперед, испытывая неприятное чувство от его близости.

– Пятьсот лет мы владели всей этой округой, – сказал он.

Катарина почувствовала, что он поворачивается к ней, и с усилием отодвинулась. Его рука соскользнула с ее плеч, освободив ее. Но его лицо оставалось все таким же дружелюбным, обаятельным, чуть поддразнивающим, но не сердитым.

– Покажите мне этого закоренелого грешника, – попросила она.

– Но вы как раз на него и смотрите, – съязвил герцог.

– Ну если там... – Катарина надеялась, что ее голос не дрожит.

– Он здесь, в этом углу. Портрет без подписи; его приписывали некоторым художникам, но без основания. Никто не знает, кто истинный автор. Посмотрите внимательно. С этим портретом связана прелюбопытная история.