14

– Опять идет снег! – воскликнула Екатерина. – Сегодня ни одному посыльному не добраться.

Александр был вместе с ней в Твери, и сейчас они сидели в той же гостиной, в которой Екатерина услышала новость о смерти Багратиона. Она поднялась и прошла по направлению к окну.

– Бесполезно. Окно замерзло, и мне ничего не видно.

– Он доберется, – сказал Александр. – Но вам вовсе не обязательно ждать вместе со мной, если вы устали.

– Я не устала! Я так же беспокоюсь, как и вы. Просто я всегда так не любила ждать!

Екатерина беспокойно двигалась по комнате, перебирая украшающие ее безделушки, и ее длинные юбки издавали шуршание. Большая комната отапливалась двумя каминами в разных концах комнаты. Царь сидел в старом французском кресле перед одним из них, глядя на языки пламени.

Чувство неопределенности и вся атмосфера Двора в Санкт-Петербурге заставили его выехать в Тверь к Екатерине. Другие члены его семьи, помня о своей готовности предать его в самый трудный период войны, чувствовали себя с ним неудобно и напряженно. Теперь, когда победа казалась такой близкой, они все раболепствовали и завидовали. Он ненавидел их всех и поэтому сбежал от неудобств и этикета дворцовой жизни сюда, в Тверь. Присутствие Екатерины стимулировало его; балансирование на острие ножа, с которым можно было сравнить их отношения, было для него и вызовом, и успокоением одновременно. Она была нужна ему, а теперь и сама она нуждалась в нем.

Оба они были одиноки. Он выбрал одиночество, когда оставил Марию, а она стала одинокой после смерти Багратиона. Александр был завален работой, и теперь, когда Александр начал ей доверять, Екатерина тоже выполняла какую-то ее часть. Ходили слухи, что он проводил свои ночи в молитвах и чтении Библии в своей комнате; было также хорошо известно, что Екатерина занимала свои ночи оргиями. Но в конечном счете эти одинокие души тянулись друг к другу, их объединяло общее беспокойство и горе. Союз их был абсурден, ведь у них не было ничего общего, кроме желания победить. Каждый из них обладал очарованием и блеском и каждый по-своему, постепенно становился их жертвой, сам этого не осознавая. Ни один из них не испытывал по отношению к другому никакой семейной привязанности. На самом деле казалось невероятным, что их связывают кровные узы.

Они были чужими, врагами, но в то же время и друзьями. В любой момент одна из сторон могла перевесить другую.

– Вы уверены, что посыльный прибудет сегодня? – спросила Екатерина.

– До сих пор Кутузову удавалось держать меня в курсе событий даже в тех случаях, когда погода бывала много хуже сегодняшней.

Она злорадно усмехнулась.

– Интересно, как его величеству императору Франции нравится наша зима! Мне очень интересно, как они переносят морозы и голод. Если им удастся продержаться еще немного, то им придется питаться друг другом, а не лошадьми!

– Им не удастся продержаться долго, – отозвался Александр. – Мы приготовили для них ловушку.

– Ловушку? – Екатерина живо повернулась к нему. – Какую ловушку, где?

– Как раз об этом должен доставить сообщение посыльный. У Кутузова есть план – план, как захватить самого Наполеона и покончить со всей французской армией, то есть с тем, что осталось от нее. Я его, конечно, просил быть осторожнее. Он недооценил Бонапарта при Бородино, и я бы не хотел, чтобы он об этом забывал. Но на этот раз счастье может улыбнуться нам. Вы ведь всегда хотели посмотреть на Наполеона, Екатерина, не правда ли? Я прикажу, чтобы его привезли в Санкт-Петербург, чтобы вы на него посмотрели!

– О, как я молю Бога, чтобы мы схватили его! Как бы я хотела иметь его своим пленником, хотя бы на несколько часов! Я бы выжгла слово Багратион у него на лице…

– Вы – настоящая дикарка, моя дорогая сестра. Я сказал, что вы можете посмотреть на него, если его поймают. Я не собираюсь вести себя, как Чингисхан.

Она пожала плечами и еле заметно улыбнулась.

– Нет, думаю, что вы сами лучше знаете, как вести себя с ним. О, Александр, только подумайте! Наполеон – пленник! Какой триумф! Мы станем величайшей нацией в мире…

– Мы станем ею в любом случае после того, как он подпишет мир. То, что мы сделали, сделали мы одни и мы сами закончим это дело. Если Кутузову не удастся захватить его, я выдворю Бонапарта из России, а потом буду преследовать его через всю Европу.

Екатерина уселась в кресло напротив брата. Через некоторое время он закрыл глаза, и она наблюдала за ним, думая, что он спит. "Он выглядит сейчас гораздо лучше, – подумала она вдруг, – несмотря на усталость и на то, что у него начали редеть волосы. Лицо однако осталось суровым, даже когда он отдыхал. Ей это нравилось гораздо больше. Сквозь обычное очарование царя был виден его характер, и это только усиливало его привлекательность.

Но как странно, что этот период его жизни полностью подчинен религии! Он даже пытался заставить Екатерину читать Библию, пока она не отбросила ее и не рассмеялась ему в лицо. Если ему больше не нужна Мария, ему следует найти кого-то другого – если не одну, то нескольких женщин. «Есть что-то нездоровое во всем этом воздержании и молитвах», – подумала Екатерина. Разные любовники каждую ночь не давали ей сойти с ума после смерти Багратиона, а ее красивый, мужественный брат все свое свободное от управления страной время посвятил жизни кающегося монаха.

Все это было очень странно и так типично для него. Одно она заметила – как большинство честных деспотов, Александр становился все более и более суровым по мере роста своей набожности. Мысли ее с Александра перешли на Наполеона, который сейчас пересекал замерзшее пространство за много тысяч миль от нее. Для него приготовлена ловушка. Ловушка, в которую он должен попасть…

В три часа утра их разбудил лакей и сообщил, что прибыл посыльный из армии. Царю передали привезенные депеши, он сломал печати и стал читать их, а Екатерина пыталась заглянуть к нему через плечо.

– Скажите же мне! Что там говорится?

– С французами почти покончено. Наши казаки все время изматывают их, и Кутузов пишет, что собирает главные силы, чтобы окончательно разбить и захватить Наполеона.

Она схватила его за рукав, голос ее дрожал от возбуждения.

– Где, где? – спросила она.

– Прямо на пути их следования, – ответил Александр. – На реке Березина.

Когда французская армия оставила Бородино, погода все еще стояла мягкая. Когда они вступили на опустошенную землю, по которой шли при наступлении, солдаты стали отставать, дисциплина ухудшалась с каждым днем. Многие тащили тюки награбленного из Москвы: шелка, одежду, драгоценности, серебряные и золотые тарелки – все, что они смогли захватить и вывезти из пылавшего города. У бивачных костров солдаты дрались из-за того, что награбили, из-за бесполезных ценностей, настоящих и мнимых. Сторожевое охранение докладывало об атаках партизанских вражеских формирований, а вскоре по всей длине отступавших начали появляться казаки. Ночи стали страшнее, чем дни; люди, страдавшие от голода и усталости, спали только в перерывах между атаками.

Атаковавшие становились все смелее, приносили все больше и больше потерь. Они прятались в лесах, за каждой кочкой. К ним присоединился и еще один союзник – народ.

Когда Наполеон вошел в Россию, большинство людей вело себя апатично. Деревни сжигались, а люди сгонялись со своих мест своими же войсками, по приказу своего же императора, в результате чего многие тысячи их погибли. Безмолвный крепостной воспринимал эти несчастья как неизбежность, выпавшую на его долю. Перед завоевателем был такой же страх, как и перед помещиком, и перед императорскими войсками. Страх был неотъемлемой частью жизни крестьян; но страх перерос в ненависть после пожара в столице. В глазах огромной массы русского народа неверные французы сожгли святую Москву. Крестьяне поднялись в своем праведном гневе на богохульников.

Они подкрадывались к отставшим французским солдатам и убивали их. Часовых часто резали зверскими способами, причем женщины убивали с такой же яростью, что и мужчины. – «Партизаны», это страшное слово, которое впервые было произнесено в Испании, где полегло столько наполеоновских солдат, сейчас переходило из уст в уста среди солдат Великой Армии и в России. Дезертировать теперь стало небезопасно; лучше было держаться всем вместе, голодать и проводить бессонные ночи в стычках с казаками, которые следовали одна за другой, чем рискнуть остаться в пустынной стране и попасть в руки мужиков.

Французы находились примерно в сотне миль от Смоленска, когда русские превосходящими силами атаковали их у Вязьмы. Благодаря гению Наполеона им опять был дан отпор, несмотря на слабость его войска и на то, что позиции их были незащищенными. И опять Кутузов сделал большой промах, не выставив подкрепления, которые французы уже не отбили бы.

Французы подбирали своих раненых – сейчас никого нельзя было оставлять на милость Божью. Они и направлялись к Смоленску, чтобы найти там убежище. Смоленск можно было защищать, ведь они оставили там свой гарнизон и большие запасы. Вперед! Это был приказ Наполеона. Вперед на Смоленск как можно быстрее!

Над головой стояло еще безоблачное голубое небо, но уже с четвертого на пятое ноября поднялся резкий ветер. Солдаты поднимали воротники шинелей и собирались вокруг костров. В своей палатке император сидел вместе с Неем и Мюратом, протягивая руки к теплу горящей печки. Первым выразил терзавший всех страх Ней.

– Становится все холоднее, – сказал он. – Температура резко падает.

Ни Мюрат, ни Наполеон ему не ответили.

Этой ночью ледяной ветер сменился бураном, а температура упала до восемнадцати градусов ниже нуля.

Почти невозможно было определить, когда же наступал день. Снежная буря завывала с силой урагана по всей местности, все покрыл густой снежный покров. Палатки сметало, лошади замерзали, а повозки тонули в глубоких сугробах. Окоченевшие, ничего не видящие из-за снега люди, проклиная все на свете, силились сдвинуть повозки с места, но большую их часть приходилось оставлять, а вместе с ними и последнее убежище для раненых.

Армия поползла вперед через не отмеченное ни на одной карте снежное поле. Те колонны, которые сбивались с пути, исчезали и гибли через несколько часов. Не было ни дорог, ни дорожных столбов… ничего.

Пехота, артиллерия и кавалерия безнадежно перепутались, стараясь пробиться сквозь снежную бурю, а когда холод стал еще сильнее, то люди начали падать на ходу. Те, у кого не хватало сил идти дальше, так и оставались замерзать в этой бескрайней равнине. О жалости просто не могло быть и речи. Дух товарищества исчез в этой ужасной снежной пустыне, а вместе с ним исчезла и дисциплина. Только Старая Гвардия пыталась сохранить какое-то подобие порядка; но и в ней солдаты не могли перебороть безысходность и отчаяние. Были забыты все чины, офицеры и простые солдаты вместе медленно продвигались вперед. Образовывались группы, которые только для себя добывали жалкие крохи пропитания и кров; чужаков отгоняли.

Несчастные лошади, слывшие некогда гордостью самой лучшей в мире кавалерии, спотыкались и падали. Их тут же окружали дерущиеся, изголодавшиеся люди, которые срезали мясо со все еще живого животного и пытались тут же проглотить его сырым. Солдаты тысячами умирали от обморожения; другие продолжали ковылять вперед по колено в снегу, полуослепшие от его сверкания, в кишащих паразитами лохмотьях, мучимые голодом. Многие бросались наземь, предпочитая умереть, но только не продолжать этот путь, многие сходили с ума.

Пересекли Неман и вторглись в Россию семьдесят тысяч всадников; для эскорта Наполеону при отступлении смогли собраться только шестьсот. Возглавлял этот батальон Мюрат, изможденный и неузнаваемый.

Буран наконец-то закончился, но дикий холод не прекращался. По ночам они останавливались в лесах или на месте выжженных во время наступления деревень, и огоньки светились везде, где только можно было найти хоть какое-то укрытие. Готовилась и распределялась вечерняя еда – суп из муки, сдобренный только порохом и кониной. Самое надежное укрытие предназначалось императору, самая лучшая еда приберегалась для него. Люди, потерявшие последние силы в поисках нескольких палок для собственного костра, с радостью предлагали их для огня, у которого мог согреться Наполеон.

Среди неописуемого ужаса этого похода любовь голодающих, страдающих масс к Наполеону Бонапарту оказалась выше их мук и их безразличия друг к другу. Люди умирали, и с их последним вздохом с губ срывался старый воинский клич «Vive L'Impereur», и при виде невысокой фигурки, одетой в потрепанный серый плащ, с глубоко надетой на глаза меховой шляпой каждый поднимал голову с надеждой. Он привел их в Россию, он выведет их отсюда. Императору удавалось все.

Он шагал, опираясь на крепкую трость, с пригнутой головой. Говорил он редко, молчаливым оставался и его эскорт.

Нею навсегда запомнился один эпизод. Толпа бородатых пугал расступилась, чтобы пропустить императора, и некоторые даже смогли приветствовать его дрожащими голосами. Одетый в отвратительные обноски кирасирского мундира, паренек, потерявший ногу, стоял на одной ноге, подняв в приветствии свой костыль.

Кирасиры в великолепных мундирах, верхом на лошадях, атакующие батареи на Бородинском поле; мертвые кирасиры, гниющие на бывшем поле боя; и мальчик без ноги, с натертыми до крови подмышками, салютующий своему императору костылем…

Волна ужасного гнева захлестнула Нея, когда он обернулся, чтобы посмотреть на человека, который стал причиной таких страданий, но которого никто не обвинял. И тогда он увидел лицо Наполеона. Полные щеки его обвисли, темные глаза бегали по сторонам, очень медленно он поднял руку, чтобы ответить на приветствие. За все годы, что он знал его, Ней никогда не видел то, чему теперь стал свидетелем: Наполеон рыдал.

Передовые войска достигли Смоленска, а мороз все не унимался. Солдаты гарнизона, оставленные в разрушенном городе, были такими же голодными, как и вновь прибывшие. Запасы закончились; практически не осталось ничего, чтобы поддержать основную массу войск.

Французы находились в Смоленске до четырнадцатого ноября, а затем Наполеон послал за членами своего штаба, чтобы оценить создавшееся положение. В свете нескольких свечей они собрались вокруг старых карт кампании, чтобы наметить свой маршрут из России с остатками армии.

Разведчики доложили о приближении Кутузова с основными силами. Провизии в Смоленске хватило бы не больше, чем на несколько дней.

Если бы императорские войска вышли сразу же, то можно было бы обогнать Кутузова, пересечь Днепр и разрушить понтоны до прихода русской армии. Это дало бы им возможность достичь Березины, где стоял корпус под командованием маршала Удино для защиты моста у Борисова.

– У Березины мы будем в безопасности, господа, – заявил Наполеон.

Четырнадцатого ноября французы оставили Смоленск.

Маршал Ней командовал арьергардом, и русские схватились с ним у Красного. Император вместе с остатками армии уже пересекал Днепр, а Ней развернулся, чтобы дать русским бой и выиграть время для отхода Наполеона.

Трудно было поверить, что его люди еще могли драться. Но они, голодные и мучимые болезнями, вновь сплотились под знаменами с изображениями орла, как они не раз делали это со славой и раньше, чтобы сдержать русских и дать Наполеону возможность бежать. У Красного они сражались с той же смелостью и яростью, что и в других битвах этой кампании, под командованием Нея, кого сам Наполеон назвал храбрейшим из храбрых.

Когда французские горнисты протрубили отступление, Ней провел своих солдат через стену казаков в отчаянной попытке достичь понтонные мосты и переправиться через Днепр. Орудийный залп был сигналом Наполеону, что Ней с войсками пересек Днепр. За несколько мгновений до того, как первые казаки достигли мостов, переправа была взорвана.

Армия, редеющая от холода, голода и болезней, продолжала свой путь, поддерживаемая надеждой, что у Березины их ждет Удино. Если им удастся пересечь реку, они найдут надежное укрытие в Вильне и снова окажутся на границе России.

Двадцать четвертого ноября они остановились и начали разбивать лагерь, используя остатки повозок и изодранные палатки. Ночь стояла морозная, но, слава Богу, спокойная. Тысячи солдат лежали в беспорядке на земле, завернувшись в лохмотья, почесываясь, стеная от голода; другие уходили в белое безмолвие в безумной попытке найти еду и пристанище, чтобы уже никогда не вернуться назад.

Наполеон спал в своей палатке на походной кровати, охраняемый ординарцем. Император практически ничего не ел. Когда кто-нибудь пытался его убедить поесть, он кричал, что его люди голодают и он хочет голодать вместе с ними. Потом он лег в кровать не раздеваясь, и ординарец укрыл его, когда он уже спал.

После полуночи ординарец проснулся от тревожного сна и увидел, что кто-то склонился над ним и грубо трясет его.

Это был командующий штабом маршал Бертье.

– Разбудите императора! Сейчас же разбудите его!

Но Наполеон уже не спал, он сидел на кровати, и можно было подумать, что он вообще не спал. Он узнал маршала при свете единственной свечи, оплывавшей на столе в середине комнаты.

– В чем дело, Бертье? – поинтересовался он.

Бертье приветствовал его.

– Новости от Удино, сир. Ужасные новости. – Он сделал паузу, и его лицо исказилось судорогой. – Русские напали на него. Они сожгли мост у Борисова. Через Березину нет пути.

– Пришлите ко мне посыльного. – Наполеон встал и повернулся к ординарцу.

– Пойдите к Дюроку, разбудите его и сейчас же пригласите сюда других маршалов.

Один за другим они собирались в палатке. Зажгли свечи, вокруг стола расставили стулья; по приказу императора подали графин с вином. Мюрат зевал, подергивал себя за длинные бакенбарды. На нем все еще был надет отороченный мехом плащ, потому что на улице было очень холодно, и офицер замерз, пока переходил из своей палатки в палатку императора. Был там и Ней, по своему обычаю не выказывавший никаких эмоций. Его чрезмерное спокойствие не предвещало ничего хорошего, так же как и зловещее и нервное покашливание Бертье. Даву, наклонив свою лысую голову, поигрывал бокалом с вином.

Император, бледный и измученный усталостью, стоял во главе стола.

– Давайте сядем, господа.

Заскрипели отодвигаемые стулья, и, когда наступила тишина, он снова заговорил:

– Вы слышали новость? Удино не удержал мост через Березину.

Слова его звучали отрывисто. Он оглянулся на своих маршалов, а потом неожиданно вонзил палец в карту.

– Мы сейчас находимся здесь, и Кутузов догоняет нас так быстро, как только может. Если он нагонит нас, то просто загонит в Березину.

Мюрат неотрывно глядел на карту и видел за этой тонкой линией взбухший поток воды со льдом, думая при этом, что ему, возможно, не суждено живым пересечь эту реку.