Я была испугана. Из-за вас погиб род Иидзимы. Сын мой со слезами на глазах поведал мне, что если он не отомстит, род Иидзимы не будет восстановлен, что ему предназначено найти вас и отомстить. На радостях я обещала ему помочь и сообщила, что вы укрываетесь в моем доме. Это было ошибкой. Коскэ – мой сын по крови, но он из дома Курокавы, от которого я отказалась. Я вышла замуж вторично, этот дом стал моим домом, и ты, О-Куни, стала моей единственной дочерью. Если я, послушавшись голоса крови, помогу сыну казнить тебя, я нарушу тем самым долг свой перед твоим покойным отцом, господином Хиногутия Гобэем. Я думала об этом всю дорогу сюда. Я не знала как быть. Я поняла, что допустила оплошность. А Коскэ ехал рядом со мной, то впереди, то позади меня… Он здесь, сегодня ночью, после пятой стражи, он проникнет к вам. Мне не будет прощения, если я дам ему казнить тебя. Признайтесь во всем, и я помогу вам бежать. Городзабуро дал мне на поездку тридцать золотых. Я истратила немного, у меня осталось двадцать шесть или двадцать семь рё… Я отдам их вам. Берите их и скорее бегите. Перейдите гору за храмом Мёдзин, перед храмом Дзикодзи сверните и перейдите гору Яхата, тогда вы выйдете на тракт Никко, оттуда будет полтора ри до местечка Дзюрогаминэ по дороге на Кануму, еще через полтора ри вы выйдете к Кануме, а там через ущелье дойдете до деревни Нарамуры на Танумской дороге. В этом ущелье вас никто не заметит. Уходите как можно скорее и затеряйтесь где-нибудь в провинции, а когда сами поймете, какое зло вы совершили, обрейте головы, облачитесь в грубые рясы и денно и нощно молитесь за упокой души убиенного вами господина Иидзимы Хэйдзаэмона. Может быть, так вы спасетесь… Жаль мне сына родного, моего Коскэ. Он не будет знать, куда бежали враги, на всю жизнь ему суждена горькая участь скитальца, и дом его господина никогда не восстанет из праха… Когда до вас дойдет, что вы натворили, измените ваши сердца, станьте добрыми людьми… А сейчас бегите скорее!
Она протянула им деньги, и так прекрасен был порыв матери, жертвующей всем во имя долга, что даже эти двое смущенно переглянулись…
– Спасибо, – пробормотала О-Куни. – Мы не знали… Поэтому мы и молчали… Простите нас…
– Поистине, ваши искренние слова… – подхватил Гэндзиро. – Да, я совершенно уничтожен… Понимаете, я вовсе не хотел убивать господина Иидзиму, но наша связь была раскрыта, и он напал на меня с пикой в руках… Мне ничего не оставалось… Спасибо, мы понимаем вас, но мы исправимся, непременно исправимся и снова навестим вас, чтобы выразить вам нашу благодарность… Смотри, О-Куни, нам даже деньги пожаловали, на всю жизнь запомни!..
– Простите нас, матушка! – воскликнула О-Куни.
– Бегите же скорее, – торопила их О-Риэ. – Скоро пятая стража, спешите!
Они стали поспешно собираться, как вдруг сёдзи раздвинулись и в комнату вошел Городзабуро.
– Прошу вас, матушка, – произнес он, – погодите немного. Поди сюда, О-Куни! Наглая ты тварь… Не знаю даже, как тебя назвать! Ты что сказала, когда явилась сюда? Что этого вот Гэндзиро выгнали из дому за то, что он с тобой спутался? Что деваться ему некуда и ты из жалости притащила его с собой? Бесстыдно обманула меня? Да тебе ли, мерзавке, жить в нашем доме? Сколько раз мы тебе писали, когда скончался батюшка, ты хоть одним словом ответила? Не человек ты… Ты моя единственная сестра, но я давно махнул на тебя рукой, ты для меня все равно что умерла… И вот на тебе – приезжает как ни в чем не бывало, позвольте, мол, пожить у вас… Ладно, думаю, оставайся, живи. Да разве мог я подумать, что ты вдобавок стала еще убийцей и воровкой? Дрянь негодная, я ушам своим не поверил, когда сейчас услышал… Я очень благодарен вам, матушка. Вы даете этим негодяям бежать, вы поступили так из чувства долга перед покойным родителем, но лучше бы вам промолчать. Все равно им не избежать небесной кары, пусть бы Коскэ зарубил их… Слышишь, О-Куни? В память о нашем отце матушка даже деньги тебе на дорогу дала, даже путь указала, разве это не истинное благодеяние для тебя? Я не знаю, что и сказать… Проклятая девка, тебе одиннадцать лет было, а ты уже тогда всех в доме натравливала друг на друга, ссорила отца с матушкой и со мной, житья от тебя не было… Это я упросил отца отдать тебя в чужой дом, да подальше, чтобы ты не прибежала обратно! Я-то тебя видел насквозь! Это по моему совету тебя отправили на услужение в Эдо! Я думал, что в самурайском доме ты утихомиришься, и это была моя оплошность… Ты не научилась ничему хорошему, ты обзавелась любовником и бежала, при этом еще убила и обокрала своего господина… Мерзавцы вы! Мерзавцы! Ваше счастье, что матушка – человек необыкновенный… Сделай она вид, что ничего не знает, и Коскэ нынче же ночью изрубил бы вас, как собак… И правильно бы сделал, это был бы гнев небесный. Совершить такое преступление!.. Да он и меня мог бы убить, как родственника и соучастника врага, и никто бы не осудил его… Собака, скотина, забывшая долг, забывшая честь! Единственная сестра, женщина, тебе бы воду мне подать на смертном одре, а ты что?.. И за какие грехи в семье нашей уродилась такая стерва? Отец был честный человек, я тоже ничего плохого в жизни не совершал… и вот, пожалуйста, позор нашему роду, горе! Скоты, грязные скоты, убирайтесь отсюда, да поскорее!..
О-Куни и Гэндзиро собрали пожитки, поспешно распрощались и покинули дом Городзабуро. Добравшись до дороги за храмом Мёдзин, они вышли к горе Яхата. Там и днем бывает сумрачно, а в середине ночи не видно ни зги. Ежась от страха, они стали подниматься по склону, и вдруг навстречу им из рощи криптомерий вышли двое и остановились перед Гэндзиро, преградив дорогу. Лица их были обмотаны тряпкой.
– Эй ты, будь паинькой! – рявкнул один. – Раздевайся догола, оставь все здесь и убирайся… Что, выкрал из веселого дома девку и убегаешь с ней?
– Выкладывай деньги! – приказал второй.
Видимо, они не подозревали, что Гэндзиро – самурай и что под его одеждой скрыты мечи. Гэндзиро, потянув меч из ножен, проговорил дрожащим голосом, заикаясь от испуга:
– Кто вы такие? Бандиты?
Девятидневный месяц тускло озарил все вокруг, и тут Гэндзиро, вглядевшись в лица грабителей, узнал бывшего слугу Танаки забияку Камэдзо со старым шрамом на физиономии и своего бывшего слугу Айскэ. Гэндзиро опешил.
– Это ты, Айскэ? – воскликнул он.
– Никак, это молодой господин… – растерянно сказал Айскэ. – Здравствуйте, давно не виделись.
– Фу-у, ну и напугали же вы меня, – сказал Гэндзиро.
– У меня от страха прямо ноги отнялись, – сказала О-Куни. – А это, оказывается, Айскэ…
– Срам-то какой, – проговорил Айскэ.
– Ты что, такими делами занимаешься? – спросил Гэндзиро.
– Да что же, – вздохнул Айскэ, – как уволили нас, пошли мы втроем с Камэдзо и Токидзо куда глаза глядят, а идти-то и некуда… Думали-думали, куда деваться? Добрели до Уцуномии, нанялись носить паланкины, сначала кое-как перебивались, потом Токидзо поморозился и помер, деньги все вышли… Тут мы с отчаяния и на воровство пошли, с этого все началось… Здесь по этой дороге часто люди проходят, выманят девку из какого-нибудь заведения в Уцуномии и бегут в сторону Канумы… Слабые они, я даже с мечом обращаться не умею, а они со страха все отдают и удирают без памяти… Нынче вот на вас наскочили мы, обознались, а что бы вы меч наголо, да и зарубили бы нас? Подумать страшно…
– И ты, Камэдзо, значит, тоже грабить пошел?
– А что такого? – сказал Камэдзо. – Паланкины таскать – на водку не заработаешь. Надо так, чтобы сразу и много… Вот и занялся.
Гэндзиро задумался, склонив голову набок.
– Это кстати, что я с вами встретился, – произнес он наконец. – Вы ведь тоже, наверное, имеете зуб на иидзимского Коскэ?
– Как не иметь, – сказал Камэдзо. – Он меня так швырнул, что я голову о камень себе расколол. Досталось нам с Айскэ от него тогда у поворота, еле домой приползли… И нас же за это уволили, а Коскэ остался служить. До сих пор зубами скриплю, как об этом вспоминаю… Сейчас-то он что делает?
– Нас здесь не подслушают? – спросил Гэндзиро.
– Да кому здесь быть? – ответил Айскэ.
– Тогда слушайте меня внимательно, – сказал Гэндзиро. – Коскэ гонится за нами, чтобы казнить нас. Почему – это не ваше дело. Мы некоторое время укрывались у брата О-Куни, торговца Городзабуро. Мать у них не родная, и, как это ни странно, она оказалась родной матерью Коскэ. На днях она побывала в Эдо и встретилась там с Коскэ, который все ей во всех подробностях рассказал. Решив помочь ему казнить нас, она привела его в Уцуномию, но здесь одумалась. Ей показалось, что нехорошо будет перед покойным мужем дать убить О-Куни, она предупредила нас и даже дала денег на дорогу. Как видите, мы бежали. Но ведь Коскэ ей родной сын, она наверняка укажет ему дорогу и направит в погоню, так что скорее всего через некоторое время он будет здесь… И вот, если вы поможете мне убить Коскэ, я вас вознагражу. Много я не смогу, предлагаю двадцать золотых…
– Согласен, – прорычал Камэдзо. – Он у нас получит…
– Постой, постой, Камэдзо, – поспешно заговорил Айскэ. – Ты так легко не соглашайся. Забыл разве драку у поворота? Забыл, как он покидал нас в канаву, как мы наглотались грязи и еле притащились домой? Я-то помню… Он же мастер меча, ему побить нас – раз плюнуть!
– Ничего, – сказал Камэдзо. – У нас тоже есть кое-что в запасе. Пусть-ка попробует с мечом против мушкета… Мы засядем где-нибудь возле Дзюрогаминэ. Господин Гэн спрячется под каменным мостом через поток, а мы укроемся в роще. Как только Коскэ перейдет мост, я суну ему под нос дуло мушкета. Он, конечно, подастся назад, а господин Гэн выскочит и ударит его мечом в спину… Возьмем его в ножницы. Все будет в порядке. Он не сможет ни бежать, ни отступить…
– Смотрите же, держаться дружно, – сказал Гэндзиро.
После этого Камэдзо притащил откуда-то три мушкета и ушел к дому Городзабуро на разведку, а остальные затаились у Дзюрогаминэ и стали ждать.
Глава 22
Между тем Аикава Коскэ сидел на постоялом дворе «Сумия» и ждал, когда колокол ударит пятую стражу. «Наверное, теперь уже скоро», – подумал он и стал собираться. Шнурами от мечей он подвязал рукава, утопил защелки на эфесах, сунул за пояс слева меч мастера Тосиро Рёсимицу, подаренный тестем, а справа – меч мастера Тэное Сукэсады, завещанный Иидзимой Хэйдзаэмоном, вышел со двора, пересек мост и подкрался к забору. Калитка оказалась приоткрыта! «Это матушка открыла…» – подумал он и пробрался в сад. Вот и пристройка, о которой говорила мать. Он приблизился к щитам, закрывавшим веранду, и прислушался. В доме было тихо, только слышался храп прислуги. Со стороны моста доносился плеск воды. Неужели все спят? Коскэ прислушался снова и на этот раз услыхал тихий голос, произносивший молитвословие. «Кто бы это мог молиться?» – удивился он и слегка отодвинул щиты. На веранде сидела его мать О-Риэ. Перебирая в руках четки, она читала молитвы. Коскэ смутился.
– Матушка, – тихо позвал он. – Я, кажется, ошибся, здесь ваша спальня?
– Ты не ошибся, – ровным голосом ответила О-Риэ. – Но О-Куни и Гэндзиро давно уже бежали. Я помогла им.
– Вы помогли им бежать? – ошеломленно проговорил Коскэ.
О-Риэ сказала:
– Да, я встретила тебя после девятнадцатилетней разлуки и на радостях пообещала тебе помочь наказать О-Куни и Гэндзиро… Так могла поступить только опрометчивая женщина. По дороге сюда я все время думала о том, что предаю память своего второго мужа. Хозяин этого дома, Городзабуро, с тринадцати лет кормит меня и дает мне кров, он мне тоже как родной сын… А ты, Коскэ, ведь ты сын Курокавы, человека, с которым я разошлась, мы с тобой не родные, потому я и помогла им бежать. Я это сделала, и иначе сделать я не могла. Убей меня, Коскэ, как родственницу твоих врагов, беги за ними в погоню, настигни и казни своей рукой, без помощи со стороны…
Коскэ поднялся на веранду…
– Не говорите, что мы с вами не родные, матушка, – жалобно сказал он. – Что с того, что вам пришлось покинуть отца и меня, когда мне было четыре года? Ведь он был пьяным буяном, он мучил вас, и я вас нисколько не осуждаю… Пусть порвались семейные узы, кровные-то узы порваться не могут, вы все равно остались для меня настоящей матерью. Сколько я себя помню, я все время думал о вас, живы ли вы, здоровы ли… Когда я встретился с вами, то подумал, что это боги вознаградили меня за мою веру… А когда вы сказали, что поможете мне наказать О-Куни и Гэндзиро, радости моей и благодарности не было предела. И что же, теперь вы говорите мне, что нет между нами уз родства, что эти узы связывают вас только с детьми вашего второго мужа… Где же ваше сердце, матушка? Как могли вы отвернуться от меня? И если вы так думали всегда, то почему не открылись мне еще в Эдо? Ведь я бы понял вас… Я сам искал бы своих врагов, я буду искать их, переберу весь свет по травинке, но найду и казню их… Но как мне быть теперь? Вы предупредили их, они изменят свой облик… Если я не настигну их, то не смогу восстановить род господина… Пусть расторгнуты узы семьи, но ведь нельзя расторгнуть узы крови! Пусть вы расторгли и узы крови, но как это жестоко, как могли вы так поступить?..
Забывшись от обиды, Коскэ положил руки на колени матери и затряс ее. О-Риэ была спокойна и холодна.
– Ты недаром служил в доме самурая, – произнесла она. – Ты говоришь, как благородный человек… Ты прав, даже когда расторгаются семейные узы, остаются еще узы крови. Я не помогла тебе казнить твоих врагов, и род твоего господина ты не восстановишь… Но я искуплю свою вину!
С этими словами она быстрым движением выхватила из-под одежды кинжал и вонзила себе в горло. Коскэ в ужасе схватил ее за руки.
– Что вы делаете, матушка? – закричал он. – Зачем вы убили себя? Матушка! Матушка!
О-Риэ была мужественной женщиной. Она выдернула кинжал из раны и прикрыла ладонью хлынувшую кровь. Дыхание ее прерывалось, лицо стало серым. Жизнь покидала ее.
– Коскэ… – пробормотала она. – Коскэ… Это выше разума… Хотя узы крови остаются, даже когда нет семейных уз… Я еще раньше решила помочь им бежать и затем убить себя… Помнишь, в Эдо… когда Хакуодо смотрел на меня… Он сказал, что видит на лице моем тень смерти… Он знает свое дело, теперь я поняла смысл этих слов… Разве не злой рок преследует меня?.. Моя приемная дочь убила твоего господина… Я умираю… Сейчас я перестану дышать, и меня не станет. Ты так и считай, что с тобой говорит привидение… Нет у меня долга перед Городзабуро… Слушай… Я научу тебя, по какой дороге сбежали О-Куни и Гэндзиро… Слушай…
С этими словами она сжала руку Коскэ и притянула к себе. «Злосчастная судьба!..» – вырвалось у него во весь голос. Этот вопль достиг ушей Городзабуро, он встревожился и прибежал в пристройку посмотреть, что случилось. Раздвинув сёдзи и взглянув, он, простая честная душа, кинулся к матери.
– Матушка! – вскричал он. – Матушка!.. Ну вот, я же говорил! Коскэ-сан, позвольте, я представлюсь вам позже… Впрочем, я – старший брат О-Куни… Матушка, с тринадцати лет вы холили и нежили меня… Мне и лавку-то только ради вас отдали… Неужто надо было так блюсти долг чести перед этой мерзавкой?.. Зачем вы убили себя?
Услыхав его голос, О-Риэ вперила в лицо Городзабуро пристальный взгляд и, мучительно переводя дыхание, прохрипела:
– Ты с детства был… честным человеком… Городзабуро… А вот О-Куни была не такая… Но я дала ей бежать… ради памяти покойного мужа… и тем нарушила свой долг перед Коскэ… хоть он со мной одна кровь… Не будет восстановлен род его господина… человека, что был его благодетелем… Вот почему я убила себя. Не будь на меня в обиде, Городзабуро… я скажу ему, по какой дороге бежали О-Куни и Гэндзиро…
– Ну при чем здесь моя обида… – всхлипывая, проговорил Городзабуро. – Я и сам скажу ему, а то вам трудно… Слушайте, господин Коскэ! За Уцуномией есть храм Дзикодзи. Если пройти его и свернуть направо, будет гора Яхата, потом сопка Дзюрогаминэ, а оттуда прямая дорога на Кануму. По ней и ступайте. Женские ноги, наверное, не успели уйти далеко. Поспешите, срубите головы О-Куни и Гэндзиро и принесите их матушке, пока она не скончалась, пока видят ее глаза! Торопитесь!
Коскэ, плача, произнес:
– Ты слышишь, матушка? Городзабуро объяснил мне, по какой дороге бегут О-Куни и Гэндзиро… Пока они не ушли далеко, я поспешу им вслед, срублю головы и покажу вам!
О-Риэ уже едва слышала его.
– Смелые слова… – пробормотала она. – Накажи врагов, восстанови род господина, и ты станешь настоящим человеком… Городзабуро! У Коскэ нет ни братьев, ни сестер… Ты тоже один как перст… Враги врагами… а вам надлежит стать отныне братьями… Помогайте друг другу и старайтесь для спасения души моей… – Она взяла их руки и привлекла к себе. Они склонились над нею. Голос ее становился все глуше. Протянув Коскэ окровавленный кинжал, она из последних сил проговорила: – Иди… Иди скорее…
Ей еще хотелось сказать: «Этим кинжалом ты нанесешь им последний удар!» Но язык больше не повиновался ей. Коскэ стер с лезвия кровь и подумал про себя: «Хорошо бы показать головы врагов матушке, но, видно, не успею, гляжу на нее в последний раз…» Он сказал:
– Оставляю матушку на ваше попечение, Городзабуро…
Затем он пошел было к выходу, но при мысли о том, что мать его умирает, остановился и повернул назад. О-Риэ, вся в крови, поползла ему навстречу.
– Что же ты мешкаешь? – еле слышно прошептала она. – Ступай.
– Иду, – отозвался Коскэ и, оставив сердце с умирающей матерью, бросился вон. Теперь он думал только о том, что враги бегут и их нужно догнать.
А Камэдзо, прокравшийся к дому и подслушавший весь разговор, со всех ног помчался к своим сообщникам. Он знал дорогу и далеко обогнал Коскэ.
– Вот что, господин Гэн, – сказал он. – Мать Коскэ перерезала себе глотку, Коскэ узнал, по какой дороге вы бежали. Он вот-вот будет здесь, готовьтесь. Меч наголо и прячьтесь под мост. Когда он перейдет мост, мы пугнем его мушкетами, а как только он попятится, рубите его сзади!
– Ладно, – ответил Гэндзиро. – Ну, смотрите, держитесь…
Гэндзиро укрылся под каменным мостом и стал ждать с мечом наготове, а остальные поднялись в рощу на склоне Дзюрогаминэ и засели там с мушкетами. Прошло некоторое время, и на мосту, тяжело дыша, появился ни о чем не подозревавший Коскэ.
– А ну, стой! – рявкнул Камэдзо.
Коскэ остановился. Перед ним стоял человек с мушкетом.
– Кто это здесь с фитилем? – сказал Коскэ, всматриваясь.
– Забыл меня? – крикнул забияка Камэдзо. – Помнишь Камэдзо с Усигомэ? Помнишь, как ты избил меня? Что, гонишься за господином Гэном? Ничего не выйдет, сейчас я прихлопну тебя…
– И я здесь, Коскэ! – заорал Айскэ. – По твоей милости меня выгнали на улицу, я стал вором! А теперь тебе конец, пристрелю, как собаку…
– Тебе не уйти, Коскэ! – взвизгнула О-Куни и тоже прицелилась. – Здесь ты и сдохнешь!
Коскэ попятился, обнажая меч.
– Гэндзиро! – воскликнул он громовым голосом. – Ты трус! Выслал против меня челядь и бабу, а сам спрятался в роще? Разве ты самурай! Ты подлый трус!
Гулкое ночное эхо отозвалось на его крик. Коскэ обернулся. Сзади подходил Гэндзиро. Впереди мушкеты, позади меч. Нельзя ступить ни шагу назад, ни шагу вперед. Коскэ весь напрягся, тело его покрылось потом. И вдруг в его душе зазвучали слова настоятеля Рёсэки: «Наступающий выигрывает, отступающий проигрывает… Если ты испугаешься и отступишь, то твой черный день станет твоим последним днем. Прорвись через огонь…» Время настало. Если сейчас оробеть и отступить, все пропало. «Что для меня одна-две мушкетных пули? – подумал Коскэ. – Надо броситься вперед и рубить негодяев!» Камэдзо, полагая, что Коскэ испугался мушкетов и вот-вот побежит, сунул дуло ему под нос. «Подлец!» – воскликнул Коскэ, взмахнул мечом и прыгнул вперед. Камэдзо с воплем шарахнулся в сторону, но было уже поздно. Перерубленная рука вместе с перерубленным мушкетом упала на землю. Издавна были славные мастера удара, которые разрубали медные кувшины и железные шлемы, но Коскэ такого мастерства не достиг. Мушкет же Камэдзо он разрубил потому, что это не был настоящий мушкет. Вокруг Уцуномии располагалось множество бататовых полей, и Камэдзо просто-напросто последовал примеру местных грабителей, которые обирают прохожих, пугая их стеблями батата с прицепленными тлеющими фитилями. Ну, а стебель батата перерубить может каждый, даже я, Энтё.
Как только Камэдзо упал, Айскэ повернулся и бросился бежать. Коскэ ударил его мечом в спину. О-Куни завопила: «Убивают!», выронила свой мушкет и помчалась обратно в рощу. Но оби ее зацепилось за ветви, и, пока она пыталась освободиться, Коскэ настиг ее и нанес удар. Она взвизгнула и упала. Гэндзиро, бежавший за ними следом, крикнул: «Ты убил ее, негодяй!» Он размахивал мечом, но деревья мешали ему, а Коскэ, услыхав позади себя шаги, быстро повернулся и сунул ему меч между ребер. О-Куни и Гэндзиро были еще живы. Коскэ схватил их за волосы, подтащил к большому каштану и привязал обоих к стволу.
– Неблагодарный негодяй, – произнес Коскэ, обращаясь к Гэндзиро. – Двадцать первого июля прошлого года ты в отсутствие моего господина забрался к О-Куни. Когда я заспорил с тобой, ты показал мне письмо господина и избил меня обломком лука. Но главное в том, что ты, мерзавец, убил моего господина и покушался присвоить его имя и имущество вместе со своей подлой любовницей. Ты помнишь это, подлец?
С этими словами он снова схватил обоих за волосы и потер их лица о кору каштана. Они плакали, просили пощады, умоляли о прощении, но Коскэ не слышал их.
– А ты, О-Куни? – продолжал он. – Мать моя в память о твоем покойном отце помогла тебе бежать и даже показала дорогу. А знаешь ли ты, что из-за тебя она себя убила? Это ты убила ее, мою дорогую мать! И я жестоко расплачусь с тобой за все, ты подлая убийца моего господина, подлая убийца моей матери! – Он обнажил меч работы Тэное Сукэсады. – И подумать только, что такая тварь, как ты, обманывала господина! – произнес он и крест-накрест полоснул ее мечом по лицу. – А ты, Гэндзиро? Вот этой пастью ты обливал меня грязной руганью! – И он полоснул Гэндзиро мечом поперек рта.
Затем он прикончил их кинжалом матери, отрезал головы и поднял за волосы, но эти головы показались ему страшно тяжелыми, и он, обмякший и сразу ослабевший от радости свершенной мести, опустился на землю.
– Благодарю бога, чтимого мною, и имя ему Хатиман-Цукудо-Мёдзин, – пробормотал он, – за то, что привел меня исполнить свой долг и отомстить врагам…
Помолившись, он встал и собрался уходить, но вдруг услыхал крики: «Убийство! Убийство!» Это Камэдзо и Айскэ, обезумевшие от ужаса, бежали сослепу прямо на него. «Последние враги», – подумал Коскэ и зарубил их. Шатаясь и спотыкаясь, с двумя головами в руках, он вступил на улицы Уцуномии. Прохожие в страхе уступали ему дорогу. Да и как не испугаться, когда на тебя идет человек и несет отрубленные головы? Слуги побежали рассказывать своим господам. Добравшись до дома Городзабуро, Коскэ рассказал ему о том, как свершилась месть. «Видят ли еще глаза матушки?» – спросил он. Городзабуро, застыв при виде головы сестры, едва нашел в себе силы ответить, что матушка скончалась. Дело было серьезное, доложили князю, правителю провинции. Поскольку речь шла о мести, князь отправил Коскэ с сопровождающим в Эдо. Вернувшись домой, Коскэ сообщил все подробно своему тестю Аикаве, а тот немедленно доложил начальнику хатамото господину Кобояси.
Кобояси подал прошение на высочайшее имя. Коскэ отомстил за смерть господина, поэтому, согласно завещанию, род Иидзимы был восстановлен с Котаро, сыном Коскэ, во главе. Коскэ же был назначен его опекуном, и жизнь в доме Иидзимы вновь потекла радостно и спокойно.
На следующий день после этих перемен казнили Томодзо. Прочитав на месте казни сутэфуда [
], Коскэ с изумлением узнал, что преступник принялся творить злодейства после того, как барышня Иидзима сошлась с Хагиварой Синдзабуро. Говорят, что именно Коскэ ради своего господина, ради его дочери и ради Хагивары Синдзабуро воздвигнул возле храма Симбандзуй-ин статую Будды Под Открытым Небом. Эта статуя стоит там и сейчас. На этом и закончим нашу повесть, и надеемся, что она хоть немного поощрит добро и унизит зло.
