- Какого месяца и числа это случилось? - спросил он.
      - Мне сказали, что одиннадцатого апреля, ваша милость...
      - Имя твоего отца?
      - Его звали Курокава Кодзо, раньше он был вассалом господина Коидэ, служил у него в конюших и получал сто пятьдесят коку риса в год...
      Иидзима был поражен. Все совпадало. Человек, на которого он восемнадцать лет назад поднял руку по какой-то пустяковой причине, был родным отцом этого Коскэ, и бедный парень, ничего не подозревая, поступил в услужение к убийце своего отца! Сердце Иидзимы сжалось, но он не подал вида и промолвил:
      - Представляю, как тебе горько все это...
      - Да, ваша милость, - сказал Коскэ. - И я хочу отомстить за отца. Но отомстить, не зная фехтования, я не могу, ведь как бы там ни было, врагом моим является доблестный самурай. Вот почему с одиннадцати лет я мечтаю научиться владеть мечом. Я так счастлив, что поступил к вам на службу. Ваша милость, научите меня фехтовать! Под вашим высоким руководством я овладею этим искусством и в смертельной схватке отомщу за убийство родителя!
      - Сердце твое верно сыновнему долгу, - проговорил Иидзима. - И я научу тебя владеть мечом. Но послушай, вот ты говоришь, что отомстишь за убийство родителя. А что бы ты стал делать, если бы твой враг появился перед тобой сейчас и объявил: "Я твой враг"? Ведь ты не знаешь его в лицо, и вдобавок он превосходный фехтовальщик.
      - Право, не знаю, - ответил Коскэ. - Впрочем, если он появится передо мной, то будь он хоть трижды доблестный самурай, я брошусь на него и перегрызу ему горло!
      - Горячий же ты парень, - усмехнулся Иидзима. - Ну хорошо, успокойся. Когда ты узнаешь, кто твой враг, я, Иидзима, сам помогу тебе отомстить. А пока крепись и служи мне верно.
      - Ваша милость сами поможете мне отомстить? - вскричал Коскэ. Как мне благодарить вас? С вашей помощью я справлюсь с десятком врагов! О, спасибо вам, спасибо!
      "Бедняга, как ты обрадовался, что я помогу тебе отомстить", подумал Иидзима Хэйдзаэмон. Пораженный таким примером верности сыновнему долгу, он твердо решил при случае открыться Коскэ и дать ему убить себя. Это решение он отныне постоянно носил в своем сердце.
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      Итак, Хагивара Синдзабуро вместе с Ямамото Сидзё ходил в Камэидо любоваться цветущими сливами, на обратном пути они зашли в усадьбу Иидзимы, и там Синдзабуро неожиданно очаровала красавица барышня О-Цую. Между ними всего только и было что пожатие рук через полотенце, но любили они друг друга уже более крепко, чем если бы спали вместе в одной постели.
      В старину люди относились к таким вещам строго. Это в наше время мужчины словно бы в шутку предлагают женщине: "Эй, милашка, приходи переспать с нами!
      " - "Подите вы с такими шутками! " - отвечает женщина, и тогда мужчины обижаются: "Что же ты так с нами разговариваешь? Не хочешь - так и скажи, поищем другую! " Как будто ищут свободную комнату. А вот между Хагиварой Синдзабуро и барышней О-Цую ничего недозволенного еще не было, но он уже привязался к ней так, словно они лежали, склонив головы на одно изголовье.
      Однако будучи мужчиной благонравным, Синдзабуро никак не мог решиться на свидание с возлюбленной. "Что со мной будет, - в страхе думал он, если меня там увидит кто-нибудь из слуг Иидзимы? Нет, одному туда лучше не ходить.
      Придет Сидзё, и мы отправимся вместе поблагодарить за гостеприимство".
      Но Сидзё, как назло, не появлялся. Был он человек дошлый и в тот вечер сразу заподозрил в поведении Хагивары и О-Цую что-то неладное. "Если между ними что-нибудь случится, - рассудил он, - и об этом все узнают, я пропал, не сносить тогда мне своей бритой головы. Нет уж, не пойду я больше туда, ибо сказано: "Благородный муж от опасности держится подальше".
      Напрасно прождав его в одиноких мечтах о возлюбленной весь февраль, март и апрель, Синдзабуро в конце концов даже есть перестал. И вот тут-то в один прекрасный день к нему явился некий Томодзо, снимавший с женой пристройку возле его дома. Жена его вела у Синдзабуро хозяйство.
      - Что с вами приключилось, господин? - спросил Томодзо. - Вы совсем перестали кушать. Сегодня от обеда отказались.
      - Не хочется, - сказал Синдзабуро.
      - Кушать обязательно нужно, - объявил Томодзо. - В ваши годы надобно кушать по полтора обеда. Я, к примеру, если не уплету пять или шесть полных с верхом больших чашек риса, то как будто и не ел вовсе... И со двора вы совсем выходить перестали. Вот помните, в феврале, кажется, прогулялись с господином Ямамото, полюбовались на цветущие сливы, как после этого повеселели, шутить начали... А нынче совсем перестали за здоровьем следить, губите себя!
      - Послушай, Томодзо, - сказал Синдзабуро. - Ты любишь рыбную ловлю?
      - Страсть как люблю. Мне это слаще рисовых колобков.
      - Вот и хорошо. Поедем ловить рыбу вместе.
      Томодзо удивился.
      - Да вы же, кажется, рыбную ловлю терпеть не можете!
      - Меня как-то сразу разобрало, - сказал Синдзабуро. - Захотелось вдруг поудить.
      - Что ж, разобрало так разобрало, - сказал Томодзо. - А куда бы вы хотели поехать?
      - Говорят, хорошо клюет на Ёкогаве у Янагисимы. Может быть, поедем туда?
      - Это там, где Ёкогава впадает в Накагаву? Помилуйте, да чему там клевать-то?
      - Большие бониты клюют.
      - Что за глупости вы говорите, господин, - рассердился Томодзо. С каких это пор бониты водятся в реках? Самое большее, что там можно поймать, это лобана или окуня... А в общем, если вам так хочется туда, поедем туда.
      Он тут же приготовил дорожную закуску, наполнил бамбуковые фляги водкой, нанял лодку с гребцом на лодочном дворе у моста Сяхэйкоси, и скоро они были на Ёкогаве. Синдзабуро, который не рыбу ловить хотел, а надеялся хоть одним глазком полюбоваться своей возлюбленной через ограду усадьбы Иидзимы, сразу принялся за водку, сильно опьянел и заснул. Томодзо удил до самых сумерек и только тогда заметил, что Синдзабуро спит.
      - Господин! - окликнул он с беспокойством. - Проснитесь, господин!
      Простудитесь еще, чего доброго, в мае здесь вечера прохладные! Слышите, господин, проснитесь! Водки я взял слишком много, что ли?
      Синдзабуро вдруг открыл глаза и огляделся. Ёкогава?
      - Томодзо, - сказал он, - где это мы?
      - На Ёкогаве, - ответил Томодзо.
      Синдзабуро посмотрел на берег. На берегу возвышался храм Кэцнин, окруженный двойной оградой, в ограде виднелась калитка. Да нет, это же усадьба Иидзимы, конечно...
      - Подгреби к берегу, Томодзо, - попросил Синдзабуро. - Причаль вон у того места, мне надо сходить кое-куда.
      - Куда это вы пойдете? - возразил Томодзо. - Тогда уж давайте я с вами пойду.
      - Ты подождешь меня здесь.
      - Разве Томодзо здесь не для того, чтобы все время быть подле вас? Пойдемте вместе!
      - Дурень, - нетерпеливо сказал Синдзабуро. - В любви провожатый только помеха!
      - Да вы, никак, шутите! - засмеялся Томодзо. - Это хорошо...
      Тут лодка пристала к берегу. Синдзабуро подошел к калитке и, весь дрожа, оглядел усадьбу. Калитка была приоткрыта, он толкнул, и она распахнулась. Он прошел за ограду. Он знал, где и что находится, и потому направился прямо через садик к сосне, которая росла на берегу пруда, а от сосны свернул вдоль живой изгороди. Вот наконец и комната О-Цую. Барышня тоже любила его, с минуты расставания думала только о нем и тяжко переживала разлуку. На кого бы она ни взглянула, виделся ей один только Синдзабуро, и когда он подошел к двери и заглянул в комнату, она вскрикнула и спросила, не веря глазам:
      - Вы ли это, господин Синдзабуро?
      - Тише, тише, - проговорил Синдзабуро. - Простите, что я так долго не давал о себе знать. Мне так хотелось снова посетить вас и поблагодарить за гостеприимство, но Ямамото Сидзё с тех пор так и не заходил ко мне, а явиться к вам одному мне казалось как-то неловко.
      - Как хорошо, что вы пришли! - воскликнула О-Цую.
      Куда девалось ее смущение! Забыв обо всем на свете, она схватила Синдзабуро за руку и увлекла под сетку от комаров. Не в силах слова молвить от полнившей ее радости, она положила руки на колени Синдзабуро, и из глаз ее покатились счастливые слезы. Это были истинные слезы счастья, не те пустые слезы, что проливает, желая выразить сочувствие, чужой человек. Теперь мне все равно, подумал Синдзабуро. Будь что будет. И тут же, под сеткой от комаров, они разделили изголовье. После этого О-Цую принесла шкатулку для благовоний и сказала:
      - Эту драгоценную шкатулку я получила в наследство от моей матери. Я хочу сделать тебе подарок на память.
      Синдзабуро оглядел шкатулку. Это была прекрасная вещь, вся в инкрустациях из слоновой кости и золота, изображающих бабочек на осеннем поле. О-Цую отдала. Синдзабуро крышку, себе оставила ящик, и они сидели, нежно беседуя, как вдруг фусума раздвинулись и в комнату вошел отец О-Цую, господин Иидзима Хэйдзаэмон. При виде его любовники так и ахнули. Они были так испуганы, что не могли двинуться с места. Хэйдзаэмон, подняв ручной фонарик, гневно сказал:
      - Цую, ко мне! А вы кто такой?
      - Я недостойный ронин, - ответил Синдзабуро. - И зовут меня Хагивара Синдзабуро. Поистине я совершил ужасный проступок.
      - Что же, Цую, - сказал Хэйдзаэмон, - ты жаловалась, что Куни обижает тебя, отец твой ворчит, ты захотела жить отдельно от нас, просила, чтобы тебя переселили в какое-нибудь тихое место. Я поселил тебя здесь - и что же? Ты затащила сюда мужчину? Видно, для того ты и искала укромное местечко, чтобы распутничать вдали от родительских глаз. Дочь хатамото затащила к себе мужчину! Да знаешь ли ты, что если это станет известно, имя мое будет опозорено? Иидзима не уследил за чистотой домашнего очага своего. Но самое главное - ты опозорила нас перед предками. Дрянь, забывшая о чести отца, забывшая о своей девичьей чести, приготовься, я зарублю тебя сейчас своею рукой!
      - Подождите! - вскричал Синдзабуро. - Выслушайте меня! Да, дважды справедлив ваш гнев, но виновата не барышня, виноват я, один только я! Не она забыла девичью честь и затащила меня к себе, а я соблазнил ее и склонил к разврату! Умоляю вас, сохраните ей жизнь, убейте меня!
      - Нет! - закричала О-Цую. - Нет, отец! Это я во всем виновата! Руби меня, только прости Синдзабуро!
      Крича наперебой, оспаривая друг у друга смерть, они на коленях подползли к Хэйдзаэмону. Хэйдзаэмон обнажил меч.
      - Прощения не будет никому, - сказал он отрывисто. - За блуд отвечают оба.
      Первой умрет дочь. Молись.
      Он нанес страшный косой удар, и голова в прическе симада со стуком упала к его ногам. Хагивара Синдзабуро, вскрикнув от ужаса, упал ничком. В тот же миг меч Хэйдзаэмона с хрустом разрубил его лицо от виска до подбородка. Он застонал и перевалился на спину...
      - Господин! Господин! - встревоженно тормошил его Томодзо. - Что это вы так страшно воете? Перепугали меня до смерти. Не простыньте смотрите...
      Синдзабуро наконец открыл глаза и глубоко, с облегчением вздохнул.
      - Что с вами? - спросил Томодзо.
      - Послушай, Томодзо, - с трудом проговорил Синдзабуро, - скажи, есть у меня что-нибудь на плечах?
      - Есть конечно, - ответил Томодзо. - Одеты вы как полагается. А что, замерзли?
      - Да, я не об этом... Я спрашиваю, голова у меня на плечах? Не отрублена?
      - Вы сегодня все шутки шутите, - сказал Томодзо. - Ничего у вас не отрублено, голова на месте.
      Синдзабуро даже вспотел. Значит, все это приснилось ему. Верно, очень уж сильно он хотел повидать О-Цую. Плохое предзнаменование, решил он, надо скорее возвращаться. Он сказал:
      - Поехали домой, Томодзо. И поскорее.
      Лодка быстро отправилась в обратный путь. Когда она пристала к берегу и Синдзабуро хотел сойти, Томодзо остановил его.
      - Вы тут обронили, господин, возьмите, - сказал он, протягивая Синдзабуро какой-то предмет.
      Синдзабуро взял и поднес к глазам. Это была крышка от шкатулки для благовоний с инкрустациями в виде бабочек на осеннем поле, той самой шкатулки, которую во сне подарила ему дочь Иидзимы. Пораженный, он долго смотрел на эту крышку, силясь понять, как она могла очутиться в его руках.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      Иидзима Хэйдзаэмон был человек выдающихся достоинств и добродетелей. Он превзошел все искусства, особенно же славился своим искусством владеть мечом, так как постиг все тонкости старинной школы фехтования "синкагэ-рю". Лет ему было сорок, и он выделялся среди людей обычного толка, но все же его наложница Куни, бесстыжая баба, тайно спуталась с сыном соседа, молодим парнем, по имени Гэндзиро. Всякую ночь, когда господин уходил на дежурство, этот Гэндзиро прокрадывался в дом через садовую калитку, которую О-Куни предусмотрительно оставляла открытой, и никто об этом даже не подозревал, поскольку в господских покоях всем заправляла сама О-Куни.
      Так было и двадцать первого июля. Господин Иидзима отправился на ночное дежурство, а его наложница в ожидании любовника выставила у открытой калитки гэта и приказала служанке раздвинуть на веранде ставни. "Жарко сегодня, сил нет, - пожаловалась она. - Без свежего воздуха не уснешь".
      Гэндзиро, убедившись, что в доме все заснули, прошел босиком по плитам садовой дорожки, забрался на веранду через раздвинутые ставни и прокрался в спальню О-Куни.
      - Почему ты так поздно? - обиженно спросила О-Куни. - Я вся извелась, не знала уж, что и подумать.
      - Мне тоже хотелось пораньше, - сказал Гэндзиро, - да ничего не вышло. У нас из-за жары никто спать не ложился. Брат, сестра, мать, слуги даже, все сидели и обмахивались веерами. Насилу я вытерпел, пока они улеглись... Слушай, о нас никто не знает?
      - Никто, не беспокойся. Да и кому знать, когда сам господин покровительствует тебе? Это я устроила, чтобы тебя приняли в нашем доме после того, как старший брат твой простил тебя. Это я так ловко настроила господина в твой пользу. Уж на что мой господин умен и тонок, сразу насторожился бы, заметь он между нами хоть что-нибудь странное, а ведь так ничего и не подозревает.
      - Да, - сказал Гэндзиро, - дядюшка - человек необычайной мудрости, я его, признаться очень боюсь. Кроме того, ведь это он уговорил брата разрешить мне вернуться, когда меня за разные делишки сослали отсюда к родственникам в Оцуку. Было бы просто ужасно, если бы открылось, что я сошелся с тобой, возлюбленной моего благодетеля!
      - Как у тебя язык поворачивается говорить мне это? - рассердилась О-Куни. - Сердца у тебя нет, вот что! Я за тебя умереть готова, а ты только и знаешь, что придумываешь разные отговорки, лишь бы отвязаться от меня... Послушай, Гэн, дочка господина умерла, других наследников нет, не миновать брать в наследники кого-нибудь со стороны! Я на этот счет намекнула господину, что подошел бы сын соседа Гэндзиро, но господин сказал, что ты слишком молод и жизненные измерения твои еще не определились...
      - Да, уж конечно, не определились, если я забрался в постель к любимой наложнице своего благодетеля.
      - Вот что, Гэндзиро, - решительно сказала О-Куни. - Господин проживет еще много лет. Если я вечно буду подле него, а тебя отдадут в сыновья куда-нибудь на сторону, видеться мы не сможем. А если вдобавок жена у тебя будет красивой, ты обо мне и думать забудешь. А раз так, то вот тебе мой наказ: если ты мне по-настоящему верен, убей господина!
      - Что ты! - воскликнул Гэндзиро. - Убить дядюшку, убить своего благодетеля?
      Нет, этого я не могу. Совесть у меня еще есть.
      - Теперь нам уже не до благодарности и не до чести - сказала О-Куни.
      - Все равно, дядюшка же лучший в округе мастер школы "синкагэ-рю", он шутя справится с двумя десятками таких, как я! Мечом-то я владею из рук вон плохо!
      - Да, мечом ты владеешь плохо, ой как плохо, - насмешливо заметила О-Куни.
      - В том-то и дело... И нечего из-за этого смеяться надо мной!
      - Мечом ты владеешь плохо, это так, - сказала О-Куни. - Но ты часто выезжаешь с господином на рыбную ловлю. Кажется, вы договорились четвертого числа будущего месяца отправиться на Накагаву, не так ли? Вот там ты столкнешь господина в воду и утопишь его.
      - Действительно, плавать дядюшка не умеет... Нет, все равно ничего не выйдет. Ведь с нами будет лодочник.
      - А лодочника заруби. Как бы плохо ты ни владел мечом, но хоть лодочника-то зарубить сумеешь?
      - Лодочника зарубить я, конечно, смогу...
      - Когда господин упадет в воду, ты рассердишься и не сразу дашь лодочнику искать его. Спорь, придирайся, выдумывай всякую чепуху, но пусть он начнет искать не раньше, чем часа два спустя. Когда же он вытащит тело, скажи ему, что во всем виноват он, и заруби его. Затем на обратном пути ты заедешь на лодочный двор и объявишь хозяину, что лодочник по небрежности столкнул господина в реку, господин утонул, и ты, вне себя от горя, зарубил лодочника на месте. Далее ты скажешь, что, вина лежит не только на лодочнике, что следовало бы зарубить и его хозяина, но ты, мол, великодушно решил замять это дело и потому приказываешь хозяину никому ничего не рассказывать. Дрожа за свою жизнь, хозяин лодочного двора, конечно, рта не посмеет открыть. Ты же вернешься домой, как будто ничего не знаешь, и сразу приступишь к старшему брату с просьбой, чтобы тебя без промедлений отдали наследником в дом Иидзимы, поскольку-де наследников у господина Иидзимы нет. Об этом доложат начальнику хатамото, затем дело о твоем усыновлении пойдет на высочайшее утверждение, а мы тем временем доложим, что господин заболел. Когда же ты будешь введен в права усыновленного наследника, мы сообщим, что господин скончался, ты станешь здесь хозяином, и уж тут-то я прилеплюсь к тебе на веки вечные. Дом наш гораздо богаче вашего, у тебя будет много прекрасной одежды и оружия.
      - Ловко придумано! - восхитился Гэндзиро.
      - Я три дня и три ночи думала, глаз не смыкала, - сказала О-Куни.
      - Превосходно, совершенно превосходно!
      Вот о чем втайне сговаривались О-Куни и Гэндзиро, обуянные подлыми устремлениями под соединенным действием похоти и жадности. А тем временем верный дзоритори Коскэ, которому не спалось от жары в его комнатушке у ворот, вышел во двор. "Такой жары, как в этом году, еще не было", бормотал он, обмахиваясь веером. Прохаживаясь по саду, он вдруг заметил, что калитка в ограде приоткрыта и легкий ветер раскачивает ее. "Странно, сказал он себе, - я же сам закрыл ее, почему она открыта? Ого, да тут и гэта стоят... Кто-то пробрался к нам, не иначе. Не нравится мне поведение соседского шалопая и госпожи О-Куни, уж не снюхались ли они?"
      Он на цыпочках направился к дому, уперся руками в каменную ступеньку и заглянул, в комнату. Услышав, что собираются убить его господина, которому он поклялся служить не щадя живота, Коскэ рассвирепел.. А так как нрава он был в свои двадцать с небольшим лет горячего, то, забывшись, яростно шмыгнул носом.
      - О-Куни, - испуганно прошептал Гэндзиро, - здесь кто-то есть!
      - Экий ты, однако, трус, - сказала О-Куни. - Ну кому здесь быть?
      Все же она невольно насторожила уши и сразу почувствовала, что рядом кто-то затаился.
      - Кто это там? - окликнула она.
      - Это я, Коскэ, - отозвался дзоритори.
      - Каков наглец! - вскричала О-Куни. - Как ты смел среди ночи приблизиться к женским покоям?
      - Мне было жарко и душно, я вышел освежиться.
      - Господин сегодня ночью на службе, - строго сказала О-Куни.
      - Да, я знаю. Каждое двадцать первое число он ночью на службе.
      - А если знаешь, то почему ты не у ворот? - Сторож - должен зорко охранять ворота, а ты осмелился покинуть свой пост, да еще явился освежаться в сад, где одни только женщины! Смотри, это тебе - так не сойдет!..
      - Да, - сказал Коскэ, - я сторож. Но я обязан сторожить не только ворота. Я охраняю также и дом и сад, я охраняю здесь все. И я не стану смотреть только за воротами, если в покои проникнут воры и набросятся с мечами на моего господина.
      - Послушай, любезный, - сказала О-Куни. - Если господин благоволит к тебе, это не значит, что ты можешь своевольничать. Ступай в людскую и спи. В этом доме покои охраняю я.
      - Вот как? - сказал Коскэ, - Почему же, охраняя покои, вы оставляете открытой садовую калитку? В открытую калитку пробралась собака, гнусная скотина, не знающая ни благодарности, ни чести, и эта скотина, жадно чавкая, пожирает самое ценное в доме моего господина. Я простою здесь в засаде всю ночь, но дождусь ее. Глядите, вот валяются гэта, значит, в дом кто-то забрался!
      - Ну так что же? - сказала О-Куни. - Это пришел господин Гэндзиро, наш сосед.
      - И для чего, же господин Гэндзиро пожаловал?
      - Это совершенно не твое дело! Ты дзоритори, ступай и охраняй ворота.
      - Однако и господину Гэндзиро хорошо известно, что по двадцать первым числам наш господин находится на дежурстве. Странно, что он явился к нашему господину в его отсутствие.
      - Ничего странного. Он явился вовсе не к господину.
      - Да, не к господину, а к вам. И по какому-то тайному делу.
      - Как ты смеешь? - возмутилась О-Куни. - Ты что, подозреваешь меня?
      - Ничего я не подозреваю. Странно только, что вам пришло на ум, будто я подозреваю. Мне кажется, всякий на моем месте удивился бы, узнав, что в дом, где одни только женщины, среди ночи забрался мужчина.
      - Ну, это уж слишком. Мне просто стыдно перед господином Гэндзиро. Как ты можешь так думать обо мне?
      Гэндзиро, слышавший весь этот разговор, решил, что пора вмешаться. Он был человеком хитрым, как и всякий мерзавец, способный покуситься на наложницу соседа. Кроме того, в те времена положение самурая отличалось от положения простого слуги-дзоритори, как небо от земли. Гэндзиро вышел из комнаты и строго сказал:
      - Что это ты там говоришь, Коскэ? Поди-ка сюда!
      - Что вам угодно? - отозвался Коскэ.
      - Я сейчас слушал тебя и поражался, - сказал Гэндзиро. - Ты намекаешь, будто мы с госпожой О-Куни находимся в непозволительной связи. Возможно, в свое время, когда за разгульное поведение меня изгнали из дома к родственникам в Оцуку, такие подозрения и могли иметь основания. Но сейчас я собираюсь идти в наследники, и накануне, такого серьезного шага в моей жизни слушать подобные вещи я не желаю.
      - А если вы сами изволите сознавать, что находитесь накануне такого серьезного шага, - сказал Коскэ, - то почему среди ночи приходите в дом к женщине в отсутствие ее господина? Вы сами, словно нарочно, навлекаете на себя подозрения в нехороших намерениях! А что мальчика и девочку с семи лет вместе не сажают, что по чужим бахчам с корзиной не ходят и под чужой грушей шапку не поправляют - хоть это-то вам известно?
      - Молчать! - закричал Гэндзиро. - Не смей мне дерзить! А если я пришел по делу? А если мое дело не требует присутствия хозяина? Что ты скажешь тогда?
      - В этом доме не может быть дел, которые бы не требовали присутствия моего господина, - сказал Коскэ. - Если вы такое найдете, можете поступить со мной, как вам благоугодно.
      - На, читай! - сказал Гэндзиро и швырнул Коскэ лист бумаги.
      Коскэ поднял лист. Это было письмо.
      "Господину Гэндзиро. Позвольте напомнить вам, что ловить рыбу на Накагаве мы отправимся, как было условлено, четвертого числа будущего месяца. Поэтому прошу вас об одолжении: если у вас будет на то желание и свободное время, хотя бы даже и ночью, не сочтите за труд зайти в мой дом и починить рыболовную снасть, которая у меня пришла в негодность. К сему Иидзима Хэйдзаэмон".
      Коскэ был обескуражен. Он внимательно оглядел письмо. Все было правильно, письмо было написано рукой хозяина.
      - Ну что? - с ехидством спросил Гэндзиро. - Ты ведь грамотный? Письмо, в котором твой господин приглашает меня зайти хотя бы ночью и починить снасть!
      Нынче ночью мне от жары не спалось, вот я и пришел. А ты принялся меня подозревать в разных глупостях, всячески меня поносил, оскорбил меня! Что же мы теперь с тобой, будем делать?
      - Все, что вы изволите говорить, ничего не значит, - угрюмо ответил Коскэ.
      - Не будь этого письма, я бы доказал свою правоту. Но письмо есть, и я проиграл. А кто из нас в действительности прав и кто виноват, спросите у своей совести. Только не извольте забывать, что я слуга этого дома и зарубить меня было бы опрометчиво.
      - Кому нужно рубить такую грязную скотину, как ты? - презрительно сказал Гэндзиро. - Изобью до полусмерти и будет с тебя. Не найдется ли у вас какой-нибудь палки? - обратился он к О-Куни.
      - Вот, пожалуйста, - отозвалась та и протянула ему обломок лука сигэдо.
      - Это несправедливо, господин, - сказал Коскэ. - Как же я смогу служить, если вы изувечите меня?
      - Если подозреваешь человека, говори ему об этом прямо, - сказал Гэндзиро.
      - Приведи доказательства. Ты что, застал нас с госпожой О-Куни на одном ложе?
      Я пришел потому, что меня пригласил твой хозяин! А ты зарвался, мерзавец!
      Он с размаху ударил Коскэ. Тот вскрикнул от боли и сказал:
      - Все равно вы говорите неправду. Прислушайтесь лучше к своей совести, а не бейте безответного дзоритори.
      - Молчать! - закричал Гэндзиро и набросился на Коскэ. Коскэ с воплями покатился по земле.
      Нанеся дюжину ударов, Гэндзиро остановился, и Коскэ с ненавистью поглядел ему в лицо. Гэндзиро ударил его по лбу. Брызнула и полилась кровь.
      - Тебя бы следовало убить, подлеца, - сказал Гэндзиро, - но так уж и быть, дарую тебе жизнь. Если впредь будешь болтать такое, то убью. А в дом ваш, госпожа О-Куни, я больше не приду.
      - Если вы не будете приходить, - возразила О-Куни, - нас будут подозревать еще больше!
      Но Гэндзиро, довольный поводом улизнуть, не стал слушать ее и отправился домой, шлепая босыми ногами по каменным плитам садовой дорожки. О-Куни повернулась к Коскэ, изнемогавшему от боли.
      - Что, попало? - сказала она. - Сам виноват. Надо же, наговорить такое господину соседу! Ну что ты здесь торчишь? Убирайся вон отсюда!
      Она изо всех сил пнула его в бедро. Он упал, больно ударившись коленом о каменную плиту. О-Куни задвинула ставни и удалилась к себе. А Коскэ бормотал дрожащим от злости голосом: "Скоты, скоты, подлые собаки, погрязли в своих гнусностях и меня же избили, все расскажу господину, когда он вернется...
      Нет-нет, так прямо рассказать нельзя, господин непременно устроит мне с ними очную ставку, они в оправдание покажут письмо, а я только разговор их слышал, других доказательств у меня нет, да еще этот Гэндзиро из самурайской семьи, а я всего-навсего подлого звания дзоритори, меня просто выгонят из дома, хотя бы из вежливости перед соседом... А если меня здесь не будет, господина моего уж наверняка убьют. Сделать нужно по-другому. Гэндзиро и О-Куни заколоть пикой, а затем вспороть себе живот". Вот что придумал верный Коскэ. Что же будет дальше?
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Двадцать третьего июня, когда Хагивара Синдзабуро одиноко сидел у себя дома в мечтах о барышне Иидзиме, к нему вдруг явился Ямамото Сидзё.
      - Давненько я у тебя не был, - принялся он болтать. - И ведь все собирался, но, понимаешь, тащиться к тебе сюда с Адзабу очень уж далеко, да и лень, признаться, да вдобавок еще жара наступила такая, что даже у коновалов вроде меня пациенты появились, вот так одно на другое нашло, что только сегодня собрался... А ты что-то бледен, видимо, самочувствие у тебя неважное...
      - Да, чувствую я себя скверно, - сказал Синдзабуро. - Лежу с середины апреля. Кушать не хочется совершенно, почти ничего не ем. И ты тоже хорош, столько времени не приходил! Я так хотел еще раз пойти в усадьбу господина Иидзимы, поблагодарить, хоть коробку сладостей отнести... Но ведь без тебя и пойти не мог...
      - А знаешь, - сказал Сидзё, - барышня Иидзима-то скончалась, бедняжка.
      - Как так скончалась?
      - Зря я тогда водил тебя к ней. Она в тебя, кажется, влюбилась по уши, и что-то у вас там с нею было в ее комнате... Не думаю, впрочем, чтобы что-нибудь серьезное, но больше я туда не ходил. Помилуй! Да узнай об этом ее батюшка, он бы сразу спросил: "Где этот мерзкий сводник Сидзё?" - и чик! - покатилась бы моя бритая голова. Нет уж, уволь. А на днях захожу я в дом Иидзимы, и господин Хэйдзаэмон сообщает, что дочка его скончалась и следом за нею умерла также ее служанка О-Ёнэ. Я начал расспрашивать, что и как, и постепенно понял, что барышня сгорела от любви к тебе. Вот и получается, что ты совершил преступление. Если мужчина родился чересчур красивым, он преступник. Вот так, друг мой. Ну ладно, умершие умерли, ничего не поделаешь.
      Помолись хоть за нее. Прощай.
      - Погоди, Сидзё! - попытался остановить его Синдзабуро, но он уже скрылся.
      - Ушел... Хоть бы сказал, в каком храме ее похоронили, так нет, умчался...
      Какой ужас, неужели бедная девушка и вправду умерла от любви ко мне?
      У него закружилась голова, уныние овладело им с новой силой, а так как он был человеком доброго сердца, то здоровье его совсем расстроилось. Он проводил теперь дни в молитвах перед домашней божницей, на которую возложил дощечку с посмертным именем своей возлюбленной.
      Наступил праздник Бон, пришло тринадцатое число. Вечером, закончив все приготовления, Синдзабуро расстелил на веранде циновку, возжег ароматические палочки, надел белое кимоно и, отмахиваясь веером от комаров, устремил грустный взгляд на ясную полную луну. Вдруг он услыхал за оградой стук гэта.
      Он оглянулся и увидел двух женщин. Впереди шла представительная женщина лет тридцати, в прическе марумагэ. Она несла фонарь с модным в те времена шелковым колпаком в виде пиона. Следом шла молоденькая девушка в высокой прическе симада. На ней было кимоно цвета осенней травы с узорами на подоле и рукавах, под которым виднелось нижнее кимоно алого шелка, затянутое атласным оби. В руке у нее был веер с лакированной ручкой. Женщины вышли на лунный свет.
      Синдзабуро всмотрелся. Что такое? Да ведь это же О-Цую, дочь Иидзимы! Он поднялся и вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть девушку. Увидев его, женщины остановились, и та, что была впереди, воскликнула:
      - Не может быть! Господин Хагивара?
      Синдзабуро тоже узнал ее.
      - Госпожа О-Ёнэ? Как же так?
      - Вот никогда бы не подумала, - сказала Ёнэ. - Нам же сказали, что вы умерли.
      - Как? - изумился Синдзабуро. - А мне сказали, что умерли вы.