Ее заставляли бояться. Не рассказами о том, что ей предстоит, а неизвестностью. Ей искажали реальность, заставляли чувствовать себя, как в кошмарном сне…

Этим ее, пожалуй, приравнивали к другим гражданам империи — здесь все себя чувствовали как в кошмарном сне и вели себя соответственно.

Я прожил в империи чуть больше двух недель, и этого времени мне хватило, чтобы очень многое узнать о ее обитателях, не без помощи Рыбки, конечно.

Империя держалась на плечах женщин и детей.

Я не знаю, откуда взялись эти женщины, как они попали сюда, но они все были настолько мало похожи на… не то что на женщин, просто на людей! Здешняя жизнь убила в них все или они пришли сюда уже такими, сие мне не ведомо, но они — они больше, чем кто бы то ни было еще, даже больше, чем проповедники — жили по законам кошмарного сна.

Они не играли роль, написанную для них Великим Жрецом, они именно ЖИЛИ.

Я могу понять Сабнэка.

Я могу понять Аластора.

Я могу понять проповедников.

Я могу даже понять жестоких и тупых убийц типа Слона и Марика.

Я могу понять воров, которых здесь много.

Но не их…

В отличие от всех, выше перечисленных, которые жили под землей потому что по разным причинам им было здесь удобнее и безопаснее, им не было ни удобно, ни безопасно. И им приходилось работать. С утра до ночи ходить по вагонам метро и электричек с выводком детей, изображая из себя то многодетную мамашу, то воспитательницу эвакуированного из горячей точки детского дома, то просто добрую женщину, воспитывающую бездомных детей. Им приходилось трудно, могу вас уверить нужно в каждом вагоне повторить жалобную речь: «Мы сами неместные…», следить, чтобы дети вели себя подобающим образом, и умудряться не нарваться на мента, которому придется отстегнуть.

У каждой из этих женщин как минимум по три-четыре ребенка различных возрастов — от младенческого до среднего школьного. Откуда они их берут, я точно не знаю, но вполне себе представляю… Сунуть директору дома ребенка кругленькую сумму… В общем, все вы знаете, как это делается. Была парочка громких процессов по этому поводу.

Детей надо кормить хоть как-то. Они должны быть худенькими и бледными, но иметь достаточно сил, чтобы целыми днями канючить у людей деньги. Дети имеют обыкновение болеть, и их надо хоть как-то лечить. В общем, забот хватает.

И, самое характерное, что я замечал в каждой из них они ненавидят тех детей, которых воспитывают и содержат.

Или, если хотите, которые содержат их.

И дети тоже ненавидят всех окружающих. Они ненавидят друг друга и способны, мне кажется, не все. За лишний кусок хлеба, за сторублевую бумажку, упавшую на асфальт, за банку газировки или пива они могут убить. Того, кто меньше, кто слабее.

Закон самосохранения. Борьба за выживание.

Да, этот мальчишка, что идет по вагону, неся за плечами своего так называемого «братика» или «сестричку», может заботиться о нем очень трогательно — совать в маленькие пальчики пирожок, утешать, если расплачется. Но это актерская игра. Для вас, люди сверху.

Ну и конечно неписанный закон — маленькому больше дадут, поэтому маленьких надо беречь.

А если вдруг идешь домой, не заработав за день достаточно, если знаешь, что за это изобьют и ужином не накормят, отберешь и у младенца. Тут все просто — или ты или тебя.

Точно так, как и в мире взрослых, который эти дети пополняют, когда подрастают.

Дети пополняют мир взрослых в основном в возрасте двенадцати-тринадцати лет, девчонки выходят на панель, кое-кто из мальчишек тоже, а остальные пополняют бандитские группировки. Их берут к себе охотно — знают, что любое дело можно поручить.

Рыбка была проституткой, как и другие девчонки ее возраста, но она на самом деле была на особенном положении, потому как была красивой. Действительно очень красивой со своими ясными глазами, сливочной кожей и золотыми волосами. Если дело было сложное — его всегда поручали Рыбке, и она всегда справлялась. Она умела быть ласковой, как котенок, умела быть злой, умела быть жестокой. Она могла обольстить, могла шантажировать, могла и убить.

Рыбка очень часто выходила на поверхность, гораздо чаще, чем все остальные, иногда пропадала по несколько суток, а я сидел и ждал ее, помирая от скуки.

Я помирал от скуки и думал… Много думал. Себе на беду! Я за то, собственно, и любил Рыбку, что она отвлекала меня от всех этих тошнотворных размышлений!

Я думал о жертвоприношении постоянно с того самого дня, когда мы ловили жертву для него… Оно снилось мне по ночам и грезилось всеми этими тоскливыми пустыми днями.

Я до сих пор помню один из тех моих снов, особенно красочный и удивительно реалистичный, то есть, конечно, это было чистейшей воды фантасмагорией, но воспринимал я это со сне, как реальность!

Во сне этом мы шли вместе с Кривым безумно длинными и узкими переходами, лампы в которых горели не как обычно так, что смотреть на них больно! — а очень слабенько, в пол накала. Они почти не рассеивали тьму, они были болезненно-желтыми пятнами, указывающими нам путь, они нервно дрожали нам вслед вольфрамовыми спиральками, словно трепетали от страха.

Я сам был одной из этих вольфрамовых спиралек, я чувствовал себя тоненьким, хрупким, дрожащим, готовым оборваться и погаснуть в любой момент. И я, и Кривой — мы оба были одеты в длинные черные балахоны, Кривой скользил где-то впереди бесплотной тенью, а я, путаясь в полах слишком длинной и узкой одежды, едва поспевал за ним, пытался окликнуть, просил подождать, но так запыхался, что не мог произнести ни слова.

Но я не потерялся в этих бесконечных переходах с желтыми огоньками, Кривой, к счастью, остановился, дождался меня и сказал своим обычным, безразличным и чуть насмешливым тоном:

— Да, Мелкий, я забыл сказать тебе, что Сабнэк на самом деле… Не совсем человек. Ты понимаешь?

— А кто ж он? А, Кривой?

— Кривой? — услышал я глухой голос из-под капюшона.

— Меня зовут Аластор, милый мальчик!

Всего лишь на мгновения я увидел, как из глубокой тени на меня глянули два живых красных огонька — глаза Кривого!

— А где Кривой?! — промяукал я, но услышал в ответ только зловещий смех.

Я оглянулся назад, я хотел сбежать, но из глубины коридора навстречу мне шли еще какие-то личности в черных балахонах, и я понял, что бежать мне некуда, разве что — туда…

…Туда, откуда я слышал гул тысячи голосов.

Кривой взял меня за руку и повел в святилище.

Мы идем…

Поворот, еще один поворот, и грохот — уже не гул, а именно грохот! — обрушивается на меня, как лавина. Я смотрю, и у меня кружится голова так, что я едва не падаю: передо мной открывается огромное пространство. Это пещера, это святилище, здесь мы были с Кривым… Очень давно, тысячу лет назад. Я знал, что она — огромна, но не настолько же!

Мы смотрим вниз с балкона, расположенного почти под самым потолком.

Металлического балкона, покрытого облупившейся синей краской, такой балкон в квартире моих родителей, летом на него выставляют цветы и выходит греться кошка, зимой на нем мерзнут соленые огурцы и квашеная капуста в больших бочках.

Сейчас на нем нет ни бочек, ни цветов, ни кошки… Только мы с Кривым.

Тихо и бесшумно, как призраки, входят на балкон другие приближенные Великого Жреца, я пытаюсь рассмотреть их… Не получается почему-то. Хотя — они стоят совсем рядом. Стоят и ждут.

— Да, Мелкий, я забыл сказать тебе: все мы на самом деле… Не совсем люди!

Пещера освещается какими-то странными светильниками как в фильмах про средневековье! — чаши, наполненные жидким пламенем. Я вижу толпы народа, бесконечные, как море, как первомайская демонстрация моего детства. Я пытаюсь позвать Рыбку, которая — я знаю! — стоит где-то там, внизу, но у меня нет голоса, я только жалобно всхлипываю, колупая ногтями облупившуюся синюю краску.

Внезапно скала подо мной начала вибрировать: сначала еле заметно, но потом все сильнее, мне показалось, что начинается землетрясение и сейчас балкон рухнет, и мы вместе с ним! Меня охватил ужас, ужас перед огромными массами земли, готовыми обрушиться, погребя нас всех в святилище — как в коллективной могиле!

Трясло всю пещеру, мелкие камешки сыпались с потолка на собравшихся внизу людей, замерших, как и я, от ужаса. Но они все прекрасно знали, ЧТО предвещает это землетрясение, и ужас их был другого характера, чем у меня. Люди просто опустились на колени, склонили головы и воздели руки. Они ждали… Наверное, знали, что землетрясение обязательно происходит перед тем, как…

Появился тот, кого я называл Великим Жрецом.

Он появился позади нас, на балконе. Я не заметил, как он вошел, я просто почувствовал НЕЧТО за своею спиной, я обернулся… Очень медленно…

Сабнэк был огромен, неестественно огромен для человека, и он раздувался, становился все больше, грозя вытеснить, выдавить нас с балкона в черную бездну, разверзающуюся внизу, воняло от него невыносимо — какой-то кислятиной, дерьмом и гнилым мясом — а рожа у него была… Вылитый Хряк, только хуже! И — глаза… Такие глаза!

Чудовище смотрело на меня несколько мгновений, и вдруг сказало нежным голосом Рыбки:

— Кончай орать, Мелкий, обалдел, что ли?!

Я проснулся, вскочил на своей подстилке, чувствуя, что отчаянный вопль ободрал мне горло и, кажется, еще дрожит на языке… Безумными глазами смотрел я на Рыбку, пока реальность медленно, очень медленно возвращалась ко мне.

— А что… было… это?!! — просипел я, растирая затекшую шею.

Рыбка посмотрела на меня с насмешливым презрением.

— Мелкому ребеночку приснился страшный сон. Ты, случаем, во сне не обмочился?

Она протянула руку и бесстыдным жестом пощупала мои штаны! Потом — посмотрела мне прямо в глаза, усмехнулась, и — удалилась!

…Сволочь все-таки эта Рыбка!

Могла бы сказать, что, пока я спал, свод одной из пещер обвалился, что были и землетрясение, и грохот… Сама небось перепугалась и в штаны наложила! Только я не полезу проверять… Дурища!

Но этот Сабнэк в образе Хряка… Я потом остаток ночи уснуть не мог, как закрою глаза — тут же эту рожу вижу! А то — похуже что-нибудь, неприличное, с участием Рыбки…

Через пару дней Великий Жрец приснился мне в принципиально другом облике — он шествовал по воздуху, тонкий, изящный, непередаваемо-прекрасный, как ангел — падший ангел. Он не имел плотской оболочки и весь состоял из серебряных бликов, из звезд, из искр, слившихся воедино и принявших очертание человеческой фигуры. Каждое движение демона излучало Силу — Силу завораживающую, всеобъемлющую, всепроникающую, ощущаемую почти физически, Силу, которую я видел в глазах каждого, кто смотрел на Него, отраженную и в сто крат увеличенную, напитавшуюся от безумного желания зла, от жажды крови, от предвосхищения чужих страданий… Сияющий демон!

Серебряный ангел! Он и его слуги — они были едины, и я тоже был среди них, и в меня, спящего, проникал исходящий от него свет, и забирал с собой, и уносил вниз. Я падал, падал, падал — пока не просыпался! — в безумную черную бездну, которой не было конца…

Глупо. Наивно. Восторженный мальчишка с чрезмерно развитой фантазией.

Все последние дни перед жертвоприношением я чувствовал себя странно, был молчалив и выглядел каким-то забитым. Мне было страшно, и спасала меня только Рыбка — спасала своими насмешками, ехидством, болтовней и внешней беззаботностью.

Когда я находился с ней рядом, я переставал думать о жертвоприношении, представлять себе, как это будет… Ведь все равно не сейчас! Не сейчас! Когда-то потом…

И вот я дожил. «Потом» превратилось в «сейчас».

После всех этих снов и раздумий, я шел на жертвоприношение, как во сне, заторможенный и вялый, слыша все посторонние звуки как бы издалека…

Что же было на самом деле?

Как и предупреждал Кривой — очень давно еще он мне рассказывал об этом — пещера была хорошо освещена. Чадящие факелы — неровные толстые палки, обмотанные тряпками, пропитанными каким-то горючим жиром — дым от них не поднимался к потолку, а оседал грязной копотью на стенах, на собирающихся в «святилище» бомжах. От дыма было трудно дышать, глаза слезились, ведь весь этот смрад не имел выхода, он скапливался здесь… А пещера была не такой огромной, как показалась мне тогда, в темноте, когда мы были здесь с Кривым, и какой она виделась мне во снах. Ярко освещенная факелами, она теряла и мрачность, и своеобразное величественное очарование, повергнувшее меня тогда в состояние прострации… Теперь я видел просто пещеру, с неровными стенами и достаточно низким потолком, в которой собирались жители Империи и обитатели канализаций. Они пили водку. Перебрасывались сальными шуточками. Ругались. Ржали.

Кривой требовал, чтобы я все время находился рядом с ним. Когда мы еще шли сюда, он говорил:

— Из толпы ничего видно не будет, а я хочу, чтобы ты как следует рассмотрел… Великого Жреца! И то, что он будет проделывать. И ты будешь стоять рядом со мной, среди приближенных Сабнэка. Это еще и для того, чтобы все знали, кем ты являешься…

— А кем я являюсь? — робко поинтересовался я.

— На самом деле — никем! Но, видя тебя рядом со мной, все подумают, что ты лицо значительное, — в голосе Кривого явно слышались издевательские нотки.

— А зачем?

Я спросил, уже зная заранее, что мне ответят: «Заткнись, Мелкий!» — но, к моему удивлению, Кривой снизошел до объяснения, правда, очень туманного, но все-таки оно звучало лучше, чем — «Заткнись, Мелкий!»

— Чтобы потом, когда ты скажешь: я исполняю указ Аластора, тебе верили бы на слово, а не тащили за ухо ко мне, чтобы проверять. Чтобы тебя везде пускали. Чтобы не задавался никто вопросом, какого черта здесь болтается мальчишка безо всякого дела.

Что ж, резонно, я и сам задавался этим вопросом уже неоднократно… И не только этим. Я поспешил воспользоваться снисходительно-милостивым настроением Кривого, чтобы задать еще один вопрос:

— Кри… Аластор, а почему его имя Сабнэк? Что оно значит?

Имя Великого Жреца мне было известно со слов Урода.

Оно было странное, непонятное, нечеловеческое.

Я не любил это имя… Для меня Великий Жрец всегда был просто Великим Жрецом.

— Сабнэк означает — растлитель тел умерших. Таково имя одного из демонов… Низшего порядка. В средневековье «демонология» была одной из важнейших наук… И имена демонов это наследие тех времен, плоды многолетних исследований.

— Но ведь он не демон?!

— Конечно, нет. И я тоже — не демон. Хотя имя мое тоже оттуда.

— Значит Сабнэк — тоже титул?

— Вроде того… Великий Жрец зовется Сабнэком. Исполнитель Указов — Аластором. Главарь бандитов — Валафаром.

Покровитель проституток — сутенер по-нашему! — Филотанусом.

— Какой идиот это все придумал? — невольно вырвалось у меня.

Кривой улыбнулся.

— Сабнэк.

Ну, вот! Ляпнул, как всегда…

— Но это похоже на какую-то дурацкую игру, — промямлил я, мысленно обругал себя ищи и за слово «дурацкую».

— Это и есть игра. Игра, которую начал Сабнэк. А другие подхватили. Заразились, как чумой… Эта игра придает смысл их существованию. Заставляет видеть себя совсем не тем, что ты есть на самом деле. Ну, а некоторые приняли игру потому, что она оказалась им выгодна… Она позволяет управлять и выживать. Игра… А ты что думал?

Что я думал? Я ничего не думал! Я устал думать, я просто ждал, что будет дальше.

Игра… С принесением в жертву живых человеков! Игра, придуманная извращенцем, маньяком, шизиком, игра, в которую мы будем играть с ним вместе, все вместе… Нет, я снова сплю! Я все никак не могу проснуться!

Святилище — пещера, тонущая в черном вонючем дыму коптящих факелов.

Дорога в Ад — глубокая яма, почти у самой стены, три метра в диаметре, со скользкими покатыми краями, смотреть в нее жутко, гадко и омерзительно…

Прихожане — человек пятьдесят пьяных, сквернословящих бомжей.

Прибегают ребятишки-попрошайки, устраиваются поудобнее, чтобы видеть лучше, приходят их «мамаши», грызущие семечки, тихо переговариваются между собой, тоже хотят посмотреть, как кино, телевизоров-то нет у бедняжек!

Какая-то старуха приводит малышек — «жен» Сабнэка.

Этих приводят по личному его указу, дети вдохновляют его, особенно — маленькие девочки, целиком пребывающие в его власти, ему приятно, когда ЭТО происходит на глазах у детей, когда они видят ЭТО. лица у девочек — неподвижно-каменные.

Они смотрят в одну точку. Они изменяются, только когда появляется Великий Жрец.

Великий Жрец? Вот это — Великий Жрец?!

Я начинаю дергаться в истерике, в конвульсиях не то смеха, не то плача. Смешно, гадко, обидно до слез. Кривой кладет мне руку на плечо и сильно сжимает ее, так, чтобы мне было больно, чтобы я пришел в себя.

Великий Жрец…

Здоровенный мужик с копной нечесанных черных волос, гривой спадающих до самого пояса, одетый в драное женское пальто с засаленным меховым воротничком и свисающими из-под подкладки комьями ваты, грязно ругаясь, тащил за волосы жалобно хныкающую голую женщину. Похоже, ту самую, которую мы похитили в Битцевском Парке… Ужасающе-грязная, голая, в синяках, с искаженным лицом — теперь ее трудно было узнать.

А Сабнэк — он действительно был неестественно-огромен, огромен, как орангутанг, как зубр, и так же неловок, пальто на нем угрожающе трещало при каждом движении. Огромная лапища вцепилась в светлые — когда-то светлые, а теперь, из-за грязи, неопределенно-желтые волосы женщины.

Его пришествие встретил рев и гогот, вопли, смех. Я не могу с уверенностью сказать, кого приветствовала толпа: Великого Жреца или пухлотелую голую женщину, которая постанывала, ползя на коленях, обдирая колени в кровь.

…Нет, я не мог узнать в ней ту, розовощекую, в белой шубке, которая так лихо скатилась к нам в овраг — юную мамочку, счастливую женушку — она похудела и постарела за эти несколько дней…

— Помогите! Помогите! Помогите! — безостановочно верещала она, извиваясь в громадных лапищах Сабнэка с черными от грязи, обломанными ногтями.

Оглянувшись, я увидел малышек, «жен» Сабнэка, и на их лицах — те же кровожадные, дикие маски ярости, как и у всех здесь, и они тоже ждут, они смотрят на жертву горящими глазами, щечки розовеют, зубки блестят — всеобщий экстаз!

Сабнэк наваливается на визжащую девушку, начинает методично насиловать ее, женское пальто задирается, я вижу мохнатую голую задницу, ритмично сокращающуюся, и, в такт движениям, он выкрикивает:

— Ты думаешь, ты — человек? Ты — тварь! Тварь! Никто из вас от меня не скроется! Я вас всех… Всех… У меня сила! У меня — право! Вы думали, нету меня уже? Вы думали, я хуже всех? вы думали, я вас не достану?

Потом выкрики сменяются бормотанием, а бормотание жалобными всхлипами, которые даже самые сильные мужчины иной раз издают в момент соития… Наконец, задергавшись, Сабнэк скатывается с женщины. Деловито оправляет пальто и спрашивает каким-то почти что робким голосом:

— Еще кто хочет?

Хотели все.

Мерзкая солоноватая вонь выбрасываемой спермы заглушает даже смрад горящих факелов.

Мне нехорошо… Кривой придерживает меня за плечо.

Сабнэк приближается к нам. Смущенно говорит Кривому:

— Когда я трахаю их баб, мне кажется, я всех их трахаю, тех, которые думаю, что они — сверху… А когда мы до краев ее наполним — отдадим повелителю. В ней — наша сила, наша жертва…

Кажется, в этот момент меня начало безудержно рвать, но никто не обратил на это особого внимания.

— Не хочешь к ним присоединиться? — холодно интересуется Кривой.

Я трясу головой и исторгаю новую порцию желчи.

Хочу домой…

Наконец, поток желающих кончился.

Странно, что она все еще жива… Тихо стенает, свернувшись комочком, обхватив живот руками.

Сабнэк возвращается из темноты, неся в руке тесак: такими пользуются в мясных магазинах.

Ловким натренированным движением он сносит женщине голову. Голова скатывается по покатому краю в яму…

Кажется, я догадываюсь теперь, почему из этой ямы так воняет!

— Перестань блевать, Мелкий! — шипит на меня Кривой.

— Или хотя бы блюй не в мою сторону!

Сабнэк поднимает обезглавленное тело над головой и начинает раскручивать на ноги, сопровождая свои действия воплями:

— Причастие! Причастие! Примите мое причастие!

Кровь толчками выходит из перерезанных артерий, дождем крупных капель осыпается вокруг Сабнэка, а все присутствующие — даже дети! — принимаются подпрыгивать, протягивать руки, стараясь поймать как можно больше капель, обмазывают этой кровью свои лица, слизывают кровь с рук…

Меня все еще рвет, хотя, казалось бы, нечем уже, желудок пуст и сух, и мне уже кажется, что я сейчас просто вывернусь наизнанку.

Кривой выволакивает меня из пещеры, как мешок…

Неделю я болел. Есть ничего не мог… Потом Рыбка приволокла откуда-то бутылку «Альмагель А» и заставила меня ее выпить — всю целиком. В составе «Альмагеля А» есть какое-то обезболивающее… В общем, у меня так рот, язык и губы онемели, что я еще дня два не чувствовал вкуса пищи, которую впихивала в меня Рыбка.

А потом — полегчало.

— Да, Мелкий, ты меня все время поражаешь! — сказал мне однажды Кривой. — Вот уж не думал, что ты так сильно отреагируешь. Все ведь были в восторге! Даже дети… А ты?

Опозорил меня. Что с тобой такое, Мелкий?

Нет для Кривого развлечения приятнее, чем поиздеваться надо мной! Наверное, только и дожидался того момента, когда я буду способен воспринимать его слова…

Мне все равно! Пусть говорит, все что хочет…

— Если бы я знал, что ты заблюешь меня с ног до головы, а потом станешь будить меня каждую ночь своими воплями, я бы, пожалуй, не повел тебя на жертвоприношение.

Я не отвечал ему. Я мрачно смотрел в сторону.

— Настало время посвятить тебя в мои планы, — вздохнул Кривой. — А ведь я даже не знаю теперь, способен ли ты воспринимать…

— Думаешь, я спятил? — спросил я злобно.

— Ну, что-то вроде того…

— Не фига подобного! Это вы все здесь спятили! Думаешь, я не знаю, что это ты убил прежнего Аластора, а потом меня же и шантажировал!

Ну вот, понесло меня…

Я ожидал какой угодно реакции, только не смеха.

— Я тебя не шантажировал, — веселился Кривой. — Ты сам напросился. Мог ли я отказать, когда меня так просят? ну и потом, мне нужно было, чтобы ты слушался и не произносил свои вечные: «А почему?» А прежнего Аластора действительно я убил. Надо было… А потом — выволок на поверхность, чтобы не сразу нашли его, а еще лучше — чтобы его не наши нашли, а «верхние». Кто мог подумать, что не в меру любопытный Мелкий будет проходить рядом?

— А зачем ты убил его? — спросил я, про себя думая, что не к добру такая откровенность.

— Мешал он мне. И время пришло… Мне хотелось стать Аластором. Чем ближе к Сабнэку, тем больше знаешь. Тем больше возможностей у тебя в руках. Сабнэк и без того доверял мне — называл меня Данталианом, вторым человеком в его свите, в моем распоряжении были все проповедники — но мне необходимо было стать именно Аластором: вторым человеком после самого Сабнэка. и — утвердиться на этом, так сказать, посту… Чтобы меня увидели и приняли. И чтобы потом мне проще было бы справляться… Мне, конечно, далеко до этого маньяка. Но я и не собираюсь быть таким, как он. Конечно, сабнэк придумал культ, Сабнэк объединил всех, Сабнэк смог их подчинить и запугать каким-то образом. Но маньяк у власти — это, согласись, чревато! Да и потом… Какие силы, какие возможности у человека, в чьих руках все ниточки, все сведения, вся власть над этим миром — я имею в виду «нижний мир». А Сабнэк растрачивает все свои возможности на эту мистическую дребедень. Она, конечно, нужна, судя по всему… Хотя сложно судить. До Сабнэка был воровской мир, но не было Империи бомжей. Она появилась-то не так давно. С развалом Союза. А до того — их отлавливали, они не могли концентрироваться по большим городам… Теперь же — это сила! Причем — сила организованная, вопреки тому представлению, которое бытует у людей «верхнего мира». Но пока это — секта. А мне нужна — мафия! Мне, дружок, нужна выгода не духовно-экстатического, а самого что ни на есть материального плана! И никаких отрубленных голов, затраханных насмерть баб мне не нужно! И гарема малолеток — тоже не хочу… Пойми, Мелкий, из всего можно извлечь пользу, если действовать с умом! Я не смог стать чем-то значительным наверху. Но я могу стать самой большой лягушкой в этом болоте! Для этого мне надо воспользоваться Сабнэковыми начинаниями. Но при этом — убрать его. Он — видная личность. Он у них в почете… И, знаешь ли, я не одинок в своем мнении! У меня есть последователи.

Те, кто «поддержит мою кандидатуру», когда Сабнэка не станет. А еще мне нужен ты, Мелкий. Славный, искренний мальчик!

Только скажи сначала, будешь ли ты со мной? Мне бы хотелось, чтобы ты стал моим помощником сознательно, а не из страха…

— А что, у меня есть выбор?

— У тебя никогда его не было. Я только предлагаю тебе человеческие условия. Сделку, если хочешь! Ты убьешь для меня Сабнэка. причем — не таясь, на глазах у всех… Ты сделаешь вид, что не сознаешь творимого, что убиваешь его в мистическом экстазе. Риск есть… Что тебя разорвут в клочки сразу же. Но, возможно, я успею вмешаться и спасти тебя. У нас считается, что, чем более дико ведет себя человек во время жертвоприношения, тем ближе он к нашему Богу. Ты станешь пророком… Пророком нового видения нашей веры! Чем-то вроде Никона у православных. Ты хочешь стать Никоном, Мелкий? Мне ведь нужен кто-то такой… В ком я буду уверен. Кто выйдет из-под моего крыла, но, при этом, я буду уверен, что держу его в руках. Тебя я держу в руках, это я знаю. Я много про тебя знаю. Ты на самом деле хороший мальчик. Любишь папу, мама и сестричку, сюда попал по глупости. Романтики поискать захотел. Считай, что нашел! Соверши подвиг. Избавь мир от чудовища. Если останешься жив — возможен некий гешефт. К папе с мамой вернешься не бессеребренником, а удачливым и состоятельным молодым дельцом.

Я судорожно сглотнул. И спросил шепотом:

— А если нет?

— Ну… Тогда судьба твоя будет печальна. Папу с мамой точно больше не увидишь. И сестренку… Она у тебя, наверное, смазливенькая? Как и ты?

— Кривой!!!

— Да не переживай ты так… Совершишь подвиг. Будет что в старости вспомнить. А мне же выгоднее тебя защитить! Я ж не просто так столько времени на тебя угробил. Ты мне нужен.

Тебе они будут верить. И ты сможешь ввести себя в экстаз, и напророчить такого… В общем, что я скажу, то и напророчишь.

Ну, так как?

Я молча кивнул. Страшно умирать в шестнадцать лет! Но этим я хотя бы искуплю свою вину… А еще… Все-таки подвиг! И, если Кривой не врет…

— Не вру. Кто ты такой, чтобы я тебе врал?

Неужели он мысли читает?

— Так у тебя все на лице написано, дурашка! Ладно, ладно, не разводи плечи, как горный орел — прибереги мужество для другого случая.

— А скоро?

— Нет, не скоро. Я скажу, когда… И ты постарайся не облеваться в ответственный момент, ладно?! Блюющему пророку никто не поверит. И не вздумай болтать! Той же Рыбке… Я ведь все-все знаю. высоко сижу, далеко гляжу… Предашь меня — я ведь вывернусь, а ты будешь умирать долго и больно!

Хороший разговор. Вдохновляющие обещания. Мне кажется, чего-то подобного я всегда ожидал… Знал я, что не просто так Кривой меня пригрел.

Первые дни после этого разговора я пребывал в возбужденном состоянии. Жил предвкушением грядущего подвига, идиот… Морально готовился. И физически тоже. Принес толстенную пластину пенопласта и часами метал в нее нож. Мне кто-то сказал, что пенопласт по вязкости и сопротивляемости ударам подобен человеческому тело.

Но Кривой не спешил.

Шло время.

От нечего делать я влюбился в Рыбку и воображал себе, как спасу ее, как вытащу из этой клоаки, когда сам стану влиятельным и состоятельным — короче, боссом!

Летом Рыбка предложила мне отправиться в путешествие «автостопом» ( только не на автомобилях — кто ж у нас нынче в машину бесплатно посадит двух оборвышей? ), а на поездах и электричках. Я загорелся было… Но Кривой меня не пустил.

Рыбка уехала.

Летние месяцы тянулись без нее невыносимо-скучно.

Потом наступил август. И — начались события!