Что ж, я это действительно осознавал. И даже понимал в какой-то мере. Здешним обитателям есть чего бояться. Всем. Даже этой девчонке, которой, как сказал Кривой, за какие-то грехи колония светит. За какие, интересно?.. Мне теперь тоже колония светит, а через полтора года — тюрьма. Мог бы я подумать, что дойду до этого? Честно говоря, нет. Думал, что все обойдется, что не стану я уголовником, как все наши — как большинство наших, Михалыч-то не уголовник — но вот, не обошлось… Этот старик в шляпе-пирожке, пытавшийся спасти нашу жертву и кинувшийся на Марика, который больше его в два раза, с газовым баллончиком… Эта красотка-повариха в белой шубке… Интересно, где она сейчас? Ведь жива еще. Ей рассказали, для чего ее похитили или держат в неведении?..

Я не хочу о ней думать! Ни о ней, ни о старике не хочу думать!.. Я лучше буду думать о Рыбке и об империи… нет, об империи я тоже не хочу думать, чтоб ей провалиться, этой империи в Ад, к Баал-Зеббулу, которого они все так любят!

Которого я люблю тоже… Любил. Я ненавижу его теперь, возненавидел, когда узнал, когда прикоснулся.

Я ненавижу Баал-Зеббула, ненавижу Кривого, ненавижу Великого Жреца, а больше всех их ненавижу себя. За то, что считал себя ловким, хитрым и бесстрашным, за то, что гордился своим умением жить так, как хочу. За то, что вышло все наоборот…

Но я выберусь, обязательно выберусь! Не может быть, чтобы всегда все было так же безнадежно плохо! Никто никогда не узнает, что я чувствую на самом деле, я сумею убедить кого угодно, и Кривого тоже, что я верный, преданный, и счастлив быть слугой Баал-Зеббула. Главное, чтобы мне стали доверять, а потом… потом обязательно появится шанс! Он просто не может не появиться… Михалыч сказал, что будет молиться за меня… Тому Богу, который на небе, а не под землей. Может быть, он послушает Михалыча? А может и нет… Я убийца.

Убийца! Какое дурацкое слово… Я не могу быть убийцей! Кто угодно, только не я!

Мне было плохо. Больше физически, чем морально, почему-то. Я лежал на своем матрасе, завернувшись в одеяло, и плакал в засаленную, провонявшую серным запахом, подушку. В первый и в последний раз в мой жизни. Я вспоминал слова Михалыча, я слышал злой — нет не злой, просто безысходно отчаянный его голос в своей голове: «Не наши?! Да речь идет о твоих родителях, о твоей сестренке! Ты и их готов в жертву принести?! Что с тобой?! Ты что, убийца?! Как Хряк?! Что значит „наши, не наши“?! Все мы люди одинаковые! Всех нас матери рожали!.. Глупый мальчишка!» Я ненавижу и Михалыча тоже за эти его слова! За то, что он оказался прав, за то, что он знал, что я глупый мальчишка, за то, что не видел он во мне ничего большего — НИКОГДА! За то, что я только сейчас все понял… а он понимал всегда.

У него были слезы в глазах, потому что он не мог — не знал как! — объяснить мне, насколько глупо, ужасно глупо все то, что я делаю.

Потому что он знал — если я пойму это сразу, может быть, не будет для меня уже слишком поздно! Я не понял… и сейчас уже слишком поздно. Я, конечно, могу еще выбраться, я верю и надеюсь, что могу, но… все равно уже слишком поздно. Я стал убийцей.

Я никогда не забуду этого, но постараюсь себе простить. Просто не смогу жить, если не прощу сам себя. Я оправдаюсь в собственных глазах тем, что ничего не мог поделать, что никак не мог изменить то, что должно было произойти. Я себя прощу… я постараюсь себя простить, когда-нибудь потом, когда мне не придется уже думать только о том, как спастись. Ибо сейчас я должен думать только об этом и больше ни о чем!

Я себя прощу и никому не расскажу, что было в Битцевском парке в феврале 1996 года. Даже если спросят, даже если будут говорить — что простят!

Не было ничего! Просто я не верю, что простят. Может быть, поймут, может быть, пожалеют, но не простят! Поэтому не надо им знать. Незачем. Сделанного не воротишь все равно.

Поумнел ли я? Не знаю. Не могу ничего сказать. Время покажет, так ли это. Наверное, Михалыч сказал бы, что я уже не такой глупый, потому что Я ХОЧУ ДОМОЙ!!! Я УЖАСНО ХОЧУ ДОМОЙ!!!

Домой, чтобы забыть все это. Почему вдруг так? Нет, мне не стали противны мои тоннели, мои переходы и лазы. Я буду любить их всегда и скучать по ним, где бы я ни был. Но я понимаю теперь, что где бы ты ни был — ты всегда попадешь под чью-нибудь зависимость. Свободы не существует. В принципе. Вся наша свобода, все наше право человека лишь в том, что мы можем выбирать, кому подчиняться (иногда можем) государству, человеку, идее. Выбирая меньшее из зол.

Я любил этот подземным мир за то, что он не держал меня, за то, что я знал, что смогу уйти у любой момент. А когда знаешь, что есть куда уйти, что есть теплый уютный дом, любящие родители, ванна и чистая постель, можно жить и в грязи. Можно, когда знаешь, что это не навсегда! Когда знаешь, что есть выбор…

Мне было плохо. Но это не длилось СЛИШКОМ долго. На утро я был снова самим собой. Я был Мелким, неунывающим придурковатым Мелким, но, плюс к тому, я стал еще немножечко спокойнее и увереннее в себе. Благодаря тому, что искренне поговорил с собой этой ночью, благодаря тому, что решился подумать о том, кто я и что я, и понять себя. Принять себя таким, какой я есть.

Я не просто всю жизнь играл, я играл с самим собой, что хуже, я рассказывал себе сказки и верил в них!.. Вот и докатился… до реальности, которая, наконец, заставила подумать.

На утро Рыбка повела меня на экскурсию. Так велел ей Кривой, и к тому же…

— Здесь скучно ужасно. Я ненавижу это подземелье, особенно, когда заняться нечем, — сказала мне Рыбка, — Покажу тебе все — хоть какое-то развлечение.

— А ты давно здесь? — спросил я ее.

— Два года.

— Ничего себе! Сколько же тебе лет было, когда ты сюда попала?!

— Тринадцать. А из дома я сбежала, когда мне вообще двенадцать было!

— Тебя били, что ли?

— Всякое было. Но я не из-за этого сбежала. Отчим мой, очередной мамочкин муженек, пытался меня того… ну, сам понимаешь. И не только пытался, ему это удалось, конечно. Но вот тогда-то я из дома и сбежала. Глупо, я понимаю здесь еще и не такое со мной было! Но знаешь, здесь — это одно, а дома — совсем другое. Здесь… не так обидно. А ты?

А я не знал, что ей сказать. Поймет ли она, что я просто так?.. Наверняка посмотрит на меня, как на законченного идиота. Ладно, я себя таким осознаю, но чтоб она…

И я соврал.

— А меня… просто выгнали. Отец новую жену нашел, а у той ребенок свой… На фиг я ей нужен был? Ну и отцу, сама понимаешь, тоже.

Это Рыбка поняла и кивнула сочувственно.

История, что я рассказал ей, действительно происходила в реальности, но не со мной. Был у меня приятель один, но он в накладе никак не будет из-за того, что я его ситуацией воспользовался — его нет в живых и давно уже.

— А мать твоя давно умерла? — спросила Рыбка.

— Нет, не особенно, — выдавил я из себя. Мне не хотелось, мучительно не хотелось врать Рыбке! И почему я сразу не сказал ей правду?! Ну признался бы, что идиот, что в этом такого, тем более, что очень скоро она и сама это поймет…

— Она тебя любила?

— Ага.

— Повезло тебе. А моей было по фигу, представляешь, абсолютно по фигу то, что этот гад со мной делал! Она все знала — он сам ей рассказывал, и злилась еще, что я ему не даю. Боялась, что он ее бросит…

Нет, не мог я сказать этой девчонке, что у меня все нормально было и благополучно! Ну не мог! Рыбка будет думать, что я не такой, как она, перестанет мне доверять, как никогда не доверяют неблагополучные дети детям благополучным, — и не любят их, а я так хочу, чтобы Рыбка мне доверяла, чтобы мы смогли подружиться с ней!

Империя не была тем, чем я привык ее считать. Она не была ужасной и великолепной, какой мнилась мне в фантазиях, она представляла собой всего лишь небольшой комплекс пещер.

Ничего таинственного. А послушали бы вы проповедников! Они умели повергать в трепет своими красивыми рассказами. И не только меня. Я не знаю человека, у которого не вспыхивал бы страх в глазах при слове — Империя… Конечно, они никогда не видели ничего, кроме святилища Баал-Зеббула, а уж оно-то показалось мне воистину потрясающим. Впрочем, и про него пока не могу сказать ничего конкретного — темно было, я не видел ничего.

Рыбка целеустремленно тащила меня куда-то, обрывая мои бесконечные вопросы короткими «да» или «нет». У нас не получалось просто говорить и поэтому сведения, которые меня интересовали, я вынужден был добывать методами допроса: «Кто это?», «А сколько их здесь?», «А там кто живет?», «А проповедники где живут?», «А где живет Великий Жрец?».

Рыбке метод допроса не нравился. Она, в конце концов, перестала отвечать на мои вопросы даже неопределенным мычанием. Она посмотрела на меня выразительно и сказала слово, которое мне приходилось слышать от людей чаще всего: «Заткнись!»

По своему обыкновению, я заткнулся.

Притащила меня Рыбка на берег… нет, не беру на себя смелость назвать ЭТО озером. ЭТО было ямой, диаметром метра три на пять, заполненная водой непонятного происхождения.

— Вот, — сказала Рыбка таинственным голосом, — Здорово, правда?

— Это откуда? — спросил я потрясенно.

— Из водопровода. Это я его сделала, отвернула наверху пару краников — и готово. Их, конечно, постоянно закручивают жильцы злополучного дома, который я использую в своих целях, а я снова откручиваю, когда хочу ванну принять. Правда, я умница?

Я что-то промычал.

— Так как я на особом положении, и мне часто наверх подниматься приходится, мне позволяют мыться, когда захочу!

«Великое счастье», — подумал я.

— Жаль, вода здесь набирается очень медленно, но сегодня я позволю тебе искупаться, а то с тобой рядом находиться…

Ха, ха! Нашла дурака!

Может быть, с ее стороны это — милость великая и самый великолепный подарок, какой она вообще может сделать, но я не чувствовал в себе сил, чтобы подарок этот принять!

— Премного благодарен, — ответил я, на всякий случай отходя подальше от края, — Я туда не полезу. Вода холодная… и вообще, я не люблю, когда мокро…

Рыбка настаивать не стала.

— И правильно, не надо, — согласилась она покладисто, — а то ведь обвинят еще в излишней чистоплотности… Ты не на особом положении, тебе по шее могут надавать… Хотя ты у нас и любимчик Аластора.

У меня появилось множество вопросов, которые я мог бы ей задать, но я не задал ни одного, я заткнулся, так и не начав говорить и даже без просьбы сделать это… Рыбка собиралась выкупаться и, разумеется, она должна была раздеться для этого.

Она не улыбалась мне кокетливо и не просила отвернуться, ей было глубоко наплевать, смотрит на нее кто-нибудь или нет. Мне зато было далеко не наплевать!

Она что-то говорила, но, убейте меня, я не помню что! Я смотрел на нее не мигая, на ее хорошенькие крепкие грудки, гладкий животик и золотой пушок там… там внизу, куда я взглянуть-то боялся, и куда мой взгляд тянуло как магнитом.

Я смотрел на нее одно мгновение… или два, не больше, потом она прыгнула в воду.

Она нырнула, она скрылась, но она словно бы осталась в моих глазах, я весь наполнился ею изнутри, каждым ее движением, каждым проблеском белого и золотого… У меня закружилась голова и, кажется, я забыл как дышать. Терзаемый невыносимым сексуальным голодом, я смотрел жадными глазами на то, как она плавает, чтобы хоть сквозь толщу воды, искаженное волнами и бликами света от лежащего на берегу фонарика, видеть ее…

Мне было нестерпимо жарко, сердце билось медленно и тяжело… Хорошо, что у меня длинный ватник и под ним не видно ничего, что делается с моим телом!

— Мелкий! — услышал я откуда-то издалека, — Ты оглох, что ли?!

Я вздрогнул. Рыбка звала меня и, кажется, уже не в первый раз.

— Чего? — пробормотал я.

— Полотенце дай!

Схватившись руками за камень, выступающий из воды, она смотрела на меня и смеялась. Так смеялась, что даже слезы выступили у нее на глазах. Да уж, представляю, какое зрелище я являю собой со стороны.

— Возьми полотенце… во-он там оно лежит, — руководила мной Рыбка, — И принеси мне его.

Я делал все так, как она говорит, подчиняясь ее голосу как несколько туповатый робот.

Я протянул ей полотенце, я не ожидал от нее коварства, и когда понял его, то было уже поздно.

Она не взяла полотенце, она схватила меня за руку и резким движением опрокинула в воду. Ожог ужаса, когда я понимаю, что мне не удержать равновесия и соприкосновение меня — теплого, сухого и одетого — с водой неизбежно, и я падаю, зажмурившись и сжавшись в комок.

Хлоп. И я иду ко дну. Ну представьте, насколько диким был холод для моего возбужденного эротическими фантазиями тела! И вода-то не была особенно ледяной, она была даже тепленькой (это я потом осознал, конечно), иначе из меня бы точно дух вылетел.

Я пошел ко дну, как топор. Тяжелая одежда тянула меня вниз, я бы утонул, честное слово, утонул бы, если бы Рыбка не схватила меня за волосы и не выдернула бы на поверхность.

Ничего смешного в этом не было! Для меня уж точно! А эта… веселилась так, что сама чуть не утонула.

— Ты смешной, Мелкий! Какой же ты смешной! — услышал я сквозь воду, залившуюся мне в уши, — Ты не умеешь плавать?

— Умею, — буркнул я со всей мрачностью, на какую только был способен, потому что именно в этот момент выяснил, что не ошибаюсь, и что мой правый ботинок действительно утонул, — Здесь глубоко?

— Глубоко!

Не понимаю, к чему так восторгаться по этому поводу!

— У меня ботинок утонул.

Ни грамма сочувствия!

— Туда ему и дорога! И гнилью твоему…

Я сопротивлялся. Как мог. Но недостаточно бодро, чтобы справиться с этой кошмарной девчонкой. Во мгновение ока она лишила меня моего драгоценного ватника, моей тенниски, и моих штанов, представьте, тоже! Все это дружно отправилось ко дну. Я уговаривал себя не думать — по крайней мере в эту минуту — в чем я пойду обратно и в чем я теперь буду ходить вообще… Но, по крайней мере, был один плюс в этой ситуации — об утонувшем правом ботинке я уже не думал. Совсем. И не жалел о нем.

— Ты спятила?! В чем я ходить буду?!

— Найдем для тебя что-нибудь… не такое блохастое. Ты не бойся, никто тебе по шее не надает, это я пошутила. Это для тех, кто снаружи проповедники стараются, на нас они внимания не обращают.

Она протянула мне кусок мыла.

Я попытался отказаться.

Тогда она прибегла к угрозам:

— А то сама тебя вымою!

Пришлось мне подчиниться, и проделать с собой все, что требовала Рыбка, под ее чутким руководством. Я отомстил ей все-таки — утопил этот дурацкий кусок мыла. Не нарочно, конечно, оно само выскользнуло у меня из пальцев, но Рыбка увидела в этом злой умысел, и едва не отправила меня вслед за ним и вслед за моей несчастной одеждой. На дно этой гигантской ванны.

— Ты знаешь, что это последний кусок был?! — ругалась Рыбка.

— Да ладно! Мыло какое-то… Я в этом ватнике в любые морозы мог ходить и холодно не было! А в карманах… ах, черт! Там фонарик был и зажигалка почти новая! Ты меня всех сбережений лишила! Мыло какое-то…

— Ничего, не бойся. Замерзнуть я тебе не дам. Я уже нашла, что тебе одеть и с собой принесла.

Ну надо же, она все заранее спланировала!

— Он был такой длинный… в него заворачиваться можно было…

— Ты о чем?

— О ватнике!

— Еще одно слово о ватнике, и я тебя утоплю!

— Топи… мне уже все равно.

Рыбка выбралась на берег и, за неимением полотенца утопленного, как и множество хороших вещей — принялась вытираться рубашкой.

Я сидел в воде. Понимал, что это глупо, но мне было стыдно вылезать. Мое телосложение… В общем, по сравнению с ней, я выгляжу уродцем из кунсткамеры: тощий, синий и дрожащий.

— А мне во что одеваться? — спросил я жалобно.

Рыбка вытряхнула из сумки какие-то вещи.

— Ну что, ты вылезешь, или мне тебе в воду кинуть? — услышал я ее язвительный голосок.

Я вылез, согнувшись в три погибели и клацая зубами от холода. Трясясь, как паралитик, стал натягивать на себя одежду. Рыбка разглядывала меня с весьма скептическим выражением лица, поэтому я очень удивился, когда услышал от нее:

— А ты ничего… красивый даже. Мордочка у тебя смазливенькая. Откормить бы только…

Мне сразу Лариска вспомнилась. Эта тоже говорила, что я красивый, и, что будь я постарше!.. Упаси меня Бог! Хорошо, что я не «постарше»! Мало того, что она у меня никаких чувств, кроме сострадания, не вызывала, так меня еще и Хряк убил бы.

— У тебя женщины были?.. А?

Да что же это такое! Нет, все, хватит с меня! Чтоб я еще раз связался с девчонкой!..

— Мелкий! Отвечай!

— Нет! — процедил я сквозь зубы.

— Нет?! Вообще ни разу?! С ума сойти, тебе же шестнадцать уже! И с Аластором у вас не было ничего?

Я едва опять в воду не свалился. В новой одежде.

— Ты спятила совсем?!

— Чего ты дергаешься? Я спросила только.

Я стоял несколько мгновений в глубокой задумчивости.

— А он что?..

— Не знаю. Подумала просто, чего он с тобой возится?

Чего он со мной возится!

А чего он действительно со мной возится?.. Ты мне нужен, Мелкий! А для чего нужен — не говорит.

— Рыбка, а что ты вообще знаешь о нем?

— Да ничего почти. Он здесь до меня уже был. Все время с прежним советником Великого Жреца якшался. Ну, с тем, которого убили.

— КОТОРОГО УБИЛИ ДВЕ НЕДЕЛИ НАЗАД?! — спросил я страшным голосом, — ТОГО, ЧЬЕ ТЕЛО В МЕНТОВСКОМ МОРГЕ НАШЛИ?!

— Ну да, а ты чего такой?..

— ОН БЫЛ СОВЕТНИКОМ ВЕЛИКОГО ЖРЕЦА?!

— Да, был. А ты не знал? Он был Аластором… Понимаешь, Аластор — это не совсем имя, это звание. Аластор — это советник, исполнитель указов Великого Жреца. Правая его рука, в общем-то.

У меня подогнулись колени, и я опустился на землю рядом с Рыбкой.

— А мне говорили, что это простой проповедник был…

— Все приближенные Великого Жреца называются проповедниками. А чего у тебя такое лицо-то?

— Рыбка!.. А убийцу искали?

— Конечно. Великий Жрец вне себя был. Аластор… нынешний Аластор, тот, который привел тебя, нашел убийцу дня через два после того, как тело было обнаружено.

— Нашел?!

— Ну да. Проявил расторопность.

— И что с ним сделали?

— С кем? — рассеянный взгляд Золотой Рыбки был устремлен куда-то совсем не туда… То есть… Она смотрела на…

Я заторопился с одеванием.

— С убийцей, с кем же еще!

— В коллектор сбросили, — проворковала Рыбка, проводя ладонью мне вдоль позвоночника.

От этого движения, от этой вкрадчивой, почти нескромной ласки у меня вся кожа покрылась пупырышками, а внутри словно пузырьки от шампанского: взлетают и лопаются, щекоча нервные окончания! Я почувствовал, что снова возбуждаюсь…

Рыбка заметила это и ехидно хихикнула.

Я разозлился…

Мне ли сейчас до этих глупостей?!

Сбросили в коллектор… Через два дня после того, как труп нашли!.. Значит, когда я умолял Кривого о спасении, убийца был уже казнен?! Я ничего не понимаю!

— Рыбка, а там еще улика была…

— Точно. Какая-то штуковина… Газоанализатор что ли.

— Так эта штука убийце принадлежала?

— Мелкий, ты дурак что ли?.. Конечно, убийце!

Я запутался совсем… Это же мой был газоанализатор!

Точно мой!

— Рыбка! И убийца признался, что это был его газоанализатор?

— Нет, не признался. Но кто его слушать станет. Нашлись свидетели, которые доказали его ложь.

— Значит нашлись люди, которые подтвердили, что это был его газоанализатор?

— Конечно.

— Этих людей Кривой нашел?

— Кривой… Слушай, охота тебе во все это влезать?!

Меньше знаешь — крепче спишь! Чем говорить обо всей этой опасной дребедени, могли бы сейчас с тобой поиграть… Позабавиться. По-дружески. Невинно…

Взгляд у нее был весьма плотоядный — и чем только привлекла ее моя хилая плоть?!

А я боялся до чертиков…

Осрамиться боялся.

Да и потом — другая забота у меня в мозгах свербила!

Я все еще не понимал. Какая-то мысль крутилась в моей голове, но я никак не мог поймать ее и удержать. Мне нужно будет подумать обо всем этом не здесь и не сейчас. Когда я останусь один. Когда никто не будет жечь мое «мужское естество» наглыми и жадными глазами. И чего ей надо от меня?!

Я же ничего не умею… Что до Кривого… Если я подумаю хорошенько — я все пойму! Я чувствую, что разгадка где-то очень близко!

— Мелкий?..

Рыбка смотрела на меня настороженно, пыталась понять, о чем я думаю.

— Пошли отсюда, а? — сказал я, — У меня от твоего мыла все чешется.

— Ты что-то знаешь, противный Мелкий, — брезгливо фыркнула Рыбка, не желая переводить разговор на другую тему, — Ну-ка, колись! А то я тебе ничего больше не расскажу!

— Потом, Рыбка. Мне сначала подумать надо… о многом.

— Ты что-то знаешь про Аластора?

— Ничего я про него не знаю, в тот-то все и дело.

Когда мы шли назад, молчали оба. Я — потому что размышлял, а Рыбка — потому что обиделась на мое невнимание. Ну и хорошо, пусть пока обиженная походит. Не могу я ей всего рассказать, что знаю. Иначе плохо мне будет.

Кривой правая рука Великого Жреца… Советник… исполнитель указов… Кривое второе лицо в империи…

Надо все вспомнить. С самого начала. С того дня, когда Кривой с кабаньей ногой пришел… С того дня, как я труп нашел — ведь это один и тот же день был. Стоп! Рыбка говорила, что Кривой и убитый хорошо знали друг друга, что были они чуть ли не друзья… С какой стати Кривой был радостным таким через несколько часов после его смерти? Мог не знать о ней еще, конечно… Но совпадение, согласитесь, очень-очень странное. А что, если Кривой убил прежнего Аластора? Чтобы занять его место? Это вполне логично!

Ну и дурак же я! Умолял убийцу поверить мне, что не я убийца! Конечно, он поверил! Он еще улыбался… Какой же я идиот! Ведь он и не думал подозревать меня, наверняка уже нашел человека, которого подставить собирался, и свидетелей подкупил!

«Можно было бы попытаться тебя спасти. Но трудно это. И опасно.»

Какая сволочь!

Так, но это значит, что не потому он заинтересовался моей персоной, чтобы Великому Жрецу отдать как убийцу. Значит, он с самого начала правду говорил, что я ему нужен для чего-то.

«Ты должен будешь делать все, что я тебе скажу. Выполнять мои поручения и молчать.»

Для чего я ему нужен? Что я должен буду делать? О чем молчать?

Кривой убил прежнего Аластора…

Может быть, он сделал это с согласия Великого Жреца или даже по прямому его приказу. Прежний Аластор мог мешать Великому Жрецу чем-то. И они сговорились с Кривым, с тем, чтобы тот потом занял его место… Да, вот это история! Еще бы я стал ее Рыбке рассказывать! Да я скорее умру!

Рыбка дулась долго, но так как я не особенно мучился по этому поводу — согласитесь, не до того было — то она вскоре вернула мне расположение.

— Меня сегодня с женами просили посидеть, — сказала мне она, заходя однажды утром в мою комнату, — Пойдешь со мной?

— С какими еще женами? — не понял я.

— С какими, с какими, Великого Жреца, конечно!

— А чего с ними сидеть?..

— Мелкий! Ты как будто вчера на свет родился! Что ж мне все тебе рассказывать-то приходится?!

Я только пожал плечами. Не хочешь — не говори! Тогда иди одна.

— Женам Сабнэка по семь-восемь лет. Одиннадцать — самой старшей.

У меня отвалилась челюсть. Я смотрел на Рыбку с открытым ртом и не знал, что и сказать.

О том, что она рассказала мне, я слышал уже краем уха от Урода — но думал, что это какие-то его религиозные метафоры, и от Хряка — но он отпускал только скабрезные шуточки по этому поводу.

Я не думал, что это НА САМОМ ДЕЛЕ так.

В нежных Рыбкиных глазах появилось что-то темное, тоскливое, она села со мной рядом и шепнула на ухо.

— Я боюсь к ним ходить одна. Мне на них страшно смотреть.

— Они что… изуродованы?!

— Да нет… Я не знаю почему. Просто потому, что они маленькие… Пойдем со мной. Пожалуйста.

Я пошел. Но мне тоже было страшно.

Жены Великого Жреца… Жены Сабнэка… Девчонки по семь-восемь лет…

— Их воровали для Сабнэка у родителей, — говорила Рыбка так тихо, что я едва-едва различал ее слова, — Те, кому что-то нужно было от него, приводили ему девчонок. Самый верный способ добиться от него всего, что захочешь.

— А когда они подрастают? — спросил я так же тихо.

— Их отделяют от других и женщинам отдают, тем, которые с детьми ходят милостыню собирать, чтобы они девчонок этих кормили и все такое. Только они все равно в пещерах всегда сидят, никогда на улицу не выходят. Таков приказ Сабнэка его жены, пусть даже бывшие, империи покидать не должны. Никогда.

— А почему?

— Потому что видели слишком много. Представляешь, если вдруг сбежит и расскажет что-нибудь людям сверху?.. Женщины, конечно, очень неохотно этих девчонок берут. Охота им кормить лишний рот, который, к тому же, пользы никакой не приносит, но их, сам понимаешь, не спрашивают.

— И что, они так и сидят в пещерах безвылазно днями и ночами, ничего не делая?

— Ага. Но они быстро умирают, Мелкий. Не знаю почему.

Может быть, их кормят плохо, чтобы избавиться поскорее?..

Я чувствовал, что меня начинает бить дрожь от этих Рыбкиных рассказов.

— Сабнэку уже все равно, что будет с теми, кто ему надоел… Он их жизнью не интересуется.

Я все-таки, наверное, сплю. Затянувшийся какой-то кошмар. Ну не может, не может все это происходить в двадцатом веке под Москвой! Неужели эти люди сверху такие идиоты, что не могут сообразить, что под самым их носом делается?! Куда их дети пропадают?

— И все эти девчонки в Москве украдены?

— Как раз из Москвы ни одной и нет. Ото всюду их привозят, со всей страны, только не из Москвы. Осторожничают.

— Со всей страны… Их что, так много?!

В пещере, куда мы вошли, их было восемь.

Восемь маленьких девчонок, тихо сидевших по своим углам.

Девчонок с недетскими лицами. Они все были очень миленькие и хорошенькие… когда-то. Но эта серьезность на бледненьких личиках, эти плотно сжатые губы… Кажется, будто взрослых людей, даже не просто взрослых, а пожилых, прошедших все в этой жизни, заключили в маленькие детские тела.

Мне было страшно.

Так страшно, как не было никогда. Даже когда Урод рассказывал мне об убитом. То, что я испытывал сейчас — это был другой страх. Это был ужас, это был кошмар. Как во сне. Да, не может наяву такого быть. Это искажение реальности, это бред.

Девчонки почти не разговаривали между собой, а если и разговаривали, то только о нем… о Сабнэке.

Никто из них не вспоминал о доме, о родителях, никто не плакал, не просил, чтобы отпустили, они словно забыли все…

После того, как я находился с ними какое-то время, мне начинало казаться, что у них просто стерли память, заставили думать, что они родились здесь под землей, родились для того, чтобы принадлежать Сабнэку.

Что этот человек делает с ними?.. Если это вообще человек, в чем я, признаюсь честно, сомневаюсь.

Я никогда не видел Сабнэка. Спрашивал у Рыбки, как он выглядит, и что из себя представляет, но она не отвечала ничего определенного. Она говорила только, что он огромный и черный…

— Негр что ли? — спросил я удивленно.

Она посмотрела на меня очень злобно.

— Сам ты негр!

Оказывается, как и все другие простые смертные, Рыбка никогда не видела Великого Жреца, кроме как на Жертвоприношении. Там, где он живет, не бывает никого, кроме самых приближенных, кому Сабнэк безусловно доверяет, ну и жен, конечно.

А на жертвоприношении он, видите ли, огромный и черный!

Кривой знает, как выглядит Великий Жрец на самом деле… Но Кривого я не видел с того самого дня, как он привел меня к Рыбке, да и особенно не горю желанием его видеть.

Все последние дни перед жертвоприношением я думал о той женщине в беленькой шубке. О той самой жертве, которая должна быть принесена.

— Где ее держат? — спросил я как-то у Рыбки.

— Она где-то у проповедников. Точно не знаю, где. Они ее как-то готовят.

— Наркотиками что ли закармливают?

— Не знаю, Мелкий… Нет, наркотиками не закармливают.

Жертва должна все очень отчетливо воспринимать. Да и потом, наркотики дорого стоят…

Я думал о ней постоянно, заставлял себя не думать и думал все равно. Она мне снилась: ее побелевшее от страха лицо и обезумевшие глаза представали перед моим внутренним взором, стоило мне только смежить веки.

Она была где-то здесь. Она была еще жива!

Я думал, что наверное могу что-нибудь сделать… Но, кроме того, что думать, я на самом деле, не мог ничего.

— Рыбка, как ее убьют? — спрашивал я, когда мы сидели без дела в ее пещере.

Некоторые мои вопросы имели обыкновение моментально выводить Рыбку из себя. Этот вопрос был из таких, как выяснилось.

Рыбка выходила из себя каждый раз, когда я спрашивал ее что-то о жертвоприношении. Я очень хорошо понимал, что ей не хочется присутствовать на нем. Как и мне. Мы оба отдали бы все, чтобы откосить… Она — потому что знает, что это такое, я — потому что догадываюсь. И еще потому, что жертва… жертва для Сабнэка доставлялась при моем участии.

Деятельном участии.

Мы оба мрачнели с каждым днем и, думается мне, Рыбку тоже мучили кошмары по ночам, но мы молчали, мы ничего не говорили даже друг другу.

Уже гораздо позже я узнал, в чем именно состояло приготовление жертвы. Ни в чем особенном оно не состояло.

Жертву держали в самом комфортабельном помещении, где было все необходимое для жизни — постель, нужник, умывальник. Жертву хорошо кормили по несколько раз в день, чтобы не дай Бог она не стала выглядеть заморенной.

Собственно, вся подготовка ее заключалась в том, что с ней не разговаривали. Вообще. Не отвечали ни на какие вопросы и никак не объясняли причины ее похищения и содержания здесь. Жертва постоянно лицезрела только проповедников людей обычно грязных до невозможности и в большинстве своем увечных. Урод старался быть похожим на них. Так что можете себе представить, ЧТО имела честь лицезреть несчастная женщина!