Грусть заволокла ее глаза. К моему удивлению, она взглянула в сторону Барта, и к еще большему удивлению, я увидел, что он заинтересованно слушает.

Она снова была все в том же черном платье, поверх которого было накинуто болеро из леопардовой шкуры, видавшее лучшие дни.

— Никто глубоко не знал твоего отца, Джори, так же как никому на самом деле он не принадлежал. Никому, кроме твоей матери.

Она вздохнула, помолчала и снова начала говорить, будто хотела выговориться, пока не вошла мама:

— Итак, я решила получше узнать сына моего Джулиана. Я также решила во что бы то ни стало добиться твоей любви, потому что я никогда не была уверена в любви Джулиана ко мне. Я все время повторяю, что сын, рожденный от союза Джулиана с такой женщиной, как твоя мать, должен быть превосходным танцором и даже без недостатков, что имел Джулиан. Твоя мать очень дорога мне, Джори, очень дорога, хотя она и не желает в это верить. Я признаю, что временами дурно с ней обращалась. Она принимала это за мое истинное к ней отношение, хотя это были всего только вспышки злости, потому что мне казалось, она недооценивает моего сына.

Мне стало неловко от разговоров на эту тему. Как бы то ни было, я был на стороне матери. Она это заметила, но продолжала:

— …Я так одинока, Джори, мне необходимо быть возле тебя, возле твоей матери. — Какие-то воспоминания омрачили ее лицо, сделав его еще старше. — Самое худшее, что несет нам старость — это чувство одиночества, ненужности, заброшенности.

— Ах, бабушка! — воскликнул я, обнимая ее. — Не чувствуйте себя одинокой и бесполезной. У вас есть мы. — Я крепко обнял и поцеловал ее. — Разве вам не нравится наш дом? Вы можете жить здесь с нами. Я не рассказывал, что мама сама сделала дизайн дома?

Мадам с любопытством оглядела комнату:

— Да, интерьер прекрасный, и это так похоже на руку Кэтрин. А где она сама?

— Она в своей комнате, пишет.

— Письма? — Мадам казалась оскорбленной тем, что мама не слишком гостеприимная хозяйка и не соблюдает обычаи.

— Бабушка, мама пишет книгу.

— Книгу? Танцоры не должны писать! Улыбаясь, я сделал пируэт и несколько па:

— Мадам Бабушка, танцоры могут все, что задумают. Кроме того, если мы с легкостью переносим ежедневную боль, чего еще стоит бояться?

— Отказа! — отрезала она. — У танцоров всегда высокое «это». Одного отказа иногда бывает достаточно, чтобы впасть в отчаяние.

Я подумал, что уж она-то не впадет в отчаяние, даже если почтальон принесет ей тысячу писем с отказами.

— А где отец? — спросила она.

— Делает вечерние обходы в больницах. Просил передать вам его извинения. Он хотел встретить вас, но вы опоздали, и он уехал.

Она фыркнула в ответ, как будто в этом была его вина.

— Ну, так, — сказала она, вставая и оглядывая комнату, — я полагаю, самое время пойти поздороваться с Кэтрин, хотя, несомненно, она слышит мой голос.

Я тоже так думал, ведь ее голос был пронзителен, как крик.

— Мама иногда так увлекается… она временами не слышит собственного имени, названного за ее спиной.

— Ха! — вновь фыркнула она.

Потом она последовала за мной через холл. Я осторожно постучал в мамину закрытую дверь, и, услышав что-то вроде «Да?», открыл ее.

— Мам, у нас гости.

На минуту в маминых глазах появилась неприязнь. Но мадам уже надменно вплыла в спальню и без приглашения уселась в бархатный шезлонг.

— Мадам Мариша! — воскликнула мама. — Как чудесно, что вы приехали. Наконец-то вы решили навестить нас.

Отчего мама так нервничает? Почему оглядывается на портреты, стоящие у нее на столике? Портреты папы и дяди Пола. Они в серебряных рамах, а вот и портрет моего отца, только в маленькой овальной рамке.

Мадам тоже посмотрела на ночной столик и нахмурилась.

— У меня множество портретов Джулиана, — поспешно объяснила мама, — но Джори держит их у себя в комнате.

— Ты хорошо выглядишь, Кэтрин.

— Я чувствую себя хорошо, благодарю вас. Вы тоже неплохо выглядите. — И руки, и ноги мамы были в постоянном нервическом движении.

— А как твой муж?

— Все в порядке. Он на работе в больнице. Он ждал вас, но время шло…

— Да, понимаю. Простите мое опоздание, но люди в этом штате — чистые грабители. Мне пришлось уплатить восемьсот долларов за груду железа, и кто муже всю дорогу она подтекала маслом.

Мама наклонила голову, и я понял, что она подавляет усмешку.

— А что можно было ожидать от такой цены? — справившись с собой, проговорила она.

— Но в самом деле, Кэтрин. Ты же знаешь, что Джулиан никогда не платил больших денег за машины. Но он знал, что делать с грудой железа, а я не знаю. Да, пожалуй, я дала волю чувствам в ущерб здравому смыслу. Надо бы было купить что-то получше за тысячу долларов, но я бережлива.

Вслед за тем начались расспросы о мамином колене. Как лечили? И скоро ли можно будет вновь танцевать?

— Все в порядке, — раздраженно сказала мама (она ненавидела, когда ее спрашивали об этом колене). — Всего лишь немного болит, когда непогода.

— А как Пол? Прошло столько времени с тех пор, как я видела его в последний раз. Я помню, после вашей женитьбы я была так зла, что не хотела видеть тебя, и даже забросила преподавание на несколько лет. — Она вновь взглянула на портрет папы. — А твой брат… он все еще живет с вами?

Зловещая тишина опустилась на всех нас. Мама старательно изучала улыбающееся изображение моего приемного отца Криса. В чем дело? О каком брате она говорит? У мамы больше нет брата. Если она спрашивает о Кори, то почему глядит в то же время на портрет папы?

— Да, да, конечно, — сказала мама, оставив меня в изумлении. — Расскажите же мне о Грингленне и Клермонте. Я хочу обо всех узнать. Как там Лоррэн Дюваль? За кого она вышла замуж? Или она уехала в Нью-Йорк?

— Он так и не женился? — сузив глаза, продолжала о чем-то своем бабушка.

— Кто?

— Твой брат.

— Нет, он еще не женат, — опять поспешно ответила мама.

Потом с усилием улыбнулась.

— А теперь, мадам, я вам скажу потрясающую новость. У нас теперь есть дочь, ее зовут Синди.

— Ха! — фыркнула мадам. — Я уже давно знаю о Синди. Но я хочу побольше узнать об этом образце для всех маленьких девочек. Джори написал мне в письме, что у нее могут быть танцевальные способности.

— О, это несомненно! Видели бы вы ее, как она пытается подражать Джори или мне — я имею в виду себя в то время, когда еще танцевала.

— Твой муж, должно быть, постарел, — заметила мадам, не обращая никакого внимания на фотографии Синди, которые пыталась ей подсунуть мама.

Синди в это время была в постели.

— Джори рассказывал вам, что я пишу книгу? Это так захватывает! Я не думала, что меня это так увлечет, но теперь для меня это скорее удовольствие, чем работа. Почти так же занимает меня, как и балет. — Она улыбнулась и начала поправлять стрелки на своих голубых брюках, оправлять белый свитер, подкалывать волосы, сдвигать бумаги на столе. — Я знаю, в моей комнате беспорядок. Извините меня. Мне был бы нужен кабинет, но в доме нет лишней комнаты…

— Твой брат тоже на обходе в больнице?

Я все еще не мог ничего понять. Кори умер. Умер очень давно. Хотя в его могилу некого было положить. Его могила — это просто камень чуть поодаль от тети Кэрри, и все…

— Вы, должно быть, голодны. Давайте пройдем в столовую, и я скажу Эмме, чтобы разогрела нам спагетти.

— Спагетти? — возмутилась мадам. — Ты ешь подобную отраву? Ты позволяешь моему внуку есть мучное? Много лет назад я учила тебя, как надо питаться! Кэтрин, значит, мои уроки забыты?

Спагетти были моим любимым блюдом, но плюс к этому у нас сегодня была приготовлена баранья нога, причем мама долго выбирала способ приготовления, чтобы угодить мадам. С чего бы это мама вспомнила о спагетти? Я сурово поглядел на маму и увидел ее испуганную и пристыженную, почти такую же юную, как Мелоди; но я не мог понять одного

— чем так испугана мама?

Мадам Мариша не пожелала есть у нас, а также оставаться у нас, потому что не имела привычки «стеснять» людей. Она уже успела снять комнату в городе, недалеко от маминой балетной школы.

— И, хотя ты меня об этом не просила, Кэтрин, я буду рада возможности помочь тебе. Я продала свою студию сразу же, как только Джори написал мне о твоем несчастье.

Мама только кивнула. Она была необыкновенно бледна.

Через несколько дней мадам придирчиво оглядывала кабинет в балетной школе, принадлежавший раньше маме.

— У нее здесь все так изящно, совеем не в моем вкусе. Но ничего, вскоре он будет обставлен совсем по-другому.

Я любил ее какой-то особенной любовью: так любят воспоминания о зиме жарким летом. Л когда зима приходит и пронизывает до костей, хочется, чтобы она поскорее ушла. Она двигалась так легко и молодо, а выглядела так старо. Когда она танцевала, можно было подумать, что ей восемнадцать. Вороненная сталь ее волос сменялась сединой в течение недели, что было заметно также по потемневшим зубцам щетки для волос. Каждый последующий день краска шампуня все более осаждалась на зубцах, и все менее оставалось волосам. Мне больше нравилось, когда волосы ее были серебряными в свете огней.

— Ты воплотил в себе все достоинства Джулиана! — сжимала она меня в объятиях со свойственной ей экзальтацией.

Она уже успела уволить молодого преподавателя, которого мама недавно наняла.

— Но почему ты такой неприступный? Наверное, твоя мама уверила тебя в твоей исключительности, а? Твоя мать всегда полагала, что музыкальность — это главное в танце, но это не так, вовсе не так. Балет — это повесть, рассказываемая языком тела. Я собираюсь спасти тебя. Я научу тебя совершенной технике. Если ты будешь меня слушаться, из тебя выйдет безупречный танцор. — Ее пронзительный голос упал на октаву. — Я приехала еще потому, что я стара и скоро уйду, а своего внука я так и не узнала. Я приехала, чтобы выполнить свой долг: я буду тебе не только бабушкой, но и дедом, и отцом. Кэтрин поступила, как полная идиотка, когда рискнула своим коленом, зная об опасности, но ведь она всегда была такой — так что ж?

Меня бросило в ярость:

— Не смейте говорить так о моей матери. Она не идиотка. Она никогда не была идиоткой. Она всегда поступает так, как ей подсказывает ее сердце, и я вам сейчас скажу всю правду. Она решилась танцевать тогда, потому что ее об этом просил я — и просил много раз. Мне хотелось хоть раз протанцевать с ней — профессионально, как с известной балериной. Она сделала это для меня, бабушка, для меня, жертвуя собой!

Ее маленькие темные глазки сделались проницательными и строгими:

— Джори, вот тебе первый тезис из моего курса философии: никто и никогда не станет делать чего-нибудь для кого-нибудь, если это не ведет к его же выгоде.

Мадам начала с того, что смела все памятные и дорогие для мамы вещицы в мусорную корзину, будто это был какой-то хлам, и взгромоздила на стол свою сумку, отчего только усилила беспорядок. Я сейчас же достал из мусорной корзины все вещицы, которыми мама дорожила.

— Ты любишь ее больше, чем меня, — пожаловалась мадам уязвленно.

Голос ее был слабым и старческим. Пораженный болью, сквозившей в этом голосе, я увидел то, что не замечал в ней раньше — старую, одинокую, несчастную женщину, отчаянно цепляющуюся за единственную связующую ее с жизнью нить. Этой нитью был я.

Меня пронзила боль.

— Я рад, что вы с нами, бабушка, и я люблю вас. Не требуйте, чтобы я любил вас больше кого-то, просто знайте, что я люблю вас без всякой причины. — Я поцеловал ее в морщинистую щеку. — Мы узнаем друг друга получше, и тогда я смогу заменить вам сына в каком-то смысле. Так что не плачьте, пожалуйста, и не чувствуйте себя одинокой. Ваша семья — здесь.

И тем не менее слезы струились по ее щекам, а губы тряслись, когда она отчаянно вцепилась в меня; и я услышал ее голос, совсем незнакомый, старый и надтреснутый:

— Джулиан никогда не жалел и не обнимал меня так, как ты сейчас. Он не любил и не позволял, чтобы трогали его душу. Спасибо, Джори, за твою любовь.

До этого бабушка была для меня просто летним эпизодом; она тешила мое самолюбие, хваля меня, позволяя мне чувствовать свою особенность. Теперь мне было грустно думать, что она останется в моей жизни каждодневно и, может быть, сделает мою жизнь менее радостной.

Все, казалось, сломалось в нашей общей жизни. Может быть, вина лежала на той женщине в черном, что жила по соседству? Но теперь в эту жизнь вошла еще одна старая женщина в черном, и она хотела в этой жизни доминировать. Я с досадой освободился от ее цепких объятий и спросил:

— Бабушка, почему это все бабушки носят черное?

— Ерунда! — вскричала она. — Вовсе не все!

Ее черные глаза были полны огня и возмущения.

— Но я вас вижу все время в черном.

— Да, и ты никогда не увидишь меня ни в чем другом.

— Я не понимаю. Мама как-то сказала, что вы надели черное, когда умер дедушка, но вы носили черное и перед тем, как умер мой отец. Вы в постоянном трауре?

Она язвительно улыбнулась:

— А, я понимаю. Тебя гнетет мысль о черных одеждах? Тебя это печалит? А меня это радует: значит, я тебя заинтриговала. Носить яркие, веселые наряды может любой. Но находить удовольствие ходить в черном может только личность. И, кроме того, это экономит деньги.

Я засмеялся. Мне показалось, что последний аргумент был решающим.

— А какую другую бабушку в черном ты знаешь? — Ее глаза подозрительно сузились.

Я улыбнулся и отодвинулся от нее; она нахмурилась и придвинулась. Я приблизился к двери, улыбнулся широко и открыто:

— Как это славно, что вы здесь, мадам Бабушка.

Будьте, пожалуйста, любезные Мелоди Ришарм. Когда-нибудь я на ней женюсь.

— Джори! — вновь пронзительным своим голосом закричала она. — Подойди сейчас же! Или ты думаешь, я пролетела полсвета для того только, чтобы заменить здесь твою мать? Я здесь только для одного: чтобы увидеть сына Джулиана танцующим в Нью-Йорке, во всех столицах мира, заслужившим славу, которая по праву должна была принадлежать Джулиану. Из-за Кэтрин он потерял ее, он был ограблен!

Опять злость взыграла во мне, а ведь всего секунду назад я любил ее. Мне захотелось ранить ее, как меня ранили эти ее слова.

— Разве моя слава поможет отцу в могиле? — закричал я.

Я не собирался позволять ей лепить из меня что-то по своему усмотрению: я уже был хороший танцор, и в этом была заслуга моей матери. Я не желал учиться у нее танцам, лучше бы она научила меня, как любить такое злобное, колючее и старое существо, как она.

— Я уже знаю, как танцевать, мадам, моя мать научила меня всему.

Ее взгляд, исполненный презрения, заставил меня задохнуться от злости, но в следующий момент я более всего удивился: она встала на колени и молитвенно сложила руки под подбородком. Она закинула свое худое лицо и, казалось, смотрела Богу прямо в глаза.

— Джулиан! — страстно закричала она. — Если ты сейчас слышишь нас, значит, ты видишь дутую надменность своего четырнадцатилетнего сына. Сегодня я вступаю с тобой в заговор. Перед тем, как я умру, я увижу твоего сына знаменитейшим танцором мира. Я сделаю из него то, чем стал бы ты, если бы не твои увлечения машинами и женщинами, не говоря уж о других пороках. Ты будешь жить в своем сыне, Джулиан, и продолжать танцевать в нем!

Я глядел на нее во все глаза, а она в изнеможении упала в кресло, вытянув мускулистые балетные ноги перед собой.

— Надо же было Кэтрин сделать такую глупость — выйти замуж за человека много старшего ее. Где тогда был ее хваленый ум? А о чем думал он? Хотя, сказать по правде, годы назад он, наверное, был хорош собой и уж во всяком случае привлекателен, но ведь можно было предположить, что он будет стар и дряхл еще до того, как она достигнет своей женской зрелости! Нет, выходить замуж надо за человека, более близкого тебе по возрасту.

Я стоял перед ней потрясенный, дрожащий, растерянный, но в моем темном сознании стали понемногу, неохотно приоткрываться какие-то закрытые, потайные двери. Нет-нет, говорил я сам себе, успокойся и ничем не выдавай своего волнения. Не давай мадам новый повод для попрания мамы. Ее черные горячие глаза приковали меня к месту, и я был не в силах двинуться, хотя больше всего мне хотелось убежать, убежать куда глаза глядят.

— Почему ты дрожишь? — спросила она. — Почему ты такой странный?

— Я странный?

— Не отвечай вопросом на вопрос, — отрывисто приказала она. — Расскажи мне все, что знаешь о своем приемном отце Поле; что он делает, как чувствует себя. Он на двадцать пять лет старше твоей матери, а ей сейчас тридцать семь. Значит, ему шестьдесят два?

Я, наконец, проглотил комок, застрявший у меня в горле.

— Шестьдесят два — это не так уж много, — не своим голосом проговорил я.

Должна бы вроде знать об этом сама, подумал я в то же время, ведь ей-то уже за семьдесят.

— Для мужчины это много; это для женщины жизнь в этом возрасте только начинается.

— Это жестоко, — сказал я, начиная вновь ее ненавидеть.

— Жизнь вообще жестока, Джори, очень жестока. Надо брать у жизни все, что можешь, пока ты молод, иначе, если ты будешь ждать лучших времен, ты можешь прождать напрасно. Я все время твердила это Джулиану, я уговаривала его забыть Кэтрин и жить своей жизнью, но он отказывался поверить, что молодая женщина может предпочесть ему, такому красивому и чувственному, старого человека; и вот теперь он — в могиле, как ты только что сказал. А доктор Пол Шеффилд полновластно распоряжается всем тем, что по праву принадлежало моему сыну, твоему отцу.

Я плакал невидимыми слезами. Нет, не слезами обиды и неверия. Я плакал оттого, что мама солгала. Или вправду она ничего не открыла мадам, и та думает, что доктор Пол до сих пор жив? Почему она сделала это? Почему женитьба на маме младшего брата Пола должна быть тайной?

— Ты нездорово выглядишь, Джори. Что с тобой?

— Со мной все в порядке, мадам.

— Не лги мне, Джори. Я чувствую ложь за милю. У меня чутье на ложь. Почему же, скажи мне, Пол Шеффилд никогда не сопровождает свою семью даже в город по соседству? Почему твоя мать всегда появляется только в обществе этого своего брата, Кристофера?

Мое сердце бешено колотилось. Рубашка промокла от пота и прилипла к телу.

— Мадам, разве вы не знали младшего брата дяди Пола?

— Младшего брата? Что такое ты говоришь? — Она подвинулась вперед и пристально поглядела мне в глаза. — Никогда не видела никакого брата, даже в тот ужасный период, когда первая жена Пола утопила их сына. Эта история была во всех газетах, но ни о каком брате не упоминалось. У Пола Шеффилда была сестра, но никакого брата, младшего или старшего.

Я почувствовал головокружение, меня затошнило. Я был готов кричать, бежать куда-то, совершать дикие поступки, все, что угодно, лишь бы забыть этот кошмар. Я понял Барта. Я впервые почувствовал его боль и его растерянность. Я стоял, а земля разверзнулась у меня под ногами. Одно движение — и все рухнет.

Через мой воспаленный мозг проносились годы, годы и годы их разницы в возрасте, но ведь папа был не настолько старше мамы, всего только на два года и несколько месяцев. Она родилась в апреле, а он — в ноябре. Они были так похожи; они так понимали друг друга, что могли разговаривать без слов, только взглядами.

Мадам неожиданно притихла, сидела холодная, непримиримая, готовая к атаке на меня или на маму? Глубокие складки залегли вокруг ее суженных глаз, вокруг поджатых губ. Она пожевала губами и извлекла откуда-то из внутреннего кармана пачку сигарет.

— Послушай-ка, — сказала она задумчиво, по всей видимости, себе самой, забыв о моем присутствии, — а что такое сказала мне Кэтрин в оправдание отсутствия Пола в последний раз? Она сказала… во-первых, долгая дорога вредно отразится на его больном сердце… поэтому с ней приехал Крис… А Пола она оставила на попечении сиделки… Я еще подумала, как странно, что она оставляет мужа в таком состоянии, когда ему нужна сиделка, и путешествует в компании Криса. — Она бессознательно закусила нижнюю губу. — А прошлым летом… не приехали, потому что Барт ненавидит проклятые могилы и проклятых старых леди — меня в особенности, я полагаю. Испорченный ребенок. Этим летом они снова не приехали, потому что Барт засадил ржавый гвоздь в свою ногу и умирал от заражения крови или что-то в этом роде. Этот гнусный мальчишка не заслуживает, чтобы с ним так носились, это для нее лишь уловка, удобная отговорка, которая всегда выручала после смерти моего сына. У Пола болезнь сердца, из года в год все болезнь сердца и никогда ничего так и не случилось с его сердцем. Но каждое лето она приводит мне одни и те же потершиеся от времени оправдания. Пол не может приехать, потому что у него больное сердце, но вот Крис, тот всегда может приехать, есть у него сердце или нет.

Она прервала свой поток размышлений, потому что я, наконец, сдвинулся с места. Я отчаянно пытался сделать беззаботный вид, но никогда еще я не испытывал такого страха: по ее дьявольским глазкам я видел, что она знает какую-то ужасную тайну.

Внезапно она вскочила с места с необыкновенной энергией. — Одевайся. Я еду с тобой, и у нас с твоей матерью будет серьезный разговор.

— Джори, — начала решающий разговор мадам, когда мы с нею уселись в ее старенькую машину и тронулись. — Твои родители, очевидно, не много рассказывали тебе о своем прошлом?

— Они достаточно нам рассказывали, — скованно ответил я; я досадовал на ее настойчивость, с которой она всюду совала свой нос, когда я чувствовал, что надо остановиться, надо. — Они и сами умеют слушать других, и хорошо ведут разговор, это все отмечают.

Она фыркнула:

— Быть внимательным слушателем — верный способ избавить себя от нежелательных вопросов.

— Послушайте, бабушка. Мои родители заслужили право на неприкосновенность своей частной жизни. Они просили нас с Бартом не распространяться среди знакомых и друзей о нашей домашней жизни, и, кроме того, это вызывает уважение, когда семья сплоченная.

— В самом деле?..

— Да! — заорал я. — И я тоже хочу, чтобы уважали мою частную жизнь.

— У тебя такой возраст, когда нуждаются в секретах и секретности; а у них — нет.

— Мадам, моя мать — в некотором смысле знаменитость; отец — известный врач; кроме того, мать трижды выходила замуж. Я думаю, дело в том, что она не желает, чтобы ее бывшей золовке, Аманде, стало известно место нашего проживания.

— Почему это?

— Моя тетя Аманда не слишком приятный человек.

— Джори, ты веришь мне?

— Да, — сказал я, но это была неправда.

— Тогда расскажи мне все, что ты знаешь о Поле. Скажи мне, так ли он на самом деле болен, как говорит твоя мать, и жив ли он вообще. Расскажи мне, почему Кристофер живет вместе с вами и ведет себя по отношению к вам с Бартом, как отец.

Я не знал, что ответить. Я постарался быть внимательным слушателем, чтобы она продолжала говорить, а я попытаюсь сложить вместе части этой шарады. Я, конечно, стремился первым разгадать ее, опередив мадам.

Повисла долгая тишина. Наконец, она заговорила:

— Ты, наверное, знаешь, что после смерти Джулиана ты жил с матерью в доме Пола; потом она уехала в горы Виргинии, взяв с собой тебя и свою младшую сестру Кэрри. Там, в прекрасном доме, жила ее мать. Мне показалось, что уехала она с намерением разрушить второе замужество своей матери. Второго мужа ее матери звали Бартоломью Уинслоу.

Проклятый тугой комок вновь встал у меня поперек горла. Не убеждать же мне ее, что Барт — сын дяди Пола, и не может быть по-другому!

— Бабушка, если вы хотите, чтобы я продолжал любить вас, не говорите плохо о моей маме.

Ее тощая рука схватила мою руку:

— Хорошо, мой внук. Я восхищена твоей сыновней любовью и преданностью. Я просто хотела, чтобы ты знал некоторые факты.

В это же самое время она едва не угодила колесом в глубокую яму.

— Бабушка, я умею водить машину. Если вы устали или плохо различаете дорожные знаки, давайте я сменю вас. А вы можете посидеть и отдохнуть.

— Разрешить четырнадцатилетнему мальчику вести машину? Я что, сошла с ума? Или ты не уверен в своей безопасности? Всю мою жизнь я провела на колесах: сначала, в детстве, в фуражных вагонах на стогах сена, потом в экипажах, затем в такси и лимузинах, а уж когда пришло письмо от тебя, я в возрасте семидесяти четырех лет начала брать уроки вождения автомашины — и видишь, как хорошо я их усвоила за три недели…

Наконец, мы въехали во двор, правда, после четырех неудачных попыток. Перед нашими взорами предстал Барт, сражающийся с невидимым животным при помощи карманного ножа, который он держал на манер меча: в любую минуту готовый вонзить его в жертву и убить.

Мадам поставила машину, полностью игнорируя Барта. Я выскочил, чтобы открыть ей дверцу, но она опередила меня, а Барт уже перед нею со свистом вонзал нож в воздух.

— Смерть врагу! Смерть всем старым леди в черном! Смерть, смерть, смерть!

Так невозмутимо, будто она ничего и не слышала, мадам прошла мимо. Я оттер Барта плечом и прошептал ему:

— Если тебя не пугает перспектива быть наказанным сегодня, то продолжай свое дурацкое занятие.

— Черное… ненавижу все черное… я изрежу на куски все это черное зло…

Но нож он аккуратно сложил, убрал в карман, и я увидел, как он любовно погладил при этом его перламутровую рукоять. Он обожал этот нож, и недаром: подарок стоил мне семи баксов.

Не дожидаясь ответа на весьма нетерпеливый звонок, мадам решительно отворила дверь, поставила в холле свою сумку на кушетку и огляделась. Раздался едва слышный звук закрываемой пишущей машинки.

— Пишет, — злорадно проговорила она. — Я полагаю, она отдается этому с той же страстью, с которой танцевала…

Я не ответил, но едва себя сдерживал, чтобы не побежать навстречу и не предупредить маму. Мадам не позволила мне этого сделать, она опередила меня. Мама выглядела неприятно удивленной, узрев мадам вновь на пороге своей спальни.

— Кэтрин! Почему ты мне не сообщила о смерти доктора Пола Шеффилда?

Мама вспыхнула, затем побледнела. Она склонила голову и закрыла лицо руками. Но почти мгновенно обретя самообладание, она с гневом взглянула в лицо мадам и начала складывать отпечатанные листы на своем столе в аккуратную стопочку.

— Как мило ваше появление, мадам Мариша. Но было бы лучше, если бы вы предупреждали о нем заранее. Я надеюсь, Эмма найдет для вас еще парочку бараньих ножек…

— Не увиливай от моего вопроса при помощи глупых разговоров… Я ни на секунду представить не могу, чтобы я стала засорять свой организм твоей глупой бараниной… Я ем здоровую пищу, и только здоровую пищу.

— Джори, — сказала мама, — пойди скажи Эмме, чтобы она не готовила еще одну порцию в случае, если она видела приезд мадам.

— Что за идиотский разговор, который все время вертится вокруг бараньих ног? Я долго ехала к тебе, чтобы поговорить о важных вещах, а ты все время толкуешь о еде. Кэтрин, ответь на мой вопрос: Пол Шеффилд умер?

Мама показала мне взглядом, чтобы я ушел, но я не в силах был сдвинуться с места. Я не подчинился ей. Она побледнела еще больше и казалась оскорбленной моим неповиновением. От меня, любимого сына, она этого не ожидала. Затем она, будто неохотно, пробормотала:

— Вы никогда не интересовались ни мною, ни моим мужем, так что я поневоле подумала, что вас интересует лишь Джори.

— Кэтрин!

— Джори, немедленно выйди из комнаты. Или я должна вытолкнуть тебя?

Я вышел из комнаты, и дверь с треском захлопнулась за мной.

Я едва слышал, прижав ухо к двери, что они там говорили, но не слушать я не мог.

— Мадам, вы не представляете себе, как мне нужен был советчик, доверенное лицо несколько лет тому назад. Но вы всегда были так сдержанны, так холодны, я не могла и думать довериться вам.

Молчание в ответ. Фырканье.

— Да, Пол умер. Умер несколько лет тому назад. Я не хочу думать о нем, как о мертвом. Я считаю его живым, просто невидимым. Мы даже перевезли с собой сюда его мраморные статуи и скамьи, чтобы сад был похож на тот, что был при его жизни. Но нам это не удалось, хотя иногда в сумерках я выхожу одна в сад и чувствую его рядом, чувствую, что он все еще любит меня. Наша совместная жизнь продолжалась так недолго. Он почти все время болел… поэтому, когда он умер, я ощутила, что моя жизнь ненаполнена; я будто не выполнила свой долг, не додала ему нескольких лет любви и покоя… Я желала бы отдать ему то, что не дала ему Джулия, его первая жена.

— Кэтрин, — очень тихо спросила мадам. — Кто этот человек, которого твои дети зовут отцом?

— Мадам, моя жизнь — не ваша печаль. — Я услышал тихую ярость в мамином голосе. — Мы с вами росли в двух разных мирах. Вы не жили моей жизнью, вы не заглянули в мою душу. Вам не суждено было испытать и доли тех лишений и горя, которые испытала я, будучи совсем юной, когда нам более всего нужна чья-то любовь. И не глядите на меня так своими злобными черными глазами, потому что вам меня не понять.

— Ах, Кэтрин, какого низкого мнения ты о моем уме и моем расположении к тебе! Ты, наверное, думаешь, что я тупая, слепая и бесчувственная? Теперь я точно знаю, кого мой внук называет «Папой». И ничего нет удивительного в том, что ты никогда в действительности не любила моего сына Джулиана. Я было думала, что причиной тому Пол, но теперь я точно знаю, что не Пола ты любила; и не Бартоломью Уинслоу — ты любила единственно Кристофера, своего брата. Нет, я не осуждаю то, что совершаете вы с братом. Если ты спишь с ним и находишь то счастье, которого была лишена с другими, я могу это понять. В тысячах семьях каждый день происходят дела еще более противоестественные и преступные. Но ты должна была подумать о ребенке. Это прежде всего. Я должна защитить своего внука. Вы не имеете права заставлять детей расплачиваться за вашу с братом незаконную связь.

О, что такое она говорит?!

Мама, останови ее, скажи что-нибудь, сделай что-нибудь, только верни назад мне мой мир! Сделай так, чтобы вновь меня окружали покой и безопасность, отведи эту напасть, дай мне забыть об этом твоем брате, о котором я никогда не знал…