ПУТЬ К БОГАТСТВУ

Пока мама упаковывала свои вещи, мы с Кристофером побросали свои в чемоданы, добавив несколько игрушек и одну настольную игру. В ранних вечерних сумерках такси отвезло нас на станцию. Мы ускользнули украдкой, не попрощавшись ни с одним из друзей, и поэтому мне было больно. Мама настаивала, чтобы все было именно так. Я не могла понять, почему. Наши велосипеды остались в гараже вместе со всем, что нельзя было увезти.

Поезд мчался через темную звездную ночь к далекому горному поместью в Виргинии. Мимо проносились спящие городки и небольшие селения, рассыпанные в темноте фермы со светящимися прямоугольниками окон, которые одни только и говорили об их существовании.

Мы с братом не хотели засыпать, стараясь не пропустить ни одного из тех видов, что открывались из окна, и, Боже праведный, сколько нам надо было обсудить! В основном разговор касался того величественного и богатого дома, в великолепных апартаментах которого нам предстояло жить. Мы будем есть на золотой посуде, а подавать будет лакей, одетый в ливрею. Я полагаю, что у меня будет собственная горничная, чтобы заботиться о моей одежде, готовить ванну, причесывать мне волосы, опрометью бросаться ко мне по первому зову. Впрочем, я не буду суровой. Я буду ласковой, проницательной госпожой, такой, о которой мечтает любая служанка, до тех пор, пока она не разобьет что-нибудь. Тогда я обернусь настоящей фурией с ужасными вспышками гнева и выскажу ей все накопившиеся претензии.

Оглядываясь на ту ночь в поезде я понимаю, что именно тогда я начала взрослеть и философствовать. Приобретая что-то, мы одновременно что-то теряем, поэтому, думала я, надо привыкать к новому положению вещей и пытаться взять от него возможно больше.

Пока мы с братом размышляли о том, как мы будем тратить наше будущее состояние, в наше маленькое купе протиснулся крупный, лысеющий мужчина-кондуктор, и, с восхищением оглядев нашу мать с головы до ног, вежливо сказал:

— Миссис Паттерсон, через пятнадцать минут поезд прибывает на вашу станцию.

Почему теперь она стала называться «миссис Паттерсон»? Я была удивлена и озадачена. Я бросила вопросительный взгляд на Кристофера и поняла, что он тоже сбит с толку.

Проснувшись и явно чувствуя себя не в своей тарелке, мама широко открыла глаза. Ее взгляд переметнулся с кондуктора на нас, а потом она со страхом посмотрела на спящих близнецов. На глазах у нее появились слезы, и она вытащила из сумки салфетки, которыми стала тщательно вытирать в уголках глаз. Потом последовал вздох, такой тяжелый и такой печальный, что мое сердце тревожно забилось.

— Да, спасибо, — сказала она кондуктору, который продолжал с восхищением смотреть на нее. — Не волнуйтесь, мы готовы выйти.

— Мэм, — ответил тот, озабоченно глядя на карманные часы, — сейчас три часа ночи. Вы уверены, что вас есть кому встретить?

Он перевел взволнованный взгляд на меня и Кристофера, а потом на спящих близнецов.

— Все в порядке, — уверила его мать.

— Учтите, там очень темно, мэм!

— Уверяю вас, я могу дойти домой с закрытыми глазами.

— Но похоже доброго дедушку-кондуктора явно не удовлетворил такой ответ.

— Леди, до Шарноттсвилля час езды на машине. Мы высаживаем вас и ваших детей практически в никуда. В пределах видимости от станции нет даже ни одного дома.

Чтобы прекратить дальнейшие расспросы, мать ответила, стараясь придать голосу как можно более холодный оттенок:

— Нас встретят.

Нас позабавило, что она может внезапно говорить так высокомерно, и затем оставить в стороне свой пренебрежительный тон так же быстро, как снять шляпу.

Мы прибыли на место назначения.

Вокруг было пустынно, и никто нас не встречал.

Кондуктор был прав, предупреждая нас: вокруг было темно и не было ни одного огонька, указывающего на какое-нибудь жилище. Посреди ночи, одни, вдали от любых признаков цивилизации, мы стояли и махали руками вслед кондуктору, который, стоя на ступеньках, тоже махал нам, держась одной рукой за поручень. Судя по выражению его лица, он был расстроен, что ему пришлось оставить на платформе миссис Паттерсон и целый выводок сонных детей, в ожидании кого-то, кто должен приехать за ними на машине. Я посмотрела вокруг и увидела только ржавый жестяной навес, который держался на четырех деревянных столбиках, и расшатанную зеленую скамейку.

Итак, это была наша станция.

Мы, не садясь, продолжали стоять и смотреть, пока поезд не исчез в темноте, грустно свистнув нам на прощание, как бы желая удачи.

Нас окружали поля и луга. Из густого леса позади станции доносились страшные звуки. Я вздрогнула и обернулась, вызвав смех Кристофера.

— Это просто сова! Ты что думала, это приведение?

— Хватит, никаких призраков! — резко бросила мама. — И не обязательно говорить шепотом. Вокруг фермы, в основном молочные. Посмотрите вокруг. На полях растет овес и пшеница, кое-где есть ячмень. Фермеры поставляют свежие продукты состоятельным людям, которые живут там, на холмах.

Вокруг было множество холмов, которые выглядели как вспучивающееся тут и там заплатанное одеяло.

Склоны их заросли деревьями, которые разбивали каждый холм на своеобразные секции. Я быстро придумала для них название «часовые ночи». Но мама тут же объяснила их практическое применение: оказывается, деревья задерживали снежные оползни. Упоминание о снеге несказанно обрадовало Кристофера, который любил все зимние виды спорта, и не думал, что в таком южном штате, как Виргиния, будет достаточно снега.

— О, не волнуйся, снег здесь идет, — сказала мама, — да еще как! Эти холмы открывают горную цепь Блю Ридж, и поэтому здесь делается очень, очень холодно — так же, как и в Гладстоне. Но летом здесь будет значительно теплее, особенно днем. Ночью будет достаточно холодно, чтобы укрываться по крайней мере одним одеялом. Сейчас, если бы солнце уже взошло, вам предстал бы, наверное, самый красивый уголок во всем мире. Однако нам надо торопиться. До дома идти еще очень далеко, а мы должны быть там пока не рассветет, и пока не проснулись слуги.

Как странно.

— Почему? — спросила я. — И почему кондуктор называл тебя «миссис Паттерсон»?

— Кэти, сейчас у меня нет времени на объяснения. Надо идти как можно быстрее. Она наклонилась и подхватила два самых тяжелых чемодана, приказав нам следовать за собой неожиданно резким голосом.

Мы с Кристофером были вынуждены тащить близнецов, которые никак не могли проснуться.

— Мама, — воскликнула я, когда мы прошли несколько шагов, — кондуктор забыл передать нам твои чемоданы!

— Ничего страшного, Кэти, — сказала она, с трудом переводя дыхание, как будто ее ноша была настолько тяжелой, что отнимала все силы. — Я попросила его доставить их в Шарноттсвилль и положить в ячейку камеры хранения, чтобы я могла забрать их завтра утром.

— Это еще зачем? — недоверчиво поинтересовался Кристофер.

— Ну, во-первых, я безусловно не могу тащить сразу четыре чемодана, не правда ли? Во-вторых, я хочу получить возможность поговорить с отцом до того, как он узнает о вас. И потом, я думаю, мой приезд среди ночи, после того, как я пятнадцать лет не переступала, порог дома, и без того покажется достаточно странным.

Наверное, это были разумные доводы, потому что близнецов приходилось нести на руках, и мы вряд ли могли справиться с большой поклажей. Мы снова тронулись в путь, продвигаясь вслед за матерью по едва различимым тропкам между камней и деревьев. Колючий кустарник цеплялся за нашу одежду. Казалось, дорога никогда не кончится. Мы с Кристофером устали и все больше и больше раздражались: нести близнецов было все тяжелее, руки уже начинали болеть. Приключение все больше и больше надоедало нам. Мы жаловались, ворчали по поводу и без повода, едва переставляя ноги. Больше всего нам хотелось присесть и отдохнуть, а еще лучше — оказаться в Гладстоне, в своих кроватях, в окружении знакомых вещей. Большой старый дом со слугами, дедушкой и бабушкой, которых мы никогда не видели, совсем перестал представляться привлекательным.

— Разбудите близнецов! — бросила мама, обернувшись, определенно недовольная нашими постоянными жалобами. — Поставьте их на ноги, пусть идут сами, хотят они того или нет.

Спрятав лицо за меховым воротником своего жакета, она едва слышно добавила, что-то вроде:

— Господи, пусть походят по твердой земле, пока это возможно.

Тревожный холодок пробежал по моей спине. Посмотрев на старшего брата, чтобы выяснить, расслышал ли он эту последнюю фразу, я увидела, что он улыбается. Я улыбнулась в ответ.

Завтра, когда мама приедет на такси в положенное время и поговорит с больным дедушкой, ей достаточно будет улыбнуться и произнести несколько слов, чтобы очаровать его. Он протянет руки для объятий и простит ей то, из-за чего она «лишилась расположения».

Со слов матери ее отец представлялся мне сварливым и очень-очень старым, тогда шестьдесят шесть лет мне казались глубокой старостью. Человек, стоящий на пороге смерти, не может держать старые обиды, особенно на своего единственного оставшегося ребенка, дочь, которую он когда-то так любил. Он не может не простить ее, чтобы с сознанием собственной правоты, спокойно, умиротворенно сойти в могилу. После того, как она заворожит его своими чарами, она приведет нас из спальни, и мы сделаем все, чтобы показать себя с лучшей, приятнейшей стороны. Он увидит, что мы не плохие и отнюдь не уродливые. Не говоря уже о близнецах: никто не может не полюбить их, если у него есть сердце. Я сама видела, как люди в магазинах останавливались, чтобы потрепать их по головкам и сказать нашей маме, какие хорошенькие у нее двойняшки. А потом, потом дедушка узнает, какой умный наш Кристофер! Ведь он учится на круглые пятерки! Что самое интересное, ему даже не приходится сидеть над книгами, как мне. Все удается ему очень легко. Ему достаточно посмотреть страницу пару раз, и вся информация немедленно откладывается у него в голове, причем надолго, если не навсегда. Я очень завидовала его способностям.

Я тоже была одаренной девочкой, не в такой степени как Кристофер, но все же.

Я с детства отличалась проницательностью и норовила заглянуть за блестящий фасад, чтобы обнаружить пятнышко на обратной стороне. Собрав вместе то немногое, что нам удалось услышать о нашем дедушке, я уже успела составить о нем более или менее цельное представление и определить, что он был из тех, кто долго не прощает — судя по тому, что он отвергал свою когда-то столь любимую дочь целых пятнадцать лет. И все же, со всей своей твердостью, как может он противостоять маминому обаянию? Вряд ли это было возможно. Я часто была свидетелем споров по поводу семейного бюджета и поражалась, как ей удается заставить папу забыть о тратах и их последствиях. Он всегда бывал побежден. Достаточно было одного поцелуя, одного крепкого объятия или любого другого проявления ласки и нежности — и он соглашался, что так или иначе они смогут заплатить за очередную дорогую покупку.

— Кэти, — сказал Кристофер, — по-моему, ты чем-то очень озабочена. Если бы Бог не создал людей так, что они в конце концов стареют, слабеют и умирают, он никогда не позволил бы им иметь детей.

Почувствовав на себе его взгляд, я догадалась, что он читает мои мысли и вспыхнула.

Он ободряюще улыбнулся. Он был неунывающим оптимистом и, в отличие от меня, не впадал в меланхолию, сомнения и тяжелые раздумья.

Мы последовали совету матери и разбудили близнецов, посоветовав им встать на ноги и сделать над собой усилие, чтобы идти самим. Обильно расточая стоны и жалобы, они поплелись вслед за нами.

— Не хочу идти туда! — рыдала обыкновенно очень слезливая Кэрри. Кори только пищал. — Я не хочу идти по темному лесу! — продолжала вопить Кэрри, пытаясь освободить свою руку, которую я крепко сжимала. — Я иду домой! Пусти меня, Кэти, пусти меня!

Всхлипывания Кори становились все громче и громче.

Я было собралась поднять Кэрри обратно на руки, но поняла что уже не смогу сделать этого: руки слишком сильно болели.

Потом Кристофер отпустил Кори и побежал вперед, чтобы помочь маме с ее двумя тяжелыми чемоданами. Теперь за мной в темноте волочились два воющих близнеца.

Воздух был прохладным и пронзительно свежим.

Несмотря на то, что мама назвала эту местность холмистой, огромные темные формы, просматривавшиеся вдалеке, скорее напоминали горы. Я подняла глаза на небо. Оно напоминало глубокую миску бархатистого темно-синего цвета, перевернутую вверх дном и украшенную напоминающими снежинки кристаллами звезд. А может, это мои замерзшие слезы, которые мне предстоит выплакать в будущем? Почему-то мне показалось, что со своей высоты они смотрят на меня с сожалением, и я чувствовала себя подавленным, совершенно ничего не значащим существом размером с муравья. Небо было слишком близким, слишком большим и красивым, и наполняло меня странными предчувствиями. Одновременно я сознавала, что при других обстоятельствах я просто влюбилась бы в окружавший меня пейзаж.

Наконец мы приблизились к скоплению больших фешенебельных домов, расположившихся на склоне холма.

Никем не замеченные, мы подошли к самому большому, выглядевшему намного величественнее всех остальных. Мама приглушенным голосом сообщила нам, что дом ее предков называется Фоксворт Холл и что ему уже двести лет!

— Здесь есть какое-нибудь озеро, где можно плавать и кататься на коньках зимой? — спросил Кристофер. Он уже успел внимательно осмотреть эту сторону холма. — Пожалуй, для лыж это не лучшее место, слишком много деревьев и скалистых выступов.

— Да, — ответила мама, — примерно в четверти мили отсюда есть небольшое озеро. И она жестом указала направление.

Мы обошли кругом громаду дома, стараясь ступать почти на цыпочках. Когда мы оказались у черного входа, нас впустила пожилая женщина.

Скорее всего она ждала нас, потому что нам даже не пришлось стучать. Мы тихонько прокрались внутрь, как ночные воры. При этом женщина не произнесла ни слова приветствия. Может это была одна из служанок? Я опять была озадачена.

Мы немедленно оказались внутри темного дома, и она повела нас по узким и низким ступеням.

— Но уверена ли ты, что они достаточно умны? Может быть у них есть скрытые от глаз отклонения?

— Ничего подобного! — обиженно воскликнула мать. — Мои дети полноценны умственно и физически, и ты это прекрасно видишь!

Сверкнув глазами на женщину в сером, она опустилась на колени и начала раздевать Кэрри, которая уже клевала носом. Потом она перешла к Кори и расстегнула его голубую курточку. Кристофер между тем положил один из чемоданов на большую кровать, одну из стоявших в комнате. Он открыл его и достал два желтых комплекта из рубашек и штанишек — пижамы для близнецов.

Помогая Кори раздеться и одеть пижаму, я незаметно разглядывала высокую, крупную женщину, которая, по всей видимости, была нашей бабушкой. Осматривая ее лицо в поисках морщин или тяжелых складок на подбородке, я пришла к выводу, что она не такая старая, как мне показалось вначале. Ее волосы имели голубоватый стальной оттенок и крепко-накрепко стянутые сзади делали разрез глаз продолговатым. В нем было что-то кошачье. Было заметно, что каждая прядь волос небольшими клинышками подтягивает вверх отчаянно сопротивляющуюся кожу: пока я смотрела, один волос даже выбился, освободившись от заколок.

Ее нос напоминал орлиный клюв, плечи были очень широкими, а рот был как будто прорезан кривым острым ножом. В ее облике не было ничего мягкого или уступчивого, даже ягодицы под платьем смотрелись как железобетонные. Чувствовалось, что с ней шутки плохи, и вряд ли можно было надеяться на отношения, подобные нашим отношениям с отцом или матерью.

Мне она совсем не нравилась.

Мне захотелось домой. Губы у меня неожиданно задрожали. Я хотела, чтобы папа снова был с нами. Как могла такая женщина произвести на свет такое доброе и нежное создание, как наша мама. От кого она унаследовала свою красоту и жизнерадостность?

Я снова почувствовала дрожь и попыталась остановит! слезы, готовые хлынуть у меня из глаз. Мама заранее готовила нас к встрече с нелюбящим и безразличным к нашей судьбе дедушкой, но бабушка, которая сама подготовила наш приезд, оказалась самым сильным и горьким разочарованием. Я отчаянно заморгала глазами, чтобы Кристофер не заметил моих слез и не высмеял их потом. Я немного успокоилась, когда посмотрела, как мама с мягкой улыбкой укладывает в кровать уже одетого Кори, а вслед за ним, в ту же кровать и Кэрри. Они были такими милыми, когда лежали рядом: маленькие розовощекие куколки. Мама склонилась над ними, крепко поцеловала обоих, нежно смахнув со лба вьющиеся пряди волос, и тщательно укрыла их одеялом.

— Спокойной ночи, мои крошки, — прошептала она хорошо знакомым мне любящим голосом.

Близнецы ничего не слышали. Они уже крепко спали.

Однако, непоколебимая, как дерево, пустившее глубокие корни, наша бабушка, стоявшая у двери с явным недовольством, взглянула сначала на близнецов, а потом в нашу с Кристофером сторону: мы невольно прижались поближе друг к другу, тем более что мы еле держались на ногах от усталости. Ее каменно-серые глаза сверкнули с явным неодобрением. Казалось, в отличии от меня, мама поняла ее хмурый пронзительный взгляд и вспыхнула, когда бабушка произнесла:

— Твои старшие дети не могут спать в одной постели!

— Но они всего лишь дети, — вспылила мама. — Похоже, ты совсем не изменилась. У тебя осталась эта отвратительная подозрительность. Кристофер и Кэти невинны!

— Невинны? — прошептала та, и ее взгляд стал острым как бритва.

— Мы с отцом думали так же о тебе и твоем двоюродном дяде!

Я с удивлением попеременно смотрела на них широко открытыми глазами. Крис выглядел потерянным и беззащитным, неожиданно превратившись из почти юноши в семи-восьмилетнего ребенка. Он понимал не больше моего.

— Если ты так думаешь, предоставь им отдельные комнаты и отдельные кровати! Мне кажется в этом доме их вполне достаточно.

— Это невозможно, — сказала своим холодно-неприязненным голосом бабушка. — Это единственная спальня с отдельной ванной, расположенная таким образом, что мой муж не услышит шагов над головой, или как они смывают в туалете. Если мы рассредоточим их по всему этажу, он услышит их голоса или какой-нибудь шум. Кроме того, их могут услышать слуги. Я все очень тщательно продумала. Это единственная безопасная комната.

Безопасная комната? Итак, мы должны были тесниться в одной единственной комнате. В огромном, богатом доме с двадцатью, тридцатью, сорока комнатами мы будем занимать только одну? Хотя, с другой стороны, я бы не согласилась остаться в комнате одна — только не здесь, не в этом выстроенном для мамонтов здании.

— Положи девочек в одну кровать, а мальчиков в другую, — приказала бабушка.

Мама осторожно переложила Кори на свободную двух-спальную кровать, устанавливая порядок, которому затем суждено было утвердиться раз и навсегда: мальчики спят у двери в ванную, мы с Кэрри — в кровати у окна.

Пожилая женщина перевела взгляд с меня на Кристофера и обратно.

— А теперь слушайте меня, — начала она тоном сержанта, проводящего занятия с солдатами, — вы, старшие дети, будете следить за тем, чтобы ваши младшие брат и сестра вели себя тихо, и вы двое будете ответственны за нарушения правил, которые я вам сейчас изложу. Учтите, что если дедушка слишком рано узнает о вашем существовании, он вышвырнет вас всех вон без единого предварительного предупреждения, строго наказав вас за то, что вы есть на свете! Вы будете содержать эту комнату и ванную в идеальной чистоте и порядке — так, как будто здесь никто никогда не жил. Вы будете вести себя тихо: не орать, не плакать, не бегать вокруг, чтобы внизу не трясся потолок. Когда мы с вашей матерью оставим вас сегодня ночью, я закрою за собой дверь на замок. Потому что я не желаю, чтобы вы бродили из комнаты в комнату, а тем более в другие части дома. Пока ваш дедушка жив, вы будете жить здесь, так что ни одна душа не узнает о вашем существовании.

О, Боже! Я быстро взглянула на маму, ища поддержки. Этого не может быть! Она просто хотела напугать нас. Я придвинулась ближе к Кристоферу, крепко прижалась к нему, меня бросило в холодный пот, и я вся дрожала. Бабушка немедленно нахмурилась, и я быстро отступила в сторону. Мама стояла отвернувшись, с опущенной головой. Плечи ее вздрагивали, как будто она плакала.

Меня охватила паника, и я, наверное, закричала бы, если бы мама в этот момент не обернулась. Присев на край кровати, она протянула нам с Кристофером руки. Благодарные за ее руки, привлекающие нас к себе, готовые нежно потрепать по спине, пригладить наши растрепанные ветром волосы, мы бросились к ней.

— Все в порядке, — прошептала она, — верьте мне, вы останетесь здесь на одну ночь, а потом мой отец с радостью примет вас в своем доме, и вы сможете распоряжаться им и садом, как своим собственным.

Затем она обернулась к своей матери, казавшейся сейчас особенно строгой, высокой, готовой запретить все на свете.

— Мама, ты должна пожалеть моих детей. Ведь в них есть и твоя кровь! Учти и ты это. Они очень хорошие, но все же они нормальные дети, они не могут не играть, не шуметь, и для этого им нужно место. Неужели ты ожидаешь, что они будут говорить шепотом. Нет необходимости запирать дверь комнаты — достаточно запереть другую, в конце коридора. Теперь, почему они не могут использовать все северное крыло? Насколько я понимаю, это самая старая часть дома, и тебе она, в общем-то, безразлична.

— Коррин, я здесь принимаю решения. Ты думаешь, слуги не обратят внимание на то, что целое крыло дома закрыто и не поинтересуются, зачем это сделано? Они знают, что дверь в эту комнату закрыта всегда, и это не вызывает у них удивление. Отсюда открывается дверь на лестницу, ведущую на чердак, и я не хочу, чтобы они совали свои носы, куда не следует. Рано утром я буду приносить детям пищу и молоко — до того, как горничные и повар появятся на кухне. В северное крыло люди заходят только в последнюю пятницу каждого месяца, когда проходит генеральная уборка. В этот день дети будут прятаться на чердаке, пока горничные не закончат. До того как слуги придут убирать комнату, я сама буду проверять, остались ли какие-нибудь следы их пребывания в комнате.

Мама не сдавалась:

— Это невозможно! Они не могут не выдать себя, пойми это. Прошу тебя, запри дверь в конце коридора! Бабушка заскрежетала зубами.

— Коррин, дай мне время! Со временем, я придумаю повод, чтобы целиком закрыть все крыло так, чтобы его даже не убирали. Но я должна действовать осторожно, не вызывая подозрений. Слуги не любят меня и сразу побегут к твоему отцу в надежде на поощрение. Неужели это непонятно? Закрытие этой части дома не должно совпасть с твоим приездом, Коррин.

Мама кивнула, соглашаясь. Они с бабушкой все обсуждали и обсуждали детали своего заговора, а между тем мы с Кристофером все больше хотели спать. День казался бесконечным. Я мечтала забраться в кровать вместе с Кэрри и впасть в сладкое забытье, где проблемы не существовали.

Неожиданно, когда я думала, что на нас уже никогда не обратят внимание, мама заметила, как мы устали. И нам в конце концов позволили раздеться и залезть в кровать.

Мама подошла ко мне, усталая и озабоченная, с темными кругами под глазами, и крепко поцеловала меня в лоб.Я видела, как слезы мерцали в уголках ее глаз, и, смывая тушь, темными ручейками стекали по лицу. Почему она снова плакала?

— Засыпайте, — сказала она хрипло, — засыпайте и не волнуйтесь. Не обращайте внимание на то, что вам пришлось услышать. Как только отец простит меня и забудет то, что я сделала, он примет вас в свои объятия.

Ведь вы единственные внуки, которых он сможет увидеть, пока жив.

— Мама, — нахмурилась я, чувствуя непонятную тоску, — почему ты все время плачешь.

Она неловко смахнула слезы и попыталась улыбнуться.

— Кэти, может быть мне потребуется больше, чем один день, чтобы снова завоевать расположение моего отца. Это может занять два дня или больше.

— Больше?

— Возможно неделя, но это крайний срок, наверняка все произойдет гораздо быстрее. Я не знаю точно, но это не должно растянуться надолго. Можете положиться на меня в этом.

Своей мягкой рукой она пригладила мои волосы.

— Кэти, радость моя, твой папа очень любил тебя, и я тебя люблю.

С этими словами она перешла к Кристоферу, чтобы приласкать его на прощание, но что она шептала ему, я уже не слышала. У двери она обернулась и пожелала нам как следует выспаться и сказала:

— Увидимся завтра, я приду к вам как только смогу. Вы знаете мои планы. Мне придется прогуляться до станции, сесть на поезд до Шарноттсвилля, где меня ждут мои два чемодана, и рано утром я должна буду приехать сюда на такси, так что, когда это будет возможно, я постараюсь проникнуть сюда и увидеться с вами.

Уходя, бабушка бесцеремонно протолкнула мать в дверь впереди себя, но мама все же успела оглянуться через плечо и умоляюще взглянуть на нас, проговорив напоследок:

— Пожалуйста, ведите себя хорошо, не шумите. Слушайтесь бабушку, выполняйте ее указания и не заставляйте ее себя наказывать. И еще, постарайтесь сделать так, чтобы близнецы тоже слушались, не плакали и не очень по мне скучали. Пусть это будет игрой, по крайней мере для них. Попробуйте развлечь их, а я привезу вам всем игрушки и настольные игры. Завтра я приеду, но все это время я буду думать о вас, любить вас и молиться за вас.

Мы пообещали, что будем паиньками, будем сидеть тихо, как мыши, и с ангельской кротостью выполнять все требования бабушки. Кроме того, мы подтвердили, что сделаем все, чтобы она не сердилась на нас и близнецов, не жалея ни слов, ни усилий.

— Спокойной ночи, мама! — сказали мы с Кристофером в один голос, пока она в нерешительности стояла в дверях. Большие, жестокие бабушкины руки лежали у нее на плечах. — Не волнуйся за нас, все будет в порядке. Мы знаем, чем занять близнецов и как развлечь самих себя. Мы уже не маленькие.

Все это говорил в основном мой брат.

— Я увижу вас завтра ранним утром, — сказала от себя бабушка, выталкивая маму в коридор и запирая дверь.

Мы остались одни и нам стало немного страшно. Что если начнется пожар? Пожар? Теперь я всю ночь буду думать о пожаре и о том, как убежать, если он начнется.

Запертые здесь, мы не сможем ни до кого докричаться, даже если очень захотим. Кто может услышать нас в этой вечно закрытой комнате, куда люди приходят не чаще раза в месяц, в последнюю пятницу?

Слава Богу, что нас поместили сюда временно, всего на одну ночь. А потом, завтра, мама помирится со своим умирающим отцом.

Но пока мы оставались одни. Запертые снаружи. Гигантский дом вокруг нас казался чудовищем, держащим нас в своих острых зубах. Если мы пошевелимся, будем шептать или тяжело дышать, оно нас проглотит и переварит.

Я с нетерпением ждала прихода сна, бесконечная, гнетущая тишина становилась невыносимой. Первый раз в жизни я не засыпала, как только голова коснулась подушки. Кристофер первым нарушил тишину, и мы начали шепотом обсуждать наше положение.

— Все не так плохо, — начал он, и я видела, что его глаза были увлажненными и блестели в полумраке. — Я уверен, что бабушка не такая страшная, как кажется. Не может быть, чтобы она была такой!

— То есть, тебе она тоже не показалась доброй старушкой? Он усмехнулся.

— Да, доброй-предоброй. Как удав боа.

— Она такая огромная! Как ты думаешь, сколько она ростом?

— Господи, даже не знаю. Может быть, шесть футов. И весом фунтов двести.

— Какое там! Семь футов и пятьсот фунтов весом.

— Кэти, когда ты научишься не преувеличивать? Перестань делать из мухи слона. Посмотри на ситуацию реально. мы просто заперты в одной из комнат большого дома. Мы проведем здесь одну ночь, пока мама не вернется.

— Кристофер, ты слышал что она сказала о каком-то двоюродном дяде? Ты понял, что она имела в виду?

— Нет, но думаю, мама нам все объяснит. Теперь помолись и засыпай. В конце концов это все, что мы можем сделать.

Я встала с кровати, опустилась на колени и сложила ладони под подбородком. Крепко закрыв глаза, я долго и напряженно молилась, чтобы Господь помог маме быть обаятельной и обезоруживающе прекрасной.

— И, Господи, сделай так, чтобы дедушка не был таким же злым и неприязненным, как его жена.

После этого усталая и обуреваемая множеством эмоций, я прыгнула в кровать, и, крепко обняв Кэрри, провалилась в сон.