.. "От лица командира батареи - пять, бля, нарядов вне очереди!" "Есть, бля, пять, на фиг, нарядов!"... А как вы с Борькой назюзюкались, когда дневалили по офицерскому клубу! Как тебя Сундуков раздевал, как с тебя, трупа, сапоги стягивал: "Ну хту ж так пьют, хту ж так пьют?! Зукусывать нада, рудувуй Мы!"... Нет, и все же - как наш батя водил колонны! Сто машин, как по ниточке, со строго выдержанным интервалом, со скоростью 90 км в час - класс, елки зеленые! Йех, с ветерком! Ты в голове колонны, я, как всегда, в хвосте: "Дуэль, Дуэль - я Сатисфакция. Как слышите меня?.."
      К слову сказать, товарищ Бдеев из санчасти еще не выписался, но, говорят, пошел уже на поправку... Как поняли меня? Прием.
      Короче, Тюхин, обстановка у нас тревожная, предгрозовая. Спим как в октябре 62-го, снимая только сапоги, с "калашниковым" в обнимку. Остатки боевой техники, в том числе один тягач с ракетой, то есть, извиняюсь, с "изделием", выкатили на плац. Разве что патроны пока что не раздают... А тут еще вчера на построении подходит ко мне лейтенант Скворешкин и, тяжело вздохнувши, говорит вполголоса: "А вы бы, рядовой М., шли бы лучше к себе на станцию." "Это, - спрашиваю, - почему? Это как это?" - спрашиваю. А он глаза отводит и говорит: "А вы бы, говорит, - пошли бы, посмотрели на себя в зеркале..." Ну и пошел, и посмотрел. Видок, конечно, не очень чтобы очень - харя старая, голова седющая, вся в шрамах, зубов нет, но ведь я и тогда, в юности, уж никак не красавцем загремел под фанфары: гастрит, дуоденит, плоскостопие, истощение на почве сексуальных излишеств, тахикардия, грыжа, лунатизм, прогрессирующее слабоумие по причине алкоголизма... А-а, и продолжать тошно! Короче, уж не шибко я и изменился за эти годы, а потому только плюнул в сердцах салаге-дневальному на сапог и потопал к себе на "коломбину", а пока шел, вот о чем думал, Тюхин. "Ничего случайного в жизни, конечно же, нет, - шагая, думал я, - и если я вернулся в Армию, значит, так надо, елки зеленые! Кому? вот это уже другой, более сложный вопрос, но лично я думаю, - сам с собою беседовал я, по-старчески шаркая ногами, - лично я полагаю и даже, в некотором смысле, убежден в этом - сие даже не знак, сие, Тюхин, ПРОВИДЕНЦИАЛЬНАЯ МИССИЯ!.. Ю андестенд ми?.. И - о нет, не упаднические стишки, каковых по логике вещей следовало бы ожидать после моего падения с березы, но героический эпос, эпохальную поэму (лучше в прозе) о службе и дружбе заповедано сотворить мне, пребывающему в светлой своей молодости! Тем паче, что связи нет и делать на "коломбине" вроде как и нечего. О, это шанс, шанс! Может быть, единственный и неповторимый, солнышко ты мое ненаглядное - а ну как после нее, после этой моей Главной Книги, непроворный инвалид по фамилии Фарт подвысит шлагбаум и я, Тюхин, войду наконец-то в большую литературу! А то чушь какая-то получается, минхерц: мы ведь с тобой, как наши, извиняюсь, эти самые - они, как известно, в половом акте участвуют тоже, но, увы, не вхожи... Вот и бьемся, Тюхин, как придурки об дверь!.. Эх!" - думал я, всплескивая руками.
      Что-то я заболтался тут с тобой, сколько у нас, на Ромкиных? Как, уже без тринадцати 13?! Пора, пора, Тюхин, закругляться: минут через десять в фанерную стенку фургона осторожно постучат и я, щелкнув задвижечкой, впущу их: рядового Гибеля и еще троих гусей - Петренко, Сидоренко и Гусмана - новых моих учеников, друг мой! В свободное от литературных занятий время, как правило, перед обедом, я щедро делюсь с ними своим жизненным опытом, и скажу тебе честно, Витек, более внимательных, более благодарных, елки зеленые, слушателей у меня вроде и не было! Потрясенный монологом, который я произнес во время мытья коридора, рядовой Гибель привел своих, разумеется, проверенных, товарищей и вот они, в свободные, само собой, от службы часы, разинув рты, слушают мои вдохновенные рассказы "о времени и о себе": о благословенных годах так называемого "застоя", о Меченном, о Пердегласе, о талонах, гуманитарной помощи и "секонд-хэндах"; о коварных гэкачепистах, строптивых хохлах, организованной преступности и мелких рекетирах, о биржах, брокерах, маклерах, дилерах, фермерах, крекерах, памперсах, сникерсах и, конечно же, о "баунти", которого я, бля, так и не успел отведать; о монетаризме, парламентаризме, плюрализме и харизме; об Алле Пугачевой и ее дочке Кристине - не путать с Христиной Адамовной! - жене Преснякова-младшего, о некоем веселом композиторе, который назвал одного великого деятеля "грибом", а другого не менее выдающегося тележурналиста, и вовсе чуть ли не матом, и это не где-нибудь, а все в том же, некогда почитаемом тобой, Тюхин, "Огоньке"; попутно пришлось просвятить их на тему контрацепции и СПИДа и тут, господин Хихикалкин, я даже процитировал для убедительности вашу похабиозную, псевдонародную частушечку:
      Опосля Петровой Клахи все про СПИД отпали страхи! Опосля Наталии Отпали гениталии!..
      Да-а... Ну что я тебе могу сказать - вообщем-то, смеялись. Растерянно, правда, как-то, с переглядочками, но смех, чего скрывать, был. Так что - гордись, тебе ведь, паяцу, только бы поерничать!
      Между прочим, тут со мной опять, бляха муха!.. Короче, не давала мне все эти дни покоя одна плодотворная идейка с антенной. "А что если, подумал я, - зафигачить ее повыше, вон на тот вон тополь у спецхранилища!.." Ты меня, Тюхин, знаешь: мне ведь ежели что втемяшится - ни колом не вышибить, ни топором не вырубить! Одним словом, надел на шею моток провода и опять, опять - полез. Ничего такого особенного с высоты, как ты догадываешься, я не увидел: та же темень, туман, слышно, как в клубе крутят кино - у нас теперь это удовольствие каждый день, правда, фильма одна и та же - "Применение индивидуальных средств защиты в условиях ядерного, химического и бактериологического нападения". Слышно еще, как тарахтит движок у КТП, как Филин на плацу орет, как в "коломбине" храпит мой сменщик Митька Пойманов. И только это я привязал конец антенны к ветке, слышу - внизу голоса. Бухает дверь спецхранилища, под лампой над входом топчутся трое, все те же - товарищ Хапов, товарищ Кикимонов и товарищ Копец, три наших последних высших военачальника, три подполковника. И выходят они, Тюхин, через калитку со спецтерритории - на калитке, между прочим, табличка: "Стой! Опасно для жизни!" - и, подсвечивая себе фонариками, идут в мою сторону. "Ну, - думаю, сейчас опять встанут под деревом и закурят!" Хочешь - верь, хочешь - не верь, но так оно и случилось! И вот, что я услышал, елки, бля, зеленые:
      К и к и м о н о в (волнуясь). Что делать, что делать?! Просто голова кругом, ума не приложу!.. Ужас, у-ужас!..
      Х а п о в. Говоришь, и сумму назвал?
      К и к и м о н о в. Копеечка в копеечку, Афанасий! И то, что я тебе давал, и эти... ну, помнишь?..
      Х а п о в. Помню, голуба, еще как помню...
      К и к и м о н о в. Хорошо, хоть кто-то помнит... А ведь я еще жене шубу к годовщине, инструмент беккеровский, ковер... Что будет, что будет?!
      Х а п о в. Да полно тебе, Аркадий, паниковать, может, он тебя, на хрен, на пушку берет?..
      К и к и м о н о в (чуть не плача). Но ведь копеечка в копеечку. Откуда такая точность, а?
      Х а п о в. А ты что думаешь, Кузьмич?
      К о п е ц (задумчиво). Уникальный случай... Субъект с ярко выраженной патологией: скошенный подбородок, шишки на лбу, речевые дефекты. Вы обратили внимание, какие у него глаза?
      К и к и м о н о в. Он, мерзавец, при мне очков не снимал, а что страшные?
      К о п е ц. Мертвые, как у покойника!
      К и к и м о н о в. Ужас, ужас...
      Воцаряется тишина. Хапов снимает фуражку и вытирает розовую лысину платком.
      Х а п о в. Слышите, как храпит?
      К и к и м о н о в (вздрагивая). Кто?.. Где?..
      Х а п о в. Бром пей, Аркадий!
      К о п е ц. Лучше спирт.
      Х а п о в. Солдатик храпит на радиостанции. Слышите?.. Между прочим, на войне бы за такое дело шлепнули, на хрен, без суда и следствия!
      К о п е ц. Э-э!.. Связи-то все едино - нет.
      Х а п о в. А дисциплина?! Распустились, понимаешь! Вчера этот, ну который с дерева стебанулся, подходит и говорит: "Вы, товарищ подполковник, курить лучше бросьте, а то чего доброго, говорит, - помрете еще в 78 году, как раз перед чешскими событиями!" Ну не идиот ли?..
      К о п е ц. Травма черепа, нервное потрясение.
      К и к и м о н о в. Кошмар, просто кошмар! Денег фактически нет, продовольствие, кажется, тоже на исходе... Так, Афанасий?
      Х а п о в (мрачно). Вчера последнего кабанчика прикололи. Картошка, капуста - это еще, на хрен, есть, а хлеб - йек!..
      К и к и м о н о в. И что же прикажете делать?!
      Х а п о в. Ждать, Аркадий, ждать...
      К и к и м о н о в. А если не дождемся?
      Х а п о в. Ну а я откуда знаю? Я тебе гадалка, на хрен, что ли?! Ты вон лучше у этого, у прорицателя у своего спроси. Откуда он, кстати, взялся-то?
      К о п е ц. С трубы пищеблока сняли.
      Х а п о в. С трубы?! Как он туда попал?
      К о п е ц. Говорит, не помнит. Шок. Амнезия, то есть потеря памяти. Весь какой-то закопченный, обгорелый...
      Х а п о в. Черт знает, что такое! Один - на березе, другой, на хрен, на трубе!..
      К о п е ц. Клиника!
      К и к и м о н о в. Поверите, я уже деревьев бояться стал! Даже сейчас вот такое подлое ощущение, будто подниму голову, а он там, на ветке!
      К о п е ц. Кто?
      К и к и м о н о в. Да этот...
      Ну и, как ты, должно быть, догадываешься, Тюхин, тут дорогой наш товарищ подполковник Кикимонов, начальник финансовой части бригады, светя фонариком, задирает повинную головушку и видит на вершине тополя странное человекоподобное существо с круглыми, как у лемура, глазами!..
      Чу! Шуршит бурьян, умело используя для маскировки складки местности, к "коломбине" подползают мои юные вольнослушатели. Ого, кажется, нашего полку прибыло!.. Эй ты, ушастенький, попку подбери! Задницу, говорю, подбери, молодой, необученный, отстрелят!..
      Засим - ГБ энд СК. Твой - В.М.
      Глава шестая От рядового М. - члену редколлегии Т., лауреату премий
      Письмо третье
      Вдруг стало темно, но совсем не так, как от облака, когда оно закрывает солнце. Дж.Свифт "Путешествие Гулливера"
      Сэр!
      Вы не поверите, но эпическое повествование, замыслом которого я поделился с Вами в прошлом письме, претворяется в жизнь! Да-да, друг мой! героически переборов свойственную нам обоим неуверенность в себе - качество, кстати сказать, присущее только истинным талантам - я, с Божьей помощью, приступил к воплощению задуманного. Ровно пять минут назад, потея от волнения, я сел за рабочий столик радиооператора и написал первую фразу: "Давным-давно, так давно, что и перезабылось уже все за давностью, в некотором царстве, в несуществующем уже государстве, в одной сугубо секретной части служил солдат-первогодок по имени Витюша Эмский..." Написавши вышепроцитированное, я впал в такую буйную радость, что пошел вприсядку по "коломбине", выкидывая коленца и приговаривая: "Ай да рядовой М., ай да поэт, понимаешь, Пушкин!" Когда первая волна эйфории прошла, я снова сел за стол и, отложив в сторону тетрадь, предназначенную для эпопеи, принялся писать письмо Вам, мэтр. К этому меня побудило следующее. Как Вы догадываетесь, друг мой, прежде чем записать что-то на бумаге, я предварительно выстраиваю это свое неописуемое написуемое в голове. Я слышал, что некоторые герои некоторых сочиняемых книг ведут себя порой весьма своеобычно, подчас даже вопреки воле сочинителя. Как то: выдрючиваются, выкобениваются, вытворяют несусветные глупости. Не избежал этой участи и я, грешный. Знаете, что вытворил мой так называемый рядовой Витюша Эмский? Едва приняв присягу, он вместо того, чтобы крепить дисциплину ратным трудом и упорно готовиться к весенней проверке, взял и полез опять на крышу родной казармы!.. То есть я не могу сказать, что это вышло совсем уж ни с того, ни с сего. Вышеупомянутому деянию кое-что предшествовало. Ну, в частности, - поощрение за образцовое поведение в виде наряда по офицерскому клубу, находившемуся, как известно Вам, за пределами опутанного колючей проволокой забора с вышками. Так вот, едва переступив порог КПП, два землячка, два отличника боевой и политической подготовки - рядовой Борис Т. и рядовой Виктор М. - два этих выродка остановили первого попавшегося гражданина несуществующего уже ныне государства и, сказавши по-немецки: "Камрад, коуфен ур?", "толкнули" ему Ваши личные, мэтр, марки "Москва", часы. Разжившись таким образом энной суммой, солдатики прямым ходом направились вместо клуба в гаштет небезызвестного Пауля. Потом в другой, потом в третий, потом вообще черт знает куда, оживленно при этом дискутируя, размахивая руками, задевая прохожих. Очнулись они уже утром, на гауптвахте. Но это еще полбеды. Вернувшись в батарею через десять суток, солдатики предстали перед старшиной. "Трыдцать тры нарада унэ учэредь и тры гуда нэувульнэния!" скрежетнув челябинскими челюстями, объявил безжалостный Сундуков. И начался ад, коллега, самый натуральный, беспросветный, изо дня в день, из месяца в месяц, заурядный, до боли знакомый чуть ли не каждому военнообязанному, наш родной армейский ад. Отпахав на кухне, злосчастные салаги подшивали свежие подворотнички, готовясь к караулу, а откараулив, заступали дневальными по батарее. Вам когда-нибудь приходилось, коллега, драить водой с мылом белый ребристый стометровый кафельный пол казармы? О, это незабываемое удовольствие!.. Короче, недели через две после начала "полосы" рядовой Эмский еще больше похудел, приуныл, совершенно утратил чувство юмора, а когда однажды вечером обнаружил, что у него необъяснимым образом пропали все четыре бережно хранимых под матрасом вафельных полотенчика, без которых, как Вам известно, мэтр, качественно вытереть ребристый кафельный пол задача практически невыполнимая, когда он, похолодев, обнаружил эту роковую пропажу - нервы его не выдержали. В ту же ночь, прислонив половую щетку к коридорному, с надписью "Солдат, заправься!", зеркалу, Витюша Эмский, в расстегнутой гимнастерке, без ремня, без головного убора, потащился на чердак вешаться...
      А теперь - внимание! И вот когда рядовой Эмский привязал к балке коаксиальный кабель, когда он сунул бедовую свою головушку в петлю, - раздался голос! Ни человеческий, ни звериный, странный какой-то: весь такой напевный, как бы скрипично-канифольный, берущий за душу:
      - Не вешайся, солдатик, не губи свою молодую жизнь, вынь голову из петелечки!
      - Ты кто? - удивился самоубийца, вглядываясь в темноту.
      - Угадай! - сказало нечто на глазах проявляющееся, зеленовато-фосфоресцирующее, златоглазо-лемурообразное с электрическим нимбом над головой. - Только, во имя всех Вселенских Парадигм, не называй меня, пожалуйста, ни паранормальной энергетической сущностью, ни ангелом!..
      - Ну, то, что вы не ангел, это видно и невооруженным глазом, - вздохнул Витюша, - уши врастопырку, глазищи круглые, навыкате, а крылья, извиняюсь, отсутствуют...
      - Тебе это не нравится?
      - Да как сказать... А поскольку на животе у вас кнопка, а вместо хвоста недавно пропавший из нашей бытовки электропровод от утюга, я с известной долей уверенности рискнул бы предположить, сэр, что вы самый обыкновенный инопланетянин, он же пришелец, он же уфонавт, он же зеленый человечек и так далее и тому подобное...
      - Ты меня не уважаешь?
      - Почему? - удивился Витюша.
      - Тогда не "выкай", я этого терпеть не могу. И как это, интересно знать, инопланетянин может быть самым обыкновенным. Ты знаешь, кто я такой?..
      - Знаю.
      - Это как это?! - в свою очередь опешил электрический лемур. - Говори, я с нетерпением жду ответа...
      - Ну, во-первых, судя по некоторым признакам, ты, как и я, самец... Так?
      - Допустим. А во-вторых?
      - А во-вторых, тоже исходя из некоторых наблюдений, ты с планеты Лемурия, - сказал Витюша и чтобы уж окончательно добить разинувшего рот наглеца, добавил, - а следовательно - лемуриец!
      Реакция на последние слова была совершенно неожиданной. Нимб над головой пришельца побагровел, глаза из золотых стали бурячно-красными, он затопал ножками, затряс ручками.
      - Это неслыханное оскорбление! Я требую немедленного извинения! вскричал вздорный зверек.
      - Ну, извини, коли так, - сказал Витюша, - А в чем дело-то?
      - А дело, молодой человек, в том, что назвать меня, чистопородного, семизвездного мфусианина ничтожным лемурьянцем, это... это просто шпирт знает, что такое!..
      - Шпирт?! - оторопел Витюша.
      - Это не надо... Погорячился. Вырвалось... Это ругательство.
      И вспыльчивый инопланетянин, волнуясь, поведал солдатику-первогодку о том, что хотя сам он, как подлинный интеркосмист, ничего такого против отдельных лемурьянцев и не имеет, но таки вынужден заметить солдатику, что никакой "Лемурии" в природе нет, и что если он, инопланетянин, и прилетел с планеты по имени Ля-мур, то это вовсе не значит, что его, стопроцентного мфуси, можно обзывать всякими непотребными словами!
      - В таком случае - мфуси-руси - бхай-бхай! - высвобождая голову из петли, сказал Витюша и протянул пришельцу из иных миров руку дружбы и помощи.
      Вот так они и встретились - два самых несчастных, самых одиноких (ведь даже Борька, даже Борька... эх!..) существа во всех проявленных и непроявленных мирах: советский солдат первого года службы рядовой Эмский и энлонавт мфусианин З.З.З., которого Витюша для простоты произношения стал называть Звонкоголосым Зеленым Зюзиком.
      Встречались друзья, разумеется, тайком, исключительно по ночам, в свободное от Витюшиных нарядов время. Закрыв глаза и вытянув руки, как лунатик, для маскировки, рядовой Эмский поднимался на чердак, где его с нетерпением поджидал тот, кому было, как это ни дико звучит, еще хуже, чем даже всем Тюхиным на земле вместе взятым. Однажды, когда они сидели вдвоем на коньке черепичной крыши, терпеливо поджидая рассвет, Зеленый Зюзик открылся Витюше, что именно туда, на восток, туда, где вставала по утрам неописуемая по красоте звезда под названием Солнце, как раз туда и улетел его космический корабль, из которого он, Злополучный Зеленый Зюзик, и выпал по неосторожности, залюбовавшись красотами немецкой земли Тюрингия, а также земли Саксония-Ангальт.
      - Из летающей тарелки?! - ахнул солдатик.
      - Из гравидискоида. Я сильно ушибся и долго лежал без чувств.
      И Витюша бережно обнял Зюзика за плечо и, сочувствуя, сказал, что очень даже понимает его, потому что сам один раз падал с одного очень-очень высокого дерева, а еще солдатик сказал космическому Чебурашке, что если б тот увидал бы его, солдатика, песочинскую Чернушку, желательно, с Третьей горки, то тогда бы он, Зюзик, упал и вовсе бы никогда не очнулся!..
      - Увы, увы, - к несчастью, я пришел в себя! - смахивая слезу мягкой звериной лапкой, прошептал Загрустивший Зеленый Зюзик. - Я очнулся, и вот уже которую неделю безуспешно пытаюсь связаться с Кораблем экстраординарным способом.
      - Это как это? - поинтересовался солдатик.
      - С помощью псевдотелепатии. Ах, если бы ты знал, Витюша, каково это, когда нет связи!.. - и мягко, но решительно остановив открывшего было рот первогодка, горько продолжил, - Но это еще не все! В довершение всех бед, тот, кто остался на гравидискоиде, не знает даже, куда воткнуть кипятильник! Это такой... такой...
      - Чудак на букву "м"?..
      - Нет, хуже! Это такой тюха, Витюша, что никакой надежды, что связь состоится, у меня лично нет. Зовут его Марксэн и никакой он не уфонавт, а самый обыкновенный бортовой свидетель и очевидец. А самое ужасное заключается в том, что вот уж он-то, Марксэн, уж он-то действительно лемурьянец, самый натуральный, да еще каких свет не видывал!.. Тьфу!.. А ведь, как известно, ни на что путное, кроме самодезинтеграции, эта нация не способна! Поразительно неорганизованный, вздорный и безответственный народ! В отличие от них мы, мфуси, Витюша, стоим на неизмеримо более высокой ступени совершенства. Ну, в частности, мы в совершенстве владеем совершенно непостижимой для непосвященных Великой Тайной Трансформа!..
      - А это как это? - захлопал глазами солдатик.
      - Ты умеешь хранить тайну?
      - Спрашиваешь! Я же принимал присягу.
      - Поклянись, что никому не скажешь!
      - Клянусь! - сказал солдатик, хотя, честно сказать, после того, как он поругался с рядовым Т., ему и разговаривать-то было не с кем...
      - Как бы это тебе попроще?.. Ну, в общем, если совсем просто: я могу превратиться во что угодно.
      - Во все, во все?!
      - Решительно!
      - Во все, во все, во все?!
      - Во все, имеющее атомно-молекулярную структуру.
      - И в камень и... и... и в божию коровку?
      - Запросто!
      - А в банное вафельное полотенчико?
      - Хоть в махровое.
      - Ништяк!.. А в птицу?
      - Конкретней!
      - Ну в эту, из песни: "чому я не сокил, чому..."
      Вместо ответа Золотоглазый Зеленый Зюзик ударился грудью об черепичную крышу и, точно в сказке, обернулся Финистом-Ясным соколом. И взмахнул сокольими крылами, и взмыл в соколиную высь. Все выше, выше! И вот озарился лучами невидимого еще солнца, замер, весь золотой. А потом вдруг сложил золотые свои крылья, пал с небес, как Витюша с березы, грянулся грудью о черепицу, снова стал заурядным Зюзиком.
      - Ну, ты даешь! - только и вымолвил до глубины души потрясенный рядовой Эмский.
      - Классно?
      - Высоко-оо!..
      - Эх, - вздохнул золотоглазый трансформант со скрипично-канифольным голосом, - эх, да разве ж это высоко?! Каких-то несчастных сто метров и все! И выдохся, и батарейки сели!..
      - Вот-вот! - сказал Витюша, - И у меня! Раньше я эту нашу кафельную стометровку - в два притопа в три прихлопа, а теперь...
      - А ты какой щеткой пользуешься - подметальной или полиэтиленовой?
      - Зубной, - загрустил солдат-первогодок.
      И его новый друг до такой степени оторопел от этого ответа, что только и ахнул:
      - Это как это?!
      Да-а... Вот так они и сидели - два голубчика - в обнимочку на крыше казармы. А когда за фольварком, за капустным полем, за хилым немецким лесочком вставало во всей своей неописуемой красе родимое русское солнце, солдатик, сглатывая комок, восхищенно вздыхал:
      - Ух!.. Вона как!.. Эх!.. Слышь, хочешь стихи почитаю?
      - Пушкина?
      - Да нет, это из новых, ты его не знаешь...
      - Евтушенко?.. Вознесенский?..
      - Тюхин его фамилия. - И Витюша, набрав побольше воздуха в хилую свою, туберкулезную грудь, с выражением читал свое самое-самое свежее, из поэтического цикла "Гражданственность":
      Время быстрой ракетой мчится!
      Очень скоро из разных мест
      Мы приедем в Москву, в столицу
      На ХХХ-ый партийный съезд!
      Тут Витюша украдкой косился на Зюзика и осторожно спрашивал:
      - Дальше читать, или хватит?
      - Дальше! О, дальше, дальше! - стонал Зеленый Зюзик, устремленные на солнце глаза которого были полны неподдельного восхищения и слез.
      Голос Эмского креп:
      Мы трудились под рев моторов,
      Закалились и сильными стали
      Крузенштерны морских просторов
      И Титовы космических далей!
      - Хорошо! - не выдерживая, всхлипывал инопланетянин.
      А польщенный автор скромно пояснял:
      - Тут, конечно же, лучше Гагарины - в последней строчке, но из-за ритма не влезло.
      - И все равно - хорошо! - моргая огромными лемурьими глазищами, шептал Золотоглазый Зачарованный Зюзик.
      - Слушай, а в пол-литру ты обратиться можешь?..
      Вообщем, долго ли, коротко - но два этих стихолюбивых чудика так сроднились душами, что и жизни уже друг без друга не мыслили. Дошло до того, что даже старшина Сундуков перестал, поигрывая бородавкой, скрежетать зубами, он лишь еще дальше на затылок сдвигал свою хвуражку и удивленно бормотал: "Ну, шу ты будэшь дэлать - упьять назюзюкался! Нэ, рудувуй Мы, нэ выйдэт из тэбя нустуящего сувэтскуго чэлувэка!.."
      И вот настала весна. "В Россию!.. В Тютюнор, на стрельбы!.." - заволновалась ракетная бригада.
      - И меня берут! - гордо сообщил однажды Зюзику поэт Тюхин.
      - Свидетелем и очевидцем?
      - Радистом начальника штаба, - сказал Витюша, и, воткнув вилку хвоста электрического лемура в розетку бытовки, пошел в ленкомнату читать свой любимый "Огонек". Полы он уже больше не драил. Полоса кончилась, поскольку в батарее стряслось новое ЧП и про солдатика забыли, да и первогодком он теперь уже не был.
      И вот как-то раз, придя под утро выключать Зюзика из сети, дневальный Эмский застал своего единомышленника в полнейшем душевном расстройстве.
      - В Россию, в Тютюнор... А как же я? - горько вопросил солдатика мохнатый друг.
      - Главное - спокойствие! - сказал перманентный нарушитель воинской дисциплины. - Ты не дрейфь, я уже все обдумал. Мы поедем вместе!
      - Это как это? - приободрился Зюзик.
      - Элементарно. Ты превращаешься в какой-нибудь предмет моего солдатского обихода, ну, к примеру, - в расческу или там в носовой платок...
      - В носовой платок?! - вздернулся лемур. - Чтоб ты в меня сморкался?!
      - Ну, хорошо-хорошо. Не хочешь быть платком, стань моей новой записной книжечкой. Ты будешь лежать у меня в нагрудном кармане гимнастерки, а я буду вынимать тебя время от времени и записывать новые талантливые стихи!..
      - Тюхина?
      - Ну, разумеется, не Пушкина.
      Зюзик задумался. Он подумал-подумал и сказал:
      - Слушай, Витюша, у тебя ведь, кажется, нет часов?..
      - Ага, - подтвердил солдатик, - мы их с Борькой фрицу толкнули, когда в наряде были, пропади он пропадом, по офицерскому клубу.
      - Поди, неудобно без часов-то?
      - Спрашиваешь, - хмыкнул рядовой Эмский. - Радист без часов, что старшина без трусов!
      - Ты хотел сказать - без усов? - мягко поправил Зюзик.
      Витюша открыл было рот, но одернуть этого строптивого говнюка с редакторскими наклонностями не успел: Злокачественный Зеленый Зюзик, выпав из его рук, грянулся грудью об коридорный кафель и обернулся великолепными, золотыми, на кожаном ремешке, с красной центральной секундной стрелочкой, часиками!
      - Ай да Зюзик, ай да сукин сын! - обрадовался солдатик.
      Фирменные "роллексы" с двумя "л" были удивительно хороши собой. Когда Витюша надел их на руку, раздался мелодичный, похожий на воробьиное чириканье, звук.
      В эту ночь рядовой Эмский на чердак не ходил. Счастливо улыбаясь, он лежал на своей казенной койке с открытыми глазами. В душе у Витюши пела скрипка...
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А вот, коллега, возможный эпиграф к роману, фабула которого, судя по всему, будет не совсем соответствовать первоначальному замыслу:
      "По воронкам и травам родимой земли Мфусиане в строю по четыре шли!.." В. Эмский. Из армейской тетради.
      И ведь что характерно, Тюхин! Не далее, как вчера, в курилке, приперев к стенке Ромку Шпырного, я сунул ему под нос его сраную "победу":
      - Ты чего мне всучил?! Они же ломанные, во, слышишь? - не тикают!..
      И тут Ромка - ты же знаешь, Тюхин, этого арапа и нахалюгу! тут Ромка Шпырной, водила нашей "коломбины", жутким образом вдруг бледнеет, начинает трястись, потеть, шмыгать носом. Он вытаскивает из кармана целую горсть американских, трехкопеечных штамповок: на, мол, бери хоть все! На что я ему сурово отвечаю:
      - Нам, Роман Яковлевич, чужого не надо! Гоните назад наши собственные!..
      Шпырной еще больше побледнел, глаза бегают, руки дрожат, будто кур воровал!
      - Нету, - говорит, - у меня ваших часиков, Виктор Григорьевич!
      - Где же они? - спрашиваю.
      - Н-не знаю... Может, потерял... или украли, то есть в смысле - сперли!
      А я ему: вре-ошь! - и за яблочко. Как - помните? - того пленного под Кингисеппом.
      - Ей Богу, - хрипит, - не вру!.. Я их это... я их только ножичком подковырнул, а они... а они как заматюкаются и... и порх!
      - Чего-чего?!
      - И - порх, и... улетели!
      Вот какую баечку сочинил мне этот клинический клептоман и брехун Шпырной... А тут еще это свечение. Мы поначалу было обрадовались, подумали - солнце всходит, но где же это видано, Тюхин, чтобы солнце всходило сразу с четырех сторон света?..
      Багровые, то разгорающиеся, то затухающие сполохи озарили нашу и без того тревожную жизнь, коллега. И чует мое вещее сердце: это еще только "Интродукция", "Рондо каприччиозо", Тюхин, - впереди!..
      Глава седьмая Некто в полувоенном и прочие
      И протрубил Шутиков. И было утро. И на завтра опять имела место "шрапнель" без подливы, сухари без масла и чай без сахара. После перекура я забрал аккумуляторы с "коломбины" и - раз-два, раз-два, раз-два трусцой побежал в гараж, к Митьке Пойманову, заряжаться. Несмотря на недавний перекусон, в животе подсасывало, ныло в подреберье, каждый шаг тупо отдавался в затылке (давление, давление, милорд! нужно обязательно на обратном пути заглянуть в санчасть, смерить давление!..).
      Все катаклизмы в моей жизни начинались самым зауряднейшим образом. Будущую жену, к примеру, я встретил на автобусной остановке. Помню, во всех подробностях - вплоть до скомканной пачки из-под печенья на тротуаре - помню этот судьбоносный, в небесных просверках, поворот за угол пищеблока: слева затуманенный плац, справа вдоль фасада фанерные, с белым по красному заповедями, щиты: "Крепи оборону ратным трудом!", "Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!"... Раз-два, раз-два, раз-два... (И в боку - точно кирпич зашит. Нужно спросить но-шпы...)
      С какого-то рожна вспомнился вдруг вчерашний ночной кошмар. От спертого воздуха что ли, мне в казарме вечно снилось что-то несусветное. Примерещился склонившийся над моим смертным одром сержант Филин: лупала золотые, как надраенные асидолом пуговицы, под носом чужие эпохальные усы. По-сундуковски он скрежетнул зубами и, пустив дым из ушей, процитировал Отца Народов, бесмилляевским поносным голосом, но на свой, разумеется, манер: "Мир, сукабля, будет сохранен и упрочен, рядовой, бля, М., если народы, бля, мира возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать, сукаблянахрен, до конца!"
      Размышляя о смыслах столь причудливой эклектики, я старался как можно выше вскидывать коленки - раз-два, раз-два, раз-два! но тут сверху, точно из мусорного ведра на голову, пало на меня: