Аляповатые, как на журнальных обложках, портреты леди Болдок (два!), Симон (тут ей было лет двадцать и выглядела она настолько бесцветной, что талант художника просто поражал); кого-то еще – должно быть, Ставроса (поэт-неудачник в твидовом костюме) и лорда Болдока (со знакомым видом смертельно раненого). Никого похожего на мистера Квика. Ронни решил, что здесь он в безопасности, эти пять портретов оттолкнут любого поклонника культуры, если тот захочет войти в поисках хорошего чтения. Ронни с трудом пытался выбрать между «Тонкой серой линией» и «Сокровищами старого Ричмонда», когда дверь распахнулась и вошли Хамер и леди Болдок.
      Вошли они поспешно, смеясь, и Хамер игриво хватал ее за разные места. Ронни они заметили только через две секунды. Ронни закалился на телевидении, и у него самого были эскапады, но тут именно он смутился больше всех. Леди Болдок, не переводя дыхания, перешла в наступление:
      – Не ожидала я встретить здесь кого-нибудь в ТАКОЕ время, – сказала она, словно читать поутру (или разглядывать ее портреты) могли только педерасты, сводники и прочая нечисть.
      – Я только зашел за книгой, – сказал Ронни.
      – Может, возьмете ее и уйдете? Не хочу быть невежливой, но мистеру Хамеру и мне есть о чем сейчас поговорить.
      Заключительный слог стиха был презрительно отброшен.
      Ронни почти без задержки взял «Исповедь медного лба» и пошел, но нанес удар со своей стороны, сказав по пути Хамеру:
      – Как Генри-холл?
      – Дух захватывает.
      Несносный день уходил в прошлое, и Ронни смог нанести еще удар. По дороге к бару он в двенадцать без трех минут прошел в столовую и нашел две дюжины стаканов красного вина, выстроившихся на полке. Пять стаканов и чуть-чуть из шестого он выпил, нисколько не суетясь, не зная, что рыжий дворецкий через щелку неплотно прикрытой двери смотрит на него. Ронни был неопытным вором; Хамер сказал бы ему, что опасно делать это непосредственно перед началом, когда прислуга наверняка бегает, проверяя, все ли готово. Как бы то ни было, два предобеденных виски и шестой, законный, стакан вина позволили ему окосеть в необычное время – четверть второго – и держаться так до половины пятого. В пять часов, переодевшись к обеду, он сошел вниз, как было велено, и чувствовал себя вновь или по-прежнему ужасно.
      Вечер начался, как последний на Малакосе, разница была в том, что тогда он и Симон присоединились к Мэнсфилду, а теперь Ронни присоединился к этой паре. Симон была в золотисто-белом платье сиамского шелка. Оно шло ей, и Ронни гадал, почему ее мамочка позволяет, даже заставляет Симон появляться в нарядах, которые ей так шли. Ведь еще неандертальские дамы старались напялить на соперницу то, что ей не шло. Род тщеславия, ответил он себе, или светская форма его – в этом мире трудный ребенок должен по крайней мере сиять, как звезда в короне Болдоков. Впрочем, что с того?
      Костюм Мэнсфилда, вечерний только отчасти, был скроен насколько это было возможно удачно, и Мэнсфилд казался процентов на пятнадцать не столь толстым. Распахнутый пиджак являл пояс с эмблемой, которая Ронни приелась за эти сутки: белые звезды в андреевском кресте на красном поле.
      – Хи! – проревел он, потом, ткнув пальцем в живот, прибавил: – Знаете, что это?
      – ДА! – Ронни хотелось ответить (потом он даже упрекал себя за сдержанность): богопротивное пузо – свидетельство многолетнего пьянства на незаработанные деньги, расположенное вблизи самого мягкого члена на Юге. Но приход негра с подносом сбил его, и, взяв стакан наугад, он ограничился: – По-моему, знаю. Это, ээ, флаг мятежников?
      Ответ был не сразу. Мэнсфилд нахмурился и, уставясь в поднос, потрогал его вялыми пальцами:
      – Это бурбон?
      – Да, сэр, мистер Мэнсфилд. Бурбон и вода.
      – Я вижу, что вода. Прошлый раз ты дал мне шотландский.
      – Извините, сэр. Тут бурбон, сэр.
      – Гм, – сказал Мэнсфилд, как слегка успокоившийся лев, и попробовал указанное питье. – Гм. Ладно. Говорите – флаг МЯТЕЖНИКОВ? Вы что, переодетый янки или что? Это флаг Конфедерации, сэр, знамя свободы. Так было тогда, и… – он, казалось, искал слово, – и… так и сейчас. Это не изменилось. У нас на Юге образ жизни… наш собственный. Быть обязанным только себе… только себе… никому другому, и никто не обязан тебе. Это и есть…
      Внимание Ронни быстро рассеялось. Он взглянул на Симон. Та стояла, сложив руки, как бы в молитвенной позе. Ронни все пытался внушить взглядом: помни, что я сказал; пока что она не раз встречала его взгляд. За ее левым плечом он видел слугу, стоявшего перед большим зеркалом в серебряной раме, его поднос с напитками был рядом на мраморном столике. Тут же был Хоскинс, негр-дворецкий, как и Симон, в ритуальной позе, но скорее военной, чем религиозной. А теперь за правым плечом Симон на повороте лестницы показались лорд и леди Болдок. Хоскинс сразу повернулся к арке и щелкнул пальцами. Ему мгновенно ответил невидимый хлопок пробки шампанского. Болдоки направились к Ронни и его двум спутникам, находившимся точно под куполом в центре холла. Приближался и второй слуга с подносом, где были только бокал, белый от изморози, и ведерко со льдом и откупоренной бутылкой. Рядом с ним были Хоскинс и первый слуга. Раздался звонок над входной дверью. В холл вбежал третий слуга.
      – Хелло! – воскликнула леди Болдок, явно довольная, ибо улыбка ее потускнела лишь на долю секунды, дойдя до Ронни. Через секунду, однако, исчезла совсем.
      – Что с моим шампанским? Почему вечно задержка? Я хочу его сейчас.
      – Вот оно, ваша светлость. – Хоскинс подтолкнул замешкавшегося слугу вперед и кивнул другому, который протянул свой поднос леди Болдок.
      – Я как раз говорил, Джульетта, – заорал Мэнсфилд, – что в наших краях традиционный американский образ жизни до сих пор такой… такой, как тогда, когда мы стали нацией. Здесь джентльмен по-прежнему джентльмен. Мы…
      Он разглагольствовал несколько минут, избегая фактов, орал почти без пауз, когда прибыл Парро с двумя друзьями и тех представили, с подозрением кивнул на ходу Хамеру, Василикосу и еще троим, присоединившимся к обществу. Никто из дюжины гостей, окруживших Мэнсфилда, не пытался прервать его или отойти. Все смотрели на него с вялым любопытством толпы, глазеющей на человека, объявившего, что снимет рубашку, не сбрасывая куртки. Слуги сновали взад и вперед.
      – И, – прогремел Мэнсфилд наконец, используя этот союз в двенадцатый раз, чтобы показать, что ему есть еще что сообщить, хотя трудно решить, что именно, – и… мы решили проблему негров. Поняли, что никакой проблемы нет, просто нужно их подавлять. Вот именно – подавлять. Они – низшая раса и всегда будут низшей, и у нас на Юге, благодарение Господу, хватает здравого смысла понять это. Вот и решена ваша так называемая негритянская проблема. Все просто.
      Никто из слуг не показывал, что слышит, хотя должно было быть слышно даже в кухне, в столовой, в кладовых. Хоскинс у стенного зеркала застыл по стойке «вольно». Ронни вряд ли заметил это. Его мозг был в смятении. Он ощущал чувство, стремление, мысль – что бы это ни было, но нечто новое, незнакомое, не предсказуемое никакой интуицией или опытом, нечто вроде терзавшего его всегда дикого желания поставить перед собой девушку, нагую или в прозрачном плаще, и забросать ее булочками с кремом.
      – Негра можно держать на его месте только СТРАХОМ. Единственный довод, который он понимает, – ПЛЕТЬ.
      – Чушь, – громко сказал Ронни.
      – Не понял?
      – Да бросьте. Вы поняли. То, что вы сказали, – ЧУШЬ. Вздор, чепуха, идиотизм, абсурд. И исключительно нагло, дико, бесчеловечно, глупо, невежественно, старо и в данных обстоятельствах непростительно грубо.
      После мгновения тишины леди Болдок сказала:
      – Я с этим справлюсь, Студент. – И двинулась через круг, пока не подошла к Ронни. Ее нижняя губа отвисла удивительным образом. – По-моему, вы пьяны.
      – Нисколько, – ответил он. – Хотелось бы быть пьяным.
      Любитель придержал бы следующий удар для нокаута. Леди Болдок обычно уничтожала сопротивление сразу.
      – Конечно, если вы перед ленчем стащили все вино, вы должны были…
      – Мог я или нет сам взять…
      – Берк-Смит видел, как вы выпили шесть стаканов, то есть целую бутылку…
      – Этот рыжий коротышка…
      – …и сейчас он ищет в вашей комнате виски.
      – ВИСКИ?
      – В буфете не хватает трех бутылок.
      – Спорю, что знаю, где они…
      – Нам незачем больше спорить об этом. Не в моих обычаях поднимать невероятный шум из-за нескольких бутылок спиртного. Во всяком случае, вас можно только пожалеть.
      Впервые в жизни Ронни онемел и оцепенел. При упоминании о «невероятном шуме» Василикос слегка моргнул, словно на лицо ему что-то капнуло. Хамер, очень серьезный, явно был согласен с тем, что Ронни можно пожалеть. Мэнсфилд и лорд Болдок были ошарашены. Симон не поднимала головы.
      – Однако, – продолжала леди Болдок, чеканя слова, так же оттопырив губу, – я не потерплю вашей выходки по отношению к Студенту. К счастью, могу не объяснять причин. Оставьте мой дом.
      – Что… вы хотите сказать – сейчас?
      – Хоскинс! Как можно скорее! У вас есть время переодеться и уложиться. Такси будет у дверей через четверть часа. Хоскинс, устройте это.
      – Сейчас, ваша светлость.
      – В восемь двадцать есть рейс на Нью-Йорк. У вас полно времени. Впрочем, в городе есть отели. Теперь идите.
      – Зульетта, целовек только…
      – Это не мое дело, конечно, но нельзя не подумать…
      – Эй, Джульетта, в День благодарения…
      – Милая, только из-за разницы во взглядах…
      Губа леди Болдок, все еще отвисшая, вытянулась и затвердела.
      – В этих стенах дела идут так, как мне угодно. – Она повернулась к Ронни, чтобы велеть ему выйти, но ей помешал внезапный приход рыжего дворецкого, несколько растерявшегося после обыска в комнате Ронни.
      – Ну?
      – Ничего, ваша светлость. – Дворецкий не выдавал, как глубоко сожалеет. Он хотел предъявить обличающую бутыль и из неприязни к Ронни, и чтобы скрыть собственное воровство, но не смог, застигнутый врасплох, притащить одну из своей добычи. Он был слишком пьян, когда расправлялся с виски, и забыл, куда дел пустые бутылки.
      – Хм. – Леди Болдок вновь готовилась объявить свой приказ Ронни, который стоял оглушенный, и вновь ее опередили. Симон разразилась оглушительными на редкость рыданиями.
      – О Боже! Я не вынесу этого скандала! Кто-нибудь… Чамми, ты не уведешь ее в спальню? Теперь…
      Но Ронни уже был наполовину готов для ответа:
      – Я не должен оставаться здесь. Ну, было весело. – Он безуспешно поискал в мозгу, чем бы закончить. – Прощайте все. Пока. Билл, увидимся в Лондоне.
      – Пока, старина.
      Как при отъезде из Малакоса, Ронни решил ни о чем не думать, пока не останется никакого другого занятия. Он переоделся в серый дорожный костюм и уже начал успокаиваться, но тут постучали в дверь спальни. Вошел Джордж Парро, в каждой руке стакан, а под смокингом загадочно топорщилось нечто, как оказалось, – бутылка виски.
      – Суньте ее в свой багаж. Наказание вы понесли, можете совершить преступление. Я бы взял все три, но не донес бы.
      – Спасибо. А вы не рискуете?
      – Нет. Только что прибыла куча гостей, и она занята с ними. Ну, Аппи, парень, вы-таки сделали это. Маловато, но, клянусь, было здорово. Пожалуй, вам, предназначенному пасть во мрак, – Парро уселся на постель, – жест этот обойдется дорого. Все равно вы продырявили Студента как следует. Как только встряла ее светлость, вы ее не видели, что понятно. Парень был как рыба на песке. Пятнадцать лет никто не говорил ему «чушь». Ну… это, я думаю, вас прикончило. Теперь, чтобы подобраться к Симон, нужны танки и пушки.
      – Я тоже так думаю. – Ронни щелкнул замком одного чемодана и повернулся к другому. – Следовало держать язык за зубами.
      – Дьявол, никакой разницы не было бы. Джульетта нашла бы способ. Очень находчивая женщина. Понимаете, не имеет значения, что она делает. Никто не скажет, что она не права, кроме Господа Бога, а за его голос она гроша ломаного не даст. Вечером полетите прямо в Нью-Йорк?
      – Да.
      – Мудро. Лучше всего купите себе хорошую порцию филе, чтобы скоротать долгую-долгую ночь. Интереснее, чем снотворное.
      – Порцию чего? Ах, вы имеете в виду задницу и все такое. Смотря как буду себя чувствовать.
      – Купите, купите. – Парро поболтал ногами. Для этого было много места, не потому, что он был коротышкой. Сама постель поднималась неестественно высоко над полом (Ронни подозревал раньше какую-то жуткую колониальную причину). Парро, выпив, посмотрел на Ронни через стакан с ироническим сочувствием:
      – Не знаю почему, но странно, что вы так любите негров. Не думал, что станете тратить на это время.
      – Не стоило, да? Впрочем, мои слова не имеют ко мне отношения. Просто хотелось как-то осадить Студента. – Ронни сейчас искренне думал, что таковы были его мотивы.
      – Но результат был так хорош, что я, пожалуй, когда-нибудь сам использую его. Если б вы только видели, как он вылупил глаза…
      Ронни закрыл второй чемодан. Он был наполовину пуст, как и первый. Планировалась маленькая торговая экспедиция в аэропорт Кеннеди при возвращении. Ладно, теперь полно времени для этого. Он вручил Парро клочок обложки «ЛБД – орудие фашизма», где написал с некоторым трудом из-за бессмысленного глянца бумаги: «Прости за все. Не забудь, что я сказал тебе в офисе. Береги себя. Люблю. Р.».
      – Не передадите это Симон? Вряд ли сумею проститься с ней.
      – Я прослежу, чтобы она получила это сразу, – сказал Парро, сунув в карман клочок бумаги и осушая стакан. – Ну, как я понимаю, вы готовы влезть на новую ступеньку своей карусели.
      – Да. – Ронни взялся за чемоданы.
      – Оставьте их. Я заставлю одного из ваших черных братьев снести их вниз.
      – А Джульетта не запретила им делать это?
      – Я умею обращаться с вашими братьями. Иначе, чем вы, мой розовый друг Аппи, хотели бы, но умею. Пошли.
      Три минуты спустя, пройдя холл, опустевший, как в карантине, Ронни стоял у парадных дверей с рыжим дворецким. Парро внезапно исчез, не попрощавшись.
      – Ваши вещи в такси, сэр.
      – Спасибо, Берк-Смит. Я не даю на чай, потому что я был здесь только двадцать четыре часа и страшно представить, что бы я сделал еще для ваших будущих делишек: «Это мистер Апплиард, миледи, вот куда делся ящик „Наполеона“!»
      – Как вы обидчивы, сэр. Со всем уважением скажу, что вы разбираетесь в таких вещах. Конечно, вы, к сожалению, не так оценили обстоятельства. Ее светлость и я понимаем друг друга. Но лететь будет хорошо. Ясная ночь, сэр. Немного прохладно, зато все видно. Для полета погода первый класс. Прощайте, сэр.
      Таксист оказался молодым негром в клетчатом костюме, без шапки и без значка.
      – Как поживаете? – спросил он – и не формально.
      – Неплохо, – сказал Ронни, несколько удивясь. – А вы?
      – Вас куда отвезти?
      – В аэропорт.
      – Международный аэропорт Форт-Чарльз?
      – Именно.
      – Ладно.
      Они стали медленно продвигаться среди стоявших машин под ярким светом от здания и ближних столбов, задержались на минуту, пропуская те, что подъезжали с лесистой части дороги, и миновали их. Как только оказались среди деревьев, вокруг сомкнулся сплошной мрак. Ронни закурил. Он вспомнил с досадой, что блокнот с адресами и телефонами остался на столе в Лондоне. Идиот, решил, что он ему не понадобится! И почему не запомнил имя хоть одной из своих «филе» в Нью-Йорке? Он быстро перебрал в памяти, кто шел после Мерилин и перед Бигло, потом сдался. Серьезнее было то, что он забыл телефон Сусанны, который недавно переменился.
      Некоторое время он думал об этом. Следовало считаться с тем, возможно ли (и допустимо, и нравственно) заставить Сусанну выйти, пойти на его квартиру и ждать там второго звонка с его телефонной книжкой перед глазами. Он не доедет до аэропорта раньше семи, в Лондоне будет полночь или около того. В это время поляк, что живет наверху, может ее не пустить, и, о Боже, Ронни не уверен, оставил ли он второй ключ под внутренней дверью квартиры. О Господи!
      Кроме силуэта водителя и огней приборной доски, Ронни видел лишь фары, передние и задние, и над горизонтом туманного цвета зарево из города. Ничего такого, чтобы стоило на миг отвлечься. Добросовестно порылся в памяти между Мерилин и Бигло, затем без видимого перехода обнаружил, что думает только о Симон, не в связи с каким-то планом, а просто она не выходит из головы. Это скорее чувства, чем мысли, они туманно возникали в его воображении: никаких реальных шансов; могло бы быть лучше; эта сука, этот ублюдок и, главное, о БОЖЕ…
      Внезапно и неожиданно его отвлекли, и настолько, что сперва он не мог понять, что случилось. Автомобиль, который обгонял их, делая шестьдесят пять миль в час против их шестидесяти, вырвался вперед слишком рано, чтобы они могли не снижать скорость.
      Таксист понял это, резко затормозил, крикнул что-то невразумительное, автомобиль впереди взял правее, вынудив такси сделать то же, они съехали с шоссе, колеса загремели, такси совсем придвинулось к автомобилю, последовал страшный толчок, и оба остановились.
      – Дерьмо! – сказал таксист от души. – Что эта баба думает? Чуть-чуть не поубивала всех нас – Он открыл окно, высунулся и крикнул: – Идите сюда, мистер, у вас шарики из головы вылетели, что ли?
      Ронни не собирался мешать ходу событий, сочтя это просто еще одной деталью местных, во всяком случае, южных нравов, поэтому ожидал стрельбы из револьверов плюс парочку слезоточивых бомб для эффекта. Потом увидел идущую к нему Симон Квик в золотисто-белом платье, театрально освещенную фарами такси. Он лишь секунду сомневался – случайно ли она здесь. Потом понял, что Симон правила обгонявшей их машиной. Как в тумане, видел кусты, траву и зелень вдали. Симон стремительно подошла и заглянула в окно:
      – Ронни, это ты?
      – Да.
      – Блеск! – И сказала таксисту, который, увидев ее, не издал ни звука: – Принесите вещи джентльмена. Он поедет со мной.
      Ронни неторопливо вылез. Встал рядом с такси и воззрился на Симон.
      – Надеюсь, я не напугала тебя, – сказала она.
      – Нет, со мной такое случается каждый день. Ты соображала, что делаешь?
      – А иначе я бы тебя не остановила. Гудела, сигналила фарами, чтобы остановить какое-то такси, приняв его за твое, но ему хоть бы хны, и пришлось наскочить. Водитель не разозлился. Не то что его пассажиры! К счастью, со второй попытки налетела на тебя.
      Они подошли к ее машине, большой, американской.
      – Твоя? – спросил Ронни, который все еще двигался как автомат.
      – Нет. Джорджа, Джорджа Парро. Положите вещи сзади, пожалуйста.
      – Он знает, что ты ее взяла?
      – Да. Это мы надумали вместе – погнаться за тобой. Он сказал, чтобы я ехала прямо в аэропорт, но мне показалось это слишком долго. Они в любую минуту обнаружат, что меня нет. Спасибо вам.
      – Вам спасибо, мэм. Доброй ночи.
      – Сколько ты дала ему?
      – Двадцать долларов. Не стой так.
      – Извини. Господи, никто не поверит, что ты богата. Значит, все-таки едешь со мной. Нужно попасть в аэропорт. А что, если поехать в другой? Не может твоя мамочка перекрыть все аэропорты.
      – Боюсь, не получится. – Симон отъехала назад от большого дерева, стоявшего в двух футах от бампера, и вернулась на дорогу – Я не смогла взять паспорт. Он у нее под замком, как все паспорта семьи. Пришлось удрать с одним кошельком.
      – Тогда куда же ты со мной едешь? Ты ведь со мной? Куда мы направимся?
      – В парк «Старые Камни», прямо через границу штата в Теннесси. Она и не слыхала о нем.
      – Слушай, если ты думаешь, что я собираюсь проехать двести миль, чтобы переночевать в чертовой палатке…
      – Там маленькие деревянные шале, и там все есть, и это только восемьдесят миль отсюда. Чудесное местечко.
      – Понимаю. Эй, ради Бога, полегче! – сказал Ронни, встрепенувшись, когда Симон нажала на полный газ. – Не могла же она установить на дороге заставы!
      – Надо поскорей уматывать.
      Голос впервые стал вялым. Поэтому Ронни завел разговор о том, что больше всего его интересовало:
      – Как насчет еды? Есть идеи?
      – Я все обдумала, – сказала она, снова став энергичной. – Сперва заедем в магазин.
      – Разве сегодня не все на замке?
      – У Натана всегда открыто. Там возьмешь что хочешь. Потом поточим зубы в Большом Доме.
      – Это еще что?
      – Там есть гамбургеры. Лучшая еда в здешних местах. Тут нет приличного ресторана ближе, чем в Мемфисе. А потом поедем к «Старым Камням» и там переночуем. Завтра – в Андиамо, это город в пяти милях на другой стороне озера, там все купим: одежду и прочее. У меня с собой ничего.
      – Ну, в постели тебе ничего и не нужно. – Ронни внимательно слушал Симон, но ему очень хотелось прикоснуться к ней. Впрочем, он достаточно хорошо знал реакцию Симон и не сомневался, что едва дотронется до ее руки, как обоим придется сдирать с себя одежду, а навстречу мчат машины со скоростью восемьдесят миль в час. Но тут Симон резко затормозила у светофора при выезде из города, и Ронни схватил ее в охапку и стал безумно целовать. Она тут же ответила ему. Это был их лучший поцелуй, и Ронни захлебнулся от счастья.
      – Красавица моя!
      – Ронни, милый!
      – Ты плакала, когда она выгоняла меня.
      Краешком глаза она увидела желтый свет, снова взялась за руль и поехала, прежде чем свет стал зеленым.
      – По-настоящему нет, – сказала она. – Конечно, мне было больно. Я чувствовала себя ужасно. Но заплакала я, увидев, что она выгоняет тебя из ненависти ко мне. Смотрела-то она на меня. Она меня ненавидит.
      – Но теперь ты порвала с ней.
      – Давай поговорим об этом завтра.
 
      Ронни думал: «У Натана, конечно, будет закрыто». Когда машина остановилась перед огромным зданием, освещенным, как вся Варшава, с распахнутыми дверями, Ронни сразу упрекнул себя за недоверие. Он ведь знает Симон – как можно было сомневаться! Они вошли. Натан собственной персоной или его местный представитель стоял на контроле. Кто бы еще мог говорить так громко (в три четверти мэнсфилдской мощи) или курить сигару с таким ужасающим смаком? Он сразу прекратил и то и другое, завидев Ронни и Симон. Жестом киногероя медленно извлек сигару изо рта и пристально поглядел на них. Ронни с ужасом подумал, что леди Болдок уже разослала фото и полное описание беглецов. Глупо, но в этой глупости больше логики, чем в сверхумных догадках, вполне заслуженное признание ее необъяснимой власти над душами тех, кто попадается ей на пути. Она буквально пригибает тебя к земле.
      Симон быстро нагрузила тележку товарами: дюжиной свежих яиц, двумя прозрачными пакетами копченого канадского бекона, коробкой с настоящей деревенской сметаной и молоком из Джерси; довольно известным висконсинским сыром, английскими булочками, маслом, пирожными, растворимым кофе, грейпфрутами, апельсинами, лимонами, оксфордским мармеладом, соусом «табаско», перцем, устрицами в круглой коробке и устрицами в жестянке.
      – Зачем столько устриц?
      – Закусить перед сном. Мы до одиннадцати не приедем в свою хижину. Они хуже английских, но я сделаю так, что не будут пахнуть жестянкой. Пива возьмешь? И захвати пакет кекса. Обыкновенного, но с пониженной калорийностью.
      Ронни присоединился к ней, неся требуемый кекс, пиво, прославившее Милуоки, соду для виски, украденного Парро; имбирное пиво – в память о родине. Симон к этому времени добавила кофейное мороженое, малиновый соус, соковыжималку, кухонный нож, зубную щетку и пасту, щетку для волос в коробочке, похожей на горный хрусталь, и зеленый свитер в полиэтиленовом пакете с кучей инструкций, как стирать и сушить.
      Пока белая девушка нажимала кнопки кассы, а цветной юноша наполнял коробку их покупками, Натан проинспектировал сперва покупки, а потом вновь Симон и Ронни. Он сказал, не вынимая сигары изо рта, не очень внятно:
      – Ребята, поездку затеяли?
      Ронни кивнул.
      – Рыбку половить? Куда метите?
      – Во Флориду, – сказал Ронни (и тут же словно услышал, как Натан заявляет: да, лейтенант, головой ручаюсь, они сказали, что едут во Флориду). – Майами-бич, если точно.
      – Там вам понадобится куча долларов. Понимаете? Долларов. Вы знаете, что такое доллар? Вы ведь англичане, так?
      – Да, слава Богу.
      – Не вижу здесь чая. Если вы англичане, где же ваш чай? Забыли? У нас, знаете, есть чай. Дать вам немного?
      – Нет, спасибо, – быстро сказал Ронни, прежде чем спросят, знает ли он Билла Хамера. Он взял сдачу. – Мы пошли.
      – До Майами-бич далеко.
      – Это мне и нравится. Всего хорошего.
      – Приходите еще.
      – Сдохну, а не приду! – сказал Ронни снаружи. – Почему я ему не сказал? Сесть мне за руль? Нет. У меня с собой нет прав. Править будешь ты.
      – Ты здоров? Голос у тебя что-то странный.
      – Устал немного. Во всяком случае, за руль не хочу. Нам нужно потрясающе много обдумать и обговорить.
      – Необязательно сейчас. У нас уйма времени.
      – Конечно, потрясающе!
      Он опрометчиво положил руку на ее колено, и автомобиль подскочил, словно у него ракетный двигатель. Последовала мгновенная реакция, и сирены завыли.
      – Извини. По-моему, тоже потрясающе.
      – Ладно. Все в порядке. Ты сказала – восемьдесят миль.
      – На самом деле больше ста. Я не хотела, чтобы показалось далеко. Извини.
      – Ладно. Высплюсь потом. Ты англичанка или американка? По паспорту?
      – У меня двойное гражданство. Но поговорим об этом завтра.
      – Так, должно быть, легче получить новый паспорт. Или труднее? Завтра пятница. В субботу будет закрыто. Прибыть мне нужно в воскресенье. Надо было ехать в Нью-Йорк.
      – Завтра.
      – Что скажет Эрик? Как называется эта чертова дыра?
      – Дом отдыха «Бель-Адье».
      – Должно быть, летное поле, бейсбольная площадка или что-то в этом роде. Все эти дурацкие огни…
      – Это кладбище.
      – Чушь! – сказал Ронни. – Нет надгробий.
      – Они затоплены.
      – Затоплены?
      – Сровнялись с землей. Так что здесь нельзя работать косилками.
      – Боже правый, как сделать тебя англичанкой? – сказал Ронни и заснул. Ему снился хозяин «Белого льва» в Лондоне, потом министр, которого он выставил черствым по отношению к старикам. Машину тряхнуло, и он проснулся.
      – Что?
      – Ты хорошо поспал. Мы почти доехали. Это горная дорога на Андиамо.
      – Разве не все камни не старые? – Ронни шарил, ища сигарету. – Я хочу сказать – все камни стары. Черт, стары все камни! Почему именно из-за этих камней парк так назвали?
      – На нем что-то нацарапано.
      – Нацарапано? Очень важно! Им уютно живется, этим американским камням! Наверняка от них ничего не отколото.
      – Ронни, ты должен научиться слушать. Я не хочу, чтобы ты стал таким, как Чамми. Станешь? Нет? Хорошо. Нацарапали его пещерные люди. Почерк вроде старинный.
      – Понимаю. Да, сегодня так уже, наверно, не пишут.
      Ронни посмотрел вперед – все или очень яркое, или очень темное, ничего определенного. Хотелось пить. Он был еще сонным, и хотелось помочиться. Ронни надеялся, что куда-нибудь они прибудут. В остальном он был доволен. Он лениво спрашивал себя, каковы познания Симон – например, в истории. Она смело предположила, что в эпоху золотой лихорадки пещерных людей не было. Это не поразило его. Такие уж девушки из богатых семей. Его давнишняя возлюбленная с лошадиной физиономией была убеждена, что Ван Гог в то время (то есть в 1862 году) работал в Париже на деньги Фордовского фонда. Невежество Симон в каких-нибудь вопросах можно было легко обнаружить, но с фактами она не спорит. Вот в чем разница. В этом, и в наружности, и…
      Фары осветили две низкие кирпичные стены по бокам несуществующих ворот. Парк «Старые Камни» приветствовал Ронни и тут же предупреждал, что пиво ввозить сюда запрещается. Ронни сонно спросил:
      – Как насчет Большого Дома?
      – Это примерно полмили от «Бель-Адье», но ты так хорошо спал, что не хватило духу разбудить тебя.
      – Напрасно. Напрасно не разбудила. А как ты?
      – У меня все в порядке. Я съела сосиску.
      – Не очень сытно.
      – Она была длиннющая, и к ней стакан кетчупа и салат из капусты.
      – Возможно, если подумать как следует, это еда, – сказал Ронни, уставясь на свет, пробивавшийся сквозь листву.
      – Я думала, тебя устроят устрицы.
      – Конечно. А что теперь будем делать?
      – Пойдем зарегистрируемся в конторе.
      – Предъявим свидетельство о браке, и о расовой чистоте, и о неверии в теорию Дарвина?
      – Да им дела нет. В мертвый сезон они всем рады. Здесь по закону штата открыто до первого снега.
      – Кто же сюда приезжает в конце ноября, кроме беглецов из Форт-Чарльза и окрестностей?
      – Рыболовы, охотники и всякий народ.
      – С кем ты была здесь в прошлый раз?
      – С мужчиной, и он был куда богаче тебя, но не был и вполовину так мил и красив и так ласков, и в постели с ним было ужасно, как всегда, если не хуже. Не переживай! Не будешь?
      – Буду. Немножко. Совсем не переживать было бы плохо.
      – Ладно. Пусть немножко.
      Большинство вещей в конторе, видимо, можно было купить или взять напрокат. Ружья, детали к ним, удочки, детали удочек, ящики со снаряжением, пояса, патронташи, невольно напоминавшие о пионерах и первопоселенцах; крючки, веревки, вся снасть, чтобы перетаскивать мертвых зверей, птиц и рыб с места на место; прилавок, где все журналы, кроме «Тайм» и «Телевизионного гида», призывали жить на природе. Пока человек в красно-зеленой ковбойке и штанах, возможно, из оленьей кожи, искал страницу в книге регистрации, Ронни затуманенными взором увидел рукописное объявление: «Ночные ползающие – пятьдесят центов дюжина, ящерицы – доллар двадцать пять центов дюжина». Это его несколько смутило. Он не мог определить почему. Потом решил, что ночные ползающие не могут быть очень страшными, если стоят вдвое меньше ящериц, и ободрился.
      Администратор спросил, хотят ли они хижину с видом на озеро, и они ответили, что хотят. Ронни записал в книге «м-р и м-с Г. Ф. Гендель из Вашингтона», получил ключ на пластинке с тщательно зазубренными уголками, выслушал несколько наставлений и повернулся, чтобы уйти.