Священники учили, что тексты Ветхого Завета следует воспринимать не как рассказ о неких семьях или историю одного народа, а как всемирную историю о семье народов. Слово же Христа было обращено ко всем людям на Земле. Православие соединяло судьбы разных народов, следовавших, согласно учению этой церкви, единственно верному учению. Поэтому даже народы с различными языками, историческими и культурными традициями – грузины, греки, русские, украинцы, белорусы, сербы, черногорцы, болгары, румыны, молдаване, а также представители других народов, принявших православие, объединялись в едином братстве православных людей. Церковные предания говорили о многочисленных узах, связывающих православные народы. Согласно одному из них, у Богородицы всегда было три удела на Земле – гора Афон в Греции, Киев на Руси и вся Иверия (то есть Грузия). Четвертым уделом Богородицы стал считаться Дивеевский монастырь, в котором жил Серафим Саровский. Православие позволяло Иосифу найти твердую основу для последующего поиска им общего в культурах различных православных народов.

Разумеется, ребенок не мог воспринимать библейские тексты столь же глубоко, как взрослый верующий, но учение Христа гласило, что в своей невинности дети могут быть ближе к Богу, чем отягощенные грехами взрослые. Слова Христа «Не препятствуйте детям приходить ко Мне», Его призыв «Будьте как дети», которые Иосиф заучивал с детства, говорили о благоволении Бога к детям.

С детства Иосиф не мог не запомнить и слова Христа о Его благоволении к бедным людям и осуждении Им тех, кто слишком отягощен земным богатством, чтобы думать о Царстве Небесном. Христианский идеал мира, в котором нет неравенства, все люди – братья, не мог не отвечать представлениям о счастливой и справедливой жизни, к которой стремились его родители, их друзья и соседи.

Древние книги Библии служили для Иосифа сводом поучений и пророчеств для его жизни. Он знал, что создатели этих книг давно пребывали вне земной жизни, но верил, что через свои произведения, оставленные людям, они, находившиеся в Небесной Церкви, продолжали влиять на жизнь людей «таинственной силой Духа Святого».

С детства Иосиф знал, что снискать благодать Божию он мог через молитву. Обращаясь молитвой к Богу перед иконой, Иосиф, по совету наставников, старался избегать «многоглаголания». Он учился выражать мысль ясно и емко, тщательно подбирая слова, обращенные ко Всевышнему.

Его вера укреплялась не только многочисленными молитвами. Будучи певчим церковного хора и его солистом, Иосиф постоянно обращался к Царю Небесному в песнопениях. Руководители хора заботились о том, чтобы песнопения звучали не только совершенно с музыкальной точки зрения, но и вдохновенноисполнялись. А такого исполнения можно было достичь лишь певчим, находившимся в соответствующем душевном состоянии. Церковь учила, что певцы хора несут особую службу в храме, что музыка и пение не только сопровождают богослужение, они приближают человека к Богу, способствуют «небесному восхождению». Вряд ли можно понять целеустремленность Coco, его упорство в достижении своих целей, его прилежание в учебе, игнорируя его веру в Божию помощь тем, кто следует праведным путем, и в неминуемость Его наказания за неправедные поступки.

Стремление Иосифа к духовному совершенству усиливалось желанием стать священнослужителем, а стало быть, он исходил из того, что будет проводником Божественной благодати, выразителем Божией воли, духовным наставником верующих, руководителем на их земном пути. Православная церковь учит: «Священник являет собой образ Христа и совершает священнодействие силой и благодатью Божией». Современный архимандрит Рафаил так определяет роль священника в церковной жизни: «Священник – учитель, поскольку учит Евангельскому слову, руководствуясь толкованиями святых Отцов, а не собственными представлениями и домыслами. Впавший в ересь перестает быть учителем. Священник называется отцом, поскольку он участвует в духовном рождении христианина: от таинства крещения до обряда погребения. Священник называется наставником, так как он наставляет своих прихожан к исполнению Евангельских заповедей, руководствуясь патристической литературой (то есть сочинениями святых отцов православной церкви. – Прим. авт.). Если он учит чему-либо, противоречащему церкви, то он теряет право на имя наставника, его слова превращаются в пустоцвет».

В юные годы Иосиф вряд ли мог представить себе более значительную и возвышенную миссию. Его учителя не сомневались в том, что Иосиф станет достойным священником. Известно, что по окончании Горийского духовного училища он получил отличные отметки по всем богословским предметам: священная история Ветхого Завета, священная история Нового Завета, православный катехизис, изъяснение богослужения с церковным уставом. Это свидетельствует о том, что он не только знал канонические тексты православия и порядок церковной службы, но еще подростком мог разъяснять смысл священных текстов, молитв, песнопений, икон, церковных таинств, разбираться в порядке богослужения.

Однако ясно, что знания богословских текстов и правил богослужения не исчерпывают требований, предъявляемых церковью к священнику. Вероятно, Иосиф вслушивался в проповеди священнослужителей, их беседы с верующими, запоминал их слова, сказанные ему во время исповедей, постигая, как на практике претворяются слова священных для него книг и уроки богословия.

С детства Иосиф видел, что верующие обращаются к священнику как к единственному человеку, который мог их выслушать, разрешить их сомнения, простить их проступки или наказать их. Люди, довольные своей участью, реже обращались к помощи священнослужителя. В церковь и к священникам шли прежде всего те, кто нуждался в духовной поддержке. Постоянно общаясь со священнослужителями и другими церковными лицами, Иосиф рано понял, что беспокоит людей и на что они надеются, каковы общие причины печалей и тревог прихожан. Можно сказать, что священники были своего рода социологами и психологами, поскольку имели огромный практический опыт изучения массового сознания населения и душевного состояния отдельных людей.

Высокие требования к священнику определялись тем, что для истово верующих он был надеждой и утешением, лицом, способным смирить смятение их духа, направить их на путь истины и добра. Проповедь священника должна не просто изложить аргументы в пользу религии, а вдохновить верующих на праведную жизнь. Он должен уметь добиться того, чтобы прихожане доверились ему и откровенно рассказывали о своих грехах и нуждах. Священник должен с предельным вниманием выслушать исповедь верующего.

Исповедь венчается суждением священнослужителя, которое равносильно судебному решению для верующего. Священнослужитель должен был определять степень соответствия или несоответствия поведения верующего правилам церковной жизни. Священник может обосновать свое суждение авторитетными ссылками на священные тексты. У верующего не должно было быть ни малейших сомнений в том, что устами священника гласит Небесная Церковь. Поэтому решения священника должны быть взвешенными, мудрыми, ясными и не подлежащими обжалованию. Иосиф знал, что во власти священника охарактеризовать сравнительно небольшой проступок верующего как шаг к измене Богу и тем самым своевременно предотвратить его грехопадение. Священник мог отказаться отпустить прихожанину грехи, не допустить его к таинству причастия, наложить различные епитимий. Иосиф также знал, что священник может санкционировать прощение тяжких грехов преступнику, чтобы сохранить в душе падшего надежду на спасение и тем самым остановить его на гибельном пути.

В церкви Иосиф учился выражать мысли логично и понятно, быть беспристрастным судьей человеческих поступков, судьей строгим и справедливым. У священнослужителей он учился умению находить слова и манеру поведения, позволявшие смирить злые мысли и буйные страсти паствы, вдохнуть надежду и веру в сердца людей. Очевидно, что примеры священнослужителей оказали влияние на последующую жизнь Сталина и помогали ему строить свои выступления и свое поведение уже в качестве государственного руководителя. Многочисленные очевидцы отмечали, что Сталин умел сделать так, чтобы люди откровенно рассказывали ему о своих делах и проблемах, а он мог их долго и с поразительным вниманием выслушивать.

Есть многочисленные свидетельства и разборов Сталиным проступков людей, которые по своей форме во многом напоминали разборы священниками поведения прихожан, совершавших грехи. Как и православные священники, которые могут долго и сурово разбирать вину прихожан, Сталин мог подолгу «пилить» виновных и указывать им на возможные тяжкие последствия, вытекающие из их, казалось бы, незначительных проступков. Зачастую такие беседы Сталина венчались «отпущением грехов», когда виновник уходил от него не только с чувством облегчения, но и вдохновленный оказанным ему доверием. В то же время Сталин мог жестко «накладывать епитимий» на тех, кто, по его мнению, совершал непростительные проступки.

Вероятно, привычки, сложившиеся под воздействием примеров священнослужителей, отразились впоследствии и в манере сталинских писем. С этой точки зрения интересно сравнить сталинские письма с посланиями своим духовным чадам одного из видных отцов Русской Православной церкви – оптинского старца Амвросия. Как и у преподобного Амвросия, письма Сталина нередко начинались с подтверждения получения письма от адресата и объяснений, почему он задержался с ответом. Типичным началом многих писем Амвросия были слова: «Письма ваши получаю, а отвечать на них не отвечаю. – Немощь и недосуг паче меры обременяют меня грешного». Такими же объяснениями открываются и многие сталинские письма. Письмо Дмитриеву от 15 марта 1927 года начинается так: «Ваше письмо от 14 января с. г. в «Большевике» по вопросу о рабоче-крестьянском правительстве переслали мне в ЦК для ответа. Ввиду перегруженности отвечаю с опозданием, за что прошу извинения».

Как и послания оптинского старца, письма Сталина отличались краткостью, содержательностью и быстрым переходом к основным вопросам послания. (После констатации получения письма своего корреспондента и его прочтения отец Амвросий сразу же переходил к сути: «Не верь злым внушениям вражиим и касательно писем и особенно – касательно м. N. Все тебе представляется в извращенном виде».) Заверив тов. Ме-рта в получении письма, Сталин писал: «А теперь к делу. 1) Вы слишком раздули… дело с интервью Герцогу…» Ответ «тов. Ш-у» начинался так: «Товарищ Ш.! Получил Ваше письмо и должен сказать, что никак не могу согласиться с Вами».

Четкости писем способствовало сочетание риторических вопросов и кратких ответов. Отец Амвросий писал своим корреспондентам: «Вопрос: что лучше, совершать обычное правило или проходить Иисусову молитву? Ответ: лучше исполнять и то и другое». К подобному стилю часто прибегал Сталин. Так, в своем письме «тов. С.» он сначала ставил вопрос: «Что нужно сделать для того, чтобы эти задачи не отрывались друг от друга в ходе нашей текущей работы в деревне?», а затем давал на него ответ: «Для этого нужно, по меньшей мере, дать такой руководящий лозунг, который бы объединил все эти задачи в одну общую формулу…» (Эта характерная для некоторых апостольских посланий и катехизиса форма построения рассуждений присутствует во многих работах Сталина, на что обратили внимание и западные исследователи его творчества.)

Подобно посланиям священнослужителя, письма Сталина носили назидательный характер и порой содержали добрые советы, которые были написаны в ответ на высказывания своего корреспондента. Отец Амвросий писал: «Пишешь, что иногда к обычному правилу прилагаешь лишние поклоны от усердия до усталости. – Полезнее постоянно продолжать умеренное делание, нежели излишнее совершать, иногда же и должное оставлять по причине неумеренной усталости». В письме Демьяну Бедному, который жаловался, что из-за потока посетителей у него нет времени лечиться, Сталин писал: «Мой совет: лучше обидеть пару другую посетителей и посетительниц, чем не лечиться по всем правилам искусства. Лечитесь, лечитесь, обязательно лечитесь».

Подобно священнослужителям, которые постоянно наставляли своих духовных чад на путь истинный, Сталин во многих своих письмах, опубликованных в его собрании сочинений, решительно отвергал выражения чрезмерной почтительности к нему, как опасные и вредные заблуждения. (Отец Амвросий сурово осуждал «мать N.», которая представляла его образ во время своих молитв в церкви и своей келье: «Представлять лице духовного отца в церкви, и на молитве келейной не только не благовременно, но и противузаконно и вредно».) Отвечая «тов. Шатуновскому», Сталин писал: «Вы говорите о Вашей «преданности» мне. Может быть, это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть… Но если это не случайная фраза, я бы советовал Вам отбросить прочь «принцип» преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте ее с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой».

Если отец Амвросий поправлял своих корреспондентов, постоянно ссылаясь на положения Священного Писания или святоотеческой литературы, то Сталин в своей переписке схожим образом использовал положения из классиков марксизма-ленинизма для того, чтобы подкрепить собственные аргументы. Отец Амвросий в ответе своей корреспондентке, желавшей ограничить число молитв, твердо заявлял: «Но в Евангелии повелевается сие творить и оного не оставлять». Иногда же он просто ссылался на подходящий текст: «По краткости времени на все ответствую вам словами св. Исаака Сирина, который в слове 48 говорит, что все течение благочестивой жизни заключается в трех сих: в покаянии, в чистоте и совершенстве». Схожим образом Сталин отвечал Д-ову: «Советую перечитать некоторые статьи Ильича в сборнике «Против течения», брошюры его о «Пролетарской революции» и «Детская болезнь», а также статью его «О кооперации». Свой ответ «Ян-скому» Сталин начинал словами: «Ленин говорит, что…» Далее следовала цитата из Ленина, которая должна была служить ответом на поставленный вопрос.

Как и священнослужители, Сталин в своих письмах неоднократно настаивал на том, чтобы его корреспонденты внимательно вчитывались в рекомендованную им литературу. (Письмо Амвросия: «Слова мои прими просто; а приложи к делу прочитавши со вниманием посылаемую тебе книжку о покаянии». Письмо Сталина Дмитриеву от 15 марта 1927 года: «Выход, по-моему один: изучать Ленина не по отдельным цитатам, а по существу, изучать серьезно и вдумчиво, не покладая рук. Другого выхода я не вижу».)

В своих посланиях отец Амвросий не сдерживал себя в выражениях, когда сталкивался с несообразительностью своего корреспондента: «Мать N! Неудобопонятное для тебя самой…» или: «Чадце мое не толковитое – мать N! Удивляюсь тебе не мало, как ты при твоем природном уме имеешь мало дельного соображения». Хотя Сталин не прибегал к подобным замысловатым выражениям, суть его оценок в схожих случаях была столь же резкой. Отвечая на письмо «т. Михельсона», он по ходу письма не раз замечал: «Тов. Михельсон не понял сущности вопроса…» «Я думаю, что т. Михельсон не понял смысла моего ответа…» «Выходит, что т. Михельсон не понял Ленина».

Особое осуждение церковные лица высказывали в отношении тех, кто, проявляя гордыню, упорствовал в своих заблуждениях. Укоряя свою корреспондентку за чрезмерное самомнение, отец Амвросий писал: «Мать N! Карточку глубокомысленную, со многим огнем в глазах, я бросил в печку – там еще больше огня. – Желаю, чтобы с тем вместе истребилось и ослепление твое». Он резко осуждал «самость и презорство», а также «тщеславие» своего адресата и ставил вопрос относительно разумности действий N: «Есть ли тут смысл; есть ли тут хоть капля здравого разсуждения?» Письмо заканчивалось суровыми словами: «Опомнись, осмотрись, сестра, и покайся, чтобы положить вперед твердое начало. – Самоверие всему вина». В другом письме отец Амвросий пишет: «Мать! Тебе нужно знать и помнить, что в тебе корень всему злу – самость и упрямость, растворяемыя завистью и заправляемые обольщением вражиим; поэтому и нужно постараться вырвать этот злой корень: смирением и послушанием…»

В подобном же духе (хотя и в иных выражениях) было написано письмо Сталина С. Покровскому от 23 июня 1927 года. «Начав переписку с Вами, я думал, что имею дело с человеком, добивающимся истины. Теперь, после Вашего второго письма, я вижу, что веду переписку с самовлюбленным нахалом, ставящим «интересы» своей персоны выше интересов истины. Не удивляйтесь поэтому, если в этом коротком (и последнем) ответе я буду прямо называть вещи их именами». Разобрав позицию С. Покровского, Сталин писал о том, что «упрямство и самонадеянность» его адресата «завели» его «в дебри». Он обвинял Покровского в непонимании предмета, о котором он рассуждал: «Не ясно ли из этого, что Вы ни черта, – ровно ни черта, – не поняли в вопросе о перерастании буржуазной революции в революцию пролетарскую?» Письмо завершалось резкой отповедью: «Вывод: надо обладать нахальством невежды и самодовольством эквилибристика, чтобы так бесцеремонно переворачивать вещи вверх ногами, как делаете это Вы, уважаемый Покровский. Я думаю, что пришло время прекратить переписку с Вами».

Беспрекословное подчинение верующих суждениям (в том числе резким и суровым), изрекаемых священнослужителями, обеспечивалось безграничным доверием к ним, верой в их способность проводить Божию волю. Чтобы добиться такого отношения верующих, священник должен был поддерживать уважение к своему сану и в то же время быть доступным для паствы. На различных примерах Иосиф мог убедиться в том, что ошибки в поведении могли подорвать авторитет священнослужителя и закрыть сердца отчаявшихся людей для Божьего Слова.

Иосиф знал, что прихожане с пристальным вниманием следят за каждым шагом священника. Малейшее нарушение сложившихся норм поведения и даже общепринятого внешнего вида могло стать причиной всевозможных пересудов и сплетен как в среде прихожан, так и среди коллег-священников. Иосиф учился «знать свое место» в церковном коллективе и соблюдать строгую иерархию отношений между священником и паствой, между старшими по должности церковнослужителями и младшими. В церкви Иосиф мог впервые столкнуться с интригами, рожденными досужей молвой, завистью и глупостью, и осознать, какие опасности подстерегают всякого, кто находится на виду и вступает на поприще общественной деятельности.

В церкви он получал уроки поведения в обществе, которые, вероятно, ему пригодились в его последующей политической и государственной деятельности. Приводя слова Христа «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби», блаженный Феофилакт считал, что это высказывание было сделано, «дабы из названия их овцами ты не заключил, что христианин должен быть простецом, говорит, что, напротив, ему должно быть и мудрым, дабы знать, как надобно обращаться среди множества врагов. Как змий дает бить себя по всему телу, а голову прячет, так и христианин свое все имущество, даже само тело должен отдать бьющим его, а голову, то есть Христа и веру в Него должен беречь. Равным образом, как змий скисает с себя старую кожу, сжимаясь в какой-нибудь узкой скважине и проползая сквозь нее, так и мы должны совлекаться ветхого человека, идя тесным путем. Но как змий вместе вреден и лукав, то Христос повелевает нам быть простыми, незлобивыми и безвредными, как голуби».

Получая в церкви советы, как вести себя мудро в мирском обществе, где царят злоба и ненависть, мстительность и глупость, Иосиф в то же время запоминал, что преодолеть людские интриги и суетные помыслы можно, одержав победу над страстями. Преподобный Исаак Сириянин так характеризовал поведение человека, изгнавшего из своей души страсти и достигшего смирения: «В смиренном никогда не бывает поспешности, торопливости, смущения, горячих и легких мыслей, но во всякое время пребывает он в покое. Ничего нет, что могло бы его изумить, привести в ужас, потому что ни в печалях не ужасается он и не изменяется, ни в веселие не приходит в удивление. Но все его веселие и радование о том, что угодно Владыке его».

Есть основания считать, что в своем стремлении к духовному совершенству Сталин обрел те качества поведения, которые потом стали его отличительной особенностью во взрослые годы: отсутствие «поспешности, торопливости, смущения», стремление (хотя и не всегда успешное) сдерживать «горячие мысли», подчеркнутое спокойствие и выдержка. Бывший управляющий делами Совнаркома СССР Я.Е. Чадаев вспоминал: «Внешне он был спокойный, уравновешенный человек, неторопливый в движении, медленный в словах и действиях. Но внутри вся его натура кипела, бурлила, клокотала. Он стойко, мужественно переносил неудачи и с новой энергией, с беззаветным мужеством работал на своем трудном и ответственном посту». Эти наблюдения перекликаются с воспоминаниями А.А. Громыко: «В движениях Сталин всегда проявлял неторопливость. Я никогда не видел, чтобы он, скажем, заметно прибавил шаг, куда-то спешил. Иногда предполагали, что с учетом обстановки Сталин должен поскорее провести то или иное совещание, быстрее говорить или торопить других, чтобы сэкономить время. Но этого на моих глазах никогда не было. Казалось, само время прекращает бег, пока этот человек занят делом». Даже в походке Сталина – когда он мог незаметно и почти неслышно подойти к человеку – было сходство с типичной походкой многих православных священников.

Многие поведенческие черты Сталина сформировались в духовных учебных заведениях под воздействием примеров смиренных священнослужителей, которые сочетали доброжелательность в общении с людьми и умение держать их на определенной дистанции. А.А. Громыко в своих воспоминаниях писал: «В манере поведения Сталина справедливо отмечали неброскую корректность. Он не допускал панибратства, хлопанья по плечу, по спине, которое иной раз считается признаком добродушия, общительности и снисходительности. Даже в гневе – а мне приходилось наблюдать и это – Сталин обычно не выходил за рамки допустимого. Избегал он и нецензурных выражений».

Возможно, что идеал смиренного пастыря оказал воздействие и на бытовые привычки Сталина. А.И. Микоян вспоминал: «В личной жизни Сталин был очень скромен, одевался просто». Он научился, как и священнослужители, довольствоваться неброской и скромной одеждой. Его домашний быт даже в годы его пребывания у власти не отличался роскошью, и в этом, вероятно, также сказывались уроки духовных училищ Хотя Микоян признавал, что Сталин «постепенно стал увлекаться разнообразной едой», бывший нарком продовольствия констатировал, что «раньше обеды у Сталина были как у самого простого служащего: обычно из двух блюд или из трех – суп на первое, на второе мясо или рыба и компот на третье. Иногда на закуску – селедка. Подавалось изредка легкое грузинское вино».

И все же священники, которые обычно своим внешним видом и одеянием демонстрируют смирение, во время торжественных богослужений облачаются в роскошные одеяния. Да и в обычное время они находятся в центре внимания паствы, принимают исключительные знаки уважения со стороны верующих. Склоненные в поклонах люди, их смиренные просьбы о благословении, почтительное внимание, с которым выслушиваются слова священнослужителя, а нередко и восторженный трепет, который вызывают проповеди священника, – все это не могло не оставить следа в сознании человека, который готовился стать пастырем Божьим. Возможно, что церковные службы являлись для Сталина примером, когда он оказался окруженным всеобщим восхищением, почетом и восхвалениями, а его речам, затаив дыхание, внимали его собеседники, массовые аудитории, все советские люди. Однако не исключено, что восприятие священнослужителями пышных церковных церемоний как актов, творимых во славу Божию, напоминало ему, что праздничный ритуал и знаки восторженного внимания людей относятся не к нему лично, а к делу, которое он олицетворял. Именно так он не раз объяснял советские торжественные церемонии и поведение присутствовавших на них людей, которые выражали восторги по случаю его появления.

Есть множество и других свидетельств того, что учеба в духовных учебных заведениях и пребывание в лоне церкви сохранили свое воздействие на Сталина даже после того, как он покинул церковное поприще. Он не раз вспоминал семинарию и говорил о своей несостоявшейся карьере священника. Узнав в ходе беседы с будущим Маршалом Советского Союза Василевским, что тот, учась в семинарии, не собирался стать священником, Сталин шутливо заметил: «Так, так. Вы не имели такого желания. Понятно. А вот мы с Микояном хотели пойти в попы, но нас почему-то не взяли. Почему, не поймем до сих пор». Он на всю жизнь сохранил в памяти церковные песнопения, и Молотов впоследствии рассказывал Чуеву о том, как Сталин с ним и Ворошиловым порой пели православные гимны.

Многие речевые обороты Сталина были взяты из церковного лексикона. В одной из первых же своих статей он прибег к выражению из «Откровения святого Иоанна», заметив: «Стачка и еще раз стачка и сбор копеек для боевых касс – вот альфа и омега их работы». Он не раз употреблял слово «грехопадение», когда обвинял различных деятелей партии в различных нарушениях норм партийной жизни (когда он говорил о лидерах объединенной оппозиции, о председателе Госплана Украины Н.А. Скрыпнике). Иронизируя по поводу жалобы Томского, Сталин использовал библейские образы: в своем заявлении Томский пишет, «что его хотят послать в пустыню Гоби и заставить есть дикий мед и акриды». Говоря о необходимости «использовать период затишья для того, чтобы укрепить партию, сделать ее «всегда готовой» ко всяким возможным «осложнениям», Сталин повторил фразу Христа из Нового Завета: «Ибо «неизвестен ни день, ни час», когда «грядет жених», открыв дорогу новому революционному подъему». Говоря о том, как нелегко определить политические позиции лидеров британских профсоюзов, Сталин использовал слова из 17 псалма Давида: «Нам очень трудно разобраться сейчас, темна вода во облацех». Обращение «братья и сестры», которым открываются церковные проповеди, Сталин использовал в своей знаменитой речи 3 июля 1941 года, а в обращении к народу 9 мая 1945 года он говорил о жертвах, принесенных советскими людьми на «алтарь» Отечества.

Характерные для церковных проповедей речевые повторы можно отметить и в выступлениях Сталина. Его речь, посвященная памяти Ленина, благодаря повторам одного и того же словесного оборота («Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам…») напоминала церковную проповедь.

В конце своего заключительного слова на заседании XV партийной конференции (3 ноября 1926 года) Сталин девять раз повторил фразу «партия не может и не будет терпеть», обращенную к членам «объединенной оппозиции». Слова «каким был Ленин» венчали несколько предложений в его речи 11 декабря 1937 года. В своей последней опубликованной речи 14 октября 1952 года он в схожем стиле проповеди повторял фразы о «знамени», выброшенном буржуазией «за борт», и призывы к зарубежным коммунистам «поднять» это знамя, так как «больше некому его поднять».

Для многих выступлений Сталина была характерна жесткость и категоричность церковной логики. Он нередко венчал свои рассуждения суровой альтернативой из двух крайних вариантов, открывавшихся словами «либо… либо». Две статьи Сталина 1917 года носят характерные для его стиля названия: «Или – или». Подобно тому, как церковные проповеди оснащаются цитатами из Библии с точным указанием места в Священном Писании, Сталин постоянно опирался на высказывания классиков марксизма-ленинизма, точно указывая адрес использованных им фраз. Стиль священнических доказательств правоты того или иного аргумента проявлялся в склонности Сталина расценить сравнительно небольшое отступление от теоретических формул как вопиющую измену основополагающим принципам, приведя в подтверждение целый ряд отсылок к произведениям Маркса, Энгельса и Ленина. В то же время он мог цитированием основоположников марксизма-ленинизма доказать незначительность того или иного проступка своих соратников. (При этом он нередко повторял слова: «У кого не бывает ошибок? Только мертвые не ошибаются!»)

Разумеется, после того как Сталин стал членом марксистской партии, влияние религиозного воспитания на его сознание и привычки проявлялось опосредованно. Будучи членом партии, объявившей непримиримую борьбу религии, Сталин долго не выступал против мер по ограничению деятельности церкви. В то же время он никогда не был инициатором преследований церкви и ее иерархов. Хотя в беседе с американской рабочей делегацией 9 сентября 1927 года Сталин заявлял о том, что антирелигиозная пропаганда направлена «против всех и всяких религиозных пред рассудков», потому что «партия ведет политику всемерного отстаивания науки», он, видимо, сознательно говорил не о «религии», а о «религиозных предрассудках» и не о «духовенстве» вообще, а о «реакционном духовенстве». Одновременно в этой беседе он подчеркнул, что «у нас нет таких условий приема в члены партии, которые бы требовали от кандидатов в члены партии обязательного атеизма».

Пребывание в лоне церкви и учеба в духовных заведениях помогли ему понимать психологию верующих и роль священников, а потому его явно раздражала атеистическая пропаганда, которая игнорировала особенности религиозного сознания верующего человека. В своем выступлении 22 октября 1924 года Сталин говорил: «Иногда некоторые товарищи рассматривают крестьян как философов-материалистов, полагая, что стоит прочесть лекцию по естествознанию, чтобы убедить мужика в несуществовании Бога. Они не понимают часто, что мужик смотрит на Бога по-хозяйски, то есть мужик иногда не прочь бы отвернуться от Бога, но его часто раздирают сомнения: «А кто его знает, может, Бог и в самом деле существует; не лучше ли будет ублаготворить и коммуниста, и Бога, чтобы надежнее было для хозяйства». В узком же кругу Сталин значительно резче отзывался об антирелигиозной пропаганде. Давая своему секретарю И.П. Товстухе указания, какие книги подобрать для его библиотеки, он попросил, чтобы тот не брал «антирелигиозную макулатуру».

Было также известно, что Сталин не разделял требований о ликвидации церкви и религии, которые выдвигались Союзом воинствующих безбожников в качестве ближайших задач. О его негативном отношении к планам запрета религии писал и генерал армии А.В. Хрулев, вспоминая свою беседу с И.В. Сталиным и М.И. Калининым в январе 1943 года.

В то же время было очевидно, что Сталин не просто считался с влиянием церкви на сознание части советских людей, а исходил из того, что церковь является хранительницей культурных ценностей, имеющих значение как для верующих, так и для неверующих.