Хрущев (№2) - Хрущев. Смутьян в Кремле

На сей раз партия, которую привыкли называть партией Ленина – Сталина, отдавала, казалось, немыслимый приказ – отречься от Сталина. Свидетельством непереносимости переживаний, вызванных докладом Хрущева, стало самоубийство писателя Александра Фадеева, автора прославленной книги о подвиге «Молодой гвардии». Узнав о самоубийстве писателя, Хрущев и другие члены Президиума ЦК постарались не только скрыть его посмертное письмо, но и очернить писателя. В протоколах Президиума ЦК было записано: «В решении написать о поведении. Сурово осуждают поступок. Медицинское заключение исправить. Пусть врачи напишут, сколько он лечился от алкоголизма».

Узнав о содержании доклада, многие люди возмущались Хрущевым и его докладом. Развенчание Сталина, имя которого было связано у миллионов советских людей с самым дорогим, было сделано Хрущевым столь грубо, что не могло не оскорбить их чувств. В Грузии, где доклад Хрущева был воспринят помимо прочего и как посягательство на память великого сына грузинского народа, произошли массовые митинги и демонстрации протеста, которые усмиряли вооруженные силы. Десятки человек были убиты, сотни – ранены. Даже через много лет участники стихийного выступления в Тбилиси в марте 1956 года в знак протеста против доклада Хрущева объясняли в ходе телепередачи весной 2001 года свое поведение так: «Мы не могли не быть на площади. Там были все!»

Многие же, оказавшись перед выбором, кому верить: Сталину или Хрущеву, отказывались теперь верить любым руководителям страны. Прежде всего люди не могли поверить тому, что Хрущев узнал о тех страшных делах, о которых он поведал в докладе, лишь за последние три года. По стране ходил анекдот, который отражал отношение многих людей к Хрущеву. Утверждалось, что во время чтения своего доклада на закрытом заседании съезда Хрущев получил анонимную записку, в которой было написано: «А где вы были, Никита Сергеевич, когда Сталин совершал беззакония?» Зачитав эту записку, Хрущев предложил автору записки встать с места и представиться. Однако никто не спешил признать свое авторство. «Вот и я был там же», – ответил Хрущев. Популярность этого анекдота свидетельствовала о том, что вера в благородство и мужество партийных руководителей пошатнулась. После доклада Хрущева все больше людей стало считать, что руководители думали прежде всего о своих корыстных интересах.

Доклад Хрущева усилил настроения цинизма и неверия, дал мощный импульс процессам моральной и идейной эрозии советского общества. Состоя из смеси шокирующей правды и клеветнических сплетен, доклад Хрущева внес смуту в общество. И это должным образом было оценено на Западе. Позже Стивен Коэн писал: «Сталинский вопрос… вызывает шумные споры в семьях, среди друзей, на общественных собраниях. Конфликт принимает самые разнообразные формы, от философской полемики до кулачного боя». Этим активно воспользовалась западная пропаганда, которая велась против нашей страны. Теперь западные радиоголоса вызывали больше доверия, поскольку они могли утверждать, что Хрущев, в сущности, повторил многие из обвинений, которые они выдвигали против советской власти с первых же лет «холодной войны».

Особенно усилилось влияние западной пропаганды на социалистические страны Европы. Авторы радиопередач указывали на то, что руководители этих стран были поставлены у власти Сталиным, а существовавшие там порядки мало чем отличаются от тех, что существовали при Сталине в СССР. Начиная с весны 1956 года началось брожение в этих странах, особенно в Польше и Венгрии. В Будапеште, в литературном клубе Петефи, зазвучали призывы к смене правительства. 28 июня 1956 года требования перемен привели к волнениям в Познани, сопровождавшимся столкновениями с полицией.

Доклад Хрущева подорвал политические позиции многих руководителей коммунистических партий. Они должны были дать объяснения рядовым коммунистам, почему они прежде прославляли Сталина, а теперь стали обвинять его во всевозможных грехах. В этих условиях некоторые из них, как, например, руководитель мощной коммунистической партии Италии Пальмиро Тольятти, старались отмежеваться от советского руководства. Тольятти ставил вопрос о «некоторых формах перерождения» советского общества. Дружеская к СССР влиятельная социалистическая партия Италии во главе с Пьетро Ненни существенно сократила сотрудничество с КПСС после появления доклада Хрущева.

Руководство же коммунистической партии Китая, на словах поддержав критику Сталина, на деле было крайне недовольно докладом Хрущева. 7 апреля 1956 года «Правда» перепечатала передовую из «Женьминьжибао» «Об историческом опыте диктатуры пролетариата». В ней говорилось: «Коммунистическая партия Советского Союза, следуя заветам Ленина, серьезно относится к допущенным Сталиным в руководстве социалистическим строительством некоторым серьезным ошибками и к вызванным ими последствиям. Ввиду серьезности этих последствий перед Коммунистической партией Советского Союза встала необходимость одновременно с признанием великих заслуг Сталина со всей остротой вскрыть сущность ошибок, допущенных Сталиным, и призвать всю партию к тому, чтобы остерегаться повторения этого, к решительному искоренению нездоровых последствий, порожденных этими ошибками». В то же время в статье содержался призыв изучать труды Сталина и его наследие. Хрущев тяжело переживал неоднозначную реакцию на свой доклад. Как это обычно бывало у него в периоды стресса, он заболел.

Пожалуй, из всех коммунистических партий лишь Союз коммунистов Югославии горячо и безоговорочно поддержал доклад Хрущева. Прибывший в Москву новый посол Югославии В. Мичунович был принят Н.С. Хрущевым 2 апреля. В ходе четырехчасовой беседы Мичунович передал Хрущеву благодарность Тито за переданный ему закрытый доклад. Он сообщил, что доклад был зачитан на заседании ЦК СКЮ и «единодушно поддержан как шаг, имеющий далеко идущее историческое значение». Увидев в одобрении его доклада свидетельство существенной перемены в советско-югославских отношений, Хрущев решил добиться быстрого вступления Югославии в социалистический лагерь. Присоединение Югославии к Совету экономической взаимопомощи и Варшавскому пакту доказали бы оппонентам Хрущева, что его усилия по налаживанию отношений с этой страной и его закрытый доклад приносят реальные плоды. Вследствие этого курс на сближение с Югославией ценой ряда уступок привел к тому, что мнение руководства этой страны приобрело неоправданно большое значение для внешнеполитической деятельности СССР. В угоду руководства СКЮ в апреле 1956 года было принято решение о роспуске Информационного бюро компартий, которое с 1948 года сыграло важную роль в осуждении политики Югославии.

Однако югославы не собирались вступать в советский блок. Мичунович писал в Белград: «У нас есть все основания поддерживать политику Хрущева, но характер и пределы этой нашей поддержки заведомо ограничены… Максималистские требования русских об идеологическом единстве, проще говоря о нашем включении в лагерь, могут лишь вынудить нас вступить в открытый конфликт и с Хрущевым – независимо от того, пойдет ли это на пользу сталинистам или антисталинистам в России». Тем не менее Хрущев отказывался понимать позицию югославов и был готов пойти на новые уступки им, лишь бы добиться их включения в советский блок.

Однако Молотов продолжал доказывать «несоциалистический» характер Югославии на заседании Президиума ЦК 25 мая, накануне официального визита Тито в СССР. Хрущев считал, что после XX съезда он был в силах нанести новый удар по Молотову. На заседании Президиума он заявил: «Молотов остался на старых позициях. Нас огорчает, что за время после пленума Молотов не изменился». В ходе последующих заседаний 26 и 28 мая Хрущев заявлял: «У Молотова плохо идет с МИДом, он слаб, как министр иностранных дел. Молотов – аристократ, привык шефствовать, а не работать… Молотов после смерти Сталина твердо продолжает стоять на старых позициях – завинчивать. Кроме лордства, ничего нет за т. Молотовым… Колхозного вопроса Молотов не понимает». Хрущев предложил освободить Молотова от обязанностей министра. Против выступил лишь Каганович. 1 июня было объявлено об освобождении В.М. Молотова с поста министра иностранных дел СССР. Его заменил Д.Т. Шепилов. Несмотря на эту отставку, Молотов сохранил за собой членство в Президиуме ЦК и пост первого заместителя Председателя Совета Министров СССР.

В день отставки Молотова в Москву прибыл И. Тито, визит которого в СССР продолжался 23 дня. Хрущев старался проявить особую теплоту к своему гостю. Он то прогуливался с президентом Югославии по улицам Москвы, то сопровождал его в поездке по стране. На официальном обеде в Москве 5 июня НА. Булганин назвал Тито «ленинцем». Демонстрируя свою готовность к сотрудничеству, Тито заявил в своем выступлении в Сталинграде, что в случае мировой войны Югославия будет воевать на стороне СССР. Однако дальше этих заявлений дело не пошло. Хотя в подписанной Хрущевым и Тито «Декларации об отношениях между Союзом коммунистов Югославии и Коммунистической партией Советского Союза» было сказано о возобновлении двустороннего межпартийного сотрудничества, в ней отмечалось различие путей к социализму.

В своем послании в Белград Мичунович констатировал «недовольство русских нашим отказом принять на себя какие бы то ни было обязательства в отношении лагеря». Президиум ЦК распространил записку, в которой подчеркивалось, что идейные разногласия между СКЮ и КПСС сохраняются, а Югославия по-прежнему зависит от американской военной помощи. В записке осуждалось заявление Булганина, назвавшего Тито «ленинцем». Совершенно очевидно, что попытка Хрущева вернуть Югославию в социалистический лагерь опять провалилась. Одновременно стало ясно, что антисталинский доклад Хрущева не принес ощутимых положительных плодов для внешней политики СССР.

Через неделю после завершения визита Тито, 30 июня 1956 года, было опубликовано постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий». В постановлении пересматривались некоторые положения доклада Хрущева. Прежде всего в постановлении не говорилось о негативных чертах характера Сталина, как первопричине беззаконных репрессий. Вместо этого на первый план выступило традиционное для коммунистов всех стран объяснение: Сталин допустил отступления от марксизма-ленинизма. Постановление вновь приводило слова Карла Маркса, обращенные к Вильгельму Блосу, и объясняло немарксистское поведение Сталина тем, что он «непомерно переоценив свои заслуги, уверовал в собственную непогрешимость».

По оценке авторов постановления, из-за ошибок в марксистской теории и нарушений ленинских норм партийного строительства, контроль над органами государственной безопасности «был постепенно подменен личным контролем Сталина, а обычное отправление норм правосудия нередко подменялось его единоличными решениями», работа этой системы ухудшилась. Правда, теперь главная вина за «серьезные нарушения советской законности и массовые репрессии», в результате которых «были оклеветаны и невинно пострадали многие честные коммунисты и беспартийные советские люди», возлагалась прежде всего на «происки врагов».

Через пару абзацев утверждалось, что, помимо «врагов», «Сталин повинен во многих беззакониях, которые совершались особенно в последний период его жизни». Но трудно было понять, какова была доля вины Сталина в этих беззакониях. Обвинение Сталина существенно смягчалось следовавшим за ним заявлением о том, что «советские люди знали Сталина, как человека, который выступает всегда в защиту СССР от происков врагов, борется за дело социализма». В результате вина Сталина сводилась к тому, что он «применял порою в этой борьбе недостойные методы, нарушал ленинские принципы и нормы партийной жизни». Подводя итог этим противоречивым рассуждениям, авторы постановления делали туманный вывод: «В этом состояла трагедия Сталина. Но все это вместе с тем затрудняло и борьбу против совершавшихся тогда беззаконий, ибо успехи строительства социализма, укрепления СССР в обстановке культа личности приписывались Сталину». В постановлении подчеркивалось, что успехи, достигнутые Советской страной, «создавали такую атмосферу, когда отдельные ошибки и недостатки казались на фоне громадных успехов менее значительными, а отрицательные последствия этих ошибок быстро возмещались колоссально нараставшими жизненными силами партии и советского общества».

Очевидно, что после неудачной попытки вернуть Югославию в социалистический лагерь в ходе июньского визита Тито и событий в Познани, которые показали рост центробежных сил в социалистическом лагере после XX съезда, руководство партии стало смягчать свои негативные оценки деятельности Сталина. Несмотря на обвинения, выдвинутые против Сталина в постановлении от 30 июня 1956 года, не предпринималось никаких действий для того, чтобы исключить Сталина из пантеона советских лидеров. Правда, со времени XX съезда окончательно вышли из употребления такие словосочетания, как «учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина» или «знамя Ленина – Сталина», а московский «Завод имени Сталина» был в 1956 году переименован в «Завод имени Лихачева» в связи с кончиной директора этого завода. Однако города, заводы, колхозы, предприятия и институты по-прежнему носили имя Сталина, а статуи, бюсты, барельефы, портреты и картины с его изображениями продолжали украшать площади, улицы и интерьеры государственных зданий. На Красной площади демонстранты проходили под трибуной Мавзолея Ленина – Сталина, на которой стоял Хрущев и другие руководители, держа в руках знамена с изображениями Сталина.

Эти проявления любви к Сталину до крайней степени раздражали Хрущева. На приеме, состоявшемся 1 мая 1956 года сразу после военного парада и демонстрации на Красной площади, Хрущев произнес от 12 до 15 тостов. При этом он яростно атаковал Сталина. Однако, атакуя Сталина и «сталинистов», Хрущев вынужден был уделять внимание и выступлениям с другого фланга. 12 июля Президиум ЦК КПСС выразил беспокойство по поводу событий в Познани и выступлений в кружке Петефи в Будапеште. Новое руководство Польши во главе с Э. Охабом, пришедшее к власти после внезапной смерти первого секретаря ПОРП (Польской объединенной рабочей партии) Б. Берута, стало объектом критики за свое соучастие в репрессиях. На июльском пленуме ЦК ПОРП был реабилитирован бывший вождь польских коммунистов В. Гомулка, который был в свое время обвинен в пособничестве Тито, но к этому времени был уже освобожден.

Оппозиционные настроения усиливались и в Венгрии. Прибывший в Венгрию А.И. Микоян предложил первому секретарю ВПТ М. Ракоши уйти в отставку. На его место был избран Э. Герэ, который не пользовался популярностью в стране. Тем временем через австро-венгерскую границу в Венгрию проникали подпольные вооруженные группы, в том числе и те, что были связаны с прежним фашистским режимом. В стране тайно велась подготовка к вооруженному восстанию против существующего строя.

Однако вряд ли Хрущев подозревал о том, во что могут вылиться события в Польше и Венгрии. В это время он уделял первостепенное внимание сообщениям с полей страны. Лето 1956 года оказалось на редкость урожайным. Брежнев вспоминал: «В 1956 году пробил звездный час целины. Урожай в казахстанских степях был выращен богатейший, и вместо обещанных 600 миллионов республика сдала государству миллиард пудов зерна. И я был по-настоящему счастлив, когда в том году Казахстану вручили первый орден Ленина за первый миллиард пудов целинного хлеба». Хрущев разъезжал по стране и произносил речи с поздравлениями хлеборобов.

Из всех же проблем внешней политики Хрущев продолжал уделять наибольшее внимание отношениям с Югославией. В сентябре 1956 года Хрущев посетил Югославию с неофициальным визитом. Встречи Хрущева с Тито были продолжены без перерыва в Крыму до 5 октября. Мичунович записал в дневнике: «Хрущев и Тито имели возможность в течение более 10 дней непрерывно беседовать без посредников, что случилось впервые в истории югославско-советских отношений».

В октябре 1956 года внимание было привлечено и к проблемам советско-японских отношений. Поскольку в 1951 году СССР отказался принять участие в подписании в Сан-Франциско мирного договора с Японией, между двумя странами сохранялось состояние войны. Отказ СССР подписать тогда договор объяснялся тем, что наша страна выражала протест против того, что вместо Китайской Народной Республики к участию в подписании были допущены представители Чан Кайши. В то же время в соответствии с мирным договором 1951 года Япония отказывалась от своих прав на Южный Сахалин и Курильские острова, которые перешли под юрисдикцию СССР с сентября 1945 года. Однако к осени 1956 года Япония заявила о своих претензиях на ряд островов Курильской гряды. Территориальные претензии Японии мешали подписать мирный договор с СССР.

К октябрю 1956 года было принято компромиссное решение: СССР уступит Японии острова Хабомаи и Шикотан (тогда его называли в СССР «Сикотан»), Япония снимет остальные территориальные претензии и обе страны подпишут договор. Это решение было сделано в духе решений, которые принимались по настоянию Хрущева в отношении Порт-Артура и Поркаллы-Удд. О том, что на указанных островах уже 11 лет живут и трудятся советские люди, видимо не задумывались.

19 октября 1956 года в Кремле была подписана советско-японская декларация, в которой говорилось: «Союз Советских Социалистических Республик, идя навстречу пожеланиям Японии и учитывая интересы японского государства, соглашается на передачу Японии островов Хабомаи и острова Сикотан с тем, однако, что фактическая передача этих островов будет произведена после заключения Мирного Договора между Союзом Советских Социалистических Республик и Японией». Декларация была подписана с советской стороны Председателем Совета Министров СССР НА. Булганиным и министром иностранных дел СССР Д.Т. Шепиловым. С японской стороны декларация была подписана министром иностранных дел Японии Ициро Хатояма, министром земледелия и лесоводства Исциро Коно и депутатом палаты представителей Японии Сюници Мацумото. (После того как Япония в 1960 году заключила «договор о безопасности» с США, советское правительство сочло себя свободным от обязательств декларации 1956 года, и вопрос о мирном договоре остался замороженным на многие десятилетия. Об этом было объявлено в памятной записке советского правительства от 27 января 1960 года. Япония же возобновила свои претензии на южную часть Курильской гряды.)

Хотя этой декларации придавалось большое значение, на церемонии ее подписания не было многих видных руководителей страны. Отсутствовали В.М. Молотов, Л.М. Каганович, А.И. Микоян. Не было и Н.С. Хрущева. Лишь 21 октября было объявлено, что 19 и 20 октября эти руководители находились в Варшаве на встрече с руководством ПОРП.

К этому времени недовольство Э. Охабом и его политикой проявилось в ходе октябрьского пленума ЦК ПОРП. Э. Охаба собирались отправить в отставку, а на его место назначить В. Гомулку. Узнав, что происходит на пленуме ЦК ПОРП, Хрущев решил, что в Польше начался антисоветский мятеж. Подобное развитие событий означало бы крах политики Хрущева. Чувствуя необходимость заручиться поддержкой всех членов Президиума ЦК, в том числе и его главных оппонентов, Хрущев отправился 19 октября в Варшаву вместе с Молотовым, Кагановичем, Микояном и Жуковым, а также Главкомом Организации стран Варшавского договора Коневым.

Когда Хрущев в своих воспоминаниях написал, что встреча в аэропорту «была очень холодной», он не совсем точно охарактеризовал действительную обстановку. По воспоминаниям польских участников встречи в аэропорту, Хрущев стал грозить им кулаком, едва сойдя с самолета. Хрущев, приблизившись к Охабу, по его словам, стал махать кулаком перед носом. В ответ на приветствие Гомулки Хрущев рявкнул на него: «Предатель!» Гомулка вспоминал: «Даже водители слышали его».

Тем временем советские войска, размещенные в Польше, а также польские войска, находившиеся под командованием маршала Польши К. Рокоссовского, стали перемещаться к Варшаве. В ответ польское правительство стало мобилизовывать силы внутренней безопасности.

В ходе переговоров, которые, как признал Хрущев, шли «в резких, повышенных тонах», Гомулка постарался заверить Хрущева и других членов советской делегации в верности Польши дружбе с СССР. Он попросил Хрущева остановить передвижение советских войск. Очевидно, заверения Гомулки и других руководителей Польши подействовали на Хрущева и других членов советской делегации. Было сказано о приостановке движения войск. Тем временем Гомулка был избран первым секретарем ЦК ПОРП.

Однако, вернувшись в Москву, на другой день Хрущев вызвал к себе Микояна на дом и сообщил ему, что решил все же ввести советские войска в Варшаву. Микоян возражал и добился отсрочить решение вопроса до заседания Президиума ЦК. Тем временем в Польше продолжалось движение Северной группы советских войск в направлении Варшавы. Маршал Польши Рокоссовский объяснил это движение плановыми маневрами. В этот день на заседании Президиума ЦК было решено: «…покончить с тем, что есть в Польше. Если Рокоссовский будет оставлен, тогда по времени потерпеть. Пригласить в Москву представителей компартий Чехословакии, Венгрии, Румынии, ГДР, Болгарии (очевидно, для обсуждения польского вопроса. – Прим. авт.)». «В Китай, может быть, послать представителя от ЦК для информации».

В этот же день обсуждался вопрос о положении в Венгрии. Еще 12 и 14 октября посол СССР в Венгрии Ю.В. Андропов сообщал о нарастании антиправительственных настроений в этой стране. Было выражено мнение о необходимости направить в Венгрию Микояна, но никакого решения принято не было.

На другой день, 21 октября, было получено сообщение о том, что Рокоссовский не был избран в состав нового Политбюро ПОРП. Тогда Хрущев изменил свою позицию. Он заявил: «Учитывая обстановку, следует отказаться от вооруженного вмешательства». Одновременно он предложил согласиться с требованием Гомулки отозвать из Польши советников от КГБ СССР. В ответ же на требование Гомулки повысить продажную цену польского угля, поставляемого в СССР, Хрущев сказал: «Чем раньше откажемся от польского угля, тем лучше». На 23 октября было намечено совещание руководителей СССР, Китая, ГДР, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии по польскому вопросу.

Однако 23 октября уже было не до Польши. На заседании Президиума ЦК вечером 23 октября Жуков сообщил о демонстрациях в Будапеште, которые переросли в восстание. В этот день на улицы Будапешта вышли десятки тысячи демонстрантов, главным образом молодых. Демонстранты свергли статую Сталину. Они настаивали на отставке Э. Герэ с поста руководителя партии и возвращения Имре Надя на пост премьер-министра. Полиция не справлялась с демонстрантами, и Э. Герэ обратился за помощью к советскому правительству. На заседание Президиума ЦК был вызван находившийся в Москве бывший руководитель Венгрии М. Ракоши. Когда тот прибыл в кремлевский кабинет, Хрущев сообщил ему, что на сторону восставших перешли части венгерской армии. Хрущев просил совета у Ракоши: есть ли необходимость во вмешательстве советских войск. По его словам, Ракоши заявил: «Необходимость в этом безусловно есть и притом самая незамедлительная».

Судя по записям заседания 23 октября, за ввод советских войск выступили Хрущев, Булганин, Молотов, Каганович, Первухин, Жуков, Суслов, Шепилов, Кириченко. Возражал лишь Микоян. Он заявлял: «Без Надя не овладеть движением… Руками венгров наведем порядок. Введем войска – попортим дело». В итоге было принято решение ввести советские войска в Будапешт, а в Венгрию направить Микояна и Суслова.

Не в силах справиться с кризисами сразу в двух странах, Хрущев предложил пока «настроиться на контакт» с Гомулкой. Он сообщил о желании Гомулки встретиться с ним 8 ноября. В то же время он предложил не печатать последние выступления Гомулки.

24 октября вызванные в Москву руководители компартий приняли участие в работе Президиума ЦК по польскому вопросу. Новотный выражал раздражение тем, что Польша резко сократила поставки угля в Чехословакию. В. Ульбрихт предупредил, что надо проявлять осторожность в отношении Польши, так как там «открывают двери для буржуазной идеологии». Лю Шаоци одобрил действия СССР в отношении Польши и счел пребывание Рокоссовского в этой стране «узловым моментом».

Тем временем в ночь с 23 на 24 октября на экстренном заседании ЦК ВПТ было принято решение назначить Имре Надя премьер-министром страны. 24 октября в Будапешт вошли советские танки. Правительство Надя заявило, что «вчерашняя молодежная демонстрация превратилась в контрреволюционную провокацию», что оно «просит советские войска в интересах безопасности поддержать меры по подавлению кровавого нападения. Советские бойцы рискуют жизнью, чтобы защитить жизнь мирного населения. После восстановления порядка советские войска вернутся в свои казармы. Рабочие Будапешта! Встречайте с любовью наших друзей и союзников!». Однако вооруженное сопротивление советским войскам не прекращалось. В ходе боев было убито около 600 венгров и около 350 советских солдат. Прибывшие в Будапешт Микоян и Суслов сообщали в Москву, что правительство Венгрии не контролирует положение. Отовсюду стали поступать сообщения о расправах над членами правящей партии и работниками венгерской службы государственной безопасности (АВО).

25 октября Герэ ушел в отставку с поста первого секретаря ВПТ. Его место занял недавно введенный в руководство партии и освобожденный из заключения Янош Кадар. В своем выступлении в тот же день Кадар призвал рабочих и коммунистов к защите государственного строя. Президиум Венгерской Народной Республики объявил амнистию тем, кто сложил оружие, но никто из повстанцев не стал этого делать.

В Москве росла обеспокоенность положением в Венгрии. 26 октября на заседании Президиума ЦК Булганин заявил, что «Микоян занимает неправильную позицию, неопределенную, не помогает руководителям покончить с двойственностью». Его поддержали Молотов и Каганович. Последний предложил «создать Военно-Революционный комитет», который бы занял место правительства. Маленков: «Ввели войска, а противник начал оправляться». Жуков: «Т. Микоян неправильно действует, толкает на капитуляцию». Осудили поведение Микояна Шепилов и Фурцева. Хрущев присоединился к мнению большинства, заявив: «Т. Микоян занял позицию невмешательства, а там наши войска. Новый этап – не согласны с правительством. Послать подкрепление – Молотова, Жукова, Маленкова. Лететь тт. Молотову, Маленкову, Жукову». Хотя это решение не было реализовано, оно свидетельствовало о поражении Хрущева. После того как Хрущев в течение двух лет доказывал некомпетентность Молотова и Маленкова в вопросах государственного управления, он был вынужден обратиться к ним за помощью в минуту острого международного кризиса и признать беспомощность своего союзника – Микояна.

Тем временем 27 октября Имре Надь ввел в состав правительства Золтана Тильди и Белу Ковача, руководителей еще недавно запрещенных партий. Вечером 28 октября Имре Надь заявил о переоценке характера восстания. Теперь восстание было объявлено не контрреволюционным, а народным. Он заявил, что правительственные войска прекращают огонь против повстанцев, а правительство начинает вести переговоры с СССР о выводе советских войск. Нападения на коммунистов и сотрудников АВО учащались. В этот день в Президиуме ЦК Хрущев признал: «Положение осложняется. Настроение Кадара – повести переговоры с очагами сопротивления». Молотов: «Дело идет к капитуляции. Микоян успокаивает». Каганович: «Активизируется контрреволюция». Ворошилов: «Американская агентура действует активнее, чем тт. Суслов и Микоян». Хрущев: «Говорить с Кадаром и Надем… Огонь прекращаем».

В этой обстановке было решено принять декларацию правительства СССР «Об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими государствами». В декларации провозглашалось намерение правительства СССР строить свои отношения с другими социалистическими странами Европы на основе соблюдения принципа национального суверенитета, взаимной выгоды и равноправия в экономических отношениях. Одновременно в декларации давалась оценка событий в Венгрии. С одной стороны, указывалось, что «трудящиеся Венгрии… справедливо ставят вопрос о необходимости устранения серьезных недостатков в области экономического строительства, о дальнейшем повышении материального благосостояния населения, о борьбе с бюрократическими извращениями в государственном аппарате». С другой стороны, говорилось: «Однако к этому справедливому и прогрессивному движению трудящихся вскоре примкнули силы черной реакции и контрреволюции, которые пытаются использовать недовольство части трудящихся для того, чтобы подорвать основы народно-демократического строя в Венгрии и восстановить в ней старые помещичье-капиталистические порядки».

Противоречивой была и оценка участия советских войск в этих событиях. С одной стороны, в декларации говорилось, что «по просьбе Венгерского народного правительства Советское правительство дало согласие на ввод в Будапешт советских вооруженных частей, чтобы помочь Венгерской народной армии и венгерским органам власти навести порядок в городе». С другой стороны, выражалось сожаление по поводу того, что «развитие событий в Венгрии привело к кровопролитию… Имея в виду, что дальнейшее нахождение советских воинских частей в Венгрии может служить поводом для еще большего обострения обстановки, Советское правительство дало своему военному командованию указание вывести советские воинские части из города Будапешта, как только это будет признано необходимым Венгерским правительством».

30 октября декларация была опубликована в советской печати. В этот день Жуков сообщал членам Президиума ЦК, что в районе Вены сосредоточены военно-транспортные самолеты, готовые лететь в Будапешт. «Надь ведет двойную игру», – говорил маршал. На заседании выступил Лю Шаоци, призвавший СССР не выводить войска из Будапешта и Венгрии. Хрущев говорил: «Два пути. Военный – путь оккупации. Мирный – вывод войск». Путь оккупации представлялся невозможным, а поэтому было решено выводить войска из Будапешта.

Решение о выводе советских войск лишь вдохновило повстанцев и контрреволюционную эмиграцию. 30 октября через границу с Австрией в Венгрию стали переходить бывшие офицеры хортистской армии, члены фашистской партии «Скрещенные стрелы». 30 октября начались погромы партийных комитетов.