- Примем к сведению, друг мой, и давай обедать.
      Мы обедали, когда силач зашевелился - он пытался подняться, ноги его подламывались. Наконец упрямец одолел себя и, спотыкаясь, стал удаляться вдоль реки, все убыстряя шаг, потом припустил бегом и скрылся в темпом кустарнике.
      - Голова!
      - Слушаю.
      - Возьми под свое крыло этого парня, который убегает, он отвергнут и в печали.
      - Понял.
      - Вот и ладненько.
      2
      Деревня была "под шапкой" и встретила нас молчанием. Чувствовалось, угадывалось, что за нами наблюдают десятки глаз.
      - Открывайте! -весело крикнул Скала. - Пришел Хозяин. Он добрый, и у него много вкусной еды. Он хочет жить с нами, пока ему не надоест, он полюбит нас, если будет возвышен.
      Ни звука, ни шороха. Мне казалось, что я слышу за стеной, отделяющей нас, натужное сопение.
      - Вы видели: Хозяин бросает силачей, вскормленных яйцом киня, будто камешки. Он - содрогатель и сотрясатель!
      Никакого впечатления!
      Я позвал танкетку и велел выстрелить лазерной пушкой по маковице. Пушка ударила издали, из-за рощицы, и маковица повалилась, словно цветок, срезанный ножом, она повалилась, рассыпая лепестки со скрежетом железа.
      - Он может сейчас же сделать большую дыру, и в ту дыру провалится наша деревня! - -закричал Скала. - И в ту дыру вам суждено, глупые, падать вечно.
      Демонстрация силы, как я и предполагал, подействовала незамедлительно; листья начали подниматься и я увидел столбы, вкопанные глубоко и соединенные вверху толстыми жердями. На поперечные жерди и привязывались листья, составляющие нечто вроде лат, какие надевали когда-то рыцари на нашей старой и доброй Земле. За первым рядом столбов была еще стена, закрытая наглухо. В просвете же, открытом перед нами, не наблюдалось ни одной живой души. Я дал знак Скале, чтобы он оставался на месте, сам же осторожно шагнул вперед. Встретили меня копья, они летели густо и со свистом. Я увернулся от смерти играючи, но Скала сзади застонал, и тело его слышно стукнулось об утоптанную дорогу.
      - Голова, займись братом моим!
      - Тебе грозит опасность, Ло!
      - Займись братом, говорю!
      - Есть!
      Мне нельзя было оглядываться, я успел скатить со столбов жердь и, ослепленный яростью, рванул в полутьму круглого коридора, сминая по пути теплые и твердые тела. Оборона была прорвана, она рассыпалась с нестройными криками, распалась. Я не убивал, просто валил все, что попадалось на пути, с неистовостью носорога. Наступила полная тьма, я не останавливался, потому что останавливаться было уже нельзя. Я кричал исступленно:
      - Индейцы твердолобые! Не хотите мира, получайте войну!
      Меня давило отчаяние; я понял, как дорог сердцу моему лукавый ребенок, брат мой Скала. "Неужели они погубили его?" В коридоре слева обозначился просвет, последние метры были преодолены с бешеной скоростью, в грудь ощутимо бился ветер с запахами раздолья. Несколько позже я догадался, что сделал круг по внешнему обводу городища и вернулся туда, откуда начал свою бестолковую атаку.
      Скала лежал на бугорке неподалеку от главного входа; когда я нагнулся над ним, он вяло открыл глаза - влажные и затуманенные болью.
      - Что с тобой, друг?
      - Переверни меня на живот, Хозяин.
      На спине парня, ниже правой лопатки, кровоточила рваная рана: он все-таки успел увернуться, и копье ударило вскользь. Это не смертельно, слава судьбе! Я взял раненого на руки и побежал к танкетке.
      3
      К вечеру брат мой запел песни. Он ел абрикосовое варенье, выплевывал косточки в горсть и блаженно жмурился. Абрикосовое варенье принесла на космодром любимая мною женщина. Она не печалилась, когда мы расставались, она смеялась. Ей представлялось, что лечу я ненадолго, и, потом, она не имела понятия, как нам быть дальше. Я забавлял ее поначалу, потом же наскучил по той причине, что был однообразен в своем упрямстве.
      - Ты станешь вспоминать обо мне? - спросил я. Она не умела лгать и рассеянно пожала плечами:
      - Наверно... Ты вернешься, и я сварю тебе абрикосовое варенье. Ты же так его любишь!
      Я его ненавижу - слишком оно сладко.
      Космодром был затоплен людьми. Сплошь лица, они белели, чернели, желтели над бетонным полем, как плоды, как обильный урожай моей Земли. Было много цветов, но не было радости; над всеми довлела мысль, что встреча, если она состоится, будет только через века. Может статься, эта встреча будет уже на другом поле. Многое не суждено нам знать и предвидеть.
      Я сказал женщине:
      - Прощай, Наташа.
      - Прощай, Логвин.
      - Я жду напутствия.
      - Сделайся таким, как все, и заживешь счастливо, Логвин.
      - Попробую...
      Мы присели перед дальней дорогой на столбик ограждения, сквозь который была продета черная цепь. Столбы и цепи через все необъятное поле. Это граница, и через нее посторонним ступать запрещено. Корабль стоял далеко, у самой черты горизонта, и отсюда, охваченный радугой, светился лишь его острый нос с оранжевым отливом. Я думал о том, что никогда больше не увижу ее, что я умираю, но умираю, обремененный памятью, и память та пойдет за мной по пятам, во мне станут жить два существа, резко разделенные, как это взлетное поле, черной цепью. Старая, земная память ничем уже не пополнится с той самой минуты, когда корабль с жалобным ревом оторвется от бетона и унесет меня в другой мир где начнется другая память, новая.
      Мы присели перед дорогой, и у нас недостало слов сказать самое заветное.
      - Прощай, Наташа! Прощай, Земля. ...Я лежу в танкетке, уставясь в макушку прозрачного купола, и меня терзают недобрые мысли.
      - Скала, как ты думаешь, многих я там покалечил?
      - Где?
      - В твоей деревне?
      - Я не видел.
      Брат мой доедает третью банку варенья и поет. "Лингвист" переводит; "Я сказал ему; "Человек, у тебя есть дочь. Разреши, я приду к ней темной ночью, и мы поладим. Ты говоришь, я ничего не умею делать? Правильно, я ничего не умею делать. Предки Мои копали землю и выращивали вкусные корни, но поля наши отобрали стрекотухи. Я молод и всем подчинен. Один день меня посылают собирать хворост для костра, другой день я собираю жерди для ограды, третий - таскаю на плечах слабых и старых. Меня пинают все, кому не лень. Но я умею, отец, то, чего не умеешь ты; я могу делать детей в большом количестве. Пусти к своей дочери ночью, и ты убедишься, что я не вру. Не пустишь? Тогда спи крепко, я найду твою дочь в темноте, потому что она мне нравится. Я найду, ее, если ты будешь крепко спать..." С этим парнем не соскучишься!
      - Скала, какие наши планы?
      - Ты не печалься, Хозяин, они явятся сами, чтобы просить тебя о мире.
      - Кто явится?
      - Старики. Не верится что-то.
      - Я могу съесть все ягоды, брат?
      - Ешь на здоровье, только не лопни.
      - Я не умею лопаться. Ты успокойся, сейчас Скала сбегает за соком черного дерева - сок помогает убрать печаль.
      ...Опять я пил странный напиток, глотал холодную мякоть, впадая в забытье. И видел снова огромную сосулину, внутри которой мельтешили острые, блики, видел женщину в проеме окна, протягивающую руку навстречу мне. Глаза ее, голубые, зовущие, спрашивали: "Почему душа твоя туманится?" - "Я жесток и не умен". "Она ответила:
      "Терпи, страдай, да снизойдет к тебе покой".
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      1
      Три дня мы прожили в тишине.
      Мы были у черного дерева, и я изладил Скале лук, подзапасся на всякий случай стрелами. Я был разбит, вял и задавлен переживаниями, мне все чудилось, будто со стороны деревни доносятся стенация раненых, плач женщин и детей. Скала, брат мой, стрелял из лука по мишеням, и всякий раз, когда попадал в цель, всплясывал, бил себя кулаком в грудь и требовал громкой похвалы. Я гладил его по голове;
      - Ты великий воин!
      - Я великий, конечно, но никогда не стану таким, как ты.
      - Может, и станешь. Со временем. Кстати, сколько тебе лет?
      Он не понял моего вопроса, пришлось долго втолковывать ему, что срок жизни измеряется, как измеряется, допустим, высота дерева или длина пути от мест охоты до деревни. Скала задумался и ответил спустя несколько минут.
      - Про то знают старики, обитающие под землей. Теперь я понял. Оказывается, посреди городища есть отверстие, куда спускаются старики и живут там, поднимаются они на свет божий лишь в исключительных случаях, когда, скажем, в яму бросается мало еды. Оттуда же, из подземелья, поднимается по полому столбу Пророк, чтобы прокричать Истину. Иногда старики посылают силачей, чтобы наказать виновных. Отступников и бунтарей силачи часто забирают с собой, и назад никто еще не возвращался. Забирают они и самых красивых девственниц.
      - И меня, Хозяин, стащут в яму, если ты не заступишься, потому как на мне лежит большая вина.
      - В чем же состоит твоя вина, брат?
      - Мы втроем ходили за соком Белого Цветка, мы хотели напоить нектаром Пророка, чтобы голова его просветлела: Пророк совсем немощный. И вторая моя большая вина - я привел тебя, а ты пробежал по спинам стариков и воткнул удальца в тухлое яйцо киня. - Скала покачал головой, в больших и круглых его глазах зажглись искорки. - Это было очень смешно, Хозяин! Но я не боюсь, потому что ты со мной.
      - Спасибо, друг!
      - Они идут, Хозяин.
      - Кто?
      - Воины.
      Вот еще одна загадка. Ума не приложу, как этот малый чувствует и безошибочно угадывает (я успел в том убедиться) ход событий? Не носом же и не ушами он чувствует шаги и голоса. Приборы танкетки ещё молчат, а брат мой уже в курсе событий. Удивительно! Но пусть загадки разгадывает могучая Голова для того она и предназначена, у нас же сегодня другие цели.
      - Ты не ошибся, Скала?
      - Я не ошибаюсь. - Брат мой полез в мешочек, привязанный к набедренному поясу. В том мешочке хранились, как я высмотрел исподтишка, косточки абрикосового варенья, спрятанные невесть для какой надобности. Но извлек Скала из своих сокровищ не косточку, а переговорное устройство в виде медальончика, о котором я, признаться, забыл. - Мне надеть это, Хозяин?
      - Надень.
      Скала усвоил, что при дипломатических раутах медальончик должен помогать, как талисман от злых духов или святые мощи. Быстро, надо отметить, он берет уроки, в смекалке и наблюдательности ему не откажешь.
      Над кабиной танкетки замигало сигнальное устройство, предупреждающее об опасности; внимание, близко люди!
      - Отставить тревогу.
      Сигнальный огонь тотчас же погас, но двери кабины раздвинулись, приглашая нас на всякий случай занять место за толстой броней, ударила, донесла до нас холодок струя воздуха, которая не пустит внутрь ничего живого. Автоматика ревностно хранит невеликий кусочек моей Родины, так уж она запрограммирована. По тревоге включились все системы защиты, и они будут функционировать, несмотря на мой приказ. Ничего чрезвычайного, будем надеяться, не произойдет. Но и танкетку можно обмануть: по инструкции я не должен отходить от нее дальше километра, потому что лишь на этом расстоянии она способна вести наблюдения и получать информацию, потом она глохнет, слепнет и становится мобильной лишь при командах Головы или по моей команде.
      - Ты разрешишь мне, Хозяин, говорить с ними?
      - Разрешаю.
      - Ты спрячься в свой дом, Хозяин. Они тебя будут бояться.
      - Хорошо.
      Я отвел танкетку в густые заросли, поставил ее так, чтобы не терять из вида Скалу, сидящего на земле в очень важной позе. Брат мой закаменел, профиль его был высокомерен, одна рука, правая, царственно лежала на банке с вареньем, другая - держала копье. Чуть в стороне лежал лук и колчан со стрелами. Всякая фамильярность в обращении исключалась заранее и самым решительным образом ведь общение предполагалось на уровне двух миров, и брат мой с полным сознанием взваливал на себя груз галактической ответственности.
      2
      Аборигенов было трое. Они долго стояли в отдалении и поочередно смотрели на Скалу из-под руки, звали его с униженной робостью, но брат мой не шелохнулся. Тогда трое, будто по команде, упали на песок, остаток пути преодолели на четвереньках и смиренно легли у ног соплеменника своего, сделавшего за последние дни головокружительную карьеру.
      Последовало долгое и томительное молчание. Я видел, как покрылись потом спины молодых воинов. Наконец Скала разомкнул губы:
      - Вы можете даже сесть.
      Делегация не преминула воспользоваться добротой, и воин с длинным, похожим на тыкву лицом заговорил торопливо, прищелкивая языком и качаясь, словно от зубной боли:
      - Сын Скалы, разве ты не помнишь, как я ходил с тобой за нектаром Белого Цветка? Тогда ты называл меня другом? Почему же теперь не узнаешь?
      - Я узнал тебя. Ты, кажется, тот, что родился, когда твоя мать собирала червей?
      - О! Вспомнил!
      - И тебе дали имя Червяк Нгу?
      - О! Вспомнил!
      - Неудачное дали тебе имя.
      - Неудачное, ты прав. Как же называть тебя?
      - Как и раньше - Сын Скалы из клана вождей. Это имя овеяно подвигами, которые не выпадали никому и никогда.
      - Не выпадали. Никому. Никогда! - хором повторили воины и закачались кланяясь.
      - С нами за нектаром ходил Рожденный На Мягкой Траве. Почему он не пришел?
      - Его взяли старики в яму с собой, чтобы наказать за ересь.
      - Почему тебя не взяли, Червяк Нгу?
      - Я дрался и убежал. Наше племя будет жить, Скала? Дети и старухи будут жить?
      - Ты тороплив, как женщина, Нгу!
      - Прости. - Я решил угостить вас пищей особого свойства.
      Это - подарок Вездесущего и Неизмеримого.
      - О-о! Скала сноровисто распечатал варенье ("Кажется, последняя банка?") и протянул каждому в горсти по янтарному плоду, а сладость слизал с руки, сопя носом, взял из банки абрикос сам и выплюнул косточку в ладошку.
      - Делайте как я! - приказал брат мой и разбил косточку камнем, вынул зернышко и съел его, закатив глаза от наслаждения.
      - Эту пищу можно есть дважды! - закричал Нгу, пораженный. - И дважды было вкусно. Никогда я не пробовал ничего подобного!
      - Ты никогда больше и не попробуешь! - отрезал Скала и убрал банку с абрикосами за спину.
      - А нельзя ли, Великий Сын Скалы из клана вождей, что осталось положить обратно в сосуд и получить пищу снова такой же сладкой и такой же целой?
      - Ты тороплив, как женщина, Нгу! Червяк Нгу. - Прости, Великий.
      - Я прощаю твою глупость. С чем пришли? Не шибко радушно встретил Скала своих соплеменников. Зарвался, однако, разлюбезный, нос задрал.
      - Расскажи, где был и что видел? - спрашивал, почтительно клонясь, Червяк Нгу, двое других, одинаково круглолицые, невыразительные, были, судя по всему, лишь статистами и не имели права голоса.
      - Я могу рассказывать о том, где был и что видел, до сезона дождей.
      - А где тот, которого ты привел? - шепотом осведомился Нгу, оглядываясь.
      - Он вознесся. Временно. - Скала показал пальцем на небо.
      - И зачем он вознесся? Временно?
      - Советуется с предками, как наказать племя Изгнанных за дерзость и непослушание.
      - О! Виноваты старики, Великий, ты же знаешь? Ты скажи ему, тому, кто упал с неба, что старики бросили племя и спустились в яму. Они надеются, что под землей их не достанет месть. Скажи ему: мы покоряемся.
      - Скажу.
      - Он тебя послушает?
      - Он - брат мой!
      - О! Здесь нет девственниц и стариков, Сын Скалы, можно и не врать.
      - Ты мне не веришь!? - Оруженосец мой поднялся, свалив ногой банку с вареньем, схватил копье и нацелился его острием в грудь Червя Нгу. - Я проткну тебя, нечестивец! Копье мое пройдет сквозь твою грудь, как сквозь воду.
      - Я тоже воин и умею драться, лгун Скала!
      - Поднимайся, и мы будем драться! Я переключил "лингвиста" на другой канал и закричал во всю мощь своих легких:
      - Прекратить свару!
      Червяк Нгу упал плашмя, с маху, наземь и прикрыл затылок руками, двое сопровождающих воткнулись головами в песок, уныло выставив зады. Скала с неудовольствием посмотрел в мою сторону и положил копье возле ног.
      - Подними варенье, друг, - сказал я еще и уже не так громко. - Это последняя банка.
      Когда брат мой увидел опрокинутое варенье, он завыл и изо всей силы ударил Нгу кулаком промеж лопаток, расторопно встал на колени, вытянул губы трубочкой, собрал языком лужицу сиропа, абрикосы же с благоговейным тщанием сложил в посудину, которую тут же отнес на взгорок, поставил ее так, чтобы она была заметна издали, и лишь потом решился продолжать разговор.
      - Ты слышал ЕГО голос?
      Нгу не ответил, только крепче вжался в землю, двое сопровождающих не подали признаков жизни.
      - Ты слышал Голос, отвечай, Червяк Нгу! Или страх заткнул твою поганую глотку, так легко произносящую непотребные слова? Отвечай?
      Задавленный страхом малый пробубнил едва слышно, не поднимая головы.
      - Я слышал.
      Скала обратил лицо к небу и прокричал пронзительным голосом:
      - Хозяин, изложи свою волю!
      - Излагаю: те, что из племени Изгнанных, пусть возвращаются в деревню.
      - И пусть ждут, да?
      - Пусть ждут.
      - Пусть ждут и молятся о спасении, да?
      - Пусть молятся о спасении, и я явлюсь.
      3
      Я хотел явиться в тот же день, но Скала резонно заметил, что посланнику неба спешить несолидно. И лучше всего явление отложить до восхода или до заката; брат мой считал, что спектакль должен быть эффектным, иначе люди племени не проникнутся ко мне должным почтением. Я послушался мудрого совета, и мы подались в деревню, когда истаивала нетемная ночь. Долгожданная встреча произвела на меня гнетущее впечатление, поскольку мне стало очевидно, что народ Скалы доживает последние десятилетия, истощенный и уставший. Недалек тот день, когда тощие руки старух разожгут в последний раз Огонь Племени.
      Я пришел вовремя.
      Живет в деревне "под шапкой", на глазок, человек пятьсот-шестьсот. Я уже упоминал как-то о том, что городище построено концентрическими кругами. Внешнее кольцо, по которому я недавно гонял воинов, - по существу, сточная канава, прикрытая тонкими жердями. Ума не приложу, как я в темноте умудрился обежать этот чертов круг, не провалившись? В те рисковые минуты, как бывает нередко, тело мое было умней головы, теперь же, сопровождаемый почтительной свитой, я с великим трудом пробирался по шаткому настилу.
      За вонючей канавой обитают чернь и калеки. Если пользоваться терминологией, скажем, двадцатого века, когда модной стала наука социология, то второй круг населяла неквалифицированная рабочая сила. Некоторые жили семьями. Супруги ночевали в гамаках, подвешенных на верхних перекладинах. Попасть в такие гамаки можно было с помощью веревочной лестницы. Дети и старики слали внизу на ковриках, сплетенных из сухой травы. Жалкое зрелище представляло собой это общежитие - запущенное и грязное. Вероятней всего, эта часть населения страдает больше всего от налета стрекотух. Сейчас, как я понял, затишье, особо же активна неистребимая и мстительная саранча в канун сезона дождей. А когда он начнется?
      - Голова, когда начнется сезон дождей?
      - Примерно через три месяца, Ло.
      - Спасибо.
      Третий круг населяли собиратели корней, охотники и рыболовы, наиболее активная и здоровая часть деревни-человек двести. Здесь попадались на глаза матери с грудными детьми, попадались, хотя и нечасто, малые ребятишки. Жизнь и здесь протекала на двух ярусах; в гамаках и на утоптанной глине. Было тесно и смрадно. Но ведь не всегда же деревня закрывается шапкой, не всякий день царит здесь темень - выпадают ведь и благостные моменты, когда греет солнце и теплыми ночами глядит сверху здешнее дивное небо.
      Скала строго-настрого наказывал ничего не .спрашивать у свиты, сопровождающей меня ("Ты и без них все знаешь, Хозяин, Расспросы унижают."), потому я молчал, лишь хмурился невольно, и тогда воины, загораживая дорогу, дружно валились на колени:
      - Будь милосерден к нам, посланник Вездесущего и Неизмеримого!
      Я не отвечал им и показывал рукой, чтобы освободили путь.
      ...Четвертый круг. Здесь обитали воины. Их было немного, от силы пятьдесят мужчин, и площади им вполне хватало. Убранство и обиход везде, за малым исключением, был почти одинаков, и я в полной мере удовлетворил любопытство. Пятый круг предназначался для холостяков, шестой населяли, девственницы и охраняющие их старухи. Войти в эту запретную зону у меня, признаться не хватило" духа. В тот час, когда я делал нечто вроде инспекторского" осмотра, деревня пустовала, потому как все, и стар и млад, собрались возле центрального столба слушать Пророка. Каждое утро ритуал повторялся неисчислимое количество лет. Народ, как выяснилось, хотел слушать и меня, народ желал знать, зачем я пришел и что принес - смерть или любовь, угнетение или помощь? Я не мог справиться с переполнявшим меня чувством жалости к этим людям, способным, однако, еще надеяться на лучшее. Жалость эта была глубока, потому что я неизбежно соотносил ее со своей далекой и прекрасной Землей, с историей моей цивилизации, с моими предками, преодолевшими бесконечные муки на пути к благоденствию. Я думал: "Мы исследовали и, как могли, записал свою историю, но знания наши о прошлом бездуховны и академичны. Остались даты, остался перечень событий, но не слышны нам стенания праведников, сгоревших на кострах, не слышим мы рыдания матерей, потерявших на войне детей, не видим пламени, сжирающего добрые книги, не слышим свиста пуль, пронизывающих тела. Но ничего, я восполню часть огромной потери - принесу на Землю печальную хронику племени Изгнанных и еще раз докажу наглядно, что мы не имеем права без угрызений совести пользоваться достигнутым, мы просто обязаны вернуть прошлому хотя бы часть своего долга. Не полный долг, только часть его, потому что полной мерой нам никогда не расплатиться. Это невозможно".
      - Хозяин! - позвал Скала, идущий сзади. - Уже встает солнце. Ты хотел видеть Пророка?
      - Да, хотел.
      - Тогда поторопимся.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      1
      Утрами здесь часто стоят туманы - белые и большие, как облака. Они качаются в определенном ритме, точно . под музыку. Музыки той не слышно, но она чувствуется: этакий томный скрипичный стон растекается понизу, стелется, течет, как талая вода. Мне вдруг приходит в голову, что ни разу я не слышал здесь пения птиц. "Может, они вообще не умеют петь?"
      ...Мы Стояли толпой возле центрального столба и наблюдали, как поднимается солнце. Зрелище не столь эффектное, если сравнивать его с восходом на матушке Земле, но все-таки и впечатляющее. На круглой площади молча сидел народ, и лица, размытые сумерками, были обращены к солнцу. Дельный, по-моему, обычай встречать рассвет вместе. Прекрасно! Пульс самого бытия стучит на этой площади.
      Тем временем за горбинкой далекого холма незнатко очертилось темно-голубое пятно, его обегал, обволакивал туман, подобно тому, как ручей на перекате обегает валун. От солнца отстрелились два белых луча, пронзили плотную завесь во всю ширь. Еще два луча зажглись, еще... Солнце испускало белые стрелы теперь так часто и так много, что скоро возникло второе пятно, белое и с малиновым окоемом. Вслед за малиновым стали возникать ободки разных цветов и оттенков - полный набор радуги. Туман, словно вздыбленный конь, шевельнул гривой и опал в мгновение ока, покатился на нас, будто штормовая океанская волна: ободки рассыпались и потонули в седой пучине. Гасли эти осколки не сразу - они трепетали, поднимались и падали, как искры, и вот наконец синее светило щедро полило свет. Мы дружно закрыли глаза ладонями. Я прислонился спиной к черному столбу и почувствовал, что нутро его полое и там, внутри, происходит какое-то слабое шевеление. Ага, там поднимается Пророк.
      - Хозяин! - сказал Скала шепотом. - Смотри наверх. Я отпрянул от опоры и уставился на маковицу, открытую с одной стороны на манер театральной ложи, и глядел туда, пока в проеме между листьями не показалось длинное пергаментное лицо. Пророк был стар, морщинист, с острого его подбородка стекала небогатая борода. Был Пророк к тому же абсолютно лыс, и голова его напоминала рябое воробьиное яйцо. Старик с потугой открыл глаза, пронзительно черные и монгольского разреза. Сзади Пророка кто-то придерживал за плечи, я видел лишь мощные руки.
      Народ, сидевший вокруг столба, кажется, не испытывал ни трепета, ни благости. Я заметил, что кое-кто совсем отрешен от действия и занят своими мыслями. Пожилой воин, опираясь на копье, чесал щепкой ногу, парни пялились на девственниц, сидевших тесно и в окружении сердитых старух. На шее Пророка надулись жилы, глаза, закровянившись, вылезли из орбита грудь поднялась, и он закричал так пронзительно, что у меня защекотало в ушах:
      - Помогайте слабым! Слабые в яме. Все.
      Листья на маковице задернулись, как занавес, я взялся за столб и опять почувствовал там шевеленье. Внутри столба послышался шорох, будто горошина каталась там в сухом стручке: Пророк спускался в преисподнюю, чтобы подняться опять на восходе. Он, будто петух, исправно несет свою службу. Но где же смысл этого несложного спектакля? Как это все понимать?
      - Голова, ты объяснишь мне что-нибудь?
      - Мало информации.
      "И мне нужна информация. Но поживем - увидим",
      - Тебя ждут, Хозяин.
      - И чего они ждут. Скала?
      - Слова твоего.
      2
      - Не падайте ниц, люди, - я принес мир! Я скатился с неба, чтобы научить вас добру. Наши страсти мелки по сравнению с вечностью, жизнь коротка и не создана для зряшной суеты. Чтобы понять это, надо иметь знания, способные дать вам пищу в изобилии, и беспечальный досуг. Но для будущего надо поработать. Я не бог, но человек - такой же, как вы. Мой народ живет далеко отсюда, и мой народ послал меня сюда для работы. И я говорю:
      "Здравствуйте, братья!"
      - Что нам делать теперь? - не поднимаясь с колен, крикнул пожилой воин, который давеча, когда Пророк вещал Истину, чесался щепкой.
      - Разойтись, Потом я скажу, что вам делать.
      - Когда скажешь?
      - Скоро.
      - Ты вернешь нам камень с Истинами? Ты же могуч?
      - Он вернет камень с Истинами! - закричал сварливым голосом из-за моей спины Скала. - Он отведет нас к воде, которая никуда не течет и где наша Родина. Он могуч, и там, где он живет, другие обычаи - там мало говорят и много делают. Он могуч! Он прилетел сюда вместе со своим домом под названием Голова. Сейчас я попрошу Голову содрогнуть твердь, - разбитной брат мой наклонился к "лингвисту" и зашептал: - Ты же знаешь меня, Голова, ты же любишь меня. Я - Скала, брат твоего Ховяина. Содрогни деревню, покажи свою силу! Я снисходительно улыбался: Мозг, он трезвый, холодный и запрограммирован только на мои команды. Однако в следующую секунду я воткнулся головой в центральный столб и в голове моей нежно зазвенело. Сверху сыпалась какая-то шелуха, деревню окутала пыль. Из толпы кричали истошно:
      - Не надо больше содрогать! Мы верим, что Пришелец - бог. Но зачем он выдает себя за человека? Мы верим!
      Скала каким-то образом был подмят мною. Я сел, ощупывая себя, стряхнул с ушей труху и выволок за шею Скалу, брата моего, засыпанного мусором:
      - Содрогнул?!
      - Содрогнул!
      - Ты за дерзость еще поплатишься, друг! Голова!
      - Слушаю, Ло?
      - Если ты еще раз послушаешься этого парня, будешь отключен. Ты понял меня?
      - Все ясно, Ло. Прости.
      - Ты неисправен?
      - Система в порядке.
      - И ты начинаешь загадывать загадки!
      - Прости, Ло.
      Я поднялся, вроде бы некстати вспомнил, что не мылся как следует уже четыре дня. Заскучалось по гондоле, по мягкому ее уюту и стерильной чистоте моей спальни, моего кабинета, моего холла с огромным экраном, через который так хорошо смотреть на Синюю. Люди деревни стояли на коленях, и черные их спины напоминали обгоревшие бревна. Разрушения были невелики: кое-где похилились стены и были сдернуты с гнезд верхние жерди. Только несколько позже я заметил, что сильно накренился центральный столб-трибуна Пророка. Но беда невелика: наверно, не первый и не десятый раз страдает деревня, не первый и не десятый раз ее латают.
      - Прошу подняться, люди! - мягко сказал я. Никакого впечатления: народ лежал задавленный страхом. Скала шепнул, щекотно касаясь моего плеча губами:
      - Крикни Голосом, подобным грому.
      Я крикнул так мощно, что откуда-то сверху опять посыпалась труха.
      Подействовало. Зашевелились мои граждане и, подобно муравьям, без слов и команд каждый принялся за свою работу. Мое присутствие было лишним, и я крикнул еще:
      - Мы уходим. Мы явимся завтра.
      Опять никакого впечатления. Муравьи отключились от всего, что не касалось дела. Вероятней всего, это нечто вроде коллективного рефлекса; слишком мало дается времени бедолагам при чрезвычайных обстоятельствах- отвлекаться им некогда. Никто даже и не посмотрел вслед нам. Холодность эта, признаться, обидела. На холме за деревней Скала, прихрамывая, догнал меня и сказал;
      - Ты дурак, Хозяин!
      - Зарываешься, однако!
      - Ты дурак, Хозяин!
      Брат мой давно напрашивался на легкую выволочку. Удар по загривку застал его в тот самый момент, когда он собирался растолковать популярно, почему я дурак. Парень кувыркнулся в воздухе, болтая ногами, и сел с маху мягким местом на твердую здешнюю траву...
      - Еще поучить вежливости?
      - Я вежливый, не надо! Чуть глаза из черепа не выскочили, Хозяин! И все равно ты - дурак.
      - Почему же?
      - Ты плохо с ними говорил, совсем плохо! Зачем ты так? - Скала выпятил грудь, откинул голову и, кругло разевая рот, заорал: -Я не бог, но человек, такой же, как вы! Зачем? Ты бог, и пусть они тебя боятся, в человека они копье кинут - человек смертен и грешен. В бога копье не кинешь - он карает.
      - Я подумаю над твоими словами, друг. И не сердись.
      - Я и не сержусь, Хозяин.
      3
      Ночь я не спал.
      Я сидел у экрана гондолы и пробовал размышлять ясно и по порядку; наступает тот самый момент, когда легковесно полагаться лишь на интуицию, нужен строго очерченный план действий. Никто не поможет мне найти правильное решение, даже премудрый искусственный мозг, лишенный души. Как же мне быть дальше?
      - Голова, ответь: есть еще гомо сапиенс на этой планетке?