На молитвы же уходит много времени, а день короток. За что такая несправедливость? В песне намекалось еще на то, что надо бы как-то укоротить процедуру общения с небом - настала такая потребность. Однако никаких предложений насчет сокращения процедуры не делалось, содержалась только робкая просьба: дескать, об этом не худо бы и подумать Всевышнему...
      Воины бились головами оземь, не щадя лбов, потому как силач был рядом и следил рачительно за соблюдением ритуала, не прощая погрешностей или сознательной нерадивости. Потом все трое поднялись на ноги, нанесли на тела обильные порции ила и подались куда-то. Сперва и недолго они бежали трусцой, с маху преодолели круть берега и пропали из вида.
      - Голова!
      - Слушаю, Логвин?
      - Как там в деревне?
      - Все по-старому, Ло.
      - Чем заняты?
      - Готовятся к сезону дождей: собирают коренья, отряд воинов осмелился даже углубиться в джунгли за мясом.
      - Пищу в яму бросают?
      - Бросают. Уклад и порядки в деревне почти не изменились.
      - Вспоминают о нас?
      - Редко, Ло. Они боятся стариков и Пророка. Они говорят: Пришелец рассердил живущих внизу, и расплачиваться будет деревня.
      - Хочу спросить, скоро ли встанет желтый из пещеры?
      - Он погружен в биологический раствор. Трудно ответить на твой вопрос с достаточной точностью. Видишь ли, его автоматы блокируют информацию. По моим соображениям, месяца через три, не меньше, он начнет активную фазу расконсервацию.
      - Спасибо.
      Почему, собственно, меня интересует судьба желтого старика? Я ведь не очень волнуюсь за него - пусть себе спит хоть вечность. Но я не потерял интереса к Девушке по имени Го. Желтые, проснувшись, отнимут ее у меня. Но я не отдам ее так просто. Не отдам!
      - До свиданья, Голова.
      - До свиданья, Ло.
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      1
      Силач вконец заморочил моих парней: на второй день они уже качались. Скала и Нгу таскали траву, которую рвали где-то за холмами - далеко. С тех пор как толстяк поручился достать яйцо киня, мои бедные ратники ничего не ели, у них маковой росинки во рту не было. Я сказал силачу; дескать, нет смысла так убиваться и пора бы отдохнуть, но он без всякого почтения отрубил:
      - Всему свое время, Пришелец.
      Перед норой вырос уже целый стожок, рядом силач складывал прутья, небольшие коряжки и всякий подходящий для огня сушняк, потом он с томительной обстоятельностью разжигал костер, отвергнув мою помощь. Он запретил мне спускаться вниз, поскольку я не был обмазан глиной и запах моего тела мог раньше положенного срока выманить чудище из норы. Что ж, логично. Я сам выключился из игры и вынужден был лишь наблюдать. Безделье тяготило, и я стал расписывать девушке Го, как красиво на моей Земле, как свежо утрами в лесу, как всходит солнце (оно большое и опоясано радужными кольцами), как поют птицы и звенит роса, растопленная теплом, как дивно пахнет наше раздолье. Оно пахнет прелью, грибами, смородиной, мокрым курумником. А зимой у нас падает снег. Он только кажется белым, таким белым, что от него ломит глаза. Но он разный снег: синий, восковой, красноватый на закате и даже зеленый. И еще у нас есть моря. На море можно смотреть дни и ночи, без устали. Еще есть у нас реки. Есть леса и горы, покрытые льдом. Земля - наша мать, и нет во вселенной планеты прекрасней.
      Мне неважно было - слушает Го или не слушает: я вспоминал, растревоженный мыслью о том, что, наверно; никогда не увижу родину, что тускнеют во мне с каждым часом картины детства, что земная моя память дряхлеет. Но я не хочу забывать, как вздрагивает на цветке бабочка-капустница. Крылья ее теребит ветерок, усы у нее черные и закручены кольцом. Если взять бабочку в руку, на пальцах останется желтоватая мучица... Не хочу забывать ни снегирька, ни синичку, ни серого воробья.
      Го подняла голову с колен, распрямилась и убрала волосы со лба.
      - Я плохо все это представляю, Логвин.
      - Да, слова не имеют силы: лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. Я покажу тебе мою Землю. Хочешь? Голова, пошли ракету - я прокручу ей видеозаписи, этой Гo, рожденной в темнице.
      - Команда принята, Ло.
      Вернулись мы через день под вечер.
      Шум двигателя ракеты не встревожил моих соратников - Скалу и Червя Нгу, они спали вповалку на берегу, неподалеку от них таял костер, дым от него винтился туго и уходил в нору. - Толстяк сидел, скрестив ноги, и подкидывал в костер траву пучками. Трава, видимо, давала запах, способный выгнать из норы страшного киня. Я уже начал подумывать о том, что силач попросту водит нас за нос, что никакого зверя под землей не было и нет и славные мои соратники, вовлеченные в интригу, терпят неудобства и унижения напрасно.
      - Эй, Первый, долго ли еще нам сидеть здесь?
      Силач, наморщив лоб, посмотрел на меня снизу вверх с неудовольствием и приложил палец к губам; шибко громко говоришь, Пришелец! На мой вопрос он не ответил, поднялся о натугой, будто старик, поплелся, подгибая колени, похожий на медведя, в ту сторону, где спали влежку воины, с маху пятерней ударил Скалу по заду: пора вставать, недотепа! Брат мой вскочил с прыткостью необыкновенной, изогнулся, ухватившись за ушибленное место, и тут же ткнул силача локтем по скуле. Тот даже не заметил удара, показал знаком; прежде чем идти к костру, следует опять помазаться глиной. Скала тоже знаками дал понять, что эта процедура ему не по душе, но силач засопел, и мой лукавый оруженосец потрусил к берегу. Толстяк же упал рядом с Червем Нгу и захрапел, мерно вздымая одрябший живот.
      Скала подсушился возле огня, сел в лунку, продавленную давеча толстяком, кинул в костер прядку травы. Дым загустел и побежал, вытягиваясь, в смутное зево пещеры.
      Я потоптался на краю обрыва с надеждой, что Скала соизволит обратить на меня -внимание, но друг мой был полон суровой деловитости и не оборачивался в мою сторону - сердился.
      - Эй, соизволь подойти ближе! Хочешь, я скажу силачу так: Скала боится киня и не будет мазаться грязью- ведь его кожа нежна, он каждый день моется с мылом. Хочешь, скажу так?
      - Ты дурак, Хозяин! - шепнул Скала, вытягивая шею. Он постоял с минуту, дожидаясь чего-то, и, заплетаясь ногами, отпятился к костру исполнять свой священный долг
      Я налег на берег грудью, свесил голову и сказал негромко:
      - В гондоле была еще одна банка варенья. Могу отдать тебе ее.
      Брат долго молчал, потом указал пальцем на спящего" толстяка, на пещеру и вздохнул: нельзя, Хозяин, покидать пост!
      Нельзя так нельзя.
      -Ты не съешь варенье, Хозяин?
      - Я его не люблю.
      - А она? - Скала кивнул туда, где на коврике лежала Го.
      - Она тоже не любит варенье.
      - Ягоды не испортятся?
      - Не должны.
      - Ты про то варенье Нгу не говори!
      Этого я не обещал ему, махнул рукой, прощаясь, и сел рядом с Го на коврик. Девушка дышала ровно, тихо, и на ее недвижном лице вздрагивали ресницы. Она думала. И скоро, я был в том уверен, начнет спрашивать. И не на все ее вопросы я смогу ответить.
      Смеркалось.
      Над холмами зажглась и погасла колючая звездочка, пригибая траву, задул теплый ветерок. Наверно, этот ветер прибежал от самого синего моря. Там, где зажглась и погасла звездочка, высветилась полоска заката, напоминающая цветом раскаленный металл. Закат горел сперва на чистом небе, потом, уже неярко, сквозь тучи, следом осталось лишь алое пятнышко, наконец истаяло и оно. Упала тьма. Прыгающий огонек костра напоминал о том, что я не один среди нескончаемой этой черноты. Недалеко повизгивал какой-то зверь, некрупный хищник, занятый ночной охотой.
      - Логвин! - позвала Го.
      - Да.
      - Почему ты не спишь?
      - А ты?
      - Мы почти не спим, я могу совсем не спать.
      - Я тоже могу совсем не спать.
      - Логвин.
      - Да?
      - Я слышала много звуков, когда ты показывал мне свою Землю... Это что?
      - Это - музыка.
      - Зачем она?
      - Тебя музыка не раздражала?
      - Нет. Я не знаю, как назвать это чувство... Она меня не раздражала. Мне надо побыть одной, Логвин. Ступай в свою палатку. Ты умеешь долго спать. Я не умею.
      - Хорошо. До свиданья, Го.
      Она не ответила мне. Через окошко палатки я смутно улавливал ее профиль, ее лицо, желтеющее в темноте.
      3
      Терпение мое лопнуло, я вышел на самую круть берега, чтобы произнести речь, обличающую силача и двух болванов из низшей касты многострадального племени Изгнанных. Я собирался упрекнуть их в том, что мы напрасно теряем время, что с часу на час могут ударить затяжные дожди, а до моря неблизко и мы ничего путного еще не сделали. Они, видите ли, мажутся грязью, спят у костра, едят до отвала мясо (великий пост у них кончился), добываемое силачом, и в ус не дуют. Они забыли о собратьях своих, бедствующих на скупых угодьях. Ведь там, где обитает племя, не летает столько жирных непуганных птиц, там нет сладких кореньев и не растут вкусные плоды. Там голодно и пусто. И так далее, и так далее. Я уже открыл рот и вытянул руку, чтобы привлечь внимание троих внизу, вяло шевелящихся у костра, как вдруг почувствовал содрогание почвы под ногами, твердь гудела, будто перед извержением вулкана. Из норы с заунывным свистом выходил воздух, словно его гнал оттуда поршень. Могучая струя разметала костерок, пригнула моих воинов. Червяк Нгу, закрыв лицо ладонями, повалился на колени. Силач отшвырнул Нгу подальше; и одновременно он манил Скалу к себе, сердито раздувая щеки. Я понял: начинается самое главное. Воздушный напор иссяк, раздался звук, напоминающий горестный вздох, из норы показалась огромная голова ромбической формы. Признаться, я впервой, может быть, по-настоящему напугался на этой благословенной планете. Перед чудищем, замершим на какое-то мгновение с высунутой из норы мордой, мы были муравьями, оно растопчет нас и даже не заметит, что растоптало. На морде были выпуклые глаза янтарного цвета с черными и пустыми зрачками. Глаза блестели, будто линзы. Кинь не умеет щадить, он примитивен и свиреп.
      - Голова! - позвал я.
      - Слушаю, Ло?
      - Ты все видишь?
      - Вижу.
      - Хорошо.
      Кинь зашипел, как паровоз в старину, из норы, будто подталкиваемое пружиной, заструилось тело. Кинь упал рылом в озеро, погружаясь, в тело все струилось и струилось, расписанное квадратами-белыми и коричневыми. "Это же змея - самая настоящая! Но гигантская, сверхгигантская!" Вполне возможно, что я преувеличивал со страху, но мне показалось, что чудище текло из норы целую вечность - час, два? Или оно вообще бесконечно?! Нет, кончилось все-таки!
      Озеро закипело, забормотало, вспененное, как молочный коктейль. Во все стороны по кругу, вздыбившись, помчались гигантские волны, обрушились на прибрежные скалы. Я отпрянул от кромки берега и наткнулся на Го: она, оказывается, стояла неподалеку, и тоже видела, как возник на свет- божий выкуренный из норы змей. На ее лице не было страха, было любопытство. "Где же мои воины?! - сразу подумал я, и сердце мое захолонуло от недоброго предчувствия. - Волна смяла их, унесла, и кинь заглотит парней и не подавится, разве что пощекочет глотку, чудище поганое!" Я засмеялся с облегчением, когда увидел, что охотники бегут без паники, удаляясь от озера. "Куда их несет, неразумных?"
      - Остановитесь, мужчины! Куда же вы? Не услышали, не обернулись и не убавили шаг, Из воды показалась голова змея, отдаленно напоминающая коровью морду непотребных размеров. Мой голос насторожил .животину, но она, пьяная от дыма, не способна была еще соображать и действовать согласно своему норову. Я понял, что пора как можно спешнее оставлять это чудесное место от греха подальше. Чего доброго, кинь может не только плавать, но и ползать по суше он ведь, наверно, выходит на охоту, чем-то питается и где-то находит еду.
      Зверь бесновался отфыркиваясь, и волны сильно плескались о берега.
      Я быстренько свернул палатки, очень удобные, надувные, и кинул их в заплечный ранец, поманил за собой Го, которая, чуть раскрыв рот, следила за нелепой пляской змея, и пошел прытким шагом в ту сторону, куда только что скрылись мои молодцы.
      Я выскочил на бугор, оглядел все четыре стороны, впереди лежала саванна с высокими травами, кое-где недружно рос кустарник, еще дальше и сплошь простирались джунгли. Моих орлов нигде не было.
      - Эй! Кинь далеко, покажитесь!
      Никого. Пусто. В ушах посвистывал ветер, тучи аспидной синевы застилали высь. Я почувствовал, что сзади подошла Го и остановилась неподалеку. Тревога нежданно переполнила меня, я вздохнул и сел на колючую кочку. Го пристроилась рядом, как-то неуверенно, с внутренним колебанием, потрепала рукой мои волосы: она, кажется, жалела меня, расстроенного? Вот уж странно! Вспугнутые шумом, опять летели негустые стайки птиц. Летели они низко и с гомоном.
      - На вашей планете много женщин? - спросила Го совсем некстати.
      - Много.
      - Они - красивые?
      - Всякие.
      - Отец не велит мне идти с вами...
      - Что же он велит?
      - Вернуться.
      - И ты выполнишь его волю?
      Она не ответила, замкнулась, недоступная. Тревога нарастала. "Где же парни? Неужели прячутся, страшась позора и насмешки?" Я уже хотел призвать на помощь Голову, но тут уловил в траве какое-то шевеление. Внизу показался силач, он почему-то пятился, изредка оборачиваясь, дальше маячил Червяк Нгу, он сгибался под тяжестью и семенил, покачиваясь. Я не сразу сообразил, что воины несут яйцо. Удалые мои парни не ударили, значит, в грязь лицом!
      Я сбросил с плеч ранец и заспешил на помощь.
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      1
      Братья! Люди!
      Я верю: вы не забудете про меня, вы опуститесь на эту планету, как спустился я сюда в поисках покоя и одиночества. Я молод и заслуживаю снисхождения - мне ведь казалось, что я устал от жизни, как устают от нее старики.
      Я послал гондолу в космос. Вы, уповаю на то, скоро услышите сигналы Головы. Я поставил Мозгу две задачи: первая задача - связаться с кораблем. Вторая задача, если первая окажется невыполнимой, - двигаться в сторону Земли. Вы услышите (да сопутствует мне удача!) сигнал о бедствии, какие посылали в древности моряки; "Спасите наши души!"
      Я никогда не буду стыдиться своего поступка. Спасите, братья, мою Го, потом судите меня, если я такого суда заслужил. Го знала, что умрет, но была со мной до последней минуты, и я губами ловил ее слабеющее дыхание. Не хочу и не могу думать, что ее уже нет, еще пуще не хочу думать, что ее уже не будет. Земля моя все может и умеет: вы спасете Го - она, погружена в биологическую камеру. Перед смертью Го научилась смеяться и научилась любить, братья!
      Я остаюсь на Синей, потому что здесь племя. Меня оставляют здесь долг и сострадание. Поверьте, я не могу поступить иначе.
      Жду вас, люди!
      С этого часа я буду жить надеждой.
      Прощайте и до встречи.
      Как бы далеко мы не уходили от своего первородства, мы все-таки остаемся людьми, мы остаемся людьми до тех пор, пока сохранятся в нас совесть, жалость, милосердие. Поверьте, человек должен страдать, любить, надеяться. Все остальное - второстепенно, поверьте мне. Пустая душа способна родить лишь пустую цель и жестокое упрямство.
      Жду вас, братья!
      Как только мои товарищи с корабля войдут в гондолу, они услышат эти мои слова - их произнесет Мозг. Товарищи поймут, что я сдал, что я в смятении. Мне некому излиться, нет глаз, в которых бы отразилась моя беда. Аборигены отнеслись к смерти Го равнодушно. Скала произнес монолог о том, что женщина в обществе настоящих мужчин, добывших яйцо киня, совершенно ни к чему, присутствие женщины даже оскорбляет достоинство мужчин, осененных благосклонностью Вездесущего и Неизмеримого.
      Перед смертью Го сказала:
      - Я еще буду с тобой, я вернусь. Спасибо тебе за то, что я увидела траву, небо, море. Я вернусь.
      В пещеру Желтых меня не пустили автоматы, они бесстрастно объявили, что в анабиозной камере нет лишней ячеи, что Го смешанной крови и не предназначена к воскрешению. Я хотел сокрушить это логово-пристанище высокомерной расы, но Мозг удержал меня от безрассудства. Дело могло кончиться настоящей войной без победителей и побежденных. Черт с ними, с желтолицыми! Я перенес девушку в гондолу и передал биологическим роботам. Оживить ее наличными средствами, как выяснилось, вряд ли возможно. Осталось два шанса: или подаст сигнал старик, уснувший последним в пещере, или же по сигналу гондолы вернется мой корабль. Целых два шанса, и они не дадут мне впасть в отчаяние.
      2
      Мы пришли к морю. Недалеко . от берега силач натолкнулся на древнюю дорогу, выложенную каменными плитами, дорога привела нас в лагуну. Это прекрасное место!
      День, помню, выдался тихий. Волны опадали у наших ног. Вода была на вид густой и вязкой. Горизонт был близок, он сливался с небом, кажется, ..в нескольких сотнях метров от нас. Справа вздымались скалы с острыми вершинами, кругом же стояли сумеречные джунгли.
      - Здесь нам и жить, друзья! - торжественно сказал я и повел рукой окрест. - Это - родина, и отсюда начиналось ваше племя.
      Червяк Нгу припал к воде напиться, и я не удерживал его. Через секунду незадачливый парень бежал назад и зажимал руками рот:
      - Вода горькая, Хозяин!
      - Ты - дурак, Нгу! - заявил Скала. - Я всегда знал! Большая Вода - горькая вода.
      Го сняла сандалии и забрела в море. Ее хитон раздулся колоколом. Она стояла, воздев руки, и смеялась. Она смеялась впервые, и сердце мое окатило теплом. "Как хорошо! - думал я. - И еще больше хорошего у нас впереди. Славься, жизнь, славься, простор. И здравствуй, море!"
      А утром Го умерла. Расставались с этим миром она без ропота:
      - Ты вернешь меня сюда, Логвин? Я хочу движения, перемен и буду помнить о тебе там, где нет ничего.
      - Я верну тебя! Верну во что бы то ни стало! Не покидай меня! Но она ушла.
      Скалу и толстяка я послал за племенем, послал их на танкетке, обратно они будут идти долго, у меня же есть время хоть в малой степени обрести себя. Со мной остался Нгу, и я не мог прогнать его.
      - Я буду тут, Хозяин, я не помешаю!
      Он, действительно, не мешал, охваченный страстью решать задачки на сложение и вычитание. Потом мы займемся делением, а уж дальше у нас - дроби.
      С утра я скрываюсь в горах. Нгу уверен, что я говорю с богами, и не смеет следовать за мной. В горах я нашел огромный плоский камень и примитивным инструментом - зубилом как жрец седой древности, сбивая кровь руки, пишу:
      Истины стареют, как люди. Имя бога-вечность. Познавая мир, мы приближаемся к богу, быть добрым труднее, чем быть злым, В здоровом теле - здоровый дух. Помогать слабым значит делать их сильными. Перед едой овощи мой кипяченой водой.
      Камень большой, и время у меня, повторяю, есть. Я стараюсь обрести равновесие, душевную ясность, но и предугадываю, что никогда не буду счастлив без нее, без своей Го. Дни текут медленно, они сочатся, падают каплями и не оставляют следа. Покой незыблем, лишь однажды я очнулся, настораживаясь. Кто-то звал меня. Смутный этот зов доносился из джунглей. В зарослях, недалеко от берега, я нашел три желтых шара величиной с детские мячики, мягкие и с шероховатой кожицей.
      - Что это? - спросил я пустоту. - Вы звали меня? И донесся ответ:
      - Внутри семена. Брось их на мягкую землю в сезон дождей, и вырастет роща с плодами. Ты накормишь всех. Прощай.
      - Кто вы?
      - Мы те, кого ты называл стрекотухами. Мы начинаем учиться добру.
      - Прощайте.
      - Прощай, прощай, прощай...
      Что ж, я посею семена в сезон дождей и накормлю голодных.
      - Спасибо.
      - Прощай, прощай, прощай...
      Море дышало. Я прилег на теплый валун и опустил саднящие руки в воду. Даль была синей, знакомо пахло йодом, скалы, омытые морем, блестели.
      Месяцы, проведенные здесь, лишь начало. Впереди работа. Впереди - надежды. У меня все еще впереди.
      Я еще принимаю сигналы гондолы портативным приемником, но они все слабее и слабее. Потом придет тишина.
      Великая тишина одиночества.
      г. Новокузнецк. 1979 г.