– Нужны нам люди разумные для просвещения паствы и служения. Мало еще таких людей на Руси, – нередко говорил князю епископ Михаил.

– Знаю, что нужны. Учить будем тому отроков с малых лет, – отвечал князь.

Триста отроков из разных семейств по повелению князя взяты были в обучение книжное. Хотел Владимир, чтобы, выучившись, могли читать они книги церковные, разуметь грамоте и перенимать у греков служение в храмах. С великой неохотой, с причитанием отдавали матери своих детей, не ведая, зачем берут их.

– Ворожбе их учить будут. Вестимое ли дело, из черточек слова складывать! Волхвы и те на такое не замахивались, – шептали из темных углов дремучие повивальные бабки.

Взят был в учебу и мальчик Яшка, ставший одним из любимых учеников епископа Михаила.

– Нет иной веры лучше, чем наша чистая светлая православная вера, – говорил не раз ему Михаил. – Если тебе нужно будет даже умереть за эту веру – с дерзновением иди на смерть. Так и святые умирали за веру, а ныне живут во Христе.

Не подобает хвалить чужую веру. Кто хвалит чужую веру, тот все равно что свою хулит. Если же кто будет хвалить свою и чужую, то он двоеверец, близок ереси.

Берегись кривоверов и всех бесед их, ибо и наша земля наполнилась ими.

Берегись их и всегда стой за свою веру.

Не братайся с ними, но бегай от них и подвизайся в своей вере добрыми делами.

Твори милостыню не своим только по вере, но и чужеверным. Если увидишь нагого, или голодного, или в беду попавшего, будет ли то иудей, или турок, или латинянин, ко всякому будь милостив, избавь его от беды, как можешь, и не лишен будешь награды у Бога.

Западали эти слова в сердце Яшке. Прошли годы, и, освоив грамоту, просветившись учением книжным, стал он одним из священников в Десятинной церкви, что выстроена была на том месте, где убиты были варяги-христиане.

Долгие годы правил Владимир землей Русской, держа славный престол свой в городе Киеве. Скончался он в селе Берестовом близ Киева. Произошло это 15 июля 1015 года. Прознав о смерти его, великое множество народа стеклось к Десятинной церкви Святой Богородицы, где лежало тело их князя.

Плакали все: и дружина, и бояре, и простые холопы. Любовь народная к своему князю была единодушной.

Православная церковь причислила благочестивого князя Владимира к лику святых, дав ему наименование равноапостольного, так как подобно тому, как апостолы несли слово Христово странам, и он крестил народ русский.

Почти тысяча лет пролетела со времени кончины святого равноапостольного князя Владимира, много утекло воды, много поколений сменилось, но так же непоколебимо стоит Русь, как и прежде стояла.

Нет мертвых у Бога. И ныне присутствует незримо с нами князь Владимир, оберегая и защищая нашу землю, страдая от всякой ее боли и радуясь всякой ее радости.

ЯРОСЛАВ МУДРЫЙ

СКОРБЬ ВЕЛИКАЯ

У недавно отстроенных каменных стен Десятинной церкви Пресвятой Богородицы в Киеве толпился народ. Начал стекаться он сюда еще с рассветом, а теперь к полудню стало совсем не протолкнуться. Как гороху насыпало люда киевского: и ремесленники с закопченных приднепровских проулков, и торговцы, и челядь из Детинца. Переговариваются, галдят, теснят друг друга, ругаются. Внутрь храма никого не пускают: у дверей плотно сомкнулись дружинники. На суровых бородатых лицах застыло новое, какое-то непонятное выражение. То ли торжественность, то ли затаенная скорбь – поди разбери. Но важное что-то, страшное – это ощущалось всеми.

– Что стряслось, соколики? Али умер кто? А? Страсть знать охота! – изнывала от любопытства дородная тетка.

– Ступай, мать. Прочь пошла! Не велено сказывать! – глухо ответил ей пожилой дружинник, щеку которого, подходя к самому глазу, пробороздил длинный шрам. В глубине этого шрама, у глаза, что-то странно поблескивало.

Другие дружинники тоже отмалчивались.

Да разве скроешь правду?! Всеведущие побирушки уже разносили слухи.

– Святополк-то, окаянный, хотел утаить смерть отца! Как умер Владимир наш, Солнышко Красное, разобрал Святополк потолок между клетьми, в ковер спрятал тело отцово... Не хотел, чтоб ведали о его смерти.

Стон пронесся по толпе. Волнами раскатился страшный шепот: умер, почил старый князь Владимир, надежа Русской земли. Вот зарыдала в голос молодуха, вот торопливо закрестился монашек, вот чумазый подручный кузнеца неуклюже стянул заскорузлой ручищей баранью шапку.

– Неужто умер старый князь? А где положили его? – спросил у побирушки молодой боярич.

– В Десятинной церкви, батюшка! Помилуй Господи нас, грешных! За грехи, за грехи наши! – Побирушка притворно вздохнула, не сводя глаз с кошелька.

Цепкая рука, схватив монету, мгновенно перестала трястись. Нищенка сунула денежку за щеку и, юрко, словно салом намазанная, протискиваясь, скрылась в толпе. Добычливый нынче день у побирушки, такой день целый год кормит.

Внезапно толпа расступилась, словно тесто, по которому провели острым ножом. Киевляне молча смотрели, как к храму, ни на кого не глядя, двигался старший сын Владимира Святополк. Сквозь притворную скорбь проглядывала озабоченность. Между бровями залегла складка. Перед Святополком, грубо расталкивая киевлян, колотя замешкавшихся мечами в ножнах, шли его телохранители варяги.

Шептала неодобрительно толпа:

– Гля, иноземцами себя окружил... варягами. Мало они нам крови перепортили.

– И то правда. Русская дружина у него не в чести. Недаром отец в заточении его держал. Сказывают, за то, что поддавался Святополк католичество принять, полякам отдать город свой Туров... Жена-то его самого Болеслава Польского дочь. Она ему и нашептывает...

– Вот горе-то, не в отца сын пошел. На кого оставил нас князь Владимир?

СВЯТОЙ КНЯЗЬ БОРИС

Ни много ни мало, двенадцать сыновей осталось у почившего князя Владимира – крестителя и заступника земли Русской. Еще при жизни раздал Владимир сыновьям уделы во владение. Старший Святополк сидел в Турове, Борис – в Ростове, Глеб – в Смоленске, Ярослав – в Новгороде, Святослав – в стороне древлянской. Грузный телом Мстислав сидел в Тмутаракани, единокровный, от Рогнеды же, брат его Всеволод во Владимире-Волынском, Судислав – во Пскове.

Когда пробил час и умер Владимир, в Киеве оказался один только корыстный Святополк. Любимец отца князь Борис незадолго до этого был вызван из Ростова и с дружиной киевской послан вдогон печенегов. Опустошили печенеги окраинные русские земли и, стремясь сохранить захваченную добычу, ушли в степи. Им-то вослед и отправил Владимир сына Бориса, недавно лишь вышедшего из отроческого возраста, но уже славного своею доблестью.

Перед тем как вскочить на коня, Борис зашел в терем к отцу. Вздрагивал слабый огонек свечи перед иконой Спаса. Старый князь Владимир, Владимир Красное Солнышко, как с любовью называли его в народе, сидел в деревянном кресле. Несмотря на теплую весну, в комнатах было жарко натоплено, а на плечах у Владимира был еще и меховой плащ.

У окошка звенел склянками лекарь-грек. Увидев сына, князь Владимир слабо махнул рукой. Перед тем как скользнуть в дверь, грек коротко, но очень внимательно взглянул на Бориса из-под тонких белесых бровей.

– Борис!

Услышав хриплый слабый голос отца, так не похожий на прежний, зычный его голос, который Борис помнил с младенчества, юный князь вздрогнул.

Сухие губы Владимира усмехнулись.

– Жалко тебе меня? Видишь, мерзну, а бывало в походах, что и поздней осенью ночевывал на одном войлоке. Просыпаешься поутру – а на войлоке лед... Подойти ближе, Борис!

Жаркий ломкий шепот отца втискивается в уши сыну:

– Борис, найди печенегов, отбей у них русский полон и возвращайся! Стар я уже, нужна мне опора. Когда придется умирать, отдам тебе престол Киевский. Знаю я, ретив ты к вере православной, как и мать твоя, царевна греческая Анна. Ведай, нет у меня надежды на Святополка. Когда дал я ему Туров, едва не ушел он к полякам, запрудил город латинскими попами. Не вмешайся я – перешел бы в католичество... Все понял? А теперь поцелуй меня и ступай! Ступай же!

Прыгающими губами коснулся князь Борис отцовой бороды и, сдерживая слезы, выскользнул из терема.

– Скоропослушливый он у меня! Боюсь за него! – глядя на закрывшуюся дверь, тихо сказал князь Владимир.

* * *

Мать князя Бориса и князя Глеба греческая царевна Анна была ревностной христианкой и детей воспитала истинными христианами – не внешними только, но и по духу. С детства знакома им была книжная премудрость. Окруженные священниками, больше времени проводили они не в седле и не в упражнениях ратных, но в храме либо в тереме отца своего Владимира, слушая, как решает он дела государственные.

А вечерами, читая вслух младшему брату Глебу о страданиях святых мучеников, Борис обливался слезами и, падая на колени, горячо молил: «Господи Иисусе Христе! Удостой меня участвовать в произволении Святых Твоих; научи меня идти по их следам. Молю тебя, Господи, да не увлечется душа моя суетой мира сего; просвети сердце мое, чтобы оно знало Тебя и Твои заповеди; даруй мне дар, какой даровал Ты угодникам своим».

«И Глебушке тоже! И для меня попроси!» – глядя на брата смышлеными глазенками, повторял за ним маленький Глеб.

Не ведали тогда братья, что, и правда, сбудется по мольбе их...

* * *

Погоня за печенегами оказалась напрасной. Дружина Бориса разминулась с ними в степях. Сколько русичи ни всматривались в даль, ничего не видно было, кроме ковыля и знойного марева, висевшего в воздухе от полудня до самого заката.

– Опоздали! Проведали о нас печенеги, ушли на края степей своих! Разве найдешь их теперь? – хмуро говорили усатые киевские дружинники.

Возвращаясь из похода, дружина остановилась для отдыха на берегу реки Альты. Здесь и нашел князя Бориса прискакавший на взмыленном коне гонец, привезший ему весть о смерти отца его князя Владимира.

Велика была скорбь Бориса. Целый день не выходил юный князь из шатра, молился, оплакивал отца. Тем временем известие о смерти Владимира облетело лагерь. Собравшись вокруг шатра, дружина обратилась к Борису через своих воевод:

– Не время сейчас скорбеть, княжич! Здесь с тобою войско! Иди в Киев и садись на отчий стол, как тебя все желают!

Предложение было заманчивым, но Борис знал: чтобы ему сесть в Киеве, придется обойти старшего брата и, возможно, пролить его кровь. «Да не увлечется душа моя суетой мира сего», – всплыли в его памяти слова детской молитвы, столь глубоко запавшей ему в душу.

– Ступайте от меня, искусители! Не могу поднять руки на Святополка. Пусть он будет мне вместо отца, – твердо отвечал Борис своим воеводам.

– Не доверяй ему, княжич! Темная душа у Святополка. Не простит тебе брат любви киевлян. Пока ты жив, не сможет он надежно сидеть в Киеве, – загудела дружина.

Не слушая возмущенного гула голосов, Борис ушел в шатер. Ум подсказывал ему, что воеводы правы и Святополка нужно опасаться, но христианская душа протестовала против пролития родной крови.

– Ведаю, что без воли Господней и волос единый не упадет с головы моей! – успокаивая себя, говорил Борис.

Наутро, чтобы отнять у старшего брата все поводы к опасению, княжич распустил дружину и войско и остался один со своими слугами.

Иначе действовал Святополк. Никому не доверяя, он от всех своих братьев ожидал коварного шага и желал лишь опередить их. Черная мысль о братоубийстве пришла к нему в ночь, когда умер Владимир и Святополк тайно перевез его тело в Десятинную церковь Пресвятой Богородицы.

«Перебью братьев своих и один приму власть на Руси! Коли я не поспешу, то братья мои поднимутся на меня!» – помыслив так, Святополк послал гонца к Борису.

– Скажешь, что желаю я иметь с ним любовь. Пускай приходит ко мне без страха: дам я ему волостей более тех, что наследовал он от отца. Скачи же! – велел он гонцу.

Гонец еще был в пути, а Святополк уже поспешил в Вышгород и тайно призвал к себе вышгородских боярцев – Тальца, Еловита, Лешька и Путшу.

– Привержены ли вы мне всем сердцем? – испытующе обратился к ним Святополк.

– Можем головы свои сложить за тебя! – поблескивая маленькими кабаньими глазками, отвечал Путша.

– Тогда, не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса! Щедро награжу вас!

– Исполним, князь! – ответили боярцы и, избегая смотреть в водянистые глаза князю Святополку, сели на коней.

Скача без устали, Путша с товарищами прискакал на реку Альту и, подкравшись к шатру Бориса, услышал, что юный князь слушает заутреню и читает шестопсалмие и канон. Было это 24 июля 1015 года, на девятый день, как умер князь Владимир.

– О чем он молится? Поди послушай! – велел Путша юркому Тальцу. Тот ужом скользнул к шатру и приник к нему ухом.

Остальные убийцы, притаившись в камыше, с нетерпением ждали его возвращения. Талец вернулся бледный, с прыгающими губами.

– Князю Борису ведомо, что мы пришли! – сказал он в страхе. – Я слышал, как он молится. «Господи, – говорит Борис. – Ты пострадал за грехи наши; удостой и меня пострадать за Тебя. Умираю не от врагов, а от брата; не поставь ему того во грех».

– Ох ты Господи! Не по своей воле творим, заставили нас... – Еловит пугливо хотел перекреститься, но не закончил крестного знамения: рука отказалась повиноваться.

– Надо скорее покончить с делом! Подождем, когда князь ляжет, тогда и убьем его, – сумрачно сказал Лешок.

Тем временем, причастившись Святых Тайн и простясь со всеми, князь Борис спокойно лег в постель. Выждав некоторое время, убийцы все разом кинулись к шатру и, страшась войти в него, стали пронзать шатер копьями.

Вместе с князем они поразили и его верного слугу – отрока Георгия, родом венгра. Славный отрок, почуяв беду, попытался своим телом прикрыть Бориса и погиб, пронзенный со своим господином одним копьем. Уже мертвому Георгию Путша отсек голову и сорвал у него с шеи золотую гривну – подарок князя.

Затем, завернув еще живого Бориса в полотно от шатра, убийцы положили его на воз и повезли в Киев, послав прежде сказать Святополку, что дело сделано. Проведав, что брат его еще дышит, испуганный Святополк направил двух варягов. Варяги встретили воз с Борисом у киевского бора и, пронзив сердце раненого князя своими мечами, положили его тело в церкви Святого Василия.

Когда убийцы вернулись, Святополк велел позвать к себе Путшу.

– Говорил ли что перед смертью Борис? – глядя в сторону, спросил он у него.

Ожидая обещанной награды, Путша самодовольно поправил на шее золотую гривну, лишь недавно обтертую от крови.

– Разве все упомнишь? Говорил, умираю, мол, от брата. Не поставь ему того во грех... – сказал он.

Услышав это, Святополк покачнулся, потемнел лицом.

– Вон! Пошел вон, пес, пока я не велел тебя повесить! – заорал он на Путшу.

Пугливо втянув голову в плечи, точно каждый миг мог ее лишиться, вышгородский боярец выскочил из терема.

СВЯТОЙ КНЯЗЬ ГЛЕБ

Запятнав единожды руки братской кровью, Святополк совсем утратил разум.

– Бориса я убил, хочу теперь убить Глеба, дабы, выросши, не стал мстить он мне за брата своего единокровного, – сказал он своим приближенным варягам.

– Как хочешь ты убить Глеба? Он далеко, в Муроме. Если пойдем мы в Муром, не пустит нас туда его дружина, – отвечали ему варяги.

– Не тревожьтесь! Я выманю Глеба из Мурома. Ведомо мне, как любит он отца. Узнав, что его зовет отец, сам выйдет он нам навстречу, – сказав так, коварный брат послал к Глебу гонца с письмом:

«Глеб! Отец наш Владимир болен и зовет тебя. Поспеши же к нему!»

Едва получив такую грамоту, юный князь Глеб, совсем еще отрок годами, спешно стал собираться в Киев.

– Идти ли нам с тобой, княже? – обратилась к нему муромская дружина.

– Спешу я к отцу моему. С дружиной путь мой будет долог, отец же мой слаб, – отвечал Глеб.

Взяв с собой лишь нескольких отроков, Глеб отправился в Киев. Когда он пришел на Волгу, то у нынешней Твери конь его упал в рытвину. Юный княжич не успел освободиться из стремени и сильно ушиб себе ногу.

Нога сразу распухла, и о том, чтобы вновь сесть в седло, нельзя было и думать. Отроки стали отговаривать Глеба продолжать путешествие.

– Останемся здесь, пока не сможешь ты вновь ехать на коне, – говорили они.

– Нет, – отвечал Глеб. – Как могу я мешкать, когда старый отец мой болен и ждет меня? Мы поплывем водой на Смоленск, чтобы спуститься в Киев Днепром. Готовьте ладьи!

Сплавившись до Смоленска, Глеб остановился для недолгого отдыха. Здесь его настиг посланец от брата его князя Ярослава.

– Какую весть привез ты? – ломким юношеским голосом обратился к нему Глеб.

Бородатый гонец протянул княжичу берестяную грамоту:

«Глебе, не ходи в Киев, возвращайся в Муром; отец наш умер, а брата нашего Бориса убил Святополк».

Княжич трижды прочитал грамоту. Ему не верилось, что такое возможно. Неужто Святополк мог поднять руку на родного брата, утаив смерть отца?

– Не может быть того, чтобы брат мог убить брата. Пойду сам к Святополку и расспрошу его. Если же правда окажется, что убит Борис, то лучше мне быть с ним на небесах, чем в этом злом мире, – отвечал Глеб и, прихрамывая, пошел к ладье.

Бывшие с ним отроки и гонец Ярослава поражены были твердостью князя Глеба, столь редко встречающейся у безусого еще юноши.

Вскоре убийцы, посланные Святополком, встретили ладьи Глеба на середине реки. Увидев их, отроки Глеба схватились за оружие. Однако бой со взрослыми мужами был неравным, и вскоре двое отроков были убиты.

Видя, как гибнут напрасно его слуги, князь Глеб крикнул своим отрокам:

– Не сражайтесь за меня, велю вам! Прыгайте в воду и плывите к берегу! Я же останусь на середине реки. Пусть схватят они меня и сотворят со мной, что велено им!

Плача, отроки повиновались и, прыгнув в воду, поплыли к берегу. Убийцы схватили Глеба, и главный из них, варяг Горясер, приказал тотчас зарезать юного князя, что и сотворено было его же поваром по имени Торчин. Затем тело его было вынесено из ладьи и брошено в глухом лесу.

Пять лет спустя тело Глеба обретено было на том же месте нетленным. Не тронутый хищными зверями и птицами, юный княжич лежал между мшистыми колодами как живой. Тело его было перенесено в Вышгород, где его погребли рядом с братом Борисом.

Вскоре у могил князей-мучеников Бориса и Глеба начали происходить многие чудеса и знамения. Усмотрев в этом произволение Господне, митрополит Иоанн приступил к строительству нового храма. 24 июля 1021 года храм был освящен и нетленные мощи мучеников открыто поставлены в правой стороне церкви. Во время литургии при большом скоплении народа известный всем калека, подползший к раке, встал и вновь обрел способность ходить.

«ДА БУДЕТ БОГ ОТМСТИТЕЛЕМ НЕВИННОЙ КРОВИ...»

Дурные известия приходили в Новгород одно за другим. Не успел Ярослав узнать об убийстве Бориса и о посланных к Глебу убийцах, как новый гонец привез из Киева письмо от сестры Ярослава Предславы.

В письме, посланном тайно от Святополка, Предслава извещала, что третий брат, князь Святослав, сидевший в стороне древлянской, узнав об убийстве Бориса и Глеба, попытался бежать в Венгрию, но посланные Святополком воины настигли его в Карпатских горах и убили.

Горько заплакал Ярослав, проведав о гибели уже трех своих братьев. Позвавши к себе епископа новгородского, с которым привык он советоваться во всех делах своих, князь сказал ему:

– Отче, брат мой Святополк убил братьев моих Бориса, Глеба и Святослава. Если не поднимусь на него, осквернит он землю Русскую принятием веры латинской, как прежде склонял его Болеслав Польский. Благословишь ли меня идти на брань?

– Нет преступления хуже Каинова, а брат твой Святополк истинно Каин. Иди же на брата своего, Ярослав, и да поможет тебе Бог! – отвечал ему владыка.

Проведя в молитве бессонную ночь, наутро Ярослав велел созывать новгородцев на вече. Раскачали язык вечевого колокола два дюжих звонаря. Загудел тревожно колокол. До окрестных деревень докатился его могучий гул, затерялся лишь над холодными водами Волхова.

Когда новгородцы собрались, Ярослав поднялся на деревянный помост, вокруг которого сомкнулась его дружина. Толпа сразу притихла. Стоящие вокруг помоста горожане смогли увидеть своего князя. Был он русоволос, ростом выше среднего, худощав, крепок сложением, с тонким хрящеватым носом. Взгляд его из-под густых бровей был решителен и прям. Во время ходьбы Ярослав заметно прихрамывал: был он хромцом от рождения и лишь по молитве матери своей Рогнеды на девятом году жизни получил исцеление.

Поднявшись на помост, Ярослав прямо и спокойно обратил взгляд к толпе. Рядом с князем стояли епископ и новгородский посадник Константин.

Громкий голос князя далеко разносился в толпе. Назначенные глашатаи – бирючи – подхватывали его слова и зычно повторяли их. Повторять, впрочем, пришлось немного. Ярослав говорил мало: