Все же Таня была взволнована. Несколько минут она просидела в глубокой задумчивости, после чего заставила себя выбросить пророчество Недолеченной Дамы из головы. Кто даст гарантию, что жена Ржевского это не выдумала? Фантазия у нее богатейшая, а скромный корабль логики давно утонул в пенных водах неуемного воображения.

Неожиданно со стороны лестницы появился пухлый купидон с кожаной сумкой. В полутьме Зала Двух Стихий кожа купидона казалась зеленоватой. Множество глаз уставилось на амура. Тот наискось пересек зал, далеко обогнул массивную люстру, в кованом кругу которой пылали факелы, и уверенно направился к Тане. Зависнув на трепещущих крыльях, он уронил ей на колени конверт, сразу развернулся и улетел.

– Странный купидон, – со знанием дела заявил Коля Кирьянов.

«До чего же эта мелочь любит важные интонации!» – подумала Таня.

– Почему странный?

– Ну как? Прилетел во время обеда. Еды везде полно всякой, а он не стал попрошайничать. Где логика?

– А если с ним уже расплатились? – предположила Таня.

– Какая разница? Ты только подумай: сколько вокруг еды. Не слишком похоже на купидона – вот так вот взять и улететь от хорошей жизни. Не-а, странно, – заявил Коля Кирьянов.

Таня подумала, что он прав. Дождавшись, пока общее любопытство уляжется и все вновь уставятся в тарелки, она распечатала конверт и быстро взглянула на письмо. Оно было совсем коротким – всего одна строчка.

«Сегодня в полночь жду тебя на побережье у Серого Камня.

Ванька»

Обычно от счастья не умирают, однако Таня была близка к этому. Как же много может сказать обычный тетрадный лист. Выходит, Ванька решил хотя бы на время, пусть на одну ночь вырваться из своей глуши! Оставил лешаков, Тангро, оставил жеребенка, которого ему подарили два месяца назад (обычный немагический жеребенок, тонконогий, с белым пятном на носу – будто в краску влез), и теперь мчится в Тибидохс на своем древнем пылесосе, по которому скучает любая свалка.

В полночь на побережье у Серого Камня! Это романтика, которую почти нереально ожидать от Валялкина. Неужели, правда, соскучился и взялся за ум? Прежний Ванька назначил бы ей встречу где-нибудь у клеток с гарпиями. Он лечил бы гарпий от кровососущих паразитов, которых у тех полно под крыльями. Гарпии в благодарность покрывали бы его заборной бранью и плевались бы слюной, после которой остаются ожоги.

Таня невольно засмеялась, прижимая листок к колену. Угол бумаги трепетал: должно быть, кто-то из находившихся сейчас в Зале Двух Стихий проявлял любопытство. Таня наугад послала легкий икательный запук, но, кажется, ни в кого не попала. Но все же предупреждение подействовало. Ее письмо оставили в покое.

Видя, что Таня смеется, впечатлительный Коля Кирьянов не выдержал и захохотал. Соседний стол опустел, как если бы кто-то методично прошелся по лавке из пулемета. Пятикурсники сыпались так же, как и третьекурсники. Против Коли не существовало эффективных блоков. Тане повезло. Она сидела близко к Кирьянову и находилась от него в «мертвой», непростреливаемой магией зоне. Ее лишь слегка подбросило и опустило на прежнее место.

К Коле Кирьянову подполз Тарарах, за ногу сдернул его и, перекинув животом через плечо, понес.

– Пойдем-ка, братец, ко мне в берлогу! Ты там успокоишься, и все будет славненько, – прогудел он.

В голосе Тарараха раздражения не было, только бесконечная доброжелательность. Разве бедный мальчик виноват, что его смех и слезы выкашивают магов как коса Мамзелькиной, правда, не с таким летальным исходом? Кирьянов бывал в берлоге у Тарараха уже не в первый раз. Даже помогал ухаживать за животными. Со временем из него вполне может вырасти новый Ванька.

* * *

После письма Таня уже не могла успокоиться. Она постоянно думала о Ваньке и не понимала содержание конспектов по ветеринарной магии, которые пыталась читать, чтобы отвлечься. То есть отдельные слова-то она осознавала и могла объяснить, но общий смысл упорно ускользал. Даже простейшее предложение: «Волосы, добровольно состриженные с ушей у лешего и добавленные в ведро воды, выдержанное три ночи на лунном свете, по сообщениям античных источников, являются эффективным средством против радикулитов у крупного рогатого скота, хотя проблему нельзя считать до конца изученной и она продолжает нуждаться в углубленном изучении» – ей пришлось прочитать раз восемь, прежде чем она разобралась, о чем идет речь.

«Нет, сегодня заниматься уже бесполезно. Все равно ничего не запомню», – подумала Таня, отправляя тетрадь с конспектами в полет, завершившийся в ивовой корзине.

Она надела комбинезон, распахнула окно и, убедившись, что Поклеп не караулит во дворе школы, проскользнула на контрабасе между башнями Тибидохса. Обходить полетные блокировки они с Ягуном научились давно. Проплыла выщербленная, со сбитыми зубцами, со следами былых осад стена, знакомая Таньке так, что она с закрытыми глазами, лишь ощупывая сколы зубцов, могла бы сказать, где находится. Сколько раз они бродили здесь с Ванькой.

Во рву лицом вниз плавал раздувшийся синий утопленник. Непривычный первокурсник пришел бы в ужас, но Таня знала, что это всего лишь водяной, причем не мертвый, а натрескавшийся рыбы и дремлющий. Именно к этому водяному Поклеп жутко ревновал Милюлю. Однажды дело дошло до того, что он едва не вскипятил ров искрами. Милюля, помнится, хихикала и говорила всем: «Мой Клепа – жу-ю-юткий мавр».

Согнув левую руку в локте, Таня прижалась к контрабасу. Прильнула к нему щекой, ощутила прохладную и ободряющую сухость полировки. Она часто так делала, сама не зная зачем. Это стало частью одного из множества ритуалов, которыми невольно обзаводится всякий маг. Ритуалы и приметы – с какой ноги встать, на какую ступеньку не наступать или наступать, на какое место не садиться или садиться, какого зуба касаться языком, когда вытягиваешь билет на экзамене…

Контрабас был чутким и нервным. Он реагировал на любое движение смычка, на положение тела, даже на наклон головы. Когда инструмент разгонялся, достаточно было отставить всего лишь палец на руке, сжимающей смычок, чтобы контрабас начал плавно разворачиваться. Иногда Тане казалось, что он способен слышать мысли и реагировать на настроение.

Досадный порывистый ветер с юго-запада дул Тане в спину и гнал ее вперед как судно под парусом. Вроде как помогал, но на самом деле мешал. Подгонял так стремительно, что все время сбивал с курса. Нос контрабаса разворачивало вниз. Исправляя курс, Тане приходилось нацеливать смычок с большим запасом, чем она делала бы это в безветренную погоду.

Таня была уже недалеко от драконьих ангаров, когда ее внимание привлекли сразу несколько белых вспышек Грааль Гардарики. Заинтересованная этой странностью, Таня перестала снижаться и, вскинув руку со смычком, заставила контрабас набрать высоту. Ей представилось, что это мог прилететь Ванька, хотя в этом случае вспышка была бы всего одна и совсем не белая. Однако Таня была слишком взбудоражена возможностью скорой встречи, чтобы рассуждать логически. Пригнувшись к грифу контрабаса, она произнесла: Торопыгус угорелус и устремилась навстречу вспышкам.

«Помчусь ему навстречу, будто на таран, а потом резко наберу высоту. Если же он свалится, я успею его подстраховать шмякисом брякисом», – прикинула она.

Однако все оказалось не так просто. Таня была уже в какой-то сотне метров, когда стало ясно, что никакой это не Ванька, а несколько склепов Магщества Продрыглых Магций. Склепы уверенно летели прямо на Таню. Она видела круглые головы магфицеров. За ними в ряд маячили пепелометчик с помощником, боевой маг и три стрелка из сглаздаматов. Над склепами на шестах завывали сирены проблескового ужаса. Заметив несущуюся на них Таню, сглаздаматчики взяли ее на прицел. Боевые маги припали к шарам. Засуетились и пепелометчики, разворачивая в сторону Тани свои громоздкие агрегаты. Пятьдесят метров, тридцать…

Каменные склепы не сворачивали. Магфицеры не делали попыток изменить направление. Таня поняла, что ее легкий контрабас сейчас просто размажут. Она обхватила гриф левой рукой и, бросив его вниз, чтобы не попасть под случайный выстрел, ушла от лобового столкновения. Склепы пронеслись над ней, рассекая воздух. Контрабас завертело и, лишь увеличив и без того немаленькую скорость, Таня обрела контроль над инструментом.

Не делая попыток преследовать ее, склепы Магщества пронеслись к Большой Башне Тибидохса. Лишь сглаздаматчики выцеливали Таню, пока она оставалась в зоне огня. Таня зачем-то сосчитала склепы. Их было пять. Четыре, расположенные каре, и один, огромный, бронированный, окруженный двойным кольцом магической защиты, в центре. Кого перевозил бронированный склеп, определить было невозможно. Все опознавательные знаки отсутствовали. Склеп был наглухо закрыт и непроницаем. Лишь для пилота имелось небольшое окошко в передней части, да сзади была башенка с торчащими в ней дулами счетверенного сглаздамата такого устрашающего калибра, что одним выстрелом можно, вероятно, не только сглазить мага, но и навеки проклясть пятиэтажку подъезда в три.

Проследив направление кортежа, Таня сообразила, что он летит на луг у Большой Башни, который в дни встреч всевозможных делегаций используется как посадочная площадка. Навстречу склепам Магщества из главных ворот Тибидохса уже направлялось несколько точек – две маленькие и три большие. Скорее всего, кто-то из преподов и несколько циклопов охраны. Большой спешки и суеты в их движениях не наблюдалось, из чего Таня заключила, что прибытие склепов не стало неожиданностью для руководства Тибидохса. Будь это иначе, Грааль Гардарика никогда не впустила бы посторонних, да еще и вооруженных до зубов магов.

«Натуральные идиоты!» – буркнула Таня. Мысль, что она могла погибнуть так глупо и неосторожно, настигла ее только сейчас. Страх запоздало пришел и постучал в запертые двери.

Вспомнив, что она направлялась в драконьи ангары, Таня вновь развернула контрабас. Как всегда с ней бывало после неоправданного риска, теперь она летела с удвоенной осторожностью и даже отказалась от своего обычного опасного маневра при посадке. Маневр состоял в том, что Таня, не снижая скорости, рискуя контрабасом и головой, пролетала в узкую щель между столбом, страхующим охранную магию поля, и стеной ангара.

Тренировка должна была начаться не раньше, чем через час. Драконбольное поле пока пустовало. Лишь на трибунах кое-где заметны были группы учеников, в основном младшекурсников, пришедших заранее, чтобы посмотреть на игру. Почти в каждом из зрителей жила надежда, что Соловей его заметит и оценит. «Эй, малый, иди сюда! У нас защитника нет! Слушайте, а у парня дар! Какой перевертон! Срочно в команду!»

Конечно, случалось такое раз в сто лет, но если очень ждать и надеяться, то и сто лет не такой уж большой срок.

Спешившись, Таня отправилась искать Соловья. Для начала она поочередно заглянула в оба ангара, в одном из которых Гоярын разгонял струями пламени драконюхов, а в другом резвились его великовозрастные сыновья. Старого тренера в ангарах не оказалось. Это Таня поняла еще раньше по поведению джиннов. Драконюхи двигались вяло и работали неохотно.

Многие лентяи, побросав ведра и лопаты, валялись на куче песка (точнее, учитывая природу джиннов, над кучей песка) и курили трубки. Курящий джинн – это совсем не то же самое, что курящий лопухоид. Человек втягивает дым и выдыхает его. У джинна же дым остается внутри и, медленно смешиваясь со влажным туманом, составляющим тело, странствует, принимая очертания людей, животных, камней и всего, что придет джинну в голову.

«Если вы потребуете у меня выразить сущность джинна двумя предложениями, то вот они: «Не существует нормального джинна, равно как не существует и ненормального джинна. Джинны вечно плавают между двумя берегами», – вспомнила Таня слова Сарданапала.

Когда она проходила мимо бездельничающих джиннов, те лишь лениво приподняли припухшие веки. Ни один не сделал попытки потянуться к лопате.

«Только Соловья и боятся. Даже на Тарараха, по-моему, плевали», – подумала Таня с досадой.

Прикинув, где может быть тренер, она через поле отправилась к раздевалкам. Навстречу ей ветер гнал по песку растрепанный лист. Сама не зная зачем, Таня наклонилась и поймала его. Это оказалась страница, вырванная из книги или, скорее, из журнала.

Текст не имел ни начала, ни конца, но все же Таня прочитала его:

«Некромаг не знает слова «нет».

Некромаг всегда идет до конца.

Некромаги не боятся одиночества.

Основное отличие мертвяка от некромага: некромаг мертв всегда.

Некромаги не боятся любить и ненавидеть.

Некромаги не сомневаются. Они действуют.

Некромаг любит ночь.

У некромагов отсутствует брезгливость. Они способны спать в разрытой могиле на груде костей.

Некромаги никогда не меняют своих планов, какими бы бредовыми они ни были.

Некромаги способны на спонтанные поступки.

Некромаг подобен стреле, выпущенной в цель. Если цель по какой-то причине исчезает, существование стрелы теряет смысл.

Некромаги не любят себе подобных. Когда на одной тропе встречаются два некромага – один должен погибнуть. (Исключение: некромаги разного пола или некромаги, выросшие вместе.)

Дух некромага, который убил себя сам или был убит более сильным некромагом, переселяется в победителя.

Некромаги однолюбы.

Дыхание некромага убивает мелких животных.

Поцелуй некромага не забывается.

Драконы и лошади интуитивно ненавидят некромагов.

У некромагов не бывает детей.

Некромаги никого и ничему не учат. Они самодостаточны и эгоистичны в своем знании. Некромаг, который выбрал ученика, готовится к …»

Таня скомкала лист и сунула его в карман. Вопроса, как лист попал на поле и почему она решила поднять его, она себе не задавала. Всякому магу еще на первом курсе Тибидохса раз и навсегда вбивают в голову, что случайностей не бывает. Каждую минуту нам даются ответы, и надо только понять, на какой именно вопрос.

* * *

Нырнув в промежуток между двумя секторами, Таня вошла в раздевалку.

Соловей, маленький, седой, кривобокий, сидел на деревянной лавке и разглядывал что-то, низко наклонив голову. Таню он не замечал. Дверь, на пороге которой стояла Таня, находилась за его спиной. Отсюда, от дверей, Соловей внезапно показался Тане состарившимся мальчиком, уставшим, покалеченным, но все таким же неунывающим и озорным. Она вдруг испытала к старому тренеру острую любовь, смешанную с жалостью. Нечто подобное она порой чувствовала и к Ваньке.

Не окликая Соловья, Таня приблизилась и заглянула ему через плечо. Ей было интересно, на что он смотрит. Ощутив, что кто-то стоит у него за спиной, Соловей с досадой обернулся. С его губ почти сорвался гневный возглас, когда он узнал Таню.

– Привет! Что-то ты сегодня рано, – сказал Соловей, смягчаясь.

Таня была его любимицей. Сердиться на нее он не умел, разве только ворчал иногда, когда во время разбора игры она не понимала тот или иной тактический замысел.

– Я хотела… В общем, наверное, ничего не хотела. Просто не знала, чем заняться, – проговорила Таня. Сказать правду всегда проще, чем выдумывать громоздкие объяснения. Соловей кивнул.

– А я вот смотрю старые фотографии. Не хочешь взглянуть? – после короткого колебания он протянул Тане снимок.

Она взяла пожелтевший четырехугольник картона. Снимок был черно-белый, поспешный, не оживающий, не столько снимок, сколько случайный щелчок лопухоидным фотоаппаратом. Похоже, кто-то из зрителей запечатлел один из моментов матча, когда игроки приблизились к его трибуне.

Весь первый план занимал громоздкий великан со множеством глаз, использующий в качестве полетного средства дубину размером со ствол молодой сосны. За его спиной виднелся еще кто-то, однако Таня в него особо не вглядывалась.

Соловей осторожно наблюдал за Таней.

– Узнала? Аргус. Стоглазый страж. Монументален, не правда ли? – сказал он.

Таня не спорила.

– Да, крупный дядя. Поле загромождает прилично. А кто другой?

Соловей ответил не сразу.

– Хочешь сказать, что не узнаешь?

– Не-а.

– А ты попытайся!

Получив подсказку, Таня вгляделась во второго игрока. Немного смазанная, голова его была обращена к ней ухом. Можно было догадаться, что у игрока курчавые волосы и одет он в старомодный комбинезон. И лишь когда Таня увидела, на чем он летит, ее пронзило острое, как боль, прозрение. Таня узнала бы свой контрабас из тысячи.

– Папа? – спросила Таня с тревогой узнавания. Слишком много разных чувств это в ней пробудило. Вины, тоски, радости, невозвратной потери.

Соловей кивнул.

– Да, точно. Это Леопольд. На том матче сборной вечности с бабаями, который теперь проходят на уроках магстории. Один паренек весь матч щелкал на мыльницу.

– А какой он был? – спросила Таня. Сам по себе вопрос был банален, но кто виноват, что все важные вопросы в этом мире уже заданы?

Ответ Соловья оказался неожиданным:

– Твой отец? Хм… Лео был беспокоен, непоседлив, немного пижон, часто тянул одеяло на себя, но умел думать. Причем не только за себя, но и за всех. Он часто видел то, что у него за спиной, но абсолютно не видел того, что у него перед носом. Такой дар есть не у многих.

Таня удивилась, но тотчас поняла, что Соловей говорит о ее отце как об игроке в драконбол. Разумеется, ведь для Соловья эта часть личности ее отца была главной.

– Да, Лео умел соображать. Он ощущал матч от начала до конца как единое целое. Всегда знал, когда нужно атаковать самому, а когда лучше отдать пас. Никакого мелочного самолюбия, только интересы команды. Был смел и эффективен. В сборную вечности, как ты догадываешься, попадают не за греческий нос и красивые уши.

– А еще? – жадно спросила Таня.

Старый тренер задумался. Единственный его глаз переместился с фотографии на Таню.

– Видишь ли, быть просто ловкой и просто быстрой мало. Мало уметь поймать заговоренный пас и нырнуть под струю пламени прежде, чем тебя поджарят. Главное: ощущать ткань матча, его динамику, его развитие. Матч – как человек: у него есть всплески, есть ровное течение, а есть глубокие провалы. Ты же знаешь, как это бывает. То все ползают, как сонные мухи, то злятся друг на друга, то гадят, как Горьянов когда-то гадил Ягуну. Бывает, настроение у всех на нуле и, кроме как в раздевалку, никто никуда не хочет. Хоть палкой их бей – не проснутся. Так вот, твой отец Лео был душой команды. Даже очевидные лентяи в его присутствии играли лучше, чем всегда.

– А как он этого добивался? – спросила Таня.

Как начинающий тренер (Соловей часто оставлял на нее ученическую команду Тибидохса, когда ему нужно было отлучиться), Таня отлично понимала, о чем речь. Дело было не в том, что стоило Соловью удалиться, ученическая команда сразу начинала сачковать и филонить, а сыновья Гоярына, переставая летать, предпочитали поваляться на разогретом песке. Существовали какие-то общие стихийные настроения, которые вдруг разом охватывали всю команду. Это мог быть ровный результативный накал игры, но чаще это бывали агрессия, лень, уныние, равнодушие, и тогда даже талантливые игроки начинали играть в треть силы.

Соловей провел пальцем по длинному шраму, рассекавшему лицо. Центром шрама был пустая глазница.

– Драконбол – игра командная. Даже пять отличных игроков-индивидуалов мало что смогут сделать против слаженной команды среднего уровня, которая мыслит как единое целое. Но добиться этого крайне сложно. Люди, объединенные в команду, поначалу существуют по законам толпы. Пусть маленькой, но толпы.

– И что тут дурного? – спросила Таня.

– Плохо то, что толпа по определению глупа. Собери толпу – пусть даже из тысячи профессоров и академиков, – и как единое целое она будет глупее десятилетнего мальчишки. Дай такой толпе самого заурядного пастуха, который будет изредка пощелкивать кнутом или бросать в толпу куски сахара, и он погонит ее куда угодно, хоть на бойню.

– И мой отец был таким пастухом? – спросила Таня с обидой.

– Нет. Лео был реалист. Он понимал, что никто не способен несколько часов подряд остервенело носиться за мячиком. Даже у подготовленного игрока существуют реальные физические возможности, через которые перешагнут разве только полубоги, некромаги и кое-кто из нежити. Бывает враг, которого можно раздавить сразу, в первые минуты. Но если у них хороший дракон и надежная защита: а в Высшей Лиге только так и бывает, лучше придержать силы и попытаться измотать противника. Пусть он растеряет сильных игроков, выбросит из колоды козырей, даст считать свою тактику, а тогда уже можно и в атаку.

– Разве это честно?

– Это абсолютно честно, особенно в матчах Высшей Лиги. Нечестно использовать игроков, типа Кэрилин Курло или О-Феи-Ли-И, которые своей магией выщелкивают твою команду, точно из обреза. Для таких вот Курло и приходится держать собственных костоломов, а это превращает драконбол в бои магических гладиаторов, – внезапно крикнул Соловей.

Старый тренер вскочил и, прихрамывая, заметался вдоль шкафчиков. Маленький, кособокий, взъерошенный, он походил на воробья, только что искупавшегося в луже. Спохватившись, что это мысль довольно сомнительного толка, Таня поспешно экранировала сознание. Мало ли, к каким последствиям это приведет? Начальство принято уважать. Если не уважаешь начальство, либо оно хиреет и чахнет, либо хиреешь и чахнешь ты.

Однако Соловей был мало склонен копаться в чужих мыслях. У него было слишком много собственных.

– Драконбол вырождается! Я отдал ему всю жизнь, и мне грустно наблюдать, как он медленно умирает. Вскоре он либо окончательно превратится в магический мордобой, когда восемь из десяти игроков будут сглажены в первые же пять минут матча, а остальных испепелят чуть позже, либо станет заурядным шоу с драконьими салютами, хвастунами на новых пылесосах и красивыми ведьмочками, которые станут кривляться вдоль арены, воображая себя «группой поддержки». Зрители же, окруженные тройным рядом циклопов, будут скромно пить морковный сок. Причем сок будет в самоутилизующихся картонных пакетах, чтобы не было соблазна запустить бутылку кому-нибудь в голову. Нет, я не хочу дожить до минуты, когда драконбол выродится на самом деле.

Таня слушала, вбирая каждое слово. Услышать от молчаливого Соловья такой длинный монолог можно было нечасто.

– И что вы собираетесь сделать, чтобы помешать ему выродиться? – спросила она.

Соловей грустно усмехнулся.

– Я уже предпринял то немногое, что было в моих силах, – произнес он после долгого молчания.

– Что именно?

– Сегодня утром я вызвал сборную вечности. Матч со сборной вечности – это всегда страница истории. Его помнят долго. Это тот эталонный драконбол, который не забывается. Я скромно надеюсь, что это хоть что-то изменит, – сказал он просто, будто сообщал о совершенном пустяке.

– Вы вызвали сборную вечности? Вот так вот просто? – спросила Таня недоверчиво.

Она знала, что ритуал вызова сборной вечности чудовищно сложен. В нем должно участвовать не менее семи магов, сменяющих друг друга, и длится он примерно неделю. Обычно вызов сборной вечности происходит торжественно, в центральном зале Магщества. Магзеты начинают писать о нем за полгода, зудильники верещат не переставая. А тут раз! – так быстро и просто. Таня не верила.

Соловей коснулся ее руки.

– Ты плохо знакома с высшими формами магии, девочка моя. Да, ритуал сложен, но только если это парадный ритуал. Глобально же он лишен смысла, как лишена смысла армия циклопов с дубинами в век пепелометов, ковров-самолетов и заклинаний всеобщего уничтожения. Есть и более краткие формы вызова. Правда, они обычно связаны с необходимостью жертвы. Предполагается, что если маг готов оплатить вызов собственной кровью, такие заявки рассматриваются загробной канцелярией в первую очередь…

– То есть нужно порезать себе ладонь, чтобы вытекло несколько капель крови? – наивно спросила Таня.

Старый тренер усмехнулся.

– Примерно так, – сказал он и показал ей левую руку. Таня с ужасом увидела, что мизинец на ней отрублен, а рана завязана окровавленной тряпкой.

Таня задохнулась.

– В сущности, мизинец мы используем не так уж и часто. Самый пустой и ничтожный палец, – равнодушно пояснил Соловей.

– Вы отрубили себе палец, чтобы принести жертву?

– Назвать жалкий палец достойной жертвой – громко сказано. Я лишь добился того, что мой вызов услышали. Через двадцать дней, ровно в одиннадцать утра, сборная вечности материализуется на драконбольном поле Тибидохса. Но не хочу тебя обнадеживать, Таня. Леопольда среди игроков не будет. И ты знаешь, почему, – сказал Соловей.

Таня наклонилась и подняла фотографию, выпавшую из руки тренера. Хорошо, что у нее была короткая пауза, чтобы не смотреть на Соловья. Хотя бы потому, что она знала: Соловей тоже будет избегать ее взгляда. Самые глубокие сердечные раны лучше зарастают в одиночестве. Любой друг, любой близкий человек лишь способен наклеить на них кусок лейкопластыря, не более.

– Он позволил мне забросить мяч. Сборная вечности не прощает таких вещей. Даже один пропущенный мяч – пятно на их репутации, – сказала она.

Сквозняк раскачивал металлическую дверцу пустого шкафчика. Соловей, не любивший скрипа, захлопывал его, но дверца вновь открывалась. Звук повторялся.

– Я разослал приглашения в Магфорд, бабаям, гандхарвам, много кому. У всех тренеров я прошу прислать их лучших игроков. Сборная мира против сборной вечности. Не думаю, что найдется тренер или просто любитель драконбола, у которого не дрогнет сердце, когда он услышит о таком матче, – сказал Соловей.

– И Пуппер будет? – спросила Таня, пытаясь сообразить, кто конкретно может собраться, чтобы противостоять сборной вечности.

Соловей пожал плечами.

– Не знаю. В идеале хорошо бы, а там, если магфордский тренер отпустит.

– А может не отпустить?

– Слишком большой риск. По общей статистике игр со сборной вечности, за последние двести лет тридцать процентов игроков получали инвалидность, а еще десять отправились на кладбище. Правда, последние несколько матчей жертв удавалось избежать, но кто его знает? Сборная вечности ни с кем церемониться не станет. Для тебя принципиально, будет ли Гурий в сборной мира?

Таня, помедлив, покачала головой. В сравнении с тем, что сегодня в полночь она увидит Ваньку, остальное действительно мелочи.

– Гурий несчастный, – сказала она.

– Кто несчастный? Пуппер? – удивился тренер.

– Да, но вам не понять. Ни один мужчина не способен поверить, что богатый и успешный человек может быть глубоко несчастен, – укоризненно сказала Таня.

Соловей усмехнулся.

– Если ты такая добрая, отправляйся в человеческий мир и жалей бомжей. Это будет хотя бы последовательно.

– Почему?

– Ты не задумывалась, почему жалеть успешных Гуриков выстраивается очередь, а на бомжей, стариков и сирот, которые действительно нуждаются в жалости, всем плевать? В лучшем случае обойдут их метров за десять и не пнут ногой. И вообще осторожнее с жалостью, девочка. Поверь моему скромному многовековому опыту: жалость разбила в этом мире больше судеб, чем все стрелы и мечи вместе взятые. Со временем любые раны затягиваются сами, жалельщики же их только растравливают. Опять же те, кого жалеют, подсаживаются на жалость, как на иглу, и сознательно начинают создавать поводы для жалости. Замкнутый круг – любимая геометрическая фигура идиотов, – насмешливо сказал Соловей.

Таня ничего не ответила, однако подумала, что ее вновь поняли неправильно. То, что Гурик несчастный, вовсе не означает, что конкретно она, Гроттер Татьяна Леопольдовна, собирается записываться в очередь дамочек, стоящих с носовыми платками и одноразовыми салфетками.

– Выбрось все лишнее из головы и готовься! С сегодняшнего дня у тебя начинается тяжелая жизнь. Две тренировки в день плюс вечером занятия по индивидуальной программе. Экзамены, болезни, личная жизнь – все это меня не интересует. Любую уважительную причину заведомо объявляю неуважительной. Хотя бы тебе пришлось вытаскивать Сарданапала из пропасти на веревке. Видишь, что опаздываешь, – обрезай веревку, ноги в руки и марш сюда!

Таня улыбнулась. Другого она не ожидала. В своей страсти к драконболу старый тренер не брал пленных.

– Вы очень добры, – сказала она.

– Те, кого я грабил когда-то на прямоезжей дорожке, тоже так считали. Подозреваю, именно тогда и возникло выражение «просвистеть денежки», – согласился одноглазый тренер. – Погода меня тоже не волнует. Хоть дождь с градом, хоть ураган – ты должна быть на поле. Лучше если ты сейчас умрешь от насморка или перегрузок, чем через двадцать дней от драконьего пламени. Вопросы есть?

– Только один.

– По существу?

– Надеюсь. Кто будет десятым игроком сборной вечности вместо папы?

Единственный глаз тренера вскинулся на нее. Таня ощутила ожог. Соловей был сильным магом.

– Почему ты спросила именно об этом? – подавшись вперед, хрипло произнес тренер.

– А что тут такого? Я только хочу понять, против кого придется играть.

Тренер некоторое время пристально смотрел на Таню, затем моргнул и отвернулся.

– Прости… Ты сама не представляешь, о чем сейчас спросила. От того, кто будет десятым игроком, зависит не только судьба матча. И это все, что я тебе сейчас могу сказать. Прости! – буркнул он.

В раздевалку просунулась румяная физиономия Маши Феклищевой. Два верных пажа из третьекурсников тащили за ней щелкавшее зубами чучело крокодила.

– Привет! А я думала, тут никого! Здрасьте, Соловей Одихмантьич! Привет, Тань! – сказала она зашкаливающе бодрым уличным голосом.

Таким голосом говорят только молодые радостные люди, когда, запыхавшись от бега, появляются на пороге. Это их визитная карточка.

Соловей оглянулся на Таню и быстро поднес палец к губам. Таня поняла, что о матче со сборной вечности он расскажет команде сам и в другое время.

Без особой цели, просто желая занять руки, Таня сунула ладонь в карман и ощутила скомканный бумажный лист. Интересно все же, как он оказался на поле? Джинны читали?

– А некромаги когда-нибудь играли в драконбол? Я имею в виду – на профессиональном уровне? – спросила она просто так, из озорства.

Металлическая дверца шкафчика, которую Соловей собирался захлопнуть, внезапно оторвалась и осталась у него в руке. Некоторое время тренер с недоумением разглядывал ее, затем отбросил и вышел.