Сидевшая с ней рядом Жанна Аббатикова уставилась в толстую книгу по некромагии. Книга была явно запрещенной, но юные некромаги читали все подряд, мало обращая внимания на существовавшие в школе табу. На обложке был изображен человек с содранной кожей – столь малосимпатичный, что даже бывалого патологоанатома стошнило бы, увидь он у себя на столе такой экземплярчик. Однако в данном случае жуткий человек был даже не на столе. Он сидел, закинув ногу на ногу, и покуривал трубку, выпуская клубы пахучего дыма.
Так и не поняв, кому принадлежал тот странный взгляд, Таня проследовала дальше, в комнату. Внезапно острые зубы прозрения вгрызлись ей в сердце. Жуткий человек на обложке сидел головой вниз, и буквы латинского заглавия были перевернуты. А это могло означать лишь одно: Аббатикова и не думала читать и схватила книгу лишь для того, чтобы отгородиться от нее, Тани.
«Зачем?» – подумала Таня, толкая дверь.
* * *
Пипа, сидя на кровати и высунув от усердия язык, была занята крайне интеллектуальным делом. Пыталась передать sms-ку через зудильник, к которому проволокой был прикручен сотовый телефон, не принимавший, разумеется, здесь, в Тибидохсе. Sms-ка пока не передавалась, но дочка дяди Германа не унывала. Она утверждала, что с ней подобным образом уже связывались два каких-то гормонально контуженных ведьмака с Лысой Горы и передавали на телефон какую-то муть.
– Только, кажется, они делали это не через проволоку, а гробовым гвоздем! – добавляла Пипа с сомнением и тотчас, утешая себя, вспоминала, что Генка Бульонов вон тоже посылает из Тибидохса sms-ки, правда, вместо гробового гвоздя использует щепку от Ноева ковчега, которую выпросил у малютки Клоппика.
«А если это Пипенция или Гробыня пытались меня сглазить? – подумала Таня. – Хотя нет, не верю. Гробыне это вроде как и не нужно, а Пипенция… не-а, у этой магия такого рода, что это был бы не штопорный сглаз, а штопорный сглаз, выполненный танковой колонной в условиях крупномасштабных боевых действий».
Почти сразу вслед за Таней в комнату ввалилась Склепова, порядком раздраженная бестолковостью Усыни, Горыни и Дубыни. Гном Полироль Политурович, свесив ноги, сидел у нее на плече и, осоловев от духоты, зевал. Похоже было, что гному надоело все на свете и более всего ему надоел он сам.
Гробыня за шкирку бесцеремонно стащила Полироля Политуровича с плеча и, небрежно швырнув в ящик письменного стола, захлопнула его внутри.
– Спокойной ночи, любимый! – проворковала она нежно.
Почти сразу из ящика донесся храп. Философски настроенный гном не терял времени даром.
Не снимая обуви, Склепова картинно рухнула на кровать и принялась жалобно стенать, называя себя старым больным человеком, у которого нет сил:
– Я несчастная, всеми покинутая женщина, которую никто не любит! У меня нету ни мужа, ни денег, ни кошечки, ни собачки! Я живу в одной комнате с двумя ослицами, которые мне надоели еще в раннем младенчестве! Пристрелите меня, чтобы я не мучилась! – молила она.
Пипа, которой стенания Гробыни мешали отсылать sms-ки, потянулась к старинному мушкету, который не так давно подарил ей ее робкий поклонник Генка Бульонов.
– Ну раз ты так просишь! – сказала она решительно.
Гробыня, желание которой оказалось столь близким к исполнению, сразу дала задний ход и заявила, что она, пожалуй, еще чуток помучается. Демонстрируя свое желание не жить, а мучиться, она взяла журнальчик «Сплетни и бредни» и принялась отгадывать кроссворд.
– Расставание с друзьями или любимым… – поинтересовалась она через некоторое время.
– Разлука.
– Сколько букв в слове «разлука»?
– С утра было семь.
– Третья «з»?
– Угум.
– Опаньки! Готово. Кроссворд разгадан.
Склепова сделала движение рукой. Журнальчик «Сплетни и бредни» вспыхнул и обратился в пепел.
– Вот именно – разлука. Именно это ждет нас всех через месяц-другой. Конечно, кое-кто останется в магспирантуре, но остальные – фьють! – назидательно сказала Гробыня.
Она слезла с кровати и, встав напротив Пажа, принялась грустно смотреть в пустые глазницы Дырь Тонианно.
– А ты остаешься? – спросила Пипа.
Склепова замотала головой.
– Не-а. Кому я тут нужна, в этой дыре? Здесь умных и красивых не ценят. Грызианка предлагает мне стать соведущей в телешоу «Встречи со знаменитыми покойниками».
– Ух ты! А кто будет другим соведущим? Грызианка?
– Нет. Веня Вий. Он недавно опять поубивал всю свою команду, и теперь программа испытывает творческий кризис.
– И ты не боишься Вия?
– Я боюсь какого-то там Вия? – возмутилась Гробыня. – Да он у меня по струнке будет ходить. Я его научу, как нужно обращаться с молодыми талантливыми кадрами! И пусть только попробует веки когда не надо поднять! Поднимешь веки – протянешь ноги!
И, хотя Гробыня по своему обыкновению все преувеличивала, Тане показалось, что так оно и будет. Во всяком случае, в общих чертах.
– Ну, с тобой, Танька, все ясно! – продолжала Склепова. – Ты сдашь экзамены и отправишься в Магфорд играть в драконбол и лишать покоя бедного Пупочку. Если его добрая тетя не подбросит тебе в чай отравленный копирайт, ты после вернешься в Тибидохс и будешь учиться в магспирантуре. А ты, Пипенция? Что там у тебя на фронте личных планов?
– Здравствуйте, я ваша тетя! Да мне еще в Тибидохсе пару лет учиться, так что я никуда отсюда не денусь… – заявила дочка дяди Германа.
Она взглянула на экран телефона и заорала:
– Получилось! Я знала, что получится! Sms-ка от Бульона! Смотри, Склеп!
Гробыня заглянула ей через плечо.
–<B> «Жду тебя завтра в 19-00 в Зале Двух Стихий. Если тебя не будет до 20-00, то имей в виду, не позже 21-00 я ухожу. ГБ», – прочитала она вслух. – Хм… ничего себе инициальчики у твоего молчела! Просто мама не горюй! Хотя Танькины Гу-Пу и Ва-Ва, конечно, не лучше. А уж Гле-Бээээ тем более.
Таня хотела уточнить, кто такой Гле-Бээээ, которого Склепова ей сватает, но решила, что умнее будет промолчать, тем более что Гробыня посматривала на нее с большим задором. Таня бы все-таки не выдержала и поинтересовалась, но, к счастью, ее выручила Пипа, пребывавшая в эйфории.
– Вылитый мой папочка! Такой же наивно-бестолковый и одновременно хваткий! Я своего Супчика Бульоныча просто обожаю! По деньгам, конечно, не Пуппер, зато ростом на полметра выше. Вещи со шкафа можно будет без табуретки доставать. В метро опять же не потеряется. Очень удобно в семейной жизни.
– На кого батон крошишь, Пипенция? Не в метрах счастье! – обиженно вступилась за Гурия Таня.
– Ну, у кого метров нет, для того и не в метрах! – парировала Пипа. Она погрозила Тане пальцем и сурово сказала: – А ты сиди и не вякай! Я тебя насквозь вижу, Гроттерша!
– И чего там? – спросила Таня с беспокойством.
– Да ничего интересного. Внутренности одни… – отмахнулась Пипа и, придвинув к себе зудильник с прикрученным к нему телефоном, вплотную занялась sms-ками.
* * *
Таня собиралась уже лечь, когда внезапно в дверь забарабанили и одновременно с вопросом «Можно?» в комнату ворвался Баб-Ягун.
– На случай, если кто-нибудь уже разделся, я закрыл глаза! – предупредил он.
С подозрительной для человека с закрытыми глазами ловкостью Ягун нашарил стул, сел на него и закинул ногу на ногу.
– Считаю до пяти тысяч и открываю! – предупредил он. – Одна тысяча… две тысячи… три тысячи…
– Открывай сразу! Все равно же подглядываешь! – отмахнулась Склепова и, сорвав с плеч Пажа мушкетерский плащ, завернулась в него.
– Ладно, – сказал Ягун. – Я к Таньке… Хотя мы только что виделись и все такое… Но мамочка моя бабуся! Танька, у меня для тебя посылка! Или не посылка… В общем, даже не знаю, как это назвать. Сама смотри.
Ягун пошарил в кармане и передал Тане плотный, упакованный в бумагу сверток. Сверток был маленький, не больше завернутого в бумагу спичечного коробка. Форму он имел такую же. Мелкие буквы на свертке сообщали:
...
Для Т.Гр.
Открыть лично.
Защищено проклятием
Судя по небольшой серебристой искре, пробегавшей по опоясывающей сверток нитке, предупреждение о проклятии не было блефом.
– Кто тебе это передал? – спросила Таня, разглядывая сверток и медля его открывать.
Интуиция, обычно верно подсказывавшая ей, чего ждать: хорошего или дурного, на этот раз осторожно помалкивала.
– Да, в общем, никто, – уклончиво отвечал Ягун.
– Подбросили?
– Нет, не подбрасывали. Получается, эта штука была у меня все время. Уже много месяцев, – сказал Ягун виновато.
– Почему ты мне ее раньше не отдал? – возмутилась Таня.
– Потому что сам не знал. Я в душе честный! Жадный только на пылесосы, причем не на какие попало! – сообщил Ягун не без гордости. – Нужны подробности? Минутку терпения, вагон понимания – сейчас будут!
Он выглянул в коридор и торжественно внес узкий лакированный ящик с серебристой монограммой на крышке.
– Узнаешь красавца? Разве не ты мне его на день рождения подарила? – поинтересовался он у Гробыни.
Склепова без всякой радости посмотрела на ящик,
промычала что-то и отвернулась. Таня ощутила, что Гробыня смущена.
– Так вот, уточняю: посылочка была внутри! – продолжал Ягун. – Теперь я отключаю звук и сдаю свое красноречие на профилактику. Все прочие вопросы к моему адвокату!
Он ткнул пальцем в Гробыню и с явным удовольствием стал раскачиваться на стуле, изредка озабоченно посматривая вниз и прислушиваясь к скрипу его ножек.
– Выходит, это посылка от тебя? – спросила Таня, поворачиваясь к Склеповой.
Гробыня сделала плечами волнообразное движение в духе индийских танцовщиц.
– Нет. Я представления не имею, что там! – сказала Гробыня убежденно.
– Как такое может быть?
Склепова вздохнула.
– Ладно, кое в чем признаюсь. Тем более что дело давнее. Бить меня уже не будут. Я подарила Ягуну шкатулку для телепортации мелких артефактов, преимущественно пакостных. Мы с Гуней случайно откопали ее в одной лавочке на Лысой Горе. Маленькие были, глупые, хотелось сделать что-нибудь доброе, вечное, чтобы жизнь медом не казалась… – Гробыня устремила в потолок затуманенный взор.
– Так это ты мне хотела сделать что-нибудь доброе, вечное? – хмыкнул Ягун, забывший, что собрался быть немым.
Гробыня уныло кивнула.
– И при чем тут тогда этот сверток для Таньки?
– Да откуда я знаю, при чем!.. Говорят же тебе, это магический ящик для телепортации мелких артефактов. Откуда он их берет – представления не имею. Вероятно, из какого-нибудь другого места, где они исчезают. Плюс, если ящик долго не открывать, магия внутри усилится, и тогда произойдет что-нибудь совсем уж грандиозное… Поэтому мы с Гуней и велели тебе не открывать шкатулку год. Ясно? А ты сколько ее не открывал?
Ягун зашевелил губами, считая.
– Ну, года уже два-три. Не меньше! Я про эту шкатулку забыл совсем. Сунул ее под кровать и все. А сегодня решил, понимаешь, к пылесосу вместо обычной трубы выхлопную приделать, авось получится что-нибудь. Стал под кроватью рыться, а тут – опаньки! – ящик. Весь голубоватым сиянием окутан, дрожит от нетерпения. Я его открыл – и вижу сверток для Таньки.
– А кроме этого свертка, там что-нибудь еще было? – с неожиданным интересом спросила Склепова.
– Только он. Я проверял.
– Ясно, – сказала Гробыня. – Другого я и не ожидала.
– Почему это?
– В этот ящик влезло бы что угодно, а там был только жалкий маленький сверток, подписанный для Гроттерши! Я прямо умиляюсь! Ты прямо как главная героиня романа. Если кирпич должен свалиться на чью-то хорошенькую головку, ты уже заранее знаешь, чья она будет. Остальным же остается только чушь прекрасную нести, восторгаться и вовремя падать в обморок.
– Эй ты, говорливая мещаночка! Хватит! Или сама будешь разворачивать! – рассердилась Таня.
Она с тревогой наблюдала, что серебристая искра на нитке забегала совсем быстро. Бумага осветилась розовато и тревожно. Стоявший на столе стакан внезапно треснул. По сумрачным стенам заметались всполохи. Магический контрабас негодующе отозвался из футляра. Заговоренный сверток требовал, чтобы его незамедлительно открыли. Если срочно этого не сделать, последствия могут стать непредсказуемыми.
Ощупав сверток, Таня ощутила внутри что-то мягкое. Глубоко вздохнула и потянулась к нитке. Ягун и Гробыня обменялись понимающими взглядами. Склепова отодвинулась поближе к дверям, а Ягун остался сидеть на стуле. Он был внешне расслаблен и даже ногу с ноги не убрал, но Таня заметила, что он подвинул руку с перстнем поближе к колену. Мало ли что…
«Ну, пора! Если я не выпущу это, оно вырвется само», – подумала Таня.
Пипа скатилась с кровати и закрыла голову подушкой. Секунду спустя дочка дяди Германа услышала, как лопнула нитка.
– Да тут какие-то волосы! – услышала Пипа удивленный голос Тани.
Глава 2
ЛУБОФФ НЕ МАГИЯ. ОНА ХУЖЕ
– Как ты помнишь, друг мой, наш договор расторгался в двух случаях: если ты поумнеешь или попросишь меня о том, чего я не смогу выполнить… – зловеще сказала щука с зелеными разводами на чешуе.
– Так что, я поумнел? – басом удивился Гломов.
Это был тот самый Гуня, о котором еще пять лет назад ходил анекдот: «Маленький Гунечка встал рано утром. Убрал со стола вчерашние бутылки, побрился и, закуривая на ходу, пошел в школу. Уроки в первом классе вот-вот должны были начаться».
Щучка-внучка окинула его оценивающим взглядом.
– Поумнел? Врать не буду. Чего нет, того нет, – сказал она.
– Тогда чего?
Щука хихикнула.
– Только что ты попросил меня о невозможном. Теперь тебе придется выплатить мне небольшую неустойку.
Гуня энергично поскреб рукой щетину. Послышавшийся звук напомнил скрежет новой наждачной бумаги.
– А чего я такого пожелал-то? Не врубаюсь, – произнес Гломов с недоумением. Ему казалось, что он был осторожен.
– Напоминаю. Пять минут назад ты сказал: «Хочу, чтобы у меня была бутылка пива, я сидел бы в кресле, а Гробыня массировала бы мне плечи».
– Что мне, пива нельзя, что ли? – возмутился Гломов. С его точки зрения, желание было вполне безобидным.
– Отчего ж нельзя? Тебе уже все можно. Долгохонько же ты в Тибидохсе подзадержался, – вкрадчиво сказала щука.
– Тогда чего? Ты не можешь устроить, чтобы Гробыня сделала мне массаж? Или тебе колдовать в лом? – с обидой спросил Гломов.
Щука шевельнула хвостом.
– Со Склеповой, конечно, сложнее. Нрав у нее тот еще. В хорошем настроении она и сама тебе плечики помассирует, а в плохом пожалуй что и шею свернет. Однако дюжина хорошо подготовленных купидончиков с бронебойными стрелами решили бы и эту проблему… Нет, Гунечка, тебя сгубила банальная жадность.
– Ты не темни, конкретно говори.
– Вспомни, что ты добавил к своему желанию. Ты добавил, что хочешь, чтобы пива в бутылке было больше, чем воды в Мировом океане, и чтобы оно было ядреней, чем лава в Тартаре. Этого я выполнить не могу, несмотря на всю силу своей магии. В крайнем случае, тютелька в тютельку. Но уж точно не больше и не ядреней… Так что расплачивайся, Гломов! Твой час пробил!
Щучка-внучка нетерпеливо подпрыгнула в ведре, обдав Гуню гниловатой водой.
– У всякого человека и даже у каждой щуки есть свой пунктик, – продолжала она. – Эдакое, знаешь ли, желаньице. Иногда нелепое, даже вздорное. Такой пунктик есть и у меня, ничего не попишешь. Борюсь с собой, борюсь, плавники вон все себе изгрызла, хвост искусала… Но, думаю, лучше сказать своему желанию «да» и раз и навсегда избавиться от комплексов!
– Что за желание-то? – опасливо поинтересовался Гломов.
Щука приоткрыла рот. Зубы у нее были мелкие, как пилки.
– Э-э… ну если ты хочешь знать… Видишь ли: мне давно хотелось съесть человеческое сердце. Не какое-нибудь вообще сердце, а сердце очень глупого и очень здорового человека… Твое сердце, Гуня!
– Э-э, ты чего?! Это типа шутка? Я же так умру! – растерялся Гломов.
– Не говори таких ужасных слов, умоляю! – сказала щучка-внучка. – Я слышать ничего не желаю. Твоя смерть мне не нужна. Только сердце. Остальное можешь оставить себе.
Гуня сглотнул слюну.
– Но я же не смогу жить без сердца!
– Ну, родной, это уже частности. Никогда не следует зацикливаться на деталях, – небрежно сказала щука.
– Ты говорила про здоровое сердце. А разве я здоровый? Когда я приезжаю на каникулы, моя маманя всегда вздыхает, что я тощий и бледный. И что мой дедушка зашиб бы меня одним пальцем, – цепляясь за соломинку, заявил Гломов.
– Твой дедушка был цирковым силачом? – заинтересовалась щучка.
– А оно ему надо было – грыжу рвать? Он всю жизнь проработал в магазине «Рыболов-спортсмен». Продавал спиннинги и телескопические удочки. В девяносто два года поехал на охоту, выпил и заснул на морозе.
– Жаль, я не была знакома с твоим дедушкой. Его бы сердце мне подошло, особенно учитывая мое отношение к рыболовам-спортсменам. Однако дела это не меняет. Приступим! Зажмурься и считай до трех… Будет не больно, обещаю. Никакой патологоанатомии, сплошная магия…
Щучка высунулась из ведра и уставилась на Гломова. Гуня пугливо попятился.
– Может, свое желание я возьму назад? – спросил он с надеждой.
– Поздно, дружок! Считай! Ну!.. – рявкнула щука.
Из ее плоских рыбьих глаз ударили красные лучи. Соприкоснувшись, они сгустились и скользнули вниз, прочертив на каменном полу узкую раскаленную борозду.
Гуня понял, что его не пожалеют. В конце концов, его дедушка, разделывая рыбу, не задумывался, насколько это приятно самой рыбе. Рыба есть рыба. Вот и щука, похоже, рассуждала в том же духе: человек есть человек.
– Считай! – приказала щука.
Раскаленный луч пополз по камням к ногам Гломова. Гуня резво отскочил:
– Хорошо, хорошо! Успокойся! Я понял. Начинаю считать!
– Давай! – мрачно сказала щука.
– Один… два… Аморфус телепорцио! – внезапно крикнул Гломов и вскинул руку.
Алая искра помчалась к щуке. Щуку окутало светлое облако, и она исчезла, успев лишь грозно щелкнуть зубами. Вместе со щукой исчезло и ведро. Остался только влажный круг на полу.
Гуня вытер вспотевший лоб. Перстень на его руке был горячим и обжигал кожу.
– Надеюсь, я зафутболил эту кильку в томате достаточно далеко и она не вернется… Спасибо Склеповой, что хоть чему-то меня выучила, – сказал он.
* * *
Герман Дурнев, бывший депутат, повелитель В.А.М.П.И.Р, наследник графа Дракулы и просто разносторонний человек, переживал нелегкие времена. На втором десятке лет совместной жизни тетя Нинель ушла от него. Не то чтобы окончательно и бесповоротно, но все же ушла. Собрав два чемодана самых необходимых вещей, она произнесла трескучую речь, в которой подвергла резкой критике нравственные достоинства супруга, пожелала ему счастья с секретаршей, на скорую руку всплакнула, ухитрившись не повредить макияж, и шумно хлопнула дверью, едва не расплющив подслушивающего Халявия.
Дядя Герман подозревал, что этот цирк был продуман заранее и тетя Нинель на самом деле взяла путевку и укатила в дом отдыха, но все равно переживал, тем более что никакой связи с ней не существовало. Свой сотовый она демонстративно метнула ему под ноги.
Три дня он прожил один, с досады моря голодом таксу и ворча на Халявия, недавно нагло укравшего золотую сковороду и прокутившего ее с манекенщицами. После загула Халявий ходил бледный, с мешками под глазами, держался за стены и жадно пил воду из-под крана. Пару раз он пытался превратиться в волка, но так и не сумел перекувырнуться через нож.
Холостякующий дядя Герман убедил себя, что не ждет звонка тети Нинели, и верил в это искренно. Когда же телефон вдруг зазвонил, он неожиданно для себя кинулся из коридора и прищемил дверью палец. Звонили из автомастерской.
– Дурнев Гэ? Вы сдавали нам свой «Мерседес» с жалобой на заедание стеклоподъемника? – поинтересовался бодрый канцелярский голос.
– Ну, – невнятно сказал Дурнев, держа прихлопнутый палец во рту.
– Стеклоподъемник мы, к сожалению, сделать не сможем. У нас нет запчастей. Зато мы провели бесплатную диагностику вашего авто и обнаружили, что вам неправильно установили колонки. Их слишком много, и, когда включаешь звук на полную громкость, автомобиль подскакивает и теряет сцепление с дорогой. Кроме того, желательно заменить автоматическую коробку передач. Мы можем заняться этим прямо сейчас. Все двадцать
наших механиков случайно оказались свободными.
– У меня на коробку жалоб не было, – удивился Дурнев.
– И не будет! – жизнерадостно заявил голос.
– Хорошо, мальчики! – сказал дядя Герман послушно. – Меняйте что хотите! Машина на гарантии.
Бодрый голос на мгновение сделал траурную запинку, но тотчас выправился и стал еще убедительнее:
– Мы сожалеем, но ваша гарантия недействительна. Вы ни разу не приехали на ТО. Кроме того, вы расписались в неположенном месте и пробили бумаги дыроколом, чего делать не следует. Подтверждаете заказ и оплату?
– Подтверждаю, – смиренно согласился дядя Герман. – Как, кстати, вас зовут?
– Сергей… Сергей Васильевич.
– Большое спасибо, Сергей Васильевич! Начинайте творить.
Дурнев повесил трубку, посмотрел на телефон и нехорошо ухмыльнулся. Его глазные зубы выдвинулись и тотчас спрятались.
– Думают: обдурили меня… Ах, мальчики, мальчики! За «Мерседесом» я пришлю Бума и Малюту! До старости ни один работник автомастерской не сможет смотреть фильмы ужасов. Кроме того, одну гайку им придется закручивать втроем, потому что у всех будут дрожать руки, – сказал он с предвкушением.
В комнату, виляя бедрами, вошел Халявий и томно остановился возле кресла дяди Германа.
– Дурнев, а Дурнев! Ты никогда не задумывался, что фамилия у тебя говорящая?
– В смысле? – нахмурился дядя Герман.
– Германчик! Я же сто раз тебе говорил: после принятия ванны не забывай вытаскивать пробку!
– С какой стати?
– А с такой, что у нас в джакузи плавает тухлая рыба!
– Ну и что?
– А то, что она не только плавает. Она еще и хамит! – наябедничал Халявий.
– Кому хамит? – недоумевал дядя Герман.
– Мне, маленькому Халявочке, который один у тебя остался, не считая этой вытянутой пародии на собаку! – плаксиво пожаловался оборотень.
Дурнев пожал плечами и направился в ванную. В черной джакузи, изредка от скуки всплывая желтоватым брюхом кверху, плавала и меланхолично шевелила плавниками большая зубастая щука.
Заметив, что в ванной кто-то появился, щука высунула голову из воды и уставилась на Дурнева:
– Нашего полку прибыло! Что мы имеем?.. О, Герман Дурнев! Пол внешне неженский. Год рождения такой-то. Рост 1 метр 88 см. Собственной магической силы не имеет, использует артефакты вампомира… Слушаю вас, Герман Никитич! Что скажете, молодой и красивый?
– Кто ты такая? – хмуро спросил Дурнев.
После того как его дочь оказалась в Тибидохсе, а сам он стал повелителем В.А.М.П.И.Р, дядя Герман уже не удивлялся таким банальным мелочам, как ораторствующие зверушки, птички и рыбки.
– О, зовите меня просто щучка! Щучка-внучка!
– Приятно познакомиться! – влез в разговор Халявий.
Делая вид, что хочет поздороваться, оборотень как бы невзначай потянулся к пробке, чтобы спустить воду, но щука щелкнула зубами, заставив его поспешно отдернуть ладонь.
– Без фокусов! – сказала щучка с угрозой.
Из ее глаз брызнуло красное сияние, отбросившее незадачливого Халявия на стену ванной. Халявий пискнул и сполз по стене.
Дурнев предусмотрительно попятился.
– Несколько правил! Зарубите их на хрящевых выступах, которые вы, жалкие млекопитающие, называете носами! – сурово произнесла щука. – Правило первое: воду не спускать! Правило второе: без спросу ко мне в ванную не заходить! Когда купаюсь, я делаюсь нервная, а купаюсь я целый день! К тому же я не одета. А теперь брысь! Я буду отдыхать и вынашивать планы мести!
Халявий с Дурневым переглянулись и разом кинулись из ванной, захлопнув за собой дверь.
– Эй, вы там! Я чувствую, где-то здесь поблизости есть собака! Принесите ее сюда! Я проголодалась! – донеслось из-за двери.
Такса Полтора Километра заскулила из-под дивана, точно понимала, что речь идет о ней. Дурнев глубоко вздохнул и направился в комнату.
– Германчик, что ты собираешься делать? – трусливо спросил Халявий.
– А что тут сделаешь? Избавиться от таксы соблазн, конечно, большой, но что скажет Нинель? Надо сражаться! – произнес Дурнев.
Он извлек из шкафа шпагу и задумчиво потрогал пальцем, острая ли она.
– И на всякий случай, просто промежду прочим! Имейте в виду: вампирское холодное оружие на рыб не действует! – поспешно крикнула из ванной щука.
Глава 3
ПАРИК ДЛЯ ЗЛАТОВЛАСКИ
Таня недоуменно смотрела на прядь светлых волос, туго перевязанную тонкой лентой, некогда красной, но теперь выцветшей. Вот и все. Больше в свертке не было ничего: ни записки, не объяснений.
– Ого, последний привет из парикмахерской! Ну и чьи это космы? – поинтересовалась Склепова.
– Не знаю.
– И что тебе надо делать с этими магическими патлами? Пустить их на паричок? Или это тонкий намек, что рыжей Таньке пора краситься? Сколько можно – с первого курса ни разу ничего с собой не учудить! Для меня и неделя с одним цветом волос нереально! Меня бы народ не понял, и человечество осудило! – рассуждала Гробыня.
– Склепова, утихомирься! Разве не ты подарила мне этот ящик? – заметил Ягун.
– Когда я дарила шкатулку, она была пустой, как твоя голова. Через год – я была уверена точно, там появится какая-нибудь гадость. А вот что там обнаружится через два-три года – я и представления не имела. Может, вовсе и не гадость, а нечто совершенно иное, – произнесла Гробыня.
Она еще некоторое время заинтересованно разглядывала прядь в руках у Тани, а затем, быстро выпалив: «Вшей хотя бы нет? И на том мерси. Дай взглянуть!» – попыталась выхватить у нее волосы.
Однако, как оказалось, это была не самая мудрая затея. Внезапно Гробыня завопила и отдернула пальцы. Таня с удивлением обнаружила, что перстень Склеповой дымится. Похоже было, что его магия только что вошла в столкновение с другой магией и была побеждена.
– Если это не для меня, надо было словами сказать! Ненавижу эти хамовитые артефакты! – возмутилась Гробыня, дуя на пальцы.
Пипа посмотрела на часы и демонстративно зевнула.
– Ну все! Уже три часа! – сказала она решительно. – Кто как хочет, а я баю-бай! Всех лишних попрошу покинуть помещение! Всех нелишних попрошу заглохнуть!
Ягун покосился на Пипу, осторожно подзеркаливая. Пространство вокруг дочки дяди Германа накалялось. Это было верным признаком того, что Пипа раздражена и вот-вот может полыхнуть интуитивной магией. Магия же эта обычно бывала такой силы, что даже Поклеп Поклепыч предпочитал особенно не доводить ее на своих уроках.
– Я как раз собирался сказать всем: спокойной ночи! Пока, Танька! – произнес Ягун и отчалил.
Пипа заснула почти сразу, Гробыня минут через десять. Посмотрев на нее, Таня подумала, что во сне Склепова имеет мирный вид. Вполне можно было допустить, что когда-то в мире лопухоидов эту брутальную молодую дамочку, которая теперь всерьез собиралась ставить на место Вия, звали Анечкой и она гладила щекой пушистые варежки.
Таня некоторое время повертела странную прядь в руках, а затем, толком так и не поняв, что с ней делать и чего от нее ждать, сунула ее в одно из отделений футляра от контрабаса, предназначенное для мелких предметов. Феофил Гроттер, лично пошивший когда-то футляр из драконьей кожи, был очень деятельный и предусмотрительный старичок, любивший со вкусом устраивать свой быт.
– Felix qui potuit rerum cognoscere causas [2], – скрипучим, но довольным голосом заявил Феофил.
Должно быть, он отслеживал все мысли, которые касались его лично.
Вскоре Таня уже спала. Сон ее был прерывистым и беспокойным. Что-то неопределенное, но вязкое и неотступное тревожило ее. Во сне она металась по кровати. То казалось ей, что она едет на верхней полке поезда куда-то далеко, спит и боится свалиться. То чудилось, что одеяло не одеяло вовсе, а ковер-самолет, который душит ее своими кистями. Уже под утро, вконец заблудившись в своих кошмарах, Таня внезапно увидела золотистую нить, похожую на нить Ариадны из магических мастерских на Лысой Горе. Нить пронизывала ее сон и куда-то уводила.
Следуя за нитью, Таня во сне села на вагонной полке и тотчас поняла, что сон завершился. Она была на своей кровати, в Тибидохсе. В окно, лишенное Черных Штор, била луна.
* * *
Таня провела рукой по лицу и снова хотела лечь, но внезапно увидела, что лучи луны, странным образом сплетаясь в золотистую нить, ныряют под дверь. Это было так непривычно даже для мага, который по определению не должен ничему удивляться, что Таня поспешно встала, быстро оделась и последовала за нитью. Как нередко бывает при пробуждении на рассвете, сознание у нее было очень ясное, лишенное дневных сомнений и страхов. Иначе она, разумеется, задумалась бы, стоит ли идти неизвестно куда, следуя за лунным светом.
Золотистая нить, висевшая в воздухе, вела по коридору мимо пустой в этот час общей гостиной и дальше, в тишину и ночь. Таня решила было, что нить указывает путь к Главной Лестнице, но нет. Миновав лестницу, нить некоторое время попетляла по редко посещаемым коридорам Жилого Этажа, где, по слухам, находились замурованные двери нескольких давным-давно проклятых комнат, а затем Таня увидела, что нить решительно сворачивает к старой каменной вазе и, пройдя сквозь нее, исчезает в стене.
Покрутившись рядом, Таня хотела уже вернуться, ибо, в отличие от нити, у нее были проблемы с прохождением сквозь стены, но внезапно ее посетила простая и очевидная мысль.
Она подошла к каменной вазе и попыталась сдвинуть ее. Массивная ваза отнеслась к ее стараниям с любознательным интересом мамонта, которого пытаются стащить с места и запинать два хомяка. Таня лишь выпачкала ладони липкой пылью.
– Антиллум древнидис! Шляпа! – недовольно уронил перстень.
Несколько секунд Таня заторможенно размышляла, что это может означать, а затем сообразила. «Антиллум древнидис!» было заклинание поиска секретных ходов, которое они когда-то давно проходили, но толком она его так никогда и не использовала. Под словом же «шляпа» Феофил имел в виду… хм… ну, будем считать, что все же головной убор.