Шестнадцатилетние девушки и парень с бамбуковой тростью пока оставались с той стороны моста у своих ступ.

– Эй, Пельменник, опускай мост! – нетерпеливо крикнул Баб-Ягун.

– Не положено, чтоб мелкий народ не затоптали. Приказ такой, – меланхолично отвечал циклоп.

– Так малышня уже ушла, – отвечал Ягун.

Пельменник повертел головой, убедился, что Ягун прав, и, отложив секиру, опустил мост. Первым на другую сторону ринулся Гуня, за ним все остальные.

– Пароль! Без пароля шпиенам не положено! – потребовал Пельменник, по привычке преграждая им дорогу.

– Дохлая русалка! – сказал Гломов.

– Нет, не «русалка». Другая какая-то фигня! – сказал Пельменник, на физиономии которого явно прочитывалось, что он сам не помнит ни пароля, ни отзыва. – Ладно, проходь! Но чтоб в последний раз! – буркнул он, отходя в сторону.

Ритка Шито-Крыто сразу устремилась к Попугаевой и за рукав оттянула ее в сторону.

– Ну, рассказывай! Только не говори, что ничего не знаешь! Я видела, как ты рядом с Меди крутилась!

– Может, я про пчелок спрашивала? Или про экзамены? – едко предположила Верка.

– Попугаева, ты меня знаешь! И я тебя знаю! Не буди во мне кобру!

Верка вздохнула и сдалась.

– Ладно. Их зовут Лена Свеколт и Жанна Аббатикова. Свеколт – та, что повыше, с разными косами.

– А парень?

– Глеб Бейбарсов. Симпатичный, правда?

– Хм… Ничего… Откуда они такие великовозрастные взялись? Магия, что ль, только сейчас пробудилась?

– Не-а, не потому… Они несколько лет были на воспитании у какой-то ведьмы, – небрежно уронила Попугаева.

– Как так?

– Да так. Где-то на Алтае жила темная ведьма. Чудовищно сильная темная ведьма. Из этих – старой закалки: ступы, травы, коты. Уединенно жила. О ней не знали ни в Магществе, ни на Лысой Горе. Она всех презирала и не шла ни с кем из своих на контакт. Даже на шабаши не летала.

– Полный бред! Магию нельзя скрыть. Даже если ее не проявлять – можно засечь, – заявила Ритка.

– Тебе виднее, Шито-Крыто. Если все бред, я могу дальше не бредить, – насмешливо сказала Попугаева.

– Нет уж, бредь дальше.

– Вот спасибо!.. Так вот, эта темная ведьма серьезно занималась вуду и некромагией.

– Некромагия запрещена. И вуду тоже.

– Думаешь, бедная наивная старушка об этом не знала?.. Да она такие штуки там у себя мутила, что Чумиха отдыхает. Несколько лет назад ведьма ощутила, что скоро умрет. По-настоящему сильным ведьмам это известно заранее. Но темные ведьмы не могут умереть просто так, не передав никому своего дара.

– Ага, знаю. Иначе их агония будет длиться целые столетия и даже в Потустороннем Мире они не обретут покоя, – кивнула Ритка.

– А так как дар у нее был огромный, такой, какого один человек не вместит, она нашла учеников. Им было тогда лет по десять-одиннадцать. У них были не то чтобы магические способности, а так… задатки. В Тибидохс их бы точно не взяли. Но старуха ухитрилась их развить и передала им свой дар до капли. Всем троим. А недели две назад ведьма умерла…

Верка Попугаева внезапно прервалась и вскинула голову. Ее нос беспокойно задвигался. Она явно унюхала что-то интересное. Проследив ее взгляд, Ритка обнаружила, что в воздухе давно пахнет дракой.

Гломов бесцеремонно подвалил к Глебу Бейбарсову и, ткнув каменным пальцем ему в грудь, спросил:

– Ты че тут, блин, стоишь, а?

– Не мог бы ты объяснить, почему тебя так волнует положение моего биологического тела в пространстве? – подчеркнуто вежливо отвечал Бейбарсов.

Он смотрел на огромного Гуню без страха, насмешливо щурясь. Глаза у новенького были темные, без блеска. В зрачках ничего не отражалось. Очень странные глаза. Гуне они совсем не понравились. И ответ на конкретный вопрос тоже. Вежливость, с точки зрения Гломова, была верным признаком слабости. И вообще Бейбарсов Гломову ну о-о-о-очень не показался.

– Колбасы переел? А чего тогда колбасишься? Ты мне тут под Шурасика не канай! Чего это у тебя? Комиксы, что ль, рисуешь? Дай позырить! – продолжал Гуня, протягивая руку к папке, которую Глеб продолжал держать под мышкой.

– Это не комиксы, это мои рисунки. Я их редко кому показываю. Я попросил бы их не трогать, – сказал Бейбарсов, отводя Гунину руку от своей папки.

– Да? Не трогать? Может, ты меня голым нарисовал, а теперь трясешься, что я тебя вычислил? – с издевкой спросил Гуня.

– Маловероятно. Меня не интересуют заборная живопись и заборные типажи, – в своей спокойной манере отвечал новенький.

Некоторое время Гломов переваривал ответ, пока наконец до него не доехало, что его поставили на место.

– Ну все! Сейчас кто-то получит по харизме! Через минуту ты поймешь, что ты никто и зовут тебя никак! – с предвкушением развязки сказал Гломов.

Стадия предварительных переговоров, которую Гуня терпеть не мог, подошла к своему логическому завершению. Теперь можно было с чистой совестью приступать к мордобою.

Гломов повернулся, отошел на полшага назад, будто собрался уходить – это был его обычный прием, чтобы заставить противника расслабиться и потерять бдительность, – и, пробурчав Гломус вломус , выкинул каменный кулак точно в подбородок новичку. В девяноста девяти случаях из ста этим ударом все заканчивалось. Соперник Гуни оставался на земле неподвижным телом, Гломов же, пнув его пару раз для порядка, удалялся.

Однако теперь был, видимо, тот самый сотый случай. То исключение, ради которого написаны все правила. Глеб красиво и непринужденно ушел от тяжелого кулака Гломова и легко, без усилия, ударил его по руке бамбуковой тростью, что-то буркнув себе под нос. Гуня не придал этому значения, тем более что даже не почувствовал боли. Он отдернул руку и занес ее для нового сокрушительного удара… Вернее, собирался занести, потому что в следующий момент понял: что-то вцепилось ему в горло. Сжало его так, что из горла вырвался хрип.

Гломов зарычал и попытался стряхнуть это нечто , не сразу поняв, что это была его собственная рука, с сосредоточенной ненавистью сдавливавшая ему горло. Однако теперь рука подчинялась не Гуне, а повторяла движения Бейбарсова, который, не подходя к Гломову, сдавливал длинными пальцами смуглой руки воздух. Гуня отрывал руку от своей шеи, помогая себе подбородком и левой рукой, которая пока еще повиновалась. Будь на месте Бейбарсова пять, даже десять человек, неукротимый в своей ярости Гломов расшвырял бы их всех, однако теперь он сражался с самим собой.

– Некромагия! Стиль мертвой марионетки! Коснувшись тростью руки, парень внушил руке Гломова, что она мертва и теперь управляет ею, как мертвой. Если не отменить заклинание, скоро рука начнет деревенеть, как у трупа, – пробормотал Семь-Пень-Дыр.

Наконец Бейбарсов опустил свою руку, и Гунина рука повторила ее движение, повиснув вдоль туловища. Зарычав, Гломов ринулся на врага, надеясь сшибить его с ног и запинать. Силы в нем хватило бы, чтобы уничтожить этого усмехающегося парня и без правой руки. Но трость Глеба Бейбарсова вновь была в воздухе, чертя вспыхивающие огненные руны.

Сердце Гломова дрогнуло, сбилось с ритма и стало замедляться. Проскочив мимо Бейбарсова, он тяжело упал на колени и понял, что не может встать. Неодолимая сила клонила его к земле.

– Десять ударов до полной остановки сердца… Девять… – спокойно считал Глеб.

– Нееет! Нееет! – хрипел Гломов, чувствуя, что сердце подчиняется этому жуткому голосу.

– Тогда повторяй за мной: «Я никто, и зовут меня никак!» Этого ты, кажется, хотел? – негромко и очень мрачно сказал Бейбарсов. – Ну?!

– Да пошел ты! – просипел Гуня.

– Шесть ударов до полной остановки сердца…

Гломов схватился левой рукой за грудь, пытаясь уберечь свое замирающее сердце… Большое сильное сердце останавливалось, он не ощущал уже его ударов. Глаза медленно застилал туман.

– Три удара до полной остановки… Повторяй: «Я никто», – упрямо настаивал Бейбарсов.

Гуня тяжело упал щекой на землю. Теперь его не держали даже колени.

– Меня зовут Гуня Гломов! Г-гуня Гло…мов! – прохрипел он.

Баб-Ягун петухом налетел откуда-то сбоку и трубой своего пылесоса выбил из рук у новичка его бамбуковую трость.

– Некромагия, тьма ее побери! А ну хватит! Отпусти Глома, или тебе придется драться со мной! А вы, остальные, что, заснули? – крикнул Баб-Ягун.

Хотя Гуня никогда не был его другом, Ягун не собирался допустить, чтобы того прикончили у него на глазах. И другие старшекурсники, Ягун чувствовал это, готовы ринуться ему на подмогу. Семь-Пень-Дыр совсем неплох в драке, да и Пельменник, как свой, Тибидохский, не станет стоять и смотреть, как из его друзей делают мертвяков. К тому же рядом Танька с ошеломляюще ярким Искрисом фронтисом, Гробыня с заковыристыми запуками и Шито-Крыто, недурно знающая темную магию. Они тоже не останутся в стороне в случае решающей схватки. «Эх, жаль, Шурасика нет и малютки Клоппика!» – мелькнуло в мыслях у Ягуна.

Лишившись трости, Глеб Бейбарсов не стал поднимать ее. Он отступил на шаг назад и, чуть согнув пальцы, выставил вперед руки в оборонительной стойке практикующего темного мага. Сомнений не оставалось – Глеб мог сражаться и без трости и едва ли многим хуже.

Папка с рисунками выскользнула у Глеба из-под руки, упала на землю и открылась. Ягун, машинально заглянувший внутрь, заметил там портрет углем. Кажется, портрет девушки. Прежде чем Ягун разглядел еще что-то, Бейбарсов спохватился и захлопнул крышку папки ногой.

Лена Свеколт и Жанна Аббатикова встали с Бейбарсовым спина к спине, образовав правильный треугольник. Телепат Ягун ощутил, как усилилось темное магическое поле. Эти трое составляли единое целое. Шесть рук с полусогнутыми пальцами, отрешенный взгляд. Темный боевой сгусток магии. Дар мертвой темной ведьмы вновь собрался воедино из трех раздробленных составляющих.

Старшекурсники Тибидохса угрожающе столпились вокруг. Кто-то помогал встать кашляющему Гуне. Кто-то готов был ринуться вперед.

– Остановитесь! Мы не желаем ссоры. Вашему приятелю Глеб не сделал бы ничего дурного. Он запустил бы его сердце вновь. Он это умеет. Мы все умеем, – негромко сказала скуластая девушка, та самая, с косами разных цветов. Так в Тибидохсе впервые услышали голос Лены Свеколт.

– Ничего себе шуточки, родненькие мои! Довести человека до клинической смерти, а потом вновь запустить сердце! – с негодованием сказала Зализина.

Она стащила с ноги туфлю с высоким каблуком-шпилькой и собиралась заговорить ее для прицельного метания. Причем заговорить так, чтобы, срикошетив от воспитанников ведьмы, туфля отлетела непременно в лоб Гроттерше.

– Глеб не любит, когда его оскорбляют, и еще он ненавидит, когда кто-то смотрит его картины. Это для него слишком личное, он даже нас неохотно подпускает, когда рисует… – примирительно добавила Жанна Аббатикова.

Бейбарсов чуть поморщился. Должно быть, предпочел бы вообще обойтись без посторонних комментариев, что для него личное, а что неличное.

– Мы хотим мира и покоя. Решайте сами, нужны ли вам друзья или враги! Хотите войну – будет война! Хотите мир – будет мир! – сказал он и слегка шевельнул согнутыми пальцами.

Голубоватая искра, родившаяся на мизинце, скользнула поочередно по всем пальцам левой руки и перескочила на правую. Все тибидохцы пораженно следили за ней взглядами, хорошо понимая, что это означает.

У Тани перехватило дыхание. Мальчишка, у которого не было даже перстня, а висел на шее лишь амулет, делал невозможное. Играл магической искрой, как солнечным зайчиком. И искра не гасла, хотя кому-кому, а Тане было известно, сколько чародейных сил требует всего лишь миг ее горения.