– Да знаю, что нечаянно. Это-то и грустно, что нечаянно… – лениво произнесла Склепова. – Ладно, Шурочка, не бледней! Отбой воздушной тревоги! Я тебя не съем! Нынче мы с Пипой на диете. Отпиливаем от своего ужина по две калории в день! У меня к тебе есть разговор. Су-урьезный, прям жуть!.. Ну что стоишь, как подставка для забора? Не маячь перед очами! Сядь на пенек, пожуй творожок!

Шурасик осторожно опустился рядом и стал терпеливо ждать серьезного разговора. Гробыня молчала и грызла ноготь. Шурасику становилось все тревожнее.

– Ну и?.. – нетерпеливо спросил он через некоторое время, так ничего и не дождавшись.

– Чего «ну и»?

– О чем ты хотела поговорить? Говори!

– А ты меня не понукай! Дай беспомощной девушке собраться с мыслями! – возмутилась Склепова.

Они помолчали еще с минуту. Гробыня закончила грызть ноготь и стала щелчками сбивать с края фонтана прошлогодние листья.

– Ну и? – снова спросил Шурасик.

– Если ты еще раз скажешь «ну и?», я тебя убью! – ласково, но очень серьезно предупредила Гробыня.

– Ну и как ты меня убьешь?

– Задушу! Или сглажу. Или вначале сглажу, потом задушу, затем оживлю, а потом еще раз сглажу… Примерно так, хотя возможны варианты… Отодвинься, Шурасик, я сейчас чихну! Ты чего, голову духами вымыл?

Шурасик виновато почесал щеку. Он был в смятении. «Туалетная вода дрянь!» – подумал он.

– Склепова, а Склепова! Зачем ты вообще устроила это свидание? Ты же знаешь, я зануда, – спросил он жалобно.

Гробыня зевнула.

– Да вы все, мужики, зануды, куда ни кинь… Думаешь, Гломов не зануда? Зациклился на спорте: бокс, жим, становая тяга. «А он меня… А я его!..» Прям тошнит!.. Зато мириться с Гунечкой просто. Обидишь маленького, а потом бицепс ему пальцем потрогаешь, скажешь «ого-го», он вмиг растает, как Снегурочка на отдыхе в Турции… А Жикин? Самый большой зануда. Ему пока семь раз не скажешь, что он классно выглядит, не успокоится. А скажешь, Жорик мигом утешится, захихикает и, высоко подкидывая коленки, учешет на следующее свидание. Ты, Шурасик, еще терпимый вариант. Можно хотя бы не прислушиваться, что ты говоришь.

– Почему?

– Ну как почему? Ты треплешься всегда в режиме монолога и ответных реплик не требуешь.

– Спасибо. Буду знать, – сухо поблагодарил Шурасик. – А теперь или говори, что тебе надо, или я уйду.

Склепова зевнула и потрогала пальцем нижнюю бронзовую чашу фонтана, с которой как раз сорвалась тяжелая капля. Отражение луны в плоском бассейне дрогнуло.

– Ну и чего ты такой кислый? Просто между нами? Я девочка рассеянная. Я и своих секретов не помню, что уж о твоих говорить, – сказала она мягким и мирным голосом.

Шурасик быстро взглянул на нее. Ему давно надо было выговориться. Со Склеповой же он почему-то не смущался. Они были разные, как рыба и птица. А рыба и птица относятся к секретам друг друга вполне благожелательно. Хотя бы потому, что их не запоминают.

– Поднимаюсь я вчера в хозкомнату… – начал Шурасик. – Нужен был самостиральный таз, чтобы самому с носками не возиться… Захожу, а навстречу мне, из комнаты, незнакомый человек. Лицо все в буграх, на побитую дворнягу похож. Я отодвинулся, пропускаю его, и он, смотрю, отодвинулся. Я ни с места – и он ни с места. Я ж вижу… такой два часа стоять будет, но первый не пройдет. Я ему ручкой, и он мне ручкой… «Ах ты, думаю, кисляй!» Шагаю к дверям, и он мне в ту же секунду навстречу… Веришь?

– Я знаю эту комнату. Там зеркало дурацкое… Ну отодвинул бы! – посоветовала Склепова.

Шурасик подался вперед.

– Ты знаешь про зеркало? Но неужели я и правда… на собаку побитую? А, ну и черт с ним!..

Склепова покровительственно похлопала его по плечу.

– Да ладно тебе, Шурасик! Бывают моменты, когда сталкиваешься с собой как с посторонним, с незнакомым. Эти-то минуты самые честные и есть… Думаешь, я сама себе сильно нравлюсь? Да ничего подобного! Один глаз у меня больше другого, лицо асимметричное. Ты разве не замечал никогда? Волосы не блеск. Нижние зубы кривовато растут, наползают друг на дружку… Надо было пластинку носить, но мы же девочки гордые!

– Ты серьезно? – почти с мистическим испугом спросил Шурасик.

– Думаешь, я стреляюсь из-за этой ерунды? Ничуть, я ношу свою внешность так, что все считают меня красавицей. Так-то вот… А Грызианка Припятская, думаешь, красавица? Выставь ее на конкурс красоты с обезьянами – выше третьего места ей сроду не дадут! И что же? У Грызианки есть шарм, а шарм больше красоты!.. Очнись, Шурасик!

Гробыня брызнула в Шурасика застоявшейся водой из фонтана. Он коснулся языком капель. Ощутил вкус тины и ряски. Гробыня продолжала:

– Или Гроттерша, между нами будет сказано. Что она, красавица? Ну волосы у нее хорошие, не спорю. Зубы ничего, но не блеск. Ноги тоже, положим, не отваливаются, хотя, на мой вкус, джинсы могли быть и попрямее. Вот и все ее плюсы. Теперь минусы. Одевается как бомжиха. Нос – чистый интернационал. Ногти на пальцах грызет. Но при всем при том Пуппера завалила, как мамонта. Не хило, да? А все почему? Потому что Таньке плевать, что о ней думают другие. Она абсолютно естественна. Вот и все дела…

Склепова вздохнула, посмотрела на сизые ночные тучи и деловито сказала:

– Ладно, Шурасик, ближе к телу. Дальнейшая философия только после опускания монетки в гадательный аппарат…

Шурасик рассеянно взглянул на нее. Он все еще осмыслял слова Гробыни, пытаясь препарировать все сейчас услышанное с точки зрения логики. Он ощутил вдруг, что Склепова намного мудрее его в человеческих отношениях и глаз у нее куда как зорче. «Моя стихия книги. Мертвые опосредованные знания. В бытовых вещах я разве что на ступеньку опережаю банального дауна», – с грустью подумал Шурасик.

– А? – переспросил он, заметив, что Склепова выжидательно уставилась на него.

– …и Б сидели на трубе! Говорю, все, что я несла, – это так, речевые упражнения. Типа сам себе логопед. А теперь слухай сюды, теть Шура, и не урони слуховой аппарат! Сегодня я узнала кое-что странное, вконец запуталась и решила получить халявную консультацию умняшки.

– Мою? – уточнил Шурасик.

– Ясный перец! Других умняшек в нашей кондовой психушке не наблюдается… Сегодня у меня сорвалось днем свидание, и я заскочила в читалку полистать «Сплетни и бредни». Обожаю истории чужого успеха. Была дура-дурой, сопли на кулак мотала, глазки в кучку, языком пол подметала, а потом – хлоп! – и в дамках!.. Может, думаю, и мне за Шейха Спирю замуж выскочить? Личный ковер-самолет, нефть и чемоданы бриллиантов. Вот только тошнот Спиря страшный, и зубы у него, как у лошади… В общем, листала я журнальчики, мне надоело, и я решила побродить между стеллажами. Зашла вначале в свободный доступ, а потом отправилась к запретным полкам…

– Неужели Абдулла разрешил? – ревниво спросил Шурасик. Он был убежден, что право бродить, где вздумается, кроме преподавателей, имеет только он один.

– Разрешил? – подняла брови Гробыня. – Проснись и пой, лапа! По пятницам у Абдуллы литературная тусовка. Он дюжинами вызывает умерших поэтов, чтобы было кому завывать рифмованные проклятия. Поэты отплевываются, но на тусняк заявляются с завидным постоянством.

– Думаешь, я не знаю про тусовки! Однажды я даже зачитывал там свою курсовую. Им всем ужасно понравилось. Абдулла сказал, что даже понял некоторые слова, – с гордостью проговорил Шурасик.

– Хм… В общем, я забрела в закрытый доступ и стала искать книжечки про вирусную любовную магию. Вот бы, думаю, весь мир в меня влюбился! А тут – фук! – слышу голос. Угадай чей? Поклепа! Ты сам знаешь, Шурасик, я девушка скромная, мне Гроттерша с Пипой и так все нервы испортили, и лишних истерик на голову не надо. Я нырнула за стеллаж и затаилась. Вначале только Поклеп говорил, потом кто-то стал ему отвечать. Я слышу, что это Безглазый Ужас! Остановились от меня – рукой дотянуться. Я затаилась, почти не дышу, только шепчу про себя заклинание временной невидимости, чтоб не засекли…

– И о чем они говорили? – нетерпеливо спросил Шурасик.

Гробыня извлекла зудильник и стала быстро водить пальцем по поцарапанному дну, вычерчивая руны.

– А вот… Я же хитрая девочка!.. Я все записала! Как говорят лопухоиды, самый дешевый подслушивающий аппарат лучше самой хорошей памяти!..

На дне миски в сетке царапин появились стеллажи с книгами. Долгое время Шурасик, кроме книг, ничего не различал, и, поняв это, Склепова ткнула длинным ногтем в угол экрана.

– А ты чего ждал? Широкоформатного кино? Я зудильник смогла только боком просунуть.

Шурасик увидел Поклепа и Безглазого Ужаса. Ужас парил в полуметре от пола в заляпанной кровью рубахе, мертвенно-неподвижный и отрешенный. Лишь пустые глазницы пылали сосредоточенной яростью.

– Иногда я бываю крайне умной. Со звездами гениальности, сияющими на небосклоне яркой судьбы. Все, слюшай, дорогой! – уточнила Склепова и усилила звук.

– Недавно что приплыли водяные. Крышку нашли на океанском дне далеко от острова, – услышал Шурасик голос Поклепа.

– Это еще только первый знак, – отвечал Ужас.

– Вероятно, стражам и Мефодию Буслаеву на это и наплевать, но только не нам… Наш магический мир зависим от такого рода событий!.. Пока я не говорил об этом даже Сарданапалу, но скрывать дольше невозможно, – продолжал Поклеп.

– Но это лишь крышка…

– Крышка? Ничего себе крышка! Мраморная плита весом в пять тонн! Ее отбросило в океан и раскололо на три или четыре части! Все защитные руны повреждены или уничтожены! Наша магия больше не контролирует ЕГО! – взвизгнул Поклеп.

Безглазый Ужас ухмыльнулся.

– Ваша магия и раньше не слишком с ним справлялась. Что для НЕГО ваша дюжина рун? Все равно что опутать спящего слона ниткой и говорить, что он связан. Когда же нитка лопнет, кричать: «Караул! Волшебство бессильно!» Возможно, слон просто случайно шевельнулся во сне.

– Он шевельнулся, но он может и проснуться! Надеюсь, ты не забыл, что случилось с магической школой в Скаредо? – напомнил Поклеп.

Глазницы Ужаса полыхнули холодным огнем.

– Можешь не рассказывать мне про Скаредо, маг. Я прожил в этой школе не меньше века, и все происходившее в ее худшие часы и дни происходило на моих глазах… Когда школа в Скаредо опустела и там не осталось никого, кроме нас, призраков, и горстки трепещущей от ужаса нежити, мне пришлось перебираться в Тибидохс. Я не бежал с корабля, я не крыса. Просто корабля не стало. Признаться, после Скаредо, с его ренессансным великолепием, Тибидохс первое время казался мне совсем убогим и провинциальным.

– Тогда не тебе объяснять, что может произойти. Тибидохс – вторая по удаленности магическая школа от ТОГО места. Первой была школа в Скаредо… – сказал Поклеп.

Безглазый Ужас пожал плечами, погружаясь в бездны апатии. До полнолуния, когда он был склонен звенеть цепями и растекаться мыслями по кирпичной стене, оставалось еще добрых две недели.

– Что ж, все может быть… В любом случае, разбитая крышка – это лишь первый знак. Вскоре должен быть еще один… И вот тогда сомнений, что ОН пробудился, действительно не останется. Пока бы я советовал разогнать всех учеников по домам и разъехаться самим, – философски заметил он.

Завуч всполошился.

– Разогнать учеников? Ни в коем случае! Если на Лысой Горе о чем-то пронюхают, нашу школу просто закроют. И никогда потом уже не откроют. Я этих перестраховщиков знаю. Им только дай что-то закрыть или запретить.

– Что да, то да. Да только Лысая Гора это еще полбеды. Вторые полбеды – Магщество, которое имеет на нас зубик размером с великовозрастного циклопа, – согласился призрак.

– Именно поэтому я и хочу, чтобы ты… – Поклеп оглянулся, наклонился к призрачному уху Ужаса и что-то быстро зашептал. – Только чтоб ни одна живая душа… – предупредил завуч.

Безглазый Ужас усмехнулся.

– Ты циник, Поклеп! Кто же говорит о живой душе в присутствии призрака?.. И вообще то, о чем ты просишь, рискованно.

– Не для тебя. Второй раз умереть нельзя!

– Смотря что считать смертью. Если потерю тела, то мне терять нечего. Однако если меня втянет внутрь, то Тартар распылит мою сущность, – возразил Ужас.

– В прошлый раз же тебя не втянуло?

– Мне хватило ума не заглядывать туда, хотя я и ощущал сильное притяжение. Это как воронка или речной омут. Чаще он втягивает во сне… Во всяком случае тех, в Скаредо, он втянул ночью, под утро… Хорошо, Поклеп, я сделаю это, и будь что будет! – Безглазый Ужас вскинул руки и безо всякого усилия, как штопор, ввинтился в пол.

Склепова смахнула с зудильника остатки изображения и небрежно спрятала его в свой увешанный фенечками рюкзак.

– Кина больше не будет! Подбирайте ваш мусор и марш из зала! – заявила она.

– Как конец? А что, больше на твоем зудильнике ничего не записано? – с сожалением спросил Шурасик.

– Там много чего записано, но ты еще маленький, чтобы это смотреть, – с вызовом сказала Склепова.

Шурасик тревожно покосился на Гробыню.

– Ты все слышал? А теперь скажи мне, что там такого произошло в школе в Скаредо, что наш миленький Клепа забыл про Милюлю и трясется как осиновый лист? Просвети меня, темную, пока мое любопытство не слопало меня без гарнира, – продолжала Склепова.

Шурасик наморщил лоб, сгребая в кучку все скопившиеся в голове сведения по данному вопросу.

– Эмю-эээ… Скаредо была одной из крупнейших магических школ Средневековья. В сущности, она имела статус академии. Среди ее выпускников было множество талантливых магов, одаренных философов, художников и известных авантюристов. А потом школа в Скаредо вдруг перестала существовать. Меня это, признаться, поразило, но я счел, что школу закрыли. Ну там за преподавание некромагии, черную алхимию или магию вуду…

– Или она просто исчезла! Ты слышал, что сказал Безглазый Ужас?

– Я бы не слишком доверял его словам. На его месте я бы бережнее относился к своим мозгам. Удары головой о стену плохо влияют на общую логику суждений… Хотя, конечно, он призрак и многое может себе позволить, – резонно заметил Шурасик.

– А Поклеп? Он тоже, по-твоему, псих?

– Вот уж не знаю. Псих не псих, а назвать Поклепа нормальным язык не поворачивается. Но маг он неплохой. Что да, то да. Особенно хорош его леденящий взгляд. Пока я так и не придумал, как его блокировать, хотя…

– Короче! Ты попытаешься что-нибудь узнать о школе в Скаредо? – перебила его Гробыня.

– Само собой. Мне не хотелось бы, чтобы с нашим старым Тибидохсом что-нибудь приключилось. Особенно когда я еще не получил на руки диплом о среднем магическом образовании… – заявил Шурасик.

Гробыня протянула руку и ободряюще провела по щеке Шурасика длинным ногтем.

– Ты у меня просто умничка! Когда что-нибудь узнаешь, немедленно принеси мне это на крылышках любви. Пока, Шурасик! Не скучай! И вот еще, вдогон нашему разговору, советик один… Желаешь?

– Ага… давай… – подумав, сказал Шурасик.

– Ты, Шурасик, по жизни хмурая интеллектуальная особь, эдакая бука, и с этим ничего уже не поделаешь. Не пытайся прикинуться, что ты не бука, не пытайся замаскироваться! Тебе же хуже будет. Напротив, усиливай свои недостатки! Закажи себе безобразные очки в тяжелой оправе! Говори еще непонятнее, смотри на людей диким взором, уходи посреди разговора, роняй чашки, выливай на клавиатуру чай и роняй яичницу, если будешь жить среди лопухоидов. Это и будет твоим шармом. Лады?

– Лады, – кивнул Шурасик. Слова Склеповой больно резанули его.

Вскоре парк опустел. Лишь бледная, точно подвергнувшаяся атаке вампира, луна малокровно купалась в мраморном фонтане. Гоярын волновался в ангаре, временами издавая угрожающий рев. Он взмахивал хвостом, хлестал им по гудящему железу ангара и снова ревел.

Порой рев его менял окраску, наполняясь непонятной, жуткой тоской, древней как мир и неумолимой как угасание. Что-то тревожило дракона. Тревожило уже давно.

Глава 2

НОВОЕ КАК НИКОМУ НЕ НУЖНОЕ СТАРОЕ

Ночь, которую Шурасик провел у фонтана, Таня Гроттер просидела за письменным столом. Перед ней лежала открытая тетрадь. По тетради, изредка брезгливо окуная кончик в чернильницу, скользило хвостовое перо птицы Феникс, которую некогда ощипал сам Гэ-Пэ. Перо было удобным – его не нужно держать в руке, чтобы оно писало. Достаточно отслеживать перо взглядом, изредка переводя его на чернильницу. Таня, не удержавшись, изменила своим правилам и приняла подарок, подумав, что теперь у нее будет три хороших пера: одно – Финиста – Ясного сокола, другое – Ванькиной жар-птицы и третье – Гурочкиного Феникса.

Повинуясь взгляду, перо размашисто писало:

«Мне случается посреди ночи проснуться с одной, совершенно определенной мыслью. Мысль эта просветляет и озаряет меня. Будущее представляется понятным, определенным. Кажется, ухватишься за эту мысль – и воспаришь, оторвешься от житейской грязи, взлетишь, и так ясно становится тогда, так радостно!.. Что это, ангел-хранитель? Существует ли он у магов? Но наступает утро, и куда-куда все подевалось?..

Открытие сегодняшнего дня. Оказывается, как есть люди без башни, так есть люди прямо-таки с танковой башней. Конечно, я и раньше это подозревала, но вообще-то все довольно неожиданно. Танковая башня у моего – хотя он, конечно, свой собственный!!! – Ваньки Валялкина. Этот осел… – Таня виновато моргнула, и перо, спохватившись, ловко исправило «с» на «ч», а «л» на «н»,– очень упрямый человек не желает идти в магспирантуру после окончания Тибидохса, хотя и имеет все шансы туда попасть. Этот доктор Айболит собирается заняться ветеринарной магией и лечить зверей, причем прямо сейчас, немедленно, не учась в магспирантуре. Он говорит, что у Тарараха вообще нет никакого образования, кроме академии жизни, как сам Тарарах ее называет.

«Замечательно, – говорю я Ваньке, – но вообще-то Тарарах не учился не потому, что не хотел, а потому, что в каменном веке с вузами вообще был напряг… Поступать же в высшее магическое заведение в пятьдесят тысяч лет не стал бы даже Ломоносов! Лечить зверей можно и после магспирантуры, только на другом уровне!» Но Ванька все равно упирается. Зачем, мол, ему мертвые теоретические знания, когда страдают кикиморы и оборотни в брянских лесах, а в сибирской тайге недавно был ранен разрывной пулей предпоследний в лопухоидном мире магический вепрь, и Тарарах с Зуби вылетали в ночь его лечить! Он, конечно, прав, тысячу раз прав, но все равно, если я получу образование, а он нет, то будет ли нам вообще о чем говорить в дальнейшем? Не случится ли так, что я вынуждена буду подстраиваться под Валялкина, выискивая несложные темы для беседы, которые он еще сумеет поддерживать. В общем, все плохо как-то…

Я все чаще вспоминаю Гробыню, которая говорит: «Расслабься и не решай за других! Если кто-то нас достоин, он сам разберется, что и как. А если нет – то тапки в зубы и шагом марш». Ах, Ванька, Ванька, как же ты не понимаешь, что я тебя люблю! Только не будь таким упрямым!

У меня есть ощущение, что человека, который начинает мыслить, кто-то ведет. Случайно подслушанный разговор, книга, упавшая с полки и открывшаяся на нужном месте, попавшийся на глаза рисунок. Нами словно руководит кто-то бесконечно мудрый. Может быть, мой отец Леопольд Гроттер, которого я видела лишь однажды, на матче? Уж точно не дед, который порой принимается скрипеть в моем перстне».

Таня отвернулась, и перо, потеряв контакт с ее взглядом, упало на бумагу, оставив маленькую кляксу. Таня вспомнила последнее письмо Пуппера – то самое, к которому прилагалось перо. Письмо было довольно неприятное.

«My dear Таня! – писал в тот раз Гурий. – Я считай свой долг информировать тебя, что ты биль важный страниц в моей жизни и остаться навсегда большой памятник в мой соул.

Теперь я встречаться с английский фотомодель русский происхождений Джейн Петушкофф. Она есть очень красивый и умный девушка с некоторый счет в банке и находиться сердце в сердце с моими тетями. Мы с Джейн встречаться три раза в недель – понедельник, суреда и фрайдей с двадцать вечера до двадцать один ноль-ноль, когда совпадать наш график. Мы иметь приятный разговор за чашечкой чай, и один раз даже ходить вместе в кино. Я не поняль, про что оно биль, потому что усталь после тренировка и уснуль на плече у Джейн, но Джейн говорить, что кино биль про меня и меня там играль лопухоид в круглый очки, которых нет в моей коллекции.

В прошлый фрайдей Джейн кричать и обижаться на меня, потому что я все время говорить ей про тебя, my dear Таня. Я говорить ей, что больше не обожать и не скучать по тебя, и ты есть только один страниц моей юность, но говорить это два часа подряд, и Джейн очень раздражалься, что она терять время своей личный жизнь. Она звонить по зудильник мой теть Настурций и брать у нее консультаций. Это все биль большой истерия! Вечером тетя Настурций, самая добрая тетя, и их магвокат встречалься со мной, проводиль серьезный разговор и окончательно убедиль меня, что надо любить Джейн Петушкофф, который есть для меня прекрасный партий во всей смысл.

Прощай, Таня! Я посылать тебе перо птицы Феникс, чтобы ты изредка вспоминать обо мне. Директор моей школ Даун Фон Лабрадор (у него такой фамилий, потому что он немец) упаль в обморок, когда увидел, что я ощипал его любимый Феникс.

Когда-то твой Гурий Пуппер».

Таня перечитала письмо трижды. Она испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, ей радостно было за Пуппера, что он наконец нашел себе кого-то, а с другой – ужасно хотелось сглазить эту идиотку Джейн Петушкофф.

«Лимита английская! Вылезла фиг знает откуда, всех локтями растолкала, а теперь по зудильнику теткам жалуется, мол, Гурий с ней обо мне разговаривает, дрянь такая! А о чем с тобой, дебилкой, разговаривать, как не обо мне?» – раздраженно, грубо думала Таня, и тотчас ей становилось неловко, что она лезет в чужую жизнь и осмеливается плохо думать о людях, о которых ничего не знает.

«Нет, конечно, Пуппер мне не нужен, но почему этот дурак Ванька не хочет в магспирантуру? Он что, не понимает, что тогда он будет вынужден покинуть Тибидохс и мы с ним не увидимся целых три года!» – злилась она.

Конечно, знай Таня, что Пуппер уже после того прощального письма прислал ей букет роз и записку, возможно, ей стало бы легче. Однако Жикин, понятное дело, не собирался являться с повинной.

– Гроттерша, а Гроттерша! Чего ты там строчишь? Опять интриги плетешь? – сонно спросила с кровати Пипа.

За последний год дочь Дурневых порядочно вытянулась, приобрела кое-какие магические знания, но по-прежнему влезала в брюки, только прибегнув к пятому измерению.

– Завидно? – спросила Таня.

Пипа зевнула, продемонстрировав пасть таких размеров, в которой легко затерялся бы случайно влетевший воробей.

– Не-а, не сильно завидно. Я завтра с Семь-Пень-Дыром встречаюсь. Хотим на Лысую Гору смотаться. Там, говорят, в одном месте отличных фаршированных змей подают.

– Чего это Пень так расщедрился? Нашел горшок с зелеными мозолями? Ты же вроде с Жикиным встречалась? – удивилась Таня.

– С Жикиным-то? Очень мне нужен твой Жикин… Я у него как поезд, сто двадцатый дополнительный. Сиди у моря и жди погоды. Лучше уж с Дыром… Он хотя бы не бабник.

Таня пожала плечами.

– Зато Семь-Пень-Дыр жмот. У Гробыни спроси. Он тебе кофе купит, а потом будет три года пилить и проценты высчитывать.

Пипа хмыкнула.

– Шут с ним, с Дыром, если на то пошло. Скучный он… Вообрази, кто мне вчера сказал, что я хорошо выгляжу? Бульонов!

– Генка?

– Ага! Мялся полчаса, а потом как выпалил, отскочил и смылся куда-то… Вообще-то он ничего, только уж больно застенчивый. Хотя и папуля мой, говорят, застенчивый был… И вообще, Гроттерша, я сейчас буду спать и видеть сладкие сны, а ты слушай зудильник! Если моя мама позвонит – свистни. Она любит иногда по ночам звонить. Не соображает, что тут время другое.

– Тетя Нинель? Я с ней не разговариваю!

– Еще б тебя кто-то просил с ней разговаривать! Моя мамуля – жена повелителя В.А.М.П.И.Р., а ты кто такая? Говорят тебе: меня позови! А разговаривать с мамулей буду я! Мне тут кое-какие вещички понадобились! – сказала Пипа и уткнулась головой в подушку.

– О нет, еще! – пробормотала Таня, покосившись на бастион чемоданов, окружавших кровать Пипы.

Тете Нинели придется нанимать дюжину грузовых купидончиков, которые прилетят в Тибидохс не в духе, едва живые от усталости, и примутся разгневанно пищать, швыряя в окно чемоданы.

Под утро, когда Таня закончила писать, вернулась Гробыня. Склепова так устала, что даже не стала язвить, а только буркнула: «Все кыш! Если кто меня спросит: я умерла!» – и, не раздеваясь, бросилась на кровать.

Решив последовать хорошему примеру, Таня тоже легла и сразу уснула. Ей приснилась самая добрая тетя, которая, нацепив на упиравшегося Гурочку Пуппера ошейник с поводком, бесцеремонно волокла его к Джейн Петушкофф. Джейн, в Танином сне слившаяся со сказочной людоедкой, сидела за столом с красной скатертью и, плотоядно облизываясь, ожидала, пока к ней подведут несчастного Гурия. В руках у мадемуазель Петушкофф были нож и вилка. Таня кинулась было к Гурию на помощь, но неведомая сила отбросила ее в сторону. Она лежала на земле и беспомощно смотрела, как Джейн, ловко орудуя ножом, уплетает Пуппера без масла и без хлеба.

Таня вскочила и, чтобы не видеть этого ужаса, кинулась в лес. Деревья хаотично бежали ей навстречу. Внезапно впереди, на тропинке, она заметила Ваньку, который удалялся быстрым шагом. «Ванька! Погоди! Не бросай меня!» – закричала Таня. Она мчалась следом, спотыкалась, но никак не могла догнать его. Напротив, как это бывает в снах, ее относило куда-то назад. «Пожалуйста, не уходи!» – крикнула Таня снова, поняв, что он сейчас исчезнет. Валялкин обернулся. «Три года! Сказано тебе: три года!» – произнес он сурово и, шагнув в сторону с тропинки, исчез. Земля втянула его как трясина. Таня закричала.

– Эй! Что с тобой такое? Просыпайся давай! – кто-то потряс Таню за плечо.

Она открыла глаза и увидела блестящую хромированную трубу пылесоса, на которой плясало солнце. Окно было распахнуто. Над ней склонился Баб-Ягун.

Таня рывком села на кровати. Сон и реальность никак не хотели поделить ее сознание. Лоб и ладони были мокрые от пота. Пипы и Гробыни в комнате уже не было.

– Чего ты кричала, мамочка моя бабуся? Кошмары? – спросил Ягун.

– Захотелось, – огрызнулась Таня.

Умный Ягун правильно понял ее состояние и не стал больше приставать. За это она его и ценила.

– Ясно… – сказал он. – Ты на тренировку-то идешь? Соловей велел сегодня пораньше явиться. У него что-то важное… А в полдень Медузия с Зуби новичков привезут. Ну, первокурсников будущих. Интересно будет взглянуть. Так что давай!..

– А завтрак?

– Завтрак ты уже проспала. Но догадливый Ягун прихватил пару бутербродов, так что с голоду ты временно не умрешь. Пошли!

Таня провела рукой по лицу. Ей почудилось, что она стирает липкую паутину скверного сна. Выдвинула из-под кровати футляр с контрабасом и щелкнула замком. Смычок послушно прыгнул к ней в ладонь.

– Пойдем развеемся! От скверных мыслей нет ничего лучше драконбола, – сказала она.

* * *

Соловей О.Разбойник сидел на раскладном стуле посреди поля и, вытянув больную ногу, наблюдал, как джинны-драконюхи прогуливают сыновей Гоярына. Ртутный и Искристый росли быстро, как на дрожжах. Ртутный вымахал почти со своего папочку, хотя ему не хватало пока его мощи. Это был костистый, неуклюжий, еще не оформившийся и не вошедший в силу дракон-подросток с длинной шеей и огромными кожистыми крыльями. Он хлопал ими, разбегался и раз за разом упорно пытался взлететь, поднимая с поля тучи песка, однако джинны держали крепко. Они натягивали цепи в разные стороны, осаживая дракона. Куда больше Ртутного они боялись Искристого, чье молодое пламя обладало кинжальной точностью и невероятным жаром. Именно по этой причине на пасти у Искристого был пламягасительный намордник.

– Дайте полетать! Малыши засиделись! – крикнул Соловей джиннам.

Переглянувшись, драконюхи натянули цепи. Один джинн ловко запрыгнул к Искристому на шею и отстегнул ошейник. С той же ловкостью он перескочил на шею к Ртутному и тоже отстегнул. Ошейники упали. Джинны, спасаясь, бросили цепи и метнулись в разные стороны. Ртутный несколько раз впустую щелкнул зубами, пытаясь поймать их, а более сообразительный Искристый не стал терять время и взлетел.

Ртутный, поняв, что его ничто не держит, помчался за братом. Соловей О.Разбойник с интересом наблюдал за драконами, оценивая силу и скорость, с которой они кувыркались в воздухе, обмениваясь сильными ударами крыльев.

– Недурно. Лет через двадцать можно будет выставлять на матчи. А еще лет через пятьдесят войдут в полную силу, – негромко сказал тренер, ни к кому не обращаясь.

Ртутный, так и не догнав стремительного брата, заревел низко и грозно. Гоярын немедленно откликнулся из ангара, мгновенно окутавшегося темным дымом. Джинны-драконюхи беспокойно заметались и засвистели, успокаивая Ртутного, чтобы он не искушал больше Гоярына. К счастью, Ртутный уже вновь погнался за Искристым.

Соловей покачал головой. Он давно заметил, что с Гоярыном происходит что-то странное. Дракон постоянно пребывал в ярости, хлестал хвостом по ангару, пытаясь сокрушить его, и отказывался узнавать даже самого тренера.

Не желая рисковать командой, которая могла пострадать от Гоярына, Соловей на тренировках заменил его Искристым. Кроме того, он уже дважды обращался за советом к Тарараху.

– Даже не знаю, что такое на него нашло! Просто в голову ничего не лезет, – озабоченно сознавался Тарарах. – На сглаз не похоже, на магическое бешенство тоже… Они порой после спячки не с той лапы встают, да только вроде как Гоярын в этом году нормально из спячки вышел. Белки глаз хорошие, чешуя вроде тоже ничего… Внешне ничего необычного. Может, чует чего, а? Драконы ж, они многое наперед чуют, да только сказать не могут.

Через полчаса, когда молодые драконы немного устали и их полет стал менее стремительным и хаотичным, на поле стали постепенно собираться игроки взрослой команды. Так теперь называли старую команду Тибидохса, чтобы отличать ее от юношеской. Юношеская команда была составлена из самых перспективных, с точки зрения Соловья, учеников младших курсов Тибидохса, которые со временем должны были сменить пятикурсников.

Первым, поигрывая летающей шваброй, как денди тросточкой, на поле появился блистательнейший Жора Жикин, окруженный дюжиной поклонниц, в основном второго и третьего курсов. Девицы постарше обычно разочаровывались в нем, переболев Жорой, как ветрянкой или краснухой. Малолетки же толкались и шипели друг на друга, однако делали это тихо, чтобы не раздражать Жору.