Дмитрий Емец

Маг полуночи

Он стоял, белый и непоколебимый, скорее рожденный, чем высеченный из единой скалы, возникший вдруг, в неведомом никогда, на той земле, где сходятся крайности, тьма становится светом, сила слабостью, уродство красотой, неподвижность мудростью, где время не имеет силы, а ночь перетекает в день на берегах реки бесконечности, в пустыне застывших желаний и мертвых грез. Он стоял там, когда нашего мира не было, и будет стоять тогда, когда его не будет. Даже посвященные не говорят о нем, ибо бесполезно говорить о том, что было всегда и что равнодушно к нашему вчера, сегодня и завтра. О том, для чего сон и явь, ночь и день, мужчина и женщина, ребенок и старик, жар и холод, жизнь и смерть – суть неразличимое одно. Он – Храм Вечного Ристалища…

Тибидохс. Кабинет Сарданапала

Через три года после рождения Тани Гроттер и за семь лет до ее появления на о. Буяне

В камине главы Тибидохса Сарданапала Черноморова пылал огонь. Питекантроп Тарарах на корточках сидел у камина и поджаривал шашлык, нанизанный на шпагу. Мясо вкусно шкворчало и постреливало каплями жира.

– Оно, конечно, баранина ничего, да только с мамонтятиной все равно – какое сравнение, слезы одни! – ворчал Тарарах. – А на чем я жарю? Семь магов в школе, все головастые – жуть, один даже академик, и хоть бы кто удосужился нормальные шампуры наколдовать. Спасибо, я годков двести назад у маршала Даву шпажонку отобрал. Хорошая шпажонка – аккурат на двенадцать кусков.

Тарарах не преувеличивал. В кабинете академика действительно находились все семь тибидохских преподавателей – сам Сарданапал, Великая Зуби, Ягге, Поклеп, Медузия, Соловей О.Разбойник и профессор Клопп. Причем находились по поводу, который никак нельзя было назвать приятным.

Усы Сарданапала безнадежно подрагивали. Их бунтующие кончики крепко держал на затылке золотой зажим. Это был верный признак, что глава школы Тибидохс настроен на серьезный лад.

– У меня две новости: плохая и омерзительная. С какой начать? – спросил академик.

– Сарданапал, пожалей старуху. Начни с плохой. Я заканчиваю вязать Ягунчику шапку. Если сейчас ошибусь – придется много распускать, – осторожно заметила Ягге, поднимая от спиц глаза.

– Но-но, не скромничай! Не старьте старых стариков, они моложе молодцов! Забыла, как заговаривать спицы, чтобы они вязали сами? – улыбнулась Великая Зуби.

– Мой Ягунчик не любит наколдованные шапки. Он говорит, что у него в них уши не помещаются, – возразила Ягге.

Маленький Ягун, живой как ртуть, был любимчиком бабуси и большой проблемой всего остального Тибидохса. На месте он не мог усидеть вообще. Пару раз его снимали с пылесоса на полдороге на Лысую Гору, а один раз нашли у Жутких Ворот, которые он пытался открыть гвоздиком, используя его как отмычку. Помешал пустяк: гвоздик оказался на сантиметр короче.

– Да, уши у Ягунчика редкостные. Не удивлюсь, если мальчишка будет хорошо играть в драконбол. Они позволят ему недурно планировать и закладывать крутые повороты, – кивнул Соловей О.Разбойник.

Сарданапал укоризненно кашлянул.

– Сегодня утром я закончил кое-какие расчеты. Через три дня, в пятом часу вечера, произойдет полное солнечное затмение. Оно продлится семь с половиной минут – максимальный астрономически возможный срок для солнечного затмения. Здесь, на Буяне, мы ничего не увидим. Зато Москва полностью окажется в черной тени. От одной окраины до другой. На семь с половиной минут город провалится во мрак…

Тарарах слизнул с пальцев жир и присмотрелся к мясу.

– В своей жизни я видел кучу затмений. И никогда ничего… Разве что как-то в палеолите бойкий парнишка из соседнего племени воспользовался паникой и стибрил у меня отличный каменный топор.

– Тарарах, затмение, о котором я говорю, не заурядное. О нем предупреждал еще Древнир. А Древнир не был склонен к пустой панике, – сказал Сарданапал.

– Насколько я понимаю, затмение – это и есть обещанная плохая новость. А теперь омерзительную. Я начинаю входить во вкус! – произнесла Медузия.

– Вот и она. Его назовут Мефодий Буслаев. Он появится на свет спустя две минуты, как скроется солнце. Древнир не сомневался, что у мальчишки будетдар.

– Многие младенцы постучатся в дверь мира в эти семь с половиной минут. Возможно, дар будет у кого-то другого, – резонно возразила Медузия.

– Нет, Меди. Я убежден, что дар будет именно у него. Слишком много совпадений. Расположение звезд, место и время рождения, затмение и, главное, кровь. В роду у мальчишки было немало волшебников. В Средние века одну из его прапрапра… сожгли на костре. Она насылала на своих соседей чуму взглядом и делала это чаще, чем требует обычная вежливость.

– А есть какая-то надежда, что Мефодий Буслаев не осознает своего дара? – осторожно спросила Медузия.

– Надежда умирает последней. Однако в данном случае она скончалась еще до появления мальчугана на свет, – мрачно пошутил академик.

Сарданапал встал и, не глядя ни на кого, стал прохаживаться по кабинету.

– Белые маги? Чудесно! Темные маги? Замечательно!.. Но мы забыли о тех, чьи силы во много раз превосходят нашу ворожбу и наши заклинания! О тех, кто древнее египетских пирамид! О стражах мрака! О стражах света! Вот кому нужен его дар! – убежденно произнес он.

– Но Сарданапал! Наверно, ты преувеличиваешь. Возможно, стражи мрака и тьмы ничего не знают о Мефодии Буслаеве, – осторожно сказала Великая Зуби.

Поклеп Поклепыч и профессор Клопп обменялись ироничными взглядами.

– Они знать о мальчишке все, если его дар стоить хотя бы один копейка! – пробурчал Клопп.

Зажим соскочил с усов Сарданапала, и они запрыгали, дирижируя невидимым оркестром.

– Да, профессор, да и еще раз да! Последние столетия все мы были преступно халатны! Волшебные книги, заклинания, драконбол, свары с древними божками, не желающими угомониться, – это и стало нашим миром. Но при этом… – тут академик снизил голос до шепота, – при этом зачем обманывать себя? В день, когда родится мальчишка, проклятая пружина вновь начнет закручиваться, чтобы через тринадцать лет… Не хочу даже думать об этом.

– Стражи мрака… – задумчиво сказала Медузия. – Представить только, что было время, когда я не видела разницы между магами и стражами. А потом поняла. Маги – белые ли, темные – не зависят от лопухоидов. Их мир существует отдельно, наш отдельно. Мы не вмешиваемся в его историю и лишь стремимся, чтобы лопухоиды не узнали о нас. Совсем другое дело стражи мрака. Им лопухоиды необходимы… Их мысли, их чувства, особенно их эйдосы…

Поклеп мрачно посмотрел на нее:

– Точно, Медузия! Между простыми магами, такими как мы, и стражами мрака чудовищная разница… Как между курами и индюками. Одни летают, а другие… других летают…

– Это потому, что мы, даже темные, такие как Клопп и Зуби, не подпитываемся силой эйдосов, – сказала доцент Горгонова.

– Если отбросить в сторону мораль, отказ от использования эйдосов имеет свои минусы. Дар каждого мага – белого или темного – задан изначально. Можно научиться владеть им, можно выучить несколько сотен заклинаний, но с годами сам дар не станет больше, разве что слегка отточится. Возьмите хоть наших учеников. Среди них есть сильные маги, а есть и такие, которые только и умеют, что заставить табурет выбросить почки и зацвести. И таких мы тоже вынуждены брать! – хмыкнула Ягге.

– А кольцо? А артефакт? Разве они не усиливают дар? – наивно спросил Тарарах.

Соловей О.Разбойник рассмеялся:

– Усиливают. Но лишь до тех пор, пока ты ими владеешь. Артефакт – это как дубина у питекантропа. Делает ли она его сильнее?

– Еще как! Уж я-то знаю! Особенно если хорошая попадется. Вся гладкая, ровная, а на конце чтоб с утолщением. Сучок или там чего еще, – заверил его Тарарах. Глаза его затуманила ностальгия. – По мне, так: врежешь дубиной – мало не покажется. А при чем тут эйдосы? Что это вообще такое?

– Эйдосы – это то, что стражи мрака стремятся заполучить в свои дархи, чтобы стать сильнее! – пояснила Великая Зуби.

Тарарах хмыкнул:

– Класс! Я тебя обожаю, Зуби! Ты умеешь все так понятно разложить по полочкам. Представь, я не знаю, что такое «мышь», и спрашиваю тебя. Ты отвечаешь: «Милый Тарарах, мышь ловят в мышеловку». – «А что такое мышеловка?» – спрашиваю я. «Мышеловка требуется для ловли мышей». Теперь я понимаю, почему твои ученики боятся твоих уроков до дрожи.

– Эйдос, за которым охотятся стражи мрака, – это ядро, суть одухотворитель материи, билет в вечность, ключ к бессмертию, душа. Самое главное и важное, что есть у каждого лопухоида, у нас с вами и даже у Ягге, хоть она и богиня. У каждого эйдос только один. Единственное, что нельзя подделать или скопировать с помощью магии. Лопухоид, потерявший жизнь и тело, но сохранивший эйдос, не теряет ничего. Но человек, утративший эйдос, теряет все, даже если его тело, разум и жизнь вне опасности, – пояснил Сарданапал.

– М-м-м… И как это выглядит? – спросил Тарарах.

– Почти никак. Эйдос не имеет веса, формы. Или имеет. Маги спорят об этом уже несколько тысяч лет. Авессалом Приплюснутый считал, что эйдос – это невидимый драгоценный камень, который в тысячу раз ценнее любого алмаза, даже самого крупного. Экриль Мудрый был уверен, что это второе, главное сердце, которое управляет биением первого сердца. Гуго Хитрый туманно утверждал, что эйдос – это «то есть, которого нет». Другими словами, эйдос не существует до тех пор, пока его существование не будет осознано каждой конкретной личностью. Только тогда он появляется. Однако большинство ученых, к которым относится и ваш покорный слуга, сходится во мнении, что эйдос есть у каждого, вне зависимости от того, осознает он это или нет. Эйдос похож на маленькую голубоватую искру или песчинку. Эта искра имеет огромную, ни с чем не сравнимую силу, именно она приобщает нас к вечности и не оставляет после смерти в гниющей плоти. Эйдос – вечная частица бытия, часть Того, Кто создал нас словом. Его не уничтожит ни дивизия горгулий, ни атомный взрыв, ни гибель Вселенной – ничто. И эту силу имеет даже один эйдос!

Именно этим и промышляют стражи мрака. Чем больше эйдосов в дархе каждого стража – тем больше его возможности и, следовательно, выше он стоит в иерархии среди своих. Стражей нисколько не заботит, что вместе с эйдосом они отнимают у лопухоида вечность. Для них это предмет охоты – не более того.

– Они отнимают эйдосы силой?

– Силой эйдос отнять невозможно. Но эйдос можно отдать добровольно. Можно подарить, или продать, или обменять на алмаз, на царство, на яблочный огрызок – кто во что его оценит. С этим уже ничего не поделаешь. За сотни лет миллионы лопухоидов уже расстались со своими эйдосами, перекочевавшими в дархи к стражам мрака, – с грустью сказал Сарданапал.

– А стражи света? Им эйдосы не нужны? – спросил питекантроп.

Стражи света призваны охранять эйдосы смертных, но не похищать их! Они не зачеркивают чужую вечность. Древнир, как он ни был велик, никогда не покушался ни на один эйдос. Хотя порой мне кажется, что он был не простым белым магом. Я думаю, что…

– …он был одним из стражей света? – закончил Поклеп.

– Возможно, – уклончиво ответил Сарданапал. – Стражи света редко кричат о себе во всеуслышание. Они уважают свободу выбора и предпочитают роль наблюдателей.

Но чем так опасен этот мальчишка, Сарданапал? Почему мы должны бояться Мефодия Буслаева?

Сарданапал сел за стол и, окунув в чернила гусиное перо, сделал на бумаге замысловатый росчерк.

– Что вы знаете о Древнире? Не как о мудрейшем маге, основателе Тибидохса, но как о человеке из плоти и крови? Немного, не правда ли?

– Очень немного. Он не любил смешивать дела и частную жизнь. Да и вообще, когда я с ним познакомилась, он держался очень отстраненно. Мог пройти в полуметре от тебя и даже не заметить. Было похоже, что все его мысли где-то в астрале, – сказала Медузия.

Академик кивнул:

– Примерно так дело и обстояло. Особенно в последние годы, когда Древнир достиг такого прозрения, когда видят и прошлое и будущее. А когда одновременно видишь и прошлое, и будущее, на настоящее времени как-то не хватает. И ты, разумеется, не знала, что у Древнира был сын?

– Я – нет, – сказала Медузия.

– А я знала. Но вот что с ним стало, мне неизвестно. Древнир никогда не упоминал об этом, – произнесла Ягге.

– Это случилось осенней ночью в последний год магических войн, – заметил Сарданапал. – Мир так переполнился злом, что начинал уже уставать. Древнир и его сын возвращались после какой-то встречи. Так случилось, что они вдвоем оказались в глухом лесу. И внезапно на них напали. Нежить и стражи мрака окружили их сплошной стеной. Нельзя было ни телепортировать, ни позвать на помощь, ни использовать заклинания – нападавшие все предусмотрели и запаслись сильными артефактами. Тогда Древнир глубоко вонзил свой меч в дерево. Магия его меча, магия дерева и магия земли, с которой дерево было связано корнями, объединились, и вокруг ствола дерева образовалось узкое кольцо света. Древнир и его сын стояли в сияющем кругу, вокруг которого толпились нападавшие. Нежить копошилась, лезла друг на друга, давила передних, но не могла пробиться внутрь круга. Стражи мрака были умнее. Они встали поодаль и, не пытаясь пробиться внутрь, спокойно стояли и ждали своего часа. Они знали, что внутрь круга им все равно не прорваться и самое мудрое – не расходовать понапрасну силы. Так прошло два дня и две ночи. Нежити становилось все больше. Она облепила круг со всех сторон, даже копошилась внизу, под землей. Стражи мрака все еще были тут. Они спокойно сидели на земле и ждали. Тут были все лучшие их бойцы – горбун Лигул, мечник Арей, Хоорс и другие. Они надеялись, что их час наступит. Древнир и его сын спали по очереди, ломая голову, как им подать сигнал и позвать на помощь остальные силы света. И вот на третью ночь, уже перед рассветом, когда Древнир, дежуривший до того, заснул, мечник Арей оскорбил сына Древнира и бросил ему вызов. Арей поклялся нерушимой клятвой мрака, что они будут биться один на один, и если сын Древнира победит, то его и отца отпустят. Сын Древнира, очень горячий и молодой, принял вызов. Он вытащил из дерева меч отца, не заметив, что его кончик обломился и остался в дереве, и сделал шаг из круга…

– И тут нежить набросилась на него? – взволнованно спросил Тарарах.

Забыв о шашлыке, горячий питекантроп взмахнул шпагой маршала Даву, забрызгав профессора Клоппа горячим жиром.

– Ви сбрендиль с ума! Ви метать в меня ваш скверны шашлик! – завизжал Клопп.

– Нет. Я думаю, что бой действительно был честным. Арею не было смысла нарушать клятвы, да это и не в его правилах, – продолжал Сарданапал. – Арей и сын Древнира рубились, уставший же Древнир спал внутри круга, ничего не видя и не слыша. Думаю, что его сон был усилен чарами магов мрака. Сын Древнира хорошо владел клинком, но все же не так, как лучший меч стражей мрака. Не прошло и минуты, как Арей обезглавил сына Древнира и пролил его кровь на землю… Нежить, почуяв кровь, совсем сорвалась с катушек. Она набросилась на спящего Древнира, но не смогла убить его из-за того, что магический круг хотя и ослаб, но все же сохранился, ведь кончик меча остался в стволе дерева… Спустя день отряд белых магов, обшарив все окрестности, нашел Древнира. Я тоже был там, в том отряде. Древнир все еще находился во власти сонных чар. Никого из серьезных стражей мрака там уже не было. Только нежить, которую довольно быстро разогнали и которая, урча, расползлась по норам и оврагам… Древнир сам похоронил то, что нежить оставила от его сына. В полном одиночестве вырыл кинжалом могилу.

– Я ничего не знала. Странно, что об этом никогда не говорили, – сказала Медузия.

– Об этом знали только самые близкие ученики и друзья Древнира. Он взял с нас клятву молчать об этом. Я не нарушил бы клятвы и сейчас, если бы не видел в этом острой необходимости, – сказал Сарданапал.

– Действительно? При чем тут сын Древнира и этот мальчишка, Буслаев? Что их связывает? – поправляя очки, спросила Зубодериха.

Академик с укором посмотрел на нее:

– Ты спешишь, Зуби. Связи магического мира слишком сложны, чтобы их можно было постичь поверхностным взглядом. Меч Древнира пропал. Его поднял с земли и унес горбун Лигул, бывший там с Ареем. Этот Лигул, некогда близкий друг Арея, тогда уже начинал завидовать ему и мало-помалу стал лютым врагом. Но и другом в какой-то мере он остался тоже. Есть такая вариация на тему человека, называется «заклятый друг». Какое-то время спустя Лигул нашел способ, как сделать сильнейший артефакт света артефактом тьмы. Для этого он провел меч Древнира через множество преображений, в каждом новом преображении делая его чуть хуже и темнее, чем он был раньше. Однако это происходило так постепенно, что сам меч не замечал перемен. Он побывал и копьем, и огненным хлыстом, и стременем, и кольцом, и черным кинжалом. Во всех своих воплощениях он сеял смерть и унес множество жизней. Но эти превращения артефакта были лишь частью пути. В финале он вновь станет мечом Древнира, но мечом, превратившимся в свою противоположность. Мечом тьмы… Не знаю, прошел ли меч все преображения и у кого он теперь? Не исключено, что все еще у Лигула. Уж не надеется ли горбун с его помощью попасть в Храм Вечного Ристалища, расположенный в Срединных землях между Эдемом, где обитают стражи света, и Аидом, где находится Канцелярия стражей мрака? Да только едва ли даже мечу Древнира это по силам.

– Храм Вечного Ристалища… Храм, над которым не имеют власти ни свет, ни тьма… Храм настолько древний, что все цивилизации Земли лишь песок у его подножия, – мечтательно повторила Ягге. – Как же, как же, бывала я там. Безумно давно. Тибидохса тогда не было и в помине, а Буян только высунул свою макушку из вод океана… Срединные земли, где-то между Эдемом и Аидом! Глупый лопухоид, вздумавший найти их на глобусе, только испортил бы зрение, а между тем Срединные земли гораздо реальнее, чем все их континенты. Вообразите огромную равнину – белый от солнца песок, сероватые островки почвы с дюжиной чахлых деревьев и камни, которые торчат из земли под немыслимыми углами. Камни стоят тесно, точно образуя коридор. Идешь между камнями, как по спирали, – полетной магии там нет, – и внезапно взгляд натыкается на колонны. И ты понимаешь, что перед тобой нечто более древнее, чем магия, древнее и мудрее, чем даже свет и тьма. Нечто такое, над чем никто из ныне живущих не имеет власти.

– Как египетские пирамиды? – спросил Соловей О.Разбойник. Он, хоть и отлично играл в драконбол, путешествовал мало, а в прежние годы и вовсе безвылазно сидел в родной Мордовии, подкарауливая в лесах мимохожих-мимоезжих.

Ягге поморщилась:

– Египетские пирамиды в сравнении с Храмом Вечного Ристалища – это так, больная фантазия на тему вертикального гробика… Ты идешь еще несколько часов – а Храм все не приближается – или приближается так постепенно, что ты этого не замечаешь. А потом вдруг – не менее внезапно – ты вдруг оказываешься рядом. Двери храма всегда распахнуты. Ты можешь подойти совсем близко и увидеть пол – черные и белые мраморные квадраты. С другой стороны видна еще дверь, она чуть приоткрыта, но не настолько, чтобы можно было увидеть, что за ней. А искушение велико. Тебя охватывает уверенность, что там, с другой стороны, лежит что-то безумно важное, нечто такое, перед чем тускнеют все наличествующие и утраченные артефакты… Нечто такое, ради чего те, кто жили до мрака и света, те, для кого магия была естественна как дыхание, и построили этот колоссальный Храм.

– А нельзя просто подойти и заглянуть? Или использовать удаленное зрение? – спросила Медузия.

Спицы в руках у Ягге описали укоризненный полукруг.

– Медузия, дорогая, хоть, это и случилось безумно давно, но я уже тогда была далеко не наивная девочка и знала о магии достаточно. Какие только варианты я не перепробовала! Телепортация, полет, все виды зрения, дистанционная интуиция… Бесполезно.

– Ты не смогла, а Мефодий Буслаев сумеет? – надувая щеки, спросил профессор Клопп.

Сарданапал сострадательно посмотрел на его крысиную жилетку.

– Возможно, Зиги… Все возможно. Мефодий Буслаев, который ощутит свой темный дар. Который, получив плащ, пройдет в день своего тринадцатилетия лабиринт мраморных плит, войдет в приоткрытую дверь и, взяв то, что оставлено там древними, передаст это стражам мрака. Относительное равновесие между светом и мраком будет нарушено. Мрак разом прорвется из всех щелей, как вода прорывается сквозь дно гнилого корабля. Тысячи эйдосов, которые ныне защищает свет, будут похищены мраком. От того, сумеет ли Мефодий Буслаев совладать с той тьмой, что изначально заложена в нем, зависит все.

Огонь в камине полыхнул и погас. Тяжелые бархатные шторы надулись при полном безветрии, как корабельные паруса. Две древние черномагические книги в клетке заметались и, внезапно обратившись в пепел, осыпались сквозь прутья на ковер.

Ягге подняла глаза от спиц.

– Ну вот, так я и знала!.. Петля сорвалась. А я ведь почти закончила, – сказала она с сожалением.

– Мефодий Буслаев! Он еще не родился, а мрак уже в предчувствии его рождения! – произнесла Медузия.

– Мефодий Буслаев… Мы будем пытаться как-то повлиять на него? Выйти с ним на контакт? Взять, наконец, в Тибидохс? – хрипло спросила Великая Зуби.

Борода Сарданапала сделала волнообразное движение.

– Ты что, Зуби? Этого мальчишку – и в Тибидохс? С его-то даром? Нет, дорога в Тибидохс ему навсегда заказана. Мы даже не сможем вмешаться, ибо дела света и мрака неподвластны нам, элементарным магам. Мы будем наблюдать за мальчишкой издали – не более. В таких делах любой осторожности будет мало… И запомните: никто в Тибидохсе, кроме нас с вами, не должен ничего знать о Мефодии! НИ ОДИН УЧЕНИК! В ближайшие двенадцать лет во всяком случае! Я требую, я настаиваю, я, наконец, приказываю, чтобы все принесли клятву!

– Сарданапал, а какой именно дар у мальчишки? Я знаю, что темный, но как он проявится на этот раз? – спросил Тарарах. – Мы знаем, что формы его бесконечны!

Глава Тибидохса устремил на питекантропа пылкий малоазийский взор.

– Точно не знаю, Тарарах! Я могу лишь догадываться. И если это то, о чем я думаю, то это ужасно. Так ужасно, что я предпочту умолчать. А теперь клянитесь! Ну же! Я хочу, чтобы вы все произнесли Разрази громус!

Полыхнуло несколько искр – красных и зеленых. Поклеп, Медузия, Ягге, Великая Зуби, профессор Клопп… Сарданапал, внимательно следивший, чтобы поклялись все без исключения, выпустил искру последним. Тарарах, не имевший перстня, обошелся без искры, ограничившись простым произнесением клятвы.

Золотой сфинкс на дверях кабинета поджал лапы и уподобился мокрому несчастному котенку.

Множество Разрази громусов в одном кабинете за какую-то минуту – это было много даже для видавшего виды сфинкса.

Глава 1

Лунное отражение

Эдуард Хаврон тщательно выдавил на щеке угорь и, отойдя на шаг, залюбовался своей мускулатурой. Он стоял перед зеркалом голый по пояс и инспектировал сам себя, как врач из военкомата инспектирует призывника.

– Ну разве я не атлет? Разве не красавец? Просто сам бы в себя влюбился, да на работу топать надо! – сказал он самодовольно.

– Эдя, не втягивай живот! – крикнула из комнаты Зозо Буслаева.

Она и через две двери знала все фокусы своего брата.

– При чем тут живот? Это у меня такое выпуклое солнечное сплетение. И вообще под пиджаком не видно, – оскорбился Эдя, однако настроение было испорчено. Ох уж эти родные сестры! От них приходится терпеть такое, за что любого постороннего утопил бы, как Герасим Муму.

Тщательно почистив свои двадцать восемь зубов – согласно статистике, тридцать два зуба наличествуют лишь у трети человечества и в воображении писателей, обожающих без разбору наделять своих героев избыточной мудростью, – Эдуард Хаврон направился в единственную комнату их квартирки. Квартирка затерялась так далеко на окраинах Москвы, что порой казалось, будто Москвы вообще не существует. Зато МКАД с ее бесконечными машинами была видна из окна как на ладони. Недаром они жили на самом верхнем, шестнадцатом этаже.

Комната была разгорожена стоявшим боком шкафом, как ширмой, на две неравные части. В одной – большой – части обитала Зозо Буслаева (до всех замужеств Хаврон) с сыном Мефодием. В другой – в меру великолепный Эдя со своими семью парадными костюмами, двенадцатью парами начищенной до блеска обуви и штангой, на которой ночами уныло позванивали два блина по двадцать килограммов.

Когда Эдя Хаврон вошел в комнату, Зозо меланхолично пролистывала журнальчик брачных объявлений, изредка обводя самое интересное фломастером.

По паспорту Зозо Буслаева была Зоя. Однако свой паспорт Зозо не любила. Странички паспорта содержали слишком много лишней информации. По мнению хозяйки, было бы вполне достаточно, если бы там просто значилось: Зозо. Мило, коротко, со вкусом и дает простор воображению.

Ее сын Мефодий сидел за столом и уже минут сорок угрюмо симулировал написание сочинения по литературе. Пока что он породил только одну фразу: «По моему мнению, книги бывают нормальные и не очень». На этом его творческий пыл иссяк, и теперь Мефодий глухо маялся.

Задумчиво потоптавшись посреди комнаты, Эдя Хаврон отправился к себе за шкаф и стал одеваться, придирчиво разглядывая рубашки и даже зачем-то нюхая некоторые из них под мышками.

Мефодий находил, что его родной дядя похож на обезьяну. Волосы были у Эди даже на шее. Оттуда они змейкой сбегали вниз и в районе груди переходили в неухоженную рыжеватую лужайку. Кроме того, с точки зрения того же Мефодия, Эдуард Хаврон был жутко старым. Ему было двадцать девять лет. К сожалению, несмотря на дряхлость, в дом престарелых Эдю пока не брали. Поэтому бедняге приходилось трудиться официантом в модном ресторане «Дамские пальчики». В свободное время несостоявшийся пенсионер ухлестывал за посетительницами своего заведения, предпочитая состоявшихся богатых дам с выраженным материнским инстинктом.

«Если я в старости буду таким, как Эдя, то выпрыгну в окно!» – решил Мефодий. Он захлопнул тетрадь с сочинением и без всякого вдохновения придвинул к себе учебник по химии. День шел как-то криво.

Зозо Буслаева раздраженно куснула фломастер и, пририсовав одной из фотографий рога, украсила ее дюжиной прыщей.

– Нет, вы посмотрите, какой хам! Я бы таких убивала на месте! Что он пишет! «Дама с квартирой и машиной, спою серенаду на твоем балконе! Твой пупсик. Возраст – 52 г. Вес – 112 кг. Звонить с 21 до 22 в ресторан «Пчелка» на Цветном. Спросить Виктора», – воскликнула она с негодованием.

– Знаю я эту «Пчелку». Гаденький такой полуподвальчик. Последний раз они мыли стаканы в день открытия. С тех пор стаканы стерилизуются только тогда, когда в них оказывается водка… – капризно сказал Эдя.

– Ты закончил? – спросила Зозо. Она была в курсе, что Эдя обожает ругать чужие рестораны.

– Нет, не закончил! И цены у них в «Пчелке» не круглые. Что это за цена? Шестьдесят два пятьдесят или сто семь восемьдесят? Какой дурак это все будет складывать? Чем выше класс заведения – тем круглее цены. Клиенту проще настроиться на великодушие – а тут он машинально достает калькулятор, машинально начинает считать и в результате жадничает! – сказал голос из-за шкафа.

Зозо зевнула.

Мефодий повертел в руках учебник по химии, отодвинул его и, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию, потрогал пальцем учебник по истории. Потрогал очень осторожно и снова прислушался к своим ощущениям. Нет, снова не то… Ни одна струна в душе не дрогнула. Ни желания, ни даже полужелания чем-либо заниматься. Да что же сегодня такое?

– Интересно, псих весом сто двенадцать килограммов мог бы оборвать балкон? – спросил он.

– У нас нет балкона! – сказала Зозо.

– И машины тоже нет! Иначе бы мне не приходилось вечно ловить такси. У меня есть только мобильник, куча одежды и честное благородное сердце! – добавил Эдя.

– Что-что у тебя с сердцем? Ты что-то сказал? – невнимательно переспросила Зозо.

– Я сказал, что все меня достали. Особенно твой лоботряс со своими фокусами! – обиделся Эдя.

Он наконец окончательно определился с рубашкой и появился из-за шкафа. Теперь, чтобы окончательно стать официантом, ему не хватало только бабочки. Но ее он обычно цеплял уже на работе.

– Мой лоботряс? Какие у тебя претензии к Мефодию? – напряглась Зозо.

– Он знает какие! Мои претензии большие, как кит, и серьезные, как бандитская крыша!

Эдуард неожиданно наклонился и крепко взял Мефодия за ухо.

– Слушай сюда, жертва нетрезвой акушерки! Еще раз выгребешь у меня из кошелька мелочь – я тебя порву, как грелку, и мне ничего не будет! У меня белый билет! – ласково обратился он к нему, скаля мелкие, как у хорька, зубы.

Эдуард Хаврон был просто патологический жмот. Порой Эдю совсем переклинивало, и он даже на туалетной бумаге начинал проводить фломастером линии, ставя рядом с линией свою подпись. К счастью, это бывало не чаще, чем раза два в год, когда он проигрывался в карты или на игровых автоматах.

– Я не брал, – сказал Мефодий.

– Ты не думай, что я дурачок. Я только в профиль дурачок!.. На сколько кнопок был застегнут мой бумажник сегодня утром? На две! А я всегда застегиваю его только на одну! И никогда не задвигаю до самого конца молнию в отделении для мелочи!

– Сам следи за своими кнопками! Мам, твой родственник меня убивает! Я буду одноухий и… ай… уродливый! – сообщил Мефодий, морщась от боли. Дядя очень больно впивался в ухо ногтями. Возможно, белый билет ему дали на законном основании, хотя и взяли за него триста баксов.

«Вот осел я! Вторая кнопка! Надо же было засыпаться на таком пустяке», – подумал Мефодий.

Ногти на ухе сомкнулись как клещи.

– Ты все понял, малявка? Как насчет дубля? – прошипел Эдя.

– Ай! Отстань, олух!.. Купи себе надувного дедушку! – огрызнулся Мефодий.

– Что ты пропищал? А ну повтори! Повтори, кому говорят! – вскипел Хаврон.

– Мальчики, мальчики! – примирительно захлопотала Зозо. – Может, бросим ссориться из-за пустяков? Ну что, пису пис и все такое прочее?

Хаврон неохотно выпустил ухо племянника.

– Пису пис! Только пусть зарубит себе на носу: еще раз поймаю – порву! – повторил он.

– В другой раз фигли ты меня поймаешь! – вполголоса сказал Мефодий.

К счастью для него, Эдя уже не слушал. Впрыгнув в одну из пар своих любимых ботинок, он смахнул с них щеткой невидимые миру пылинки и устремился в большой город на ловлю чаевых и удачи.