Дмитрий ЕМЕЦ

КОЛЕСНИЦА ПРИЗРАКОВ

Глава I

ВОТ-ВОТ НАЧНЕТСЯ

Он был призрак.

Он ненавидел.

Ненавидел люто.

Уже много веков он думал лишь о мести. Единственным чувством, которое владело им и при жизни, и особенно сейчас, когда он был мертв, была ненависть. Ненависть помогла ему не раствориться, перешагнув границу миров и пространств. Если бы он только мог вырваться! Он залил бы мир кровью, истоптал бы землю копытами своей конницы, раздробил таранами стены городов, заставил бы людей, этих жалких червей, трепетать перед собой и вновь с прежним ужасом полушепотом произносить его некогда грозное, но уже почти забытое имя…

А пока ему оставалось лишь ждать, и он ждал, расслабленный и одновременно собранный, как гремучая змея перед броском. Он ждал, пока многовековая преграда, заточавшая его, перестанет существовать, и его ненависть сможет наконец вырваться на свободу…

Они называли себя «великолепной пятеркой». Это была компания из пяти подростков – четверо ребят и одна девочка. Все они по воле случая, а быть может, по указующему персту судьбы жили в одном подъезде.

Их дом стоял в Москве, в черте Садового кольца, и был построен в начале XX века в стиле так называемого «модерна» – с башенками на крыше, узорчатыми асимметричными пилястрами, лепными узорами, арками, в которых еще сохранились петли от когда-то висевших ворот. Уже одного взгляда на этот дом было достаточно, чтобы понять, что с ним непременно должна быть связана какая-то тайна.

И действительно.

Именно здесь, под этой крышей, в начале XXI века суждено было произойти событию, которое по своей важности для мировой истории не могло найти себе равных.

Но познакомимся прежде с нашей «пятеркой».

«Великолепная пятерка» относится к весьма редкому типу компаний, где все пять ее членов удивительно дополняют друг друга, вместе составляя единый организм.

Головой, или точнее мозгами, этого организма является юный гений Егор Лопатин . Для него ничего не стоит с закрытыми глазами собрать компьютер, вклиниться в защищенную паролями сеть или собрать сложнейшую радиоуправляемую модель. Когда ему было двенадцать, он сделал робота, который по голосу выполнял около двадцати команд. Мог, например, открыть дверь, включить телевизор или стащить из кухни что-нибудь вкусненькое. Правда, последнюю команду он выполнял чаще всего ошибочно и вполне мог схватить первую попавшуюся тарелку, а то и жидкость для мытья посуды.

Кулаками компании, ее вышибалой и телохранителем, а отчасти и «отрицательным персонажем», служит брат Егора – Федор . Как и большинство хороших спортсменов, умом Федор не блещет, но тут уж ничего не поделаешь. «И на солнце бывают пятна», как говорит Катя Большакова.

Обоим братьям Лопатиным по четырнадцать лет, они близнецы и похожи как две капли воды. Однако это сходство только внешнее, на самом же деле Егор и Федор разные, настолько разные, что, не будь они близнецами, легко было бы поверить, что одного из них подменили во младенчестве.

Если Егор часами может ковыряться с деталями и чертежами, то его брат Федор смутно представляет даже, как устроена батарейка, и не знает, чем вольт отличается от ватта. Зато Федор уже пять лет занимается в секции карате и недавно сдал на «черный пояс».

В раннем детстве родители одевали и стригли близнецов абсолютно одинаково, но, как только Егору и Федору исполнилось по десять лет, они стали бурно протестовать против такой уравниловки. Вначале они отказались носить одинаковые вещи, потом уже и этого им показалось мало. И вот в одно прекрасное утро Федор взял папину бритву и побрился наголо, а Егор разбил копилку, выгреб оттуда свои сбережения и отправился в институт красоты требовать, чтобы ему сделали пластическую операцию. «Я заплачу! Я не хочу быть похожим на брата!» – заявил он. Разумеется, никакой пластической операции ему не сделали, а только сказали: «Иди домой, мальчик! Никакой операции мы тебе делать не будем. Можем только дать по носу, чтобы он распух!»

Вскоре братья разошлись и по интересам. Федор записался в секцию карате, а Егор обложился справочниками по электронике, программированию и высшей математике и начал самостоятельно грызть гранит науки.

Кроме братьев Лопатиных, в «великолепную пятерку» входят еще Катя Большакова, Дон Жуан и Паша Колбасин.

Дон Жуан, романтик и музыкант, внук известного археолога, славится своей отвагой, независимостью и непредсказуемостью. Он вполне может среди ночи отправиться кататься на велосипеде, сочинить песню в десять куплетов или забраться на балкон к кому-нибудь из своих друзей. Имеется у него на этот случай даже специальная альпинистская веревка – прочная и крепкая, с завязанными на ней узлами.

Есть в «великолепной пятерке» и своя красавица – Катя Большакова. Правда, ни под один из известных канонов красоты она как будто не подходит, но в то же время присутствует в ней нечто неуловимое, нечто такое, что проявляется в ее движениях и улыбке. И вот это-то в сочетании с неуемной энергией и способностью быть сразу везде и есть, наверное, настоящая красота.

Катя носит стрижку-каре и контактные линзы. Очков она не признает, считая, что они ей не идут. Никто не помнит, чтобы когда-нибудь видел Катю сидящей на одном месте – для этого пришлось бы связать ее. Да и едва ли в мире нашлась бы веревка, способная удержать эту неукротимую комету.

Иногда, правда, Большакова перестает бегать и на несколько дней затихает, словно вулкан перед очередным извержением. Все эти дни она проводит на диване и жадно глотает книги. Круг ее чтения самый обширный – здесь и классика, и фантастика, и мистика, и любовные романы, и астрология, и книги по искусству, и описания ста крупнейших сражений. Читает она быстро, запоем, по триста-четыреста страниц в день, и все проглоченные книги образуют в ее голове взрывоопасную смесь. И вот в один прекрасный день очередная книга остается недочитанной, а саму Катю будто срывает с места и несет куда-то, она сама не знает куда…

Пятый, и последний, член компании, официально и по полному ритуалу принятый в нее, – Паша Колбасин, личность весьма примечательная. Примечателен же Паша главным образом тем, что может в один присест съесть тридцать котлет и залпом, не отрываясь от горлышка, осушить две двухлитровые бутылки воды.

Разумеется, фигура у Паши Колбасина соответствующая, настолько соответствующая, что это дает ему право с гордостью утверждать, что когда он встает на напольные весы, то их стрелку зашкаливает в область высшей математики. Впрочем, Колбасин не комплексует из-за того, что он такой толстый. Он давно усвоил правило: если не можешь скрыть недостаток и не хочешь, чтобы над тобой смеялись, выставляй его напоказ. Именно поэтому Паша любит носить белую майку с надписью: «Если хочешь похудеть, спроси меня как!» Кстати, маек у Паши великое множество, и все с надписями, но об этом после.

Однако вернемся к дню, когда все началось…

Тогда на дворе стоял май. День был яркий и солнечный. Примерно в полдень Паша Колбасин стоял у окна и, жуя бутерброд, смотрел, как, помахивая сумочкой, к остановке троллейбуса идет Маринка Улыбышева, победительница предпоследнего конкурса красоты и фотомодель, живущая с ними в одном подъезде. Хотя Маринка шла, как ходят все обычные люди – методом поочередного переставления правой и левой ноги, – но то ли ноги у нее были особенные, то ли вокруг самой Маринки распространялась какая-то аура, только Паша Колбасин смотрел на нее неотрывно, с тоской думая, что она вот-вот скроется за углом дома. «Не успею я досчитать до пяти, а она уже исчезнет, – размышлял Паша. – Раз, два…»

Внезапный сильный удар по плечу заставил Пашу вздрогнуть.

– Куда это смотрит наша худышечка? Ага, на Маринку! Кто тебе разрешил смотреть на Маринку? А ну колись: ты в нее влюбился? Неужели в этой жирной, как у мамонта, груди скрывается нежное и ранимое сердце? – услышал он голос Федора Лопатина.

Колбасин обернулся. Он ощущал себя как человек, который был на небесах, а его взяли, обвязали веревкой и сдернули с небес на землю. Кроме Федора Лопатина и его брата Егора, в комнате были еще Катя Большакова и Дон Жуан – вся их компания.

– Отвяжись! Ни в кого я не влюблялся, – краснея, пробурчал Колбасин, предпочитавший скорее скрыть правду, чем признать очевидное: то, что он давно и безнадежно влюблен в красавицу Маринку Улыбышеву.

Федор подошел и покровительственно положил ему ладонь на плечо:

– Слышь, Паш, я тебе как друг говорю: забудь ее! Сам подумай: зачем Маринке парень на пять лет младше, да к тому же еще и толстый? Да я съем свои брюки, если она тебя когда-нибудь хоть в гости пригласит!

– Перестань, Федор! То же мне нашелся – язва, летящая на крыльях ночи! – вступился за Пашу Дон-Жуан. Он сидел рядом с Катей Большаковой и перебирал струны гитары.

Паша благодарно посмотрел на Дон-Жуана, которым он всегда втайне восхищался и на которого мечтал быть похожим. Еще бы, хорошо быть красивым и музыкальным! Такие девочкам нравятся. Вот у него, у Паши, нет ни малейшего шанса на взаимность (даже если он будет любить Маринку всю жизнь, а именно это он и собирался делать).

– Отгадайте шараду! Что такое «очищение внутренней пятницы?» – спросил вдруг Егор.

– Загрязнение окружающей среды! – моментально откликнулась Катя.

– Правильно, – вздохнул Егор. – С тобой скучно играть. Ты слишком быстро все отгадываешь.

«Великолепная пятерка» сидела в комнате у Дон-Жуана, которая, равно как и вся остальная квартира археолога Штукина, сильно напоминала музей.

Всю жизнь Штукин-дед увлеченно собирал предметы, относящиеся к древней истории. В его коллекции можно было обнаружить и каменный топор, и фрагмент клыка саблезубого тигра, и костяные наконечники копий, и серебряные украшения II тысячелетия до нашей эры, и глиняные черепки с росписью, и еще многое другое. Коллекция размещалась в стеклянных стеллажах, которые тянулись по всей квартире. Стеллажей было так много, что часть из них пришлось поставить в ванной и на кухне, и это стало предметом шуток Федора Лопатина. «У кого еще в туалете можно рассматривать бивень мамонта и скифский меч?» – спрашивал он.

Тем временем Дон-Жуан взял гитару и, перебирая струны, стал наигрывать романс собственного сочинения:

Ах, сударыня, вы любите графа М.
Не могу я понять почему.
И луной вы любуетесь только затем,
Чтоб луну подарить ему.

Играл он великолепно, бегло, почти не глядя на гриф и на свою левую руку, при этом вслушивался в саму музыку, не спотыкаясь на отдельных нотах, как это делал бы новичок. Он играл и смотрел на Катю, а она, изящно наклонив голову и широко распахнув зеленые глаза, благодарно слушала романс, зная, что он посвящен ей.

Дон-Жуан тоже был влюблен, влюблен в Катю Большакову уже третий год подряд, а это, когда тебе всего пятнадцать, срок немалый. Причем по-своему его любовь была не менее несчастной, чем у Паши Колбасина. Конечно, Дон-Жуан мог встречать и провожать Катю из школы, мог вместе с ней ходить в кино, играть на компьютере, списывать у нее уроки, но при этом чувствовал, что хотя Кате и нравится бывать с ним рядом, сердце ее по-прежнему свободно.

Как только Дон-Жуан за ней не ухаживал! Любая другая девочка, да не только девочка, даже железобетонная стена дала бы трещину и рухнула бы к нему в объятия. Он писал романсы, посвящал ей песни, совершал безумства – но все было тщетно. Он был симпатичен Кате, но не более того: в глубине души ей хотелось чего-то особенного, хотя ни один другой парень и не нравился ей больше Дон-Жуана. Возможно, виной тому были те сотни книг, которые она прочитала, а возможно, сердце ее пока не пробудилось для любви. Кто знает, кто знает…

Пока Дон-Жуан играл на гитаре, Егор сидел на краю письменного стола и задумчиво щелкал выключателем настольной лампы. Разумеется, в устройстве выключателя для него не было ничего загадочного, но все равно что-то в нем привлекло его внимание. С Гением часто так бывало: он мог заинтересоваться самыми заурядными вещами: краном в ванной, батарейкой или мухой, ползающей по потолку.

Катя, украдкой разглядывавшая обоих близнецов, решила про себя, что они не так уж и похожи. Движения Федора более уверенные, в правом ухе у него красуется серьга, а короткий ежик на голове выкрашен в ярко-оранжевый цвет. У Егора же прическа была самой обычной, а движения скорее неуклюжими, что особенно бросалось в глаза теперь, когда он стоял рядом с братом.

«Великолепная пятерка» уже довольно долго сидела в комнате без всякого дела, и Федор, самый нетерпеливый из всех, начинал уже маяться от скуки. Он то бросался отжиматься на кулаках, то садился на шпагат, а потом вдруг стал наносить по воздуху удары ногами. Катя, перед которой он главным образом и выставлялся, смотрела на него с неодобрением. Ее совсем не тянуло влюбляться в парня, размахивающего ногами у нее перед носом. Флегматика Пашу Колбасина, мирно жевавшего бутерброд с сыром, это мелькание ног тоже беспокоило, тем более что нередко Федор начинал делать над его головой «миллиметражи».

– Эй ты, Жан-Клод Как Дам, не разбей витрины! Сам будешь разбираться с моим дедом! – встревожился Дон-Жуан, отодвигая Катю подальше от разошедшегося каратиста.

– Ерунда, я чувствую дистанцию! – самоуверенно заявил Федор. – Вот смотри!

Он подпрыгнул, чтобы сделать вертушку, но в этот момент Паша подавился сыром. Пытаясь отдышаться, резко наклонился и зацепил Федора головой. Каратист не ожидал этого. Он потерял равновесие, и его нога врезалась в ближайший стеллаж. Зазвенело стекло, перегородка рухнула, и коллекция древностей посыпалась на пол вместе с осколками.

На несколько секунд в комнате повисла мертвая тишина, нарушаемая только звуками, издаваемыми подавившимся Колбасиным.

– Ну все, можете писать мне некролог, – обреченно сказал Дон-Жуан. – Теперь меня дед убьет. Посадит голым на муравейник, как это делали ацтеки, закопает в раскаленный песок, как басмачи, или сбросит с Тарпейской скалы, как древние греки.

– Я не хотел!.. Всего какой-то сантиметр! Если бы не этот… Кто тебя просил давиться? А, толстяк, кто? – Федор подскочил к Колбасину и начал его задиристо толкать.

– Отстань, ты что, дурак, что ли? – огрызнулся Паша. Иногда и его всеобъемлющее терпение подходило к концу.

– Это ты мне? Кто «дурак»? Это что, наезд или повод для драки? – закипел Федор.

– Хватит! Сиди и молчи! – решительно оборвал его Егор. Федор покосился на него и счел более выгодным послушаться. В конце концов виноват-то был он.

Гений наклонился и посмотрел на осколки.. Затем достал из кармана рулетку и замерил разбитый стеллаж.

– Жуан, когда вернется твой дед? – спросил он.

В ответственных ситуациях его голос становился деловитым и решительным. Как и его брат, он немедленно бросался на поиски, но Федор обычно искал виновных, а Егор искал выход.

– Не раньше пяти. Он принимает экзамены, – ответил Дон-Жуан.

– Отлично, тогда мы успеем. Убирайте осколки, а я скоро вернусь, – сказал Егор и куда-то умчался.

– Куда это он? – спросила Катя.

– Наверное, в стеклорезку, – предположил Дон-Жуан.

Он положил гитару на диван, присел на корточки и, отодвигая разбившиеся стекла, стал собирать с пола деревянные части луков, наконечники стрел и бронзовые чеканные украшения. Колбасин, пыхтя, слез с кресла и стал ему помогать, а Катя, знавшая, что убирать стекла руками – занятие опасное, отправилась за веником.

– Откуда это? – спросила она, возвращаясь и поднимая с пола бронзовый браслет.

– Там же где-то была бумажка… С раскопок могильника Аттилы, – спокойно пояснил Дон-Жуан.

– Ха! А я думал, они из каменного века! – фыркнул Федор.

– Тогда бы они были каменными, а не бронзовыми! – назидательно заявил Паша.

Федор, нахмурившись, уставился на него. Он терпеть не мог, когда его подлавливали.

– Не умничай, Колбасин! Лучше тебя знаю! – пробурчал он.

Дон-Жуан снисходительно посмотрел на каратиста:

– Предводитель гуннов Аттила был одним из самых известных завоевателей. Современники называли его «бичом божьим». Ему первому удалось объединить разрозненные племена гуннов и напасть на Рим.

– А, гунны! Чего-то мы про них проходили! Кого-то они там гасили, ну были типа как татары! – обрадовался Федор, обводя всех торжествующим взглядом. «Ну что, усекли, какой я умный?» – словно говорил весь его вид.

– Очевидно, ты хотел еще добавить, что гунны – кочевой народ из Центральной Азии, – с иронией сказал Дон-Жуан. – В эпоху великого переселения народов они двинулись на запад и в конце четвертого века вторглись в Европу. Возглавляемые Аттилой, они обосновались на берегах Дуная, откуда совершали набеги на соседние земли. В четыреста пятьдесят первом году объединенное войско римлян, готов и франков разбило их на Каталаунских полях в Галлии. Но победа эта была временной, и, осознавая это, римляне попытались откупиться от Аттилы. Аттила золото взял, но продолжал готовиться к новому походу. Рим бы обязательно пал, если бы не неожиданная смерть Аттилы в четыреста пятьдесят третьем году. Ходили слухи, что Аттилу отравили. Другая тайна связана с его погребением. Вместе с предводителем гуннов по обычаю должны были похоронить награбленные им огромные сокровища. Естественно, могилу немедленно разрыли бы и сокровища украли, поэтому место захоронения держалось в тайне. Чтобы навечно спрятать могильник от посторонних глаз, гунны на время преградили течение Дуная, пустив его по другому руслу. В обнажившемся дне они выкопали огромную могилу, вымостили ее камнями и положили в нее мертвого вождя вместе с несметными сокровищами. Одних золотых украшений было больше тонны, и это не считая множества драгоценного оружия, изукрашенных конских седел и сбруи… Ты ведь это хотел сказать, а, Федор?

– Не выпендривайся! – буркнул каратист. – Если бы мне было интересно, я бы еще больше всякой фигни выучил.

– Послушай, Дон-Жуан, а седла и сбруя в могиле просто так лежали? – спросил Паша Колбасин.

Его богатое воображение нарисовало громадную гору сокровищ, на самой вершине которой, сжимая в окоченевших руках меч, лежит мертвец. «Брр!» – Паша даже содрогнулся от своей мрачной фантазии.

– Нет, конечно. Они были на лучших жеребцах, которые принадлежали Аттиле. Разумеется, от животных уже остались одни скелеты. Гунны, как и скифы, были язычниками. Они приносили богам кровавые жертвы и считали, что в загробный мир повелитель должен попасть со всем своим богатством, оружием, с лошадьми и любимой женой.

– А любимая жена что, по своей воле шла на смерть? – с ужасом спросила Катя.

– Вообще-то ее не спрашивали, – признался Дон-Жуан. – Когда рабы закончили работы по сооружению могильника, все они, а их было больше пяти тысяч, были убиты. Такова предсмертная воля самого Аттилы.

– Неужели он думал, что смерть рабов сохранит все в секрете? Ведь воины, которые убили рабов, тоже знали, где его могильник, – удивилась Катя.

– Аттила так же рассуждал. Потому этих воинов убили. И тех воинов, которые убили этих воинов, тоже умертвили. Но даже если допустить, что чудом уцелел кто-то из тех, кто знал место погребения, он уже не мог добраться до сокровищ. Изменить течение реки одному человеку не под силу, даже если он отыщет десяток помощников. Но объяснить, почему могила так и не была разграблена в течение двух тысяч лет, нельзя только этим. Дедушка говорит: даже если бы течение и можно было снова повернуть, никто из древних не осмелился бы прикоснуться к останкам Аттилы. Самые отчаянные и бесстрашные воры обходили это место стороной.

– Но почему?

– Точно не знаю, но какая-то причина была. Аттилу боялись даже после его смерти. С его именем была связана какая-то страшная тайна. Говорили, что он продал душу дьяволу, а тот взамен дал ему огромную власть над людьми. Сила убеждения Аттилы была столь велика, что он смог объединить разрозненные и вечно враждовавшие между собой племена гуннов. Воины не задумываясь умирали за своего вождя. Врагов охватывал такой ужас, что они даже меча не могли поднять против него. Говорят, люди падали замертво, стоило Аттиле лишь пристально посмотреть на кого-нибудь.

После смерти его стали бояться еще больше, чем при жизни. С этим связана какая-то непонятная тайна. Более того, через несколько недель после похорон Аттилы племена гуннов спешно снялись с места и сменили кочевье. Страх был так велик, что могильник не трогали почти две тысячи лет. Только лет двадцать назад один венгерский ученый обнаружил упоминание о могильнике Аттилы в греческой летописи, и тогда же начались раскопки. Мой дедушка – как раз специалист по этому периоду, и его тоже пригласили. Вначале они нашли место, где Дунай изменил русло, а потом спустились под воду в специальном батискафе. Под илом ученые обнаружили могильник, а в нем – золотые украшения, оружие, щиты, доспехи, бронзовую посуду и еще много чего. Вместе с Аттилой были захоронены его жены, кони и несколько десятков слуг. Гробница Аттилы, которую удалось поднять на поверхность, была герметично запечатана смолой и абсолютно не тронута временем. Когда ее открыли, то увидели, что лицо Аттилы отлично сохранилось. Злое такое, узкое, с искривленными губами, как будто он знал какую-то тайну и смеялся из гроба. А когда его попытались сфотографировать, оно вдруг в одно мгновение истлело, так что на фотографии получился только череп. Но это еще не все. На другой день фотограф, сделавший снимок, умер при загадочных обстоятельствах, и еще пять человек, которые вместе с дедушкой присутствовали при открытии гробницы, тоже умерли по самым разным причинам в течение года. Скорее всего могилу Аттилы защищало старинное проклятие.

– А твой дедушка?

– Месяца через два его укусила ядовитая змея, но он выжил. Правда, врачи говорили, что при таком укусе шанс выкарабкаться у него был один из тысячи. Но у меня дед везучий. Он думает, что это оттого, что он в церкви родился.

– Твой дед родился в церкви? Как это?

– А так. Это было в тысяча девятьсот тридцать втором году. Тогда утверждали, что бога нет, а храмы закрывали или сносили. Моя беременная прабабка шла куда-то проселком, а тут гроза. Она побежала, выскочила на луг у речки прямо к храму Успения Богородицы. Его через две недели собирались сносить, двери были нараспашку, изнутри все ценное вытащено, и никого нет. Прабабка забежала в церковь, снаружи гроза гремит, молнии полыхают. А тут еще у прабабки схватки начались. Она испугалась, молиться стала. Одним словом, дедушка так в этой церкви и родился, и теперь ему всю жизнь Богородица помогает.

Раздался нетерпеливый звонок в дверь, и на пороге возник Гений, прижимавший к груди стекла, завернутые в картон.

– Ничего еще не убрали? – возмутился он. – Что я, негр, что ли, один за всех вкалывать?

С приходом Егора разговор об Аттиле оборвался. Паша, Дон-Жуан и Катя стали собирать осколки. Федор принялся было им помогать, но терпения у него хватило ненадолго, и уже через минуту он размахивал зазубренным ножом для жертвоприношений, ворча, что по сравнению с японским мечом катаной это просто фигня с постным маслом.

– Дай сюда, осел! – раздраженно выпалил Дон-Жуан, протягивая руку за ножом.

– Это что, наезд или повод для драки? – пробормотал Федор, но нож все-таки отдал.

Наконец все было собрано, и на полу валялся лишь глиняный кувшин с узким горлышком, закатившийся под стеллаж. Кувшин этот, фракийской или греческой работы, был изрисован мелкими рисунками, а его горлышко залито воском с оттиснутой на нем печатью.

Катя взяла сосуд, собираясь поставить его на прежнее место, но внезапно его нижняя часть, видно, давшая трещину при падении, откололась, и в руках у девушки осталось лишь горлышко.

– Ой, я не хотела! Он сам! – растерянно воскликнула Катя, с испугом рассматривая глиняные черепки у себя под ногами.

Из разбитого кувшина, змеясь, показался белый дымок, а в следующий миг ребят толкнула в грудь неведомая сила. Настольная лампа в комнате лопнула, стекла в рамах и стеллажах задребезжали, а по всему дому прокатился звук, похожий на торжествующий крик. Все это продолжалось лишь мгновение, а потом затихло. Вздувшиеся шторы опали, стекла перестали звенеть, а люстра – раскачиваться. В комнате оставался лишь удушливый запах чего-то затхлого, от которого слезились глаза и хотелось, зажав нос и рот, выбежать вон.

Ребята, не сговариваясь, придвинулись друг к другу.

– Ни фига себе… Вы видели? Что это было? Слезоточивый газ, что ли? – пораженный, шепотом спросил Федор.

– Не знаю, – тоже шепотом ответил Дон-Жуан.

– Как не знаешь? Это же твой кувшин! – удивленно уставилась на него Катя.

– Не мой, а из могильника Аттилы.

– А скажи, пожалуйста, твой дедушка в него не заглядывал? – как всегда вежливо, поинтересовался Паша Колбасин.

Присев на корточки, Дон-Жуан удрученно разглядывал глиняные черепки:

– В том-то и дело, что нет. В него невозможно было заглянуть, не нарушив печати. Дедушка был уверен, что в кувшине хранятся благовония, которые уже давно высохли.

– Да уж, благовония! Такими благовониями только танки взрывать! – проворчал Федор. Зажав рукой нос, он добрался до балкона и настежь распахнул его.

– У меня идея, – предложила Катя, когда в комнате вновь можно было дышать. – Пусть каждый опишет, что он почувствовал, когда треснул кувшин.

– Начинай ты, – сказал Гений.

– Ладно, – кивнула девушка. – Вначале я увидела, как кувшин трескается. Потом был дым, меня что-то сильно толкнуло и отбросило к дивану. А дальше все то же, что и вы видели: взорвалась лампа, задребезжали стекла, а потом раздался какой-то странный звук. Вот и все! Хотя нет, еще одно добавление: по-моему, вначале был звук, а стекла задребезжали уже потом.

– А о чем ты подумала, когда все это начало происходить?

– Вначале я подумала, что это я виновата, а потом подумала, как странно, что трещины на кувшине появляются еще до того, как он упал, – закончила Катя.

– Теперь моя очередь! – сказал Дон-Жуан. – Помните, нас что-то толкнуло? Я это очень хорошо почувствовал. Если бы меня, например, толкнул человек – это было бы одно ощущение. Если бы толкнуло сжатым воздухом – было бы другое. А этот толчок был каким-то особенным. Ни тем и ни другим, будто меня толкнуло что-то неведомое.

– Чтоб мне пяткой в нос засветили, а ведь он прав! Это было именно что-то неведомое! Помнишь, Егор? – Федор Лопатин потрогал серьгу в мочке уха.

– А? – Гений рассеянно поднял голову. Он сидел у разбитого кувшина и, составляя черепки, разглядывал узор.

– Ты нас не слушал? Что ты там увидел? – спросила Катя.

– Посмотрите-ка сюда. Вот здесь, внизу.

– Похоже на человечков, – сказал Паша.

– А теперь вглядись, что эти человечки делают. Смотри по кругу, начиная отсюда, с синей черты.

На первом рисунке был человечек на коне, в одной руке он держал копье, а в другой нечто, похожее на сетку с дынями.

– Чувак какой-то. С арбузами. И на лошади, – сказал Федор.

– Это не арбузы, а человеческие головы, – заявил Дон-Жуан, более осведомленный в подобных вещах. – Это пиктограмма – письмо-рисунок. На них изображена вся жизнь Аттилы. Должно быть, рисунок означает, что Аттила был великим воином, убившим много врагов. А то, что он на коне, означает, что он предводитель.

Дон-Жуану было досадно, что не он, а Гений первым обратил внимание на эти рисунки. А ведь кувшин столько времени простоял у него в комнате! Но когда вся квартира полна древностями, очень скоро к ним привыкаешь и перестаешь всматриваться.

– Эту пиктограмму ты верно истолковал, – согласился Егор. – А теперь смотри дальше!

На следующем рисунке тот же человечек скакал на коне, очевидно, предводительствуя войском. На третьем был на пиру. На четвертом – стоял у костра, а напротив него преклонили колена совсем маленькие человечки.

– Это слуги или рабы. Они всегда на рисунках намного меньше господина, чтобы подчеркнуть его величие. Наверное, Аттила совершил удачный поход и захватил пленников, которых обратил в рабов, – объяснил Дон-Жуан.

На пятом рисунке маленький человечек, одетый в тогу, подсыпал в чашу какой-то порошок и протягивал ее Аттиле.

– Его хотят отравить! Кажется, кто-то из римлян или из подкупленных ими слуг! – взволнованно воскликнула Катя.

– Скорее всего так и было. Аттила был главным врагом Рима, и римляне, естественно, пытались от него избавиться, – подтвердил ее догадку Дон-Жуан.

На следующем рисунке Аттила был уже мертв. Он лежал на деревянном ложе, а вокруг с распущенными волосами стояли несколько женщин-плакальщиц. На очередных пиктограммах был изображен обряд погребения с принесением жертв. Пылали костры, и рабы сносили в гробницу военную добычу господина, которая должна была послужить ему в загробном мире. Самым загадочным рисунком был последний. На нем был изображен большой человек со странным длинным лицом, который держал в руке Аттилу и заталкивал его в кувшин с узким горлышком, в то время как тело Аттилы продолжало лежать на носилках.

– Смотрите, опять кувшин! Похож на тот, что мы разбили, – воскликнул Паша. – Но почему нарисовано, что Аттилу прячут в кувшин? Может, его сожгли, а сюда ссыпали его прах?

– Нет, Аттилу не сжигали. Дедушка же рассказывал, что видел его в гробнице, – покачал головой Дон-Жуан.

– Тогда зачем было рисовать? – озадаченный Паша открыл рот так широко, что в него вполне можно было бросить целый батон хлеба, как бегемоту в зоопарке.

– Кажется, я знаю зачем, – сказал Дон-Жуан. – Дедушка давал мне почитать одну книгу. У гуннов существовал обычай обязательной мести, а убитый царь, видимо, остался неотмщенным. Тот, кто отравил Аттилу, наверное, успел сбежать. Тогда гунны каким-то образом поместили призрак Аттилы в этот сосуд, чтобы он не направлял свою жизненную месть против них. Конечно, это только предположение, но мне почему-то кажется, что все так и было.

Лицо у Кати Большаковой сделалось бледным как мел, и она отшатнулась от черепков, лежащих на полу.

– Разве можно поместить призрак в сосуд? – спросила она.

– Только не спрашивай, как они это сделали. Древние люди обладали многими знаниями, которые впоследствии были забыты, – назидательно заметил Дон-Жуан.

Затаив дыхание, Катя подалась вперед:

– Ты считаешь, в этом кувшине было привидение?

– Другого объяснения я не вижу. Я не могу этого доказать, но уверен, что, разбив кувшин, мы выпустили привидение Аттилы из заточения, – сказал Дон-Жуан.