Но когда они возвращались и сидели плечом к плечу в танке, Грот, косясь на спутника, позволил себе небольшое увещевание. Оно носило очень спокойный характер, и даже при желании Валька не смог бы усмотреть в нем обидного намека.
      - Есть две разновидности чудес, - сказал Грот. - Одни принадлежат окружающей человека природе, другие создаются самим человеком. Молодые темпераментные люди вроде вас склонны поеувеличивать значение и силу первых и преуменьшать роль вторых. Я хочу сказать, что не следует забывать и о преемственности поколений.
      - Не понимаю, - буркнул Валька.
      - В примитивном изложении мысль моя сводится к тому, что у нас за спиной слишком большой опыт развития нашей науки и слишком много побед - да, я не стыжусь этого громкого слова - очень много отличных, даже блистательных побед, чтобы мы могли позволить себе нервозность, истеричность, стремление идти вабанк. Так серьезные проблемы не решаются. А что перед нами именно такая проблема, я не сомневаюсь.
      Валька заерзал на сиденье.
      - Ну хорошо, - сказал он. - Ладно. Но все же что вы о нем думаете? Вы никогда не рассказывали о своей гипотезе.
      - Самая вредная гипотеза - это гипотеза преждевременная. Пока что сумма операций подсказывает, что здесь мы имеем дело с изначальным состоянием материи. Именно вначале могла существовать такая субстанция, которую ничто не берет и которая фактически не обладает никакими свойствами.
      - Но яйцо обладает абсолютными свойствами! - возразил Валентин.
      - А это то же самое, что не иметь свойств. Смысл понятия кончается там, где речь идет о его бесконечности. Я не хотел бы услышать от вас, Валя, торопливые и далеко идущие выводы по поводу нашей беседы...
      - Почему же? - Валька решил взять реванш. - Если мы не хотим... простите, не можем ставить с яйцом опыты, которые по той или иной причине считаются опасными, рискованными, то это не значит, что нужно избегать логического эксперимента. Техника безопасности не влияет на игру воображения. И мне очень легко домыслить к тому, что вы сказали, кое-какие свои догадки.
      - Какие же?
      - Мне понравилось ваше определение состояния яйца как изначального состояния. Мне представляется, что мы имеем дело с протовеществом, из которого рождаются звезды. В яйце сконцентрирована чудовищная энергия. Возможно, ее хватит и не на одну звезду...
      - Валя, Валя, остановитесь! Через минуту вы договоритесь до того, что из яйца может возникнуть галактика, а затем и Вселенная. У вас нет оснований для подобных заявлений.
      - Конечно, нет. Но я не собирался говорить о том, что может быть с яйцом.
      - А напрасно, - заметил Грот, - тогда бы вы ответственнее отнеслись к идее жесткого облучения.
      - Может быть. Но меня интересует другое, - упрямо сказал Валька. - Откуда оно появилось - вот в чем дело. Откуда пришло? И куда идет?
      Грот неопределенно улыбнулся.
      - По-моему, это один из осколков, который остался от первых процессов мироздания. Так же как при атомном взрыве расходуется не вся критическая масса заряда, так и взрыв протовещества должен был разбросать по Вселенной материю, сохраняющую изначальные свойства, - возбужденно заявил Валька.
      - Может быть, может быть. Но аналогия - не доказательство.
      - Я знаю! - Валька сердито отвернулся.
      Примирения не получалось. Как ни хотел Грот подбодрить симпатичного ему человека, он не мог отказаться от привычной роли учителя. Что-то опасное чудилось ему в Валькиных мыслях и чувствах. "Ты сам для себя как яйцо, - беззлобно думал Грот, - не знаешь, чего от тебя и ждать..."
      И он был прав. Внешне Валька сохранял спокойствие, но в душе оставался неистовым и непреклонным. Он обдумывал новый эксперимент с яйцом, который должен был показать Гроту, Коханову, Леночке Гларской и вообще всем людям, что такое подвиг в науке.
      Дело началось с пустяка. Вернувшись на базу, Валька перерыл все свои записи в лабораторных журналах. Он восстанавливал прошлое шаг за шагом, цифру за цифрой. Сотрудники Грота за это время наработали груду материалов, и Валька понял, что уже отстал, хотя ничего принципиально нового в их работах не находил. На внутренней стороне обложки он прочел чьи-то стихи:
      Летучий Голландец мезонных полей,
      бродячий скиталец бескрайних морей,
      призрак загадочный бета-распадов!
      Летит,
      неуязвим для экспонент,
      не зная ни преград и ни помех,
      как будто так оно и надо.
      Плюет на здравый смысл,
      на расстоянья.
      Непостижим, как мысль!
      И долгождан,
      как мыс
      Желанья
      сквозь туман...
      Мотив, который пришел Вальке в голову, когда он читал эти строчки, напоминал известную песню "Не приходи на космодром девчонка" и арию "Подводного неудачника" одновременно, но выходило довольно складно. Валька даже подумал, что это нале обязательно запомнить. Но дальше не выходило. Зато впервые перед его глазами встало заколдованное яйцо и нацеленная на него нейтринная пушка.
      Валька даже подпрыгнул от радости. Перед глазами его кружились огромные фиолетовые буквы, которые составляли одно только слово - "нейтрино".
      "Какой же я осел! Нейтрино! Конечно же, нейтрино! Неуловимое нейтрино, которое почти не взаимодействует с веществом. Но когда материя столь чудовищно сжата, взаимодействие, несомненно, будет!"
      Пританцовывая, он понесся к лифту. Теперь-то он покажет им всем, на что способен Валентин Лавров. Ему представилось, как Грот растроганно разводит руками и отворачивается, чтобы скрыть непрошеные слезы. Олег Коханов держится на заднем плане и завистливо молчит. Открытый и грубоватый Сашка Вернер что есть силы колотит здоровенным кулачищем по спине... А Леночка Гларская... Она смотрит на него расширенными, удивленными глазами, точно видит впервые. А он спокоен и снисходителен. Он подходит к ней...
      - Нейтрино! - бормотал oн.- "Миллионы солнц пройдет, не почесавшись!.."
      Чтобы рассчитать сечение поглощения, Валька решил определить объем яйца. Он даже удивился, почему не сделал этого сразу. Особой точности не требовалось, и можно было прибегнуть к испытанному способу старика Архимеда. Наполнив до половины водой двухлитровую мензурку, Валька спокойно подвел ее под яйцо, пока оно совершенно не погрузилось в воду.
      И случилось непонятное. Вода не шелохнулась. Она не поднялась ни на одно деление. Яйцо не вытесняло жидкости. Оно не имело объема. Его можно было измерить циркулем или линейкой. Это давало величину около восьми кубиков, но воду оно не вытесняло. Вальке стало страшно. Он осторожно опустил мензурку и поставил ее на лабораторный стол. Потом отер мокрый, похолодевший лоб. Руки его слегка дрожали. Он нервно рассмеялся и выставил их вперед. Но унять дрожь не удавалось.
      Вообще можно было обойтись без этого измерения. Считая сечение равным двенадцати квадратным сантиметрам, нетрудно было бы достаточно точно рассчитать и лучевой поток нейтрино. Но дело было не в этом. Неведомое грозно глядело ему в глаза, и было страшно... Только сейчас Валька ощутил, насколько был прав Грот. От проклятого яйца можно было ожидать всего.
      "Интенсивность потока должна быть порядка 1040 нейтрино на квадратный сантиметр", - мысленно подсчитал Валька и вдруг успокоился.
      Когда на другой день Олег Коханов вошел в лабораторию, он был потрясен. Нет, с яйцом ничего не случилось. Оно по-прежнему висело на своем месте над столом, отливая нежными утренними красками. Но с Валькой происходило что-то непонятное. Упрямо сморщив лоб, он растаскивал оборудование по разным углам комнаты. Все эти нагреватели, излучатели и усилители были беспорядочно свалены под стенами, их сверкающие, старательно отделанные кожухи сминались под тяжестью арматуры, дорогостоящие сердечники, подвески, кристаллы подвергались угрозе разрушения...
      - Что ты делаешь? - крикнул Олег.
      Валька обратил к нему бледное лицо. Он рассматривал Коханова, словно они виделись впервые.
      - Все это не нужно, понимаешь? - сказал он очень тихо.
      - Как так не нужно? Ты с ума сошел! Что за обращение с уникальной аппаратурой?
      Валька сморщился, словно у него заныли зубы.
      - Ты пойми, - сказал он с расстановкой, то ли набираясь сил, то ли для большей убедительности. - Нейтринное облучение ничего не дало, и вообще нет в мире сил, способных подействовать на яйцо. Только...
      Он на секунду замолк.
      - Одним словом, - продолжил Валька, - все это барахло надо выкинуть. Оно ни к чему. Совсем ни к чему.
      Олег строго посмотрел на Вальку и разразился речью.
      Он сказал, что не Вальке решать вопрос, что надо оставлять в лаборатории. Об этом должен заботиться Грот, их начальник, а не он, Валька, который всего-навсего безответственный исполнитель. Кроме того, какие у него мотивы так поступать? Наверное, сплошной вздор, который нужно просто вышибить из его головы. И вообще он ответит за поломку приборов; их стоимость исчисляется миллионами единиц труда.
      Валька молча слушал Коханова. На лице его были написаны тоска и отчуждение. Перед его внутренним взором проносились странные картины. Он видел рождение Коханова, он видел, как тот рос, проходил три ступени начального обучения, становился юношей, молодым человеком, мужчиной, стариком. Всегда рассудительный, благоразумный, уверенный, знающий, что надо и как надо. Вместе с ним росла, мужала и старела его глупость. Уверенная, рассудительная, трезвая...
      Валька увидел, как рождались, росли и мужали миллиарды Кохановых на всех планетах, где только жили в то время люди.
      - А вдруг сейчас оно... проснется? - встрепенулся Валька и, приблизившись к яйцу, наложил на него руки.
      "Он помешался", - подумал Олег, рассматривая страшные темные глаза товарища; блестевшие сухо и жестко.
      Когда Валька пришел в себя, яйцо исчезло. Эксперимент, видимо, удался. Поток нейтрино, проникший в яйцо, начал неведомую грозную реакцию. Реакцию, предвещавшую катастрофу. Валька запомнил лишь внезапно наступившую тошноту, непонятную душную тяжесть и прихлынувший к голове жар. Потом все для него кончилось. Он поднялся с пола, пошатнулся, словно пьяный, попытался схватиться за стену, но провалился в какую-то черную пустоту. Больно ударился обо что-то твердое локтем. Ощутил, как от ушибленного места по телу разлетаются тысячи электрических игл. Еще раз взглянул на лабораторный стол, над которым раньше висело яйцо. Все осталось на своих местах, а яйцо исчезло. Пропало, растворилось, улетучилось, унеслось прочь.
      "Наваждение какое-то",- подумал он и закрыл глаза. Веки казались отяжелевшими, набухшими вязкой, как расплавленный металл, кровью. Зато свет болезненно резал глаза.
      Валька выключил освещение и поразился обступившей его непроницаемой мгле. Даже в самые черные ночи не было такой сплошной темноты. Окно он нашел ощупью. Оно не выдавало себя ни малейшим световым бликом. Поднял тяжелую фрамугу. В лицо пахнуло прохладной свежестью. Слабо пахли цветы на клумбах. Но нигде ни огонька, ни самой маленькой капельки света.
      И вдруг вспыхнули окна гаража. И это было очень странно. Словно кто-то внезапно убрал светонепроницаемый экран. Именно убрал экран, а не зажег свет во всех четырех окнах. Потом так же неожиданно засветились вспомогательные постройки. Они вспыхнули одна за другой: те, что были ближе к Вальке, - чуточку раньше, более удаленные - с едва уловимым опозданием.
      И он вздрогнул, потому что ясно ощутил - не подумал, а именно ощутил - всем своим существом, что вокруг него раздвигается сфера мрака, уходя все дальше и дальше и открывая глазу все более удаленные предметы.
      Он рванул дверь и вихрем слетел по лестнице. Его обступила привычная ласковая ночь. Запах клумб сделался более ощутимым и сладким. Ночные шорохи и тени навевали легкую и спокойную тревогу. Все было как обычно. Почему же так ныло, так предчувствовало беду сердце?
      Валька взглянул на небо. Звезд не было. Ни единой даже самой незначительной звездочки. Тьма и молчание. Молчание и тьма. Звезды исчезли. Может быть, навсегда. Погасли мгновенно и сразу. Люди Земли не знали того, что знал Валька, и не видели того, что он видел.
      А он не знал и не мог знать, что стена мрака, скрывшая от него звезды, через некоторое время погасит двойное солнце Анизателлы в исполинских рефракторах астрофизических обсерваторий далекой, такой невообразимо далекой теперь Земли...
      Потом сфера тьмы вновь стала сжиматься, гася огни в домах оцепеневшей Анизателлы. Сначала гасли дальние окна, потом тьма подступала все ближе, пока не сжалась в черную точку там, на лабораторном столе. Тогда ночь делалась абсолютной и вечной. Но Валька не мог ощутить этой пульсации. Он видел ее, но мозг его оказался вдруг не способным зарегистрировать изменения в их причинной связи. Распалась сама причинность. Как разжимаются звенья стальной цепи в искусных руках фокусника...
      Пространство исчезло, и, может быть, остановилось время. Многовековой человеческий опыт и выработанные на его основе пространственно-временные представления оказались бессильными. На языке привгдчных понятий пришлось бы сказать, что время вдруг превратилось в расстояние и расстояние - во время. Но это ничего не объясняет!
      Внезапно оказавшаяся совершенно безоружной, мысль обреченно скользила по поверхности чуда, не в силах углубиться в сущность, не понимая даже проявлений этой сущности. Человек остался наедине со Вселенной. Его затуманенный мозг, как равнодушное зеркало, принимал и сейчас же отбрасывал хлынувший отовсюду непостижимый поток.
      Эмоции замерли и притаились, как испуганные звери, накрытые тенью хищной птицы. Страх, удивление, любопытство - все это провалилось в черные подвалы небытия. Человеческие чувства оказались несоизмеримо малыми в сравнении с чудовищной гримасой пространства-времени.
      Валька видел, если только он мог видеть вообще, что его существование странным образом раздвоилось. Он все еще стоял посреди непроницаемой тьмы и одновременно, если только оставалась в огфужающем мире одновременность, находился в лаборатории...
      - Что ты делаешь? - крикнул Олег.
      Валька обратил к нему бледное лицо. Он рассматривал Коханова, словно они виделись впервые.
      - Все это не нужно, понимаешь? - сказал он очень тихо.
      - Как так не нужно? Ты с ума сошел? Что за обращение с уникальной аппаратурой?
      Валька сморщился, словно у него заныли зубы.
      - Ты пойми, - сказал он с расстановкой, то ли набираясь сил, то ли для большей убедительности, - нейтринное облучение ничего не дало, и вообще нет в мире сил, способных подействовать на яйцо. Только...
      Но, стоя в центре тьмы, Валька смутно понимал, что эта сцена в лаборатории уже была когда-то, и, может быть, не один раз. Он не задумывался над тем, как раздвоившийся во времени человек может сохранять единое сознание и единое ощущение происходящего. Он только отметил для себя, что происходящие сейчас в лаборатории события уже прокручивались однажды на пленке мировых линий Вселенной.
      Потом, если это случилось действительно потом, а не прежде или даже одновременно с описываемыми событиями, Вальке показалось, что время бешено понеслось вспять. Он по-прежнему стоял, погруженный в непроницаемую черноту, и вместе с тем жил как бы среди материализовавшейся памяти, которую с невероятной скоростью прокручивали в обратном направлении. Всо повторилось с необычайной четкостью.
      Вот он стоит в центре освещенной лаборатории и не может попять, куда вдруг исчезло яйцо. Вот он падает и лежит, поверженный невидимыми вихрями гравитационного взрыва. Затем встает и склоняется над появившимся из пустоты яйцом. Распахивается дверь, и задом наперед входит Коханов. Жестикулирует, удивляется. Гневается. Смеется. Потом, все так же быстро и уверенно пятясь, уходит. К яйцу придвинута нейтринная пушка. Валька осторожно отводит ствол и оттаскивает установку в угол...
      Как стремительно уносится назад время! Валька участвует в первой высадке на Анизателле, в формировании двойной звезды из диффузной материи, в первичном взрыве, давшем жизнь Метагалактике. Только нигде он больше не видит себя.
      Первичный взрыв и разлет материи неуловимо соединяют его ощущение воедино. Валька уже не находится в двух временных ячейках. Но не успевает он даже осознать это, как вновь раздваивается. Время вновь обращает свой бег. Оно несется уже от прошлого к будущему.
      Там, где Валька только что исчез, он появляется и опять мысленно отмечает, что уже. скользил по этим мировым линиям и, может быть, уже никогда не сумеет соскользнуть с них. Вот опять он ставит этот безумный нейтринный эксперимент. Дурацкий разговор с Кохановым. Вырождение яйца в невероятное гравитационное поле. Свернувшееся пространство и тьма, отделившая Анизателлу от звезд и остальной Вселенной. И опять поворачивает время...
      Вся вечность - от бесконечно далекого прошлого до бесконечно далекого . будущего - умещается в неизмеримо коротком миге. Время остановилось. Прошлое, настоящее, будущее слились воедино. Они просто перестали существовать.
      Валька не может даже сосчитать увлекающие его за собой циклы временных поворотов. Ему только кажется, что они еле следуют один за другим. На самом деле все протекает совершенно иначе. Но человеческий язык бессилен передать игру вечности.
      От взрыва до взрыва. Наплыв ощущения, что все это уже было однажды, во времена оны, как смутная память, что сон, которые снится сейчас, уже снился когда-то. И нет выхода из колеса времени. И мысли нет, чтобы понять происходящее и попытаться найти выход, потому что даже мысль развивается во времени а останавливается, когда время стоит.
      И все же на многочисленные запросы о том, можно ли помочь Анизателле, ученые отвечали утвердительно. Пусть сейчас и еще столетия спустя человек бессилен перед чудовищными проявлениями стихийных сил мироздания, олицетворенных гравитационным коллапсом. Ведь даже разведывательный космолет нельзя послать в район сферы Шварцшильда, окружившей систему УУ. По мере приближения к такой сфере гравитационное поле возрастает и течение времени замедляется. На самой сфере время течет бесконечно медленно. Космонавты-разведчики не увидят никаких изменений. Но одной секунды часов их звездолета достаточно, чтобы на Земле промелькнули тысячелетия. Вот почему сразу же отпала идея послать в район коллапса экспедицию.
      Но это же обстоятельство давало ученым право оптимистически смотреть в будущее, правда в очень далекое будущее. Вряд ли можно сомневаться в том, что человечество когда-нибудь раскроет коренные тайны материи и пространства. Гигантские сверхцивилизации будущего смогут управлять даже такими грандиозными процессами, как гравитационный коллапс *, свернувший пространство вокруг Анизателлы и ее двойного солнца.
      Тогда, наверное, и найдется средство вырвать планету из бесконечного временного колеса. И не надо бояться, что помощь придет слишком поздно. Для обитателей Анизателлы времени нет. Они могут ждать даже вечность. Она не будет для них тянуться дольше, чем самое короткое мгновение для жителей Земли.
      У каждой системы свой центр, своя точка отсчета. Мы смотрим на Анизателлу с Земли.
      * С представлением о сфере Шварцшильда, гравиколлапсе, гравитационных могилах можно познакомиться в трудах советских физиков Наана, Зельдовича, Новикова и др. (см. Эйнштейновский сборник. М., "Наука", 1966).