- Как что? А астрономия что дает?
      - Ну, хватил, мил-человек, астрономия! А космонавты наши? Как же без астрономии корабли-спутники выводить?
      - Не это я имею в виду, Иван Фомич. Я о галактической астрономии говорю. Как с ней быть? К чужим галактикам человечество, может, и полететь-то никогда не сможет. Шутка ли, тысячи световых лет! Но ведь изучают галактики и звезды изучают, физику звезд! И большие средства государство отпускает на все это.
      - А кто этим занимается, мил-друг? А-ка-де-ми-ки! Большие авторитеты! Звезды считать да спорить о конечности или бесконечности вселенной - это заслужить надо. Сначала поработай как следует, не чураясь черного труда, принеси народу пользу, тогда и занимайся звездами. А сейчас нам с вами никто этого не разрешит. Так-то вот! То, что позволено было Евгению Осиповичу, никому другому не позволят. Потому что Евгений Осипович большой ученый был и заслуги перед государством имел немалые.
      - Поэтому, вместо того чтобы продолжать его дело, вы решили поменять тематику?
      - А вот об этом не вам судить. Отвечать за все я буду. Я могу ведь приказать, только я хочу, чтобы вы поняли. Не о себе я забочусь, на мой век хватит, а у вас еще все впереди. Сколько людей мечтает на вашем месте очутиться! Настоящих физиков, универсантов! А вы, вместо того чтобы думать о дальнейшей работе, упорствуете, хотите себе напортить. Кто вас перед отделом кадров защищает? Я! Если б я не желал вам добра, на кой ляд мне с вами тут время терять? А? Согласны со мной?
      - Согласен, Иван Фомич, - преодолевая внутренний протест, промямлил Михаил.
      - Ну, слава те господи, наконец, дошло! - И уже другим, будничным тоном продолжил: - Я для вас приготовил таблички... Вот они. Тут их штук сорок. Вычертите мне их тушью на ватмане. Это демонстрационная графика для отчета. Только каждую отдельно, пожалуйста, и покрупней, чтоб издали было видно.
      - Я не чертежник, Иван Фомич, а исследователь. Если, кроме чертежной работы, вы мне ничего не можете поручить, я лучше продолжу свои исследования.
      - А вы к тому же и белоручка... В ваши годы я о самостоятельной теме и не помышлял. Делал, что придется: чертил, мыл пробирки, перетаскивал тяжести. Я не могу приказать вам чертить для меня таблицы. Формально не могу. Что же касается ваших, как вы говорите, исследований, я запрещаю заниматься ими в рабочее время. Наконец, вообще запрещаю заниматься ими до решения директора. О вашем отношении к работе я подам докладную.
      - Тоже в президиум Академии наук?
      - Что? Что вы сказали?!
      - Что мне еще рано на кладбище. Подавайте вашу докладную!..
      Сразу же после ухода Подольского у Ивана Фомича состоялся разговор с начальником отдела кадров.
      - Он совершенно не нужен в лаборатории, Петр Ильич, - увещевал Иван Фомич. - Да и по своей квалификации он не соответствует должности. Ведь ничего общего с физикой!
      - Раньше об этом нужно было думать, Иван Фомич, - ответил начальник отдела кадров, укладывая в темный зев громадного несгораемого шкафа какие-то папки. - У меня нет никаких оснований. Да вы и сами знаете, как трудно при нынешней системе уволить или даже просто переместить сотрудника.
      - Но здесь-то дело совсем другое, - развел руками Иван Фомич. Случайный он человек, случайный. Наконец, нарушает трудовую дисциплину, не выполняет приказаний начальника.
      - Факты, Иван Фомич. Факты.
      - Да я вам их целую кучу принесу!
      - И хорошо. Вот тогда и поговорим.
      - Ладно, ладно. Договорились... У меня еще есть дело к тебе, Петр Ильич. Подольский хочет проводить какие-то свои исследования в нерабочее время... Понимаешь, не могу я оставлять постороннего человека в лаборатории. Тревожно мне.
      - Понимать-то я понимаю. Только не посторонний он... Раз наш сотрудник - значит, уже не посторонний. И никто ему запретить не может, если только не вредные они, его исследования...
      - В том-то и дело, что вредные! Затем и пришел к тебе, а ты мне помочь не хочешь.
      - А коли вредные, запрети! Письменно запрети. А нарушит - пиши докладную.
      - Так-то оно так... Только он к директору собирается идти за разрешением. А директора-то нашего ты, слава богу, знаешь. Подмахнет не глядя, а мне потом кашу расхлебывать.
      - Ну, не понимаю тебя, Иван Фомич, пойди сам к Александру Алексеевичу и растолкуй ему.
      - Боюсь, он неправильно поймет... Дело это довольно тонкое. Чисто формально Подольский продолжает работу, начатую Ортом. Понимаешь? Орт, не подумав, как-то бросил идею, а тот и подхватил. Неудобно мне в это дело мешаться... Могут подумать, что я зажимаю работы Орта. Вот я и думал, что, может, ты... директору-то подскажешь. Тебя-то он во как слушает, не то что меня!
      - Ну, это ты брось, Иван Фомич. Он всех одинаково слушает. А я тут ни при чем. Не мое это дело в науку путаться... Что же касается нарушения трудовой дисциплины - давай факты.
      - Значит, не хочешь помочь старому другу?
      - Не могу, Иван Фомич! Рад помочь, но не могу.
      - М-да... Ну ладно... Да! А как насчет того дела? Ну, о переводе Меконицкой и Лебедева из группы Урманцева?
      - И это сейчас решить мы не можем. Сам знаешь, Урманцев-то в командировке.
      - А зачем он нам сейчас нужен? Давай переведем их... временно. А вернется Урманцев - оформим все как полагается.
      - Нельзя без Урманцева. Никак нельзя!
      - Ой, что-то ты больно осторожен стал, Петр Ильич! Темнишь.
      - Не понимаю, о чем это вы, Иван Фомич?
      - Ну, хорошо. Бывай! Привет Марье Кузьминичне.
      - Всего хорошего, Иван Фомич. Заходи.
      - Зайду, Петр Ильич. Обязательно зайду.
      Только в коридоре Иван Фомич утратил привычную, в сладеньких складочках улыбку. Нахмуренный и озабоченный, он сразу же стал выглядеть намного старше. Но его никто не видел.
      В тот же день, проходя мимо кабинета Орта, где теперь сидел Иван Фомич, Подольский увидел плачущую девушку.
      По-детски закрыв ладошками глаза, она стояла, наклонившись к стене. Юбка-колокол выше колен открывала ее тонкие ножки, подрагивающие в резонанс с рыданиями. Сжатые горем плечики казались узенькими и хрупкими. Михаил узнал Ларису - стенографистку, машинистку и личного секретаря Евгения Осиповича.
      Остановившись у нее за спиной, он некоторое время смотрел, как беззащитно она плачет, потом нерешительно дотронулся до худого локотка.
      - Что с вами, Лариса? Вас кто-нибудь обидел?
      Не оборачиваясь, девушка отчаянно помотала головой. Рыдания усилились.
      Михаил мучительно, не находя слов и не решаясь уйти, все еще касался застывшей рукой ее локтя. Неожиданно девушка обернулась и, не отрывая ладошек от ослепшего лица, уткнулась ему в плечо. Сразу стало жарко и неудобно. Едва прикасаясь рукой, он погладил ее спину, оглядываясь в то же время по сторонам. Не отдавая себе в этом отчета, он не хотел, чтобы его кто-нибудь сейчас увидел.
      - Может, водички принести?
      Лариса попыталась ответить что-то, икая и захлебываясь.
      - Я сейчас! Сейчас принесу! - заторопился он, безуспешно пытаясь прислонить ее обратно к стене.
      Она затрясла кудряшками, пытаясь что-то сказать, но он уже побежал по длинному высокому коридору мимо больших строгих дверей мореного дуба.
      Ларисины зубки мелко стучали, и крупные капли воды расплывались на ее коричневой кофточке темными пятнами. Она долго не могла отдышаться и все еще вздрагивала. Немного успокоившись, она достала из кармана пудреницу, но, увидев свое красное, опухшее лицо, опять разрыдалась открыто и горько.
      Произошло же вот что.
      Лариса встретила в коридоре Ивана Фомича. Она поздоровалась с ним и прошла мимо. Иван Фомич проводил ее долгим взглядом и вдруг позвал!
      - Можно вас на минуточку, Лариса?
      Лариса обернулась и, увидев, что Пафнюков машет ей рукой, подошла к нему.
      - Что-то давно вас не видно. Вы не болели?
      - Каждый день бываю здесь, Иван Фомич. С девяти до пяти.
      - Так-так. Ну и что же вы здесь делаете каждый день?
      - Когда что...
      - Вы как будто еще где-то учитесь?
      - В библиотечном институте, на втором курсе.
      - Молодец какая! Прямо молодец! Да и куда теперь без образования. Жизнь у нас непрочная. Вроде как в том анекдоте про секретаршу. Знаете? Ну! Отличный анекдотец! Приходит раз секретарша на работу и видит, что из кабинета начальника выносят диван. Она испугалась и как закричит: "Что? Разве меня уволили?"
      Иван Фомич долго хихикал, отирая мизинцами уголки глаз.
      - Вы тоже, Ларочка, подумайте над тем, как дальше быть. Может, и я в чем смогу вам помочь. Кое-какие связи у меня найдутся... Сам я, бедняга, никогда секретарей не имел и, наверное, иметь не буду, но ведь есть люди, которые без этого... не могут. Так что попытаюсь вас пристроить.
      Он опять рассмеялся, махнул рукой и прошел к себе в кабинет.
      А Лариса осталась стоять в коридоре, все еще не понимая, что ее жестоко и грязно оскорбили.
      ...Михаил сжал зубы и тихо сказал:
      - Пойдем домой. Я провожу тебя.
      Они вышли на вечернюю заснеженную улицу и пошли вдоль уходящих в синюю мглу фонарей, вокруг которых сумасшедшими ночными бабочками метались снежинки. Они шли быстро, хотя им некуда было спешить, и молча, хотя многое могли бы рассказать друг другу. Краем глаза он видел, как ее ресницы заиндевели, и подумал, что перед ней переливаются вечерние радуги.
      11
      Земля горела под ногами Мильчевского. Впрочем, привычная метафора весьма неточно передает истинное состояние Роби. Его снедал самый примитивный страх быть пойманным на месте преступления. После ареста Антона и его помощников дни и ночи для Мильча наполнились особого рода ожиданием. Неотвратимость и обреченность разъедали душу и умерщвляли сознание Мильча.
      Мильч оцепенел. Он знал, что нужно что-то предпринять, и... ничего не предпринимал. Он верил, что шансы на спасение есть, но оставлял эти шансы нетронутыми. Он понимал, как нужно обороняться - и сидел сложа руки. Его парализовал какой-то сладкий ужас. В глаза властным гипнотизирующим взглядом смотрело наказание. Это была последняя схватка неопытного преступника с Законом. После нее обычно следуют Раскаяние, Слезы и Очищение. В глубине души Мильч уже начал восхождение по крутой лестнице Наказания, но для людей он еще оставался прежним веселым Мильчем.
      Как раз в это время в Институте физики вакуума произошли события, которые несколько отвлекли Мильча от внутренних моральных проблем. Причем сам Мильч, несмотря на разъедающий его душу самоанализ, немало способствовал их энергичному развитию и даже явился своеобразным инициатором целой серии любопытнейших происшествий.
      У преступников есть особый нюх на опасность. Он порожден, как правило, предчувствием провала. Впрочем, это предчувствие никогда не покидает преступника. Оно же толкает его навстречу развязке. Большинство преступлений провалилось из-за неверия. Человек, нарушивший Закон, испытывает на себе колоссальное давление со стороны общества. Природа этого давления и по сей день остается таинственной и непонятной. Могут сказать, что все дело здесь в нарушении привычного общественного ритма, который регулирует жизнь современного человека. Индивидуум, выбившийся из этого ритма, чувствует себя так же, как человек, бросивший курить. Социальный рефлекс, общественный тонус - вероятно, все это не зряшные понятия. Тяжеловес, прервавший работу над штангой, обрастает жиром. Человек, вступивший в антагонизм с обществом, попадает в особое состояние социальной невесомости, когда представления низ и верх, добро и зло теряют привычный смысл. Естественной реакцией в такой ситуации является желание восстановить нормальное положение. Но это-то, как правило, и приводит к провалу. Вот почему многие неискушенные правонарушители стремятся к развязке и даже иногда сами вызывают ее своими легкомысленными поступками. Поймать, уличить и разоблачить таких молодых правонарушителей легче, чем старых, видавших виды тамбовских волков, у которых уже притупились и умерли социальные рефлексы.
      Конечно, в жизни все обстоит намного сложнее. Молодежь более порывиста, чувствительна и динамична. Поэтому отклонения от нормы у нее встречаются чаще, чем среди взрослых. Зато и возвращение к социальному оптимуму для молодых протекает с меньшей затратой усилий и завершается благополучно. Возможно, также существует некоторый телепатический эффект коллектива людей, воздействие которых на отдельного человека в момент борьбы значительно усиливается... Но это уже из области предположений, которые, конечно, могут быть высказаны, но тем не менее нуждаются в тщательной проверке.
      Однажды и Мильч испытал странное, удивительное искушение, которое чуть было не привело к раскрытию тайны Рога изобилия.
      Как-то раз, увидев высокий лоб Подольского, Мильч ощутил прилив неожиданных мыслей. Это был как бы взрыв изнутри, осветивший для него мир по-новому.
      Перед тобой человек, Мильч. Неглупый парень, свой парень. Впрочем, в лаборатории Орта не было дураков. Там выковывались, как говорил директор на ежегодном отчетном профсоюзном собрании, превосходные кадры физиков. "Кадры, да не те", - думал Мильч. Розовощекие мальчики с чистыми шеями, в очках. Хохмачи, альпинисты, аквалангисты, туристы. Бойкие, острые на язык, сообразительные... Нет, не лежала к ним душа Мильча! Слишком уж горды они своим безгрешным прошлым, слишком уверенно смотрят в будущее. У них все есть, они могут иметь все, и они будут иметь все. О чем можно поговорить с такими жизнерадостными рахитами? Да ни о чем! "Марсиане", - именовал их про себя Мильч, наблюдая, как ватага сотрудников Орта отправляется в очередной турпоход, толкаясь, грохоча, перебрасываясь малопонятными шуточками.
      Завидовал ли он им? Пожалуй, нет. Они были для него людьми с другой планеты. Их страсти казались ему надуманными, идеалы - бесплотными, а сами они - кукольными, нереальными. Они служили богу науки, они были жрецами Афины. В них ничего не было от той тяжелой, вязкой каши, которая называлась реальной жизнью.
      Другое дело - Подольский. Этот человек нюхал жизнь во всем многообразии ее запахов. Он знает, что такое бедность; он, возможно, знает, как хочется быть первым, сильным, независимым. А кроме того, он, как и "марсиане", причастен к тайнам природы. Хорошо бы иметь такого друга, меньше будет глупостей - две головы все-таки... Но как подобраться? Что скрыто за этим высоким лбом? Коварство? Равнодушие? Каким ключом можно отпереть его душу?
      - Алло...
      Михаил вздрогнул и посмотрел на Мильча.
      - Что?!
      - Да ничего, - ухмыльнулся Роберт. - Смотрю, задумался ты...
      - Да, - сердито сказал Подольский, - задумался. А ты мне что-нибудь хочешь сообщить?
      - Сообщить? Ничего... А вот... поговорить хотел.
      - Ну давай, - кивнул Подольский.
      - Что давай?
      - Давай говори.
      - А-а... Прямо так, сразу? - тянул Мильч, еще сам не понимая, что скажет и сделает через минуту. Его подхватила та опасная волна, которая обычно выносит на берег Признания.
      - Слушай, - сердито сказал Подольский, - не морочь мне голову, у меня и без тебя хлопот хватает.
      - Ладно. - Мильч сунул руки в карманы и качнулся с пяток на носки. Хотел я тебе одну штучку показать, но поскольку ты так занят...
      Подольский не любил зря огорчать людей. Ему показалось, что Мильчевский обиделся.
      - Погоди, - сказал он, - дело не во мне, я свободен, рабочий день уже кончился. Просто я не пойму, что тебе нужно.
      - Пойдем к нам.
      Мильч пошел впереди, недоумевающий Подольский плелся сзади. Тогда впервые Мильч ощутил жжение в пятках, позже оно перешло в пламя невидимого костра.
      Что я делаю, люди! Остановите меня, это же безумие, это глупость, это черт знает, что такое!..
      - Куда ты меня ведешь? - спросил Михаил, когда они приблизились к дверям лабораторного склада.
      - Сюда, - хрипло сказал Мильч и переступил порог.
      Они стояли перед стареньким, видавшим виды металлическим сейфом.
      - Вот, - Мильч притронулся к тускло поблескивавшей рукоятке. - Это... Он замолк.
      - Это, - как эхо повторил Михаил, глядя ему в глаза.
      На верхней губе Мильча выступили бусинки пота, глаза провалились, веснушки на лбу проступили и стали черными.
      - Это, - набрав воздух, снова сказал Мильч.
      - Это, это, черт побери, что за шутки, Роберт? - Михаил рассердился. Что тебе от меня нужно?
      Мильч почувствовал сильную слабость. Сковывавшее его напряжение исчезло, пьянящая истома обволокла мышцы и суставы... Искушение ушло. Мильч больше не хотел делиться с кем-либо своей тайной.
      - Это пустота, брат, - сказал, он, - но "в ней намек... добру молодцу урок".
      Он открыл шкаф, порылся внутри и что-то извлек оттуда.
      - "Скажи мне, кудесник, любимец богов, - Мильч уже владел собой, - что станется в жизни со мною..." Ответь мне, несведущему, на один вопрос...
      - Ожидай погибели от своей лошадки. Чего тебе надо?
      - Могут ли быть на свете два абсолютно одинаковых предмета?
      - Смотря что ты понимаешь под словом "абсолют", который сам по себе недостижим.
      - Кудесник, ты лживый, безумный чувак, презреть, бы твои предсказанья... Я утверждаю, что они близнецы во всем, вплоть до молекулярной структуры. Вот!
      Мильч разжал руку. На ладони лежали два маленьких транзистора. Михаил поднял брови.
      - Ты что? Откуда им быть одинаковыми? Машинная технология предусматривает гигантские допуски.
      - А кристаллы в них? - Мильч закрыл Рог изобилия и направился к выходу.
      Михаил шел рядом и бубнил:
      - Ну что ж, кристаллы могут казаться нам одинаковыми. Во всяком случае, мы со своей аппаратурой просто не сумеем уловить предсказанных теорией дефектов структуры. Так что идентичность кристаллов тоже оказывается на поверку липовой. Просто не хватает разрешающей способности прибора, чтобы вскрыть тот или иной микродефектик... А зачем тебе это?
      - Просто так, - ответил Мильч, выпроваживая Подольского в коридор. Однажды я задал себе такой вопрос: могут ли быть в природе две абсолютно одинаковые вещи, - и решил, что могут. Например, кристаллы. А ты меня неприятно разочаровал.
      Михаил задумался.
      - Вообще, - нерешительно начал он, - это философская проблема. Мы считаем, что одинаковы все атомы одного элемента. Но... Это зависит от уровня наших знаний. Вчера они были совершенно одинаковы, сегодня мы уже знаем, что существуют изотопы, а завтра между атомами одного и того же элемента окажется меньше сходства, чем у людей одной национальности. Очевидно, неравномерность, неидентичность всех природных явлений тоже своеобразный закон. Кривая распределения по свойствам...
      Михаил постепенно увлекся. Лицо его раскраснелось, и глаза оживились. Мильч вежливо слушал и думал, что люди, по-настоящему увлеченные наукой, либо дети, либо маньяки. Смешно и глупо вверять таким субъектам драгоценную жемчужину, которую он, Мильч, откопал на свалке бытия. Рука судьбы видна в том, что несколько минут назад он не раскрыл тайну Рога изобилия.
      12
      Спустившись во время перерыва в буфет, Михаил обнаружил на доске приказов свою фамилию. На узкой полоске папиросной бумаги было напечатано:
      "За самовольный уход с работы 18, 21 и 27 февраля с.г. младшему научному сотруднику лаборатории теории вакуума Подольскому М.С. объявить выговор. Основание - докладная записка зам.зав.лабораторией И.Ф.Пафнюкова".
      Под этим стоял лиловый штамп "Верно" и подпись начальника канцелярии.
      Недоуменно шевеля губами, Михаил два раза прочел приказ, но так ничего и не понял. Он не мог вспомнить, что именно делал 18, 21 и 27 февраля, но самовольный уход с работы?.. Нет, здесь явно была какая-то ошибка.
      Он оглянулся и, увидев, что у доски собралось несколько человек, боком проскользнул к лестнице. Поднявшись бегом на второй этаж, с независимым видом пронесся по коридору в тщетной надежде не встретить никого из знакомых.
      Впереди открылась дверь, на которой был прибит знак радиационной опасности, вышла девушка в белом халате. В руках у нее были колба Вюрца и еще какие-то склянки. Пока она закрывала дверь ногой, Михаил попытался прошмыгнуть мимо. Он мучительно не хотел отвечать на сочувственные вопросы и выслушивать равнодушные утешения. Тем более что он действительно не понимал, что происходит.
      - Миша!
      Он обернулся и, проклиная в душе Гюляру вместе с ее колбами, подошел к девушке.
      - Как же ты это, Миша? - Она покачала головой, нахмурив сросшиеся у переносицы брови.
      - Что - как?
      - Это тебе Иван удружил? Он может... Но ты-то, ты! Разве можно быть таким неосторожным! И главное - накануне переаттестации.
      "Ах, вот оно в чем дело! Скоро переаттестация... Да, ничего не скажешь, Иван Фомич дело знает! Удар нанесен удивительно метко. А я-то, дурак, думал, что он обо мне забыл".
      - Прости, Гюляр-джан, но я очень спешу. Я к тебе обязательно заскочу. Потом. А сейчас - не могу. Извини.
      И он опять понесся по коридору. Но на повороте неожиданно носом к носу столкнулся с Мильчем.
      - Привет, старик! Как житуха? Ты не очень спешишь? Тогда погоди минутку. Расскажу тебе, как я вчера великолепно блеснул на мизере. Взял прикуп при трех дырках - и неудачно. Четыре черви - чистяк. Буби - семь, девять, валет. Пики - восемь, десять. И три трефонки - семь, валет, король. Ты бы что снес?
      - Не знаю...
      - Снес я... десятку и валета! А?
      - Класс!.. Ты мне не определишь критический ток при сверхпроводимости?
      - Раз плюнуть. Когда?
      - Я тебе звякну. У тебя ведь шестьдесят семь? А сейчас - бегу.
      Михаил действительно побежал и скрылся за поворотом. Остановившись у приемной директора, он взялся за ручку двери, отдышался и уже спокойно вошел.
      - Здравствуйте, Розалия Борисовна, - обратился он к секретарю. Алексей Александрович у себя?
      - Он сейчас не принимает. У него секретарь партбюро... Как же это вы оскандалились, Подольский?
      - Я, собственно, за этим и пришел... Никогда я не уходил с работы самовольно, Розалия Борисовна. Если куда и уезжал в рабочее время, то отмечался в книге.
      Розалия Борисовна раскрыла книгу с голубой линованной бумагой, в которой сотрудники фиксировали связанные с работой отлучки.
      - Здесь записано, что восемнадцатого, двадцать первого и двадцать седьмого вы уезжали в электромеханические мастерские. Так?
      - Но я действительно ездил в мастерские! Там это могут подтвердить!
      - Не в этом дело. Иван Фомич сказал, что запретил вам посещение мастерских.
      - Когда? У нас и разговора-то об этом не было!
      - Он же перевел вас на другую тематику. А вы, вместо того чтобы выполнять порученное вам дело, ездите зачем-то в мастерские.
      - Да, Розалия Борисовна. Вместо того чтобы чертить какие-то таблицы, я работал над экспериментом, который был задуман Евгением Осиповичем. Думаю, что это важнее, и вкатывать мне выговор...
      - Это приказ директора, и обсуждайте его с директором.
      - Вот я и пришел поговорить с директором.
      - Он сейчас занят.
      - А когда он освободится?
      - Не знаю.
      - Вы мне не позвоните в лабораторию, когда он сможет меня принять?
      - Если каждому, кто хочет попасть к директору, я буду звонить, то, знаете ли, у меня и рук не хватит.
      "При чем тут руки?" - подумал Михаил и молча вышел из приемной.
      Впервые в жизни он чувствовал себя таким безвыходно одиноким. С каким-то безнадежным равнодушием поднялся он в лабораторию и взялся за привычную работу.
      Вот уже два месяца он вопреки всему открыто работал над ортовским экспериментом. Опустив свинцовое кольцо в дюар с жидким гелием, он позвонил по внутреннему телефону Мильчу.
      - Лаборатория не отвечает, - сказала телефонистка, и в трубке послышались частые гудки.
      "Куда-нибудь смотался, разгильдяй", - усмехнулся Михаил и, достав листок бумаги, принялся писать объяснительную записку на имя директора. Потом смял бумагу в комок, бросил в корзину и подошел к окну.
      В желтоватых небесах неслись сизые весенние облака. Таяли искрящиеся на солнце сосульки. На темных и грязных тротуарах появились большие сухие пятна. Длинноногие девочки в коротеньких пальтишках прыгали через веревочку.
      "Все у меня как-то не так получается. Стремлюсь, лечу, а под конец срыв. Как в детской игре в "Царя горы...". Стоит этакий мерзавец - царь и толкает тебя в грудь, когда ты, кажется, уже сумел взобраться..."
      В соседних отсеках гудели приборы, звякало стекло, время от времени доносились обрывки разговоров, смех. Михаилу вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь подошел к нему, расспросил и сочувственно помотал головой.
      "Может быть, они еще ничего и не знают?" - подумал он.
      А внизу на тротуаре совсем крошечная девчушка ловко скакала сразу через две летящие в противофазах веревки. Это напомнило Михаилу схему работы лампы обратной волны.
      Он отошел от окна и, натянув резиновые перчатки, достал из стеклянного кристаллизатора с ацетоном свинцовый диск с круглой дыркой в центре. Осторожно переложил его в кристаллизатор с эфиром и, подойдя к стенду, включил форвакуумный насос. Взвыл электромотор, застучали передаточные ремни. Ровный гул покрыл все звуки, доносившиеся из соседних отсеков.
      Михаил потянулся было к телефону, еще раз позвонить Мильчевскому, но подумал, что обойдется своими силами, и не позвонил. Высушив тяжелый, скупо поблескивающий диск в струе нагретого воздуха, он установил его в гнездо и повернул ручку латра. Стрелка амперметра дрогнула и стала медленно уползать от нуля. Михаил сбросил напряжение и сразу же пустил жидкий гелий. Когда температура в сверхпроводнике уравновесилась, вновь дал ток. Момент не был упущен. Все шло отлично.
      Средняя плотность составила 10^6 ампер на квадратный сантиметр при магнитном поле в 188 килоэрстед. Лучшего нельзя было и желать.
      - Если верить правилу Сильби, магнитное поле тока должно равняться внешнему критическому полю, - нечленораздельно промычал он сквозь зубы и, вынув логарифмическую линейку, стал высчитывать скачок сопротивления сверхпроводника.
      - Ты опять сегодня остаешься?
      Он поднял глаза и увидел Ларису. Вглядываясь в круглое зеркальце пудреницы, она подкрашивала губы лиловой помадой. На ней была чуть потертая кроликовая шубка.
      "Значит, рабочий день уже кончился", - отметил Михаил.
      - Чем ты занят сегодня? Опять взаимодействием электронов за счет обмена фононами?
      - Где ты нахваталась?
      - Фу! Грубиян... Может, сходим сегодня в кино? На "Тишину"?
      - Хватит с меня "Дайте "Жалобную книгу"! Я теперь по горло сыт кино на ближайшее пятилетие.
      - Тоже сравнил! Ты не можешь выключить это противное гудение?
      Михаил взглянул на вакуумметр.
      - Пока нет. Форвакуум должен быть не выше десяти в минус шестой... Еще минут сорок.
      - А потом выключишь?
      - Да. Но включу агрегаты конденсации и адсорбции. Рев, правда, чуть усилится, но зато через каких-нибудь два часа у меня будут как миленькие десять в минус двенадцатой тор. Все подсчитано, детка, вплоть до эффекта Купера.
      - Фенимора?
      - Не нужно кокетничать невежеством. Это не украшает.
      - Много ты понимаешь... Ты говорил обо мне в цирке?
      - Обещали что-нибудь подыскать.
      - Когда?
      - Буду звонить им на той неделе.
      - Я тебе мешаю?
      - Откуда ты это взяла?
      - Ты отвечаешь так отрывисто, словно нехотя.
      Михаил пожал плечами. Он опять подумал, что им не следует встречаться. Ни к чему хорошему это все равно не приведет. Ведь она совсем не в его вкусе и к тому же слишком молода.
      - Так, значит, ты еще не скоро освободишься?
      - Боюсь, что не скоро, Ларочка. Сама понимаешь, мне нужно спешить.
      - Может, я могу тебе помочь?
      Михаил нажал кнопку остановки форвакуумного насоса, включив другой рукой реостат. Не успел замолкнуть отключенный мотор, как сразу же пронзительно запели на самых высоких нотах сложные агрегаты парогазовой конденсации и адсорбции. Расход жидкого гелия резко возрос и достиг двадцати пяти литров в час.
      "Нужно прогнать ее, - подумал он, сосредоточенно уставившись на приборы регистрационной панели. - Решительно и твердо прогнать. Полумеры только ухудшают положение... Прогнать, чтобы обиделась по-настоящему. Ничего! Для нее же лучше будет. Пусть найдет себе кого-нибудь помоложе".
      - Мишенька, милый! Я тебе не помешаю. Ни на вот столько! А, Миш?
      - Ладно уж... Сиди. Только никуда не суйся, пока не позову. И развлечений от меня не жди! Работать так работать, или...
      - Не надо никаких "или", Мишенька. Сама все знаю. И не будь таким грубым.
      Он осторожно подвинтил на кожухе камеры ограничитель и высвободил магнитный поршень. Световой зайчик на зеркальном гальванометре под потолком дернулся и заплясал около нулевого положения.
      - Нажми красную кнопку с надписью "Конденсатор". Только не перепутай.
      - Не перепутаю, Мишенька... Готово!
      Зайчик понесся к концу шкалы. Остановился и сейчас же сорвался обратно к нулю. Потом опять убежал и снова сорвался.
      - Порядок!
      - Что порядок, Миша?
      - Смотри вверх на гальванометр.
      - А-а... Бегает.
      - Знаешь, что это значит? - И, не дожидаясь ответа на свой вопрос, продолжил: - Это значит, что в камере вверх и вниз ходит над сверхпроводником магнитный поршень! Смотри теперь вот на этот вакуумметр. Если стрелка отклонится вправо хоть на одно деление, сейчас же кричи.
      - Благим матом кричать?
      - Кричи благим матом...
      - Солнышко зашло... Зажечь свет?
      - Ты не видишь прибора?
      - Вижу.
      - Тогда не надо. Посидим в темноте.
      В сумеречном свете все казалось погрустневшим и сероватым. Тускло отсвечивали стальные грани стенда, устало и напряженно мигали красные лампочки.