С того дня, как умер Орт, Иван Фомич считал себя хозяином лаборатории и единственным наследником ее всемирной славы. Все это время он чувствовал себя прекрасно, испытывая незнакомое до сих пор ощущение безопасности и уверенности. Он открыто именовал себя продолжателем дела Орта и с удовлетворением думал, что и другие постепенно свыкаются с этой мыслью. Ничего неестественного в такой ситуации он не видел.
      Иван Фомич искренне не считал себя виновным в смерти Орта. Да он никогда и не желал ему смерти. И это было правдой, как правда то, что никто не хотел, чтобы Евгений Осипович умер, и ни на кого в отдельности нельзя возложить вину за эту смерть. Каждое событие трагической цепи было случайным, но по прошествии нескольких месяцев это стало понятным многим, все вместе они слагались в целенаправленный процесс, который привел Евгения Осиповича к смерти.
      Но жизнь всегда ведет к смерти. И любое возникновение кончается уничтожением.
      Сейчас в кабинете директора Ивана Фомича волновал только один вопрос: кого назначат заведующим лабораторией?
      Благодаря ряду неофициальных бесед Иван Фомич наметил несколько приемлемых с его точки зрения кандидатур на эту должность. Все это были люди, с которыми, по его мнению, можно было ужиться. Правда, он не знал, как каждый из них поведет себя в роли начальника. Подобная метаморфоза порой существенно меняет взаимоотношения. Но во всяком деле неизбежен риск, и Иван Фомич не мог пустить такое дело на самотек.
      Прищурившись в традиционной улыбке, он зорко оглядел членов Ученого совета, пытаясь проникнуть в их мысли.
      - Прошу твердо запомнить одно! - Директор приштамповал увесистую ладонь к зеленому сукну. - Не только начатые, но и задуманные Евгением Осиповичем работы будут продолжаться. Это не только мое мнение... И в ЦК и в президиуме академии это вопрос решенный. Но... жизнь, товарищи, продолжается, и лаборатория не может больше оставаться без руководства.
      Урманцев внутренне вздрогнул и насторожился.
      Иван Фомич покраснел.
      - Собственно, она и не оставалась без руководителя, Алексей Александрович, - томно улыбаясь, произнесла Елена Николаевна, с которой у Ивана Фомича накануне состоялся строго конфиденциальный разговор.
      - Что вы имеете в виду, Елена Николаевна? - спросил директор, приподняв насупленные мохнатые брови.
      - Ну как же? - Она обвела улыбкой присутствующих. - А профессор Пафнюков? Он еще при жизни Евгения Осиповича числился его заместителем.
      - Значит, так! - Директор нагнул голову и стукнул по столу. Лаборатория не может больше оставаться без руководителя. Это не простой вопрос, товарищи... Школа Орта должна жить. Здесь нужен человек, которому близки идеи Евгения Осиповича. Я уже не говорю о прочих качествах, они сами собой подразумеваются... Какие будут соображения? - Он распрямился и откинулся в кресле.
      Но все молчали.
      - Выдвигать нужно кого-нибудь из наших? - спросил наконец один из членов Ученого совета.
      - Конечно! - певуче воскликнула Елена Николаевна. - Что за вопрос? Зачем мы будем приглашать варягов?
      - Можно и варягов, - сказал директор.
      Сердце Ивана Фомича дернулось вниз.
      - Хотя и не обязательно. - Директор принялся рисовать в блокноте чертиков.
      Иван Фомич облегченно перевел дух.
      - Ну, тогда, я думаю, вопрос ясен... - начала было Елена Николаевна.
      - Извините меня, - прервал ее директор. - Я полагаю, мы сначала заслушаем мнение Ивана Фомича. Елена Николаевна права, что он наиболее компетентен в данном вопросе... И его опыт будет для нас очень полезен Он обернулся к Пафнюкову. - Я не решаюсь возложить на вас, Иван Фомич, это бремя. Я понимаю, как вы заняты... Да и здоровье вам, наверное, не позволит. В общем, зная, что вы все равно не согласитесь взять лабораторию на себя, я очень прошу помочь нам в подборе подходящей кандидатура.
      Среди мертвой, настороженной тишины Иван Фомич почувствовал, что лоб у него стал холодным и мокрым. Им овладело расслабленное спокойствие безнадежности.
      - Благодарю вас, Алексей Александрович, - он облизнул губы, - за... заботу. Вы очень хорошо поняли и вошли в мое положение... Я ведь действительно стал здорово прихварывать... Что же касается заведующего лабораторией, то, мне думается, Глеб Владимирович мог бы...
      - Это какой Глеб Владимирович, - перебил Урманцев, - из электрофизического?
      - Да. Владимцов.
      - Ну что ж, очень знающий человек! - В голосе Урманцева звучало глубокое удовлетворение. - Правда, после одной истории Владимцову почему-то никто теперь не подает руки.
      Иван Фомич сидел с застывшей, как маска, улыбкой.
      - Кто еще хочет высказаться по данному вопросу? - спросил директор.
      - Трудно найти замену Евгению Осиповичу. Ох, как трудно... - прервал наступившую тишину ученый секретарь.
      - Евгению Осиповичу найти замену невозможно, - сухо отрезал директор. Речь идет только о назначении нового руководителя лаборатории... Но я вижу, вопрос не подготовлен. Отложим до следующего раза. Временно исполняющим обязанности заведующего лабораторией я назначаю Валентина Алексеевича Урманцева... Вы не возражаете, Валентин Алексеевич?
      - Нет, но...
      - Включите в приказ! - перебил его директор, обращаясь к ученому секретарю. - Что у нас дальше?
      - Вопрос об аспирантуре на будущий год, - сказал ученый секретарь.
      - Давайте это тоже перенесем на другой раз... Что еще? Все? Валентин Алексеевич, попрошу вас немного задержаться.
      Члены Ученого совета поднялись и, отодвинув стулья, вышли из-за стола. Сидеть остался только Урманцев. Директор стоя ждал, пока все уйдут. Наконец кабинет опустел.
      Секретарша внесла поднос с чаем. Директор подвинул стакан и розеточку с сахаром к Урманцеву.
      - В лаборатории нездоровая атмосфера, Валентин Алексеевич. - Директор давил ложечкой подтаявшие кусочки сахара. - Не в вашей и не в моей власти убирать людей, которые нам не нравятся, и назначать более симпатичных. Тем паче, когда это касается работников высшей квалификации... Да и объективных данных к этому нет. Всем вам придется еще долгие годы работать вместе. И отношения должны быть соответствующие. В общем на работе это никоим образом не должно отражаться. Вы согласны со мной?
      - Не во всем.
      - В чем именно?
      - Есть процессы, за которые я и другие работники не могут взять на себя ответственность. Короче говоря, не все исходит от нас.
      - У вас хороший, работящий коллектив, Валентин Алексеевич. Это большая сила. И там, где надо, можно так дать по рукам, что... Но нужны факты. Факты! Прокурор, к примеру, никогда не выдаст ордер на основании одних там трали-вали. Для оргвыводов нужны факты, а всякой закулисной лирике противопоставьте коллектив. Если стадо хорошее, то и паршивая овца будет вести себя хорошо. Ясно?
      - Ясно. Только...
      - Что еще?
      - Это уже, как говорится, из другой оперы. Нужен генеральный эксперимент, Алексей Александрович.
      - Считаете, пора выносить в космос?
      - Пора.
      - Ну что же, попытаюсь провентилировать это в координационном совете... Уж больно много всяких заявок! А спутник - дело дорогое.
      - Биофизики ведь добились! И ФИАН, и Магнитный институт, и Физика Земли.
      - Ну ладно! Попробуем. Может, чего и добьюсь. Пишите докладную.
      - Вам?
      - Нет. Прямо председателю координационного комитета космических исследований.
      - Минуя вас?
      - Они мне не начальство. Можешь и минуя меня! - улыбнулся директор. Хитрый ты парень, Урманцев! Молодой, а хитрый... Ну ладно... Иди! проворчал директор и подтолкнул Урманцева в спину. - Да, постой... Читал твою статью в ЖЭТФ. У тебя там все правильно? Действительно, чувствительность 10^-40?
      - Это подтверждено экспериментом. Интерференция появляется за порядок до этой величины.
      - Значит, в космос хочешь?
      - Хочу.
      - Ну, добро! А как там ваш раненый поживает?
      - Работает. Отлично работает.
      - За что же его Иван Фомич выжить хочет?
      - Иван Фомич вообще бы предпочел работать в одиночестве, если бы только на таком фоне не проявилась полнейшая немощь...
      - Будет тебе... Лучше скажи, с девушкой как? Ты что-нибудь знаешь? Директор протянул Урманцеву коробку "Казбека".
      - Плохо с Ларисой. Врачи опасаются, что она навсегда такой останется...
      - По-прежнему никого не узнает и ничего не помнит?.. Спички есть?..
      - Если бы только это... - Урманцев щелкнул зажигалкой. - Она вообще разучилась говорить.
      - А он знает?
      - Знает. Ездил недавно к ней в Сигулду. Вернулся сам не свой.
      - М-да... Тяжелое дело... Ну, да там видно будет!.. Значит, с тобой мы договорились. В координационном комитете я это дело провентилирую, а ты обещаешь мне примирить разбушевавшиеся страсти в лаборатории. Так?
      - Никаких особых страстей-то и нет, Алексей Александрович, если бы Иван Фомич...
      - Не объясняй мне, я все знаю. Не хочу я больше слышать про вашу лабораторию! Понял? Что, у меня других дел нет? И докладные записки от Пафнюкова мне не нужны.
      - Так я же...
      Но директор опять не дал ему говорить.
      - Ты теперь руководитель лаборатории. Пафнюков - твой подчиненный. За его художества спросится с тебя. А уж как ты там будешь его утихомиривать, твое дело. Только, чтоб я больше ничего о вас не слышал!.. Кроме хорошего, разумеется.
      - Понятно, Алексей Александрович. Я вам больше не нужен?
      - Располагайте собой, Валентин Алексеевич, по своему разумению.
      Урманцев, миновав двойную дверь, прошел в секретариат и оттуда в коридор. Он был зол, но очень доволен.
      Как только за Урманцевым закрылась дверь, директор отворил окно и проглотил кусочек сахару, пропитанного валидолом. Облегчение наступило почти мгновенно...
      Был конец рабочего дня, и, к своему удивлению, Алексей Александрович обнаружил, что он сегодня свободен. Его никто не ждал с "разговором" или с приглашением на очередное совещание. Никаких "Алексей Александрович, без вас никак..." или "я всего на одну минуточку" не последовало. Он был один в кабинете и мог остаться в нем, мог ехать домой, мог сделать все, что угодно. У него было право выбора и свобода. Впрочем, это почти Одно и то же - свобода и право выбора.
      Алексей Александрович улыбнулся, сел к столу, подвинул к себе стопку бумаги и начал быстро писать.
      Алексей Александрович писал письма другу, работавшему в новосибирском Академгородке. Писал редко и нерегулярно. Друг отвечал часто невпопад, всегда с большим опозданием. Эта переписка давно приобрела странный характер: будто кто-то вырывал страницы из двух дневников и рассылал их в разные концы страны. Впрочем, такое положение дел, кажется, их обоих вполне устраивало, они называли это "излить душу в циркуляре"...
      Алексей Александрович писал:
      "...и колет, и болит, и похоже, что останавливается. Ну и черт с ним! Сам понимаешь, пятьдесят три, конечно, еще не предел, и можно еще потянуть, но что-то последнее время стала хандра подступать, и начинают всякие нехорошие мысли в голову лезть. И все же я верю...
      Верю, дружище, что еще на моем веку произойдет нечто грандиозное, о чем мы с тобой мечтали в далеком детстве. И дело здесь не столько в той области, в которой я лично работаю, сколько в общей атмосфере, в самой обстановке, что ли. Я так и чувствую, что должно произойти нечто. Оно в воздухе носится.
      ...Ты же знаешь мою веру в науку, в ее способность решить многие сложные вопросы современности. Я не вижу, да и, пожалуй, не хочу видеть другой возможности для людей, кроме научно обоснованного изменения мира... Все вопросы, все проблемы будут решены на соответствующем уровне научного прогресса. Но как тяжело сей процесс добывается! Не стану плакаться, но признаюсь: порой хочется все бросить и бежать - до того трудно с людьми работать. Люди науки - это тоже прежде всего люди, а потом уже ученые. Это банальность, которую следует использовать как рабочий инструмент в общении с научными работниками. Они сначала люди, а потом ученые. Только некоторые из них сначала ученые, а потом люди. Таким был Евгений Осипович. Это далось ему от природы. Такими рождаются. Ну, а мы, грешные... Мы действительно грешные. Зависть, самолюбие, недоброжелательство... Впрочем, что говорить, ты сам это понимаешь, самому приходится руководить коллективом...
      И все же в общем и целом ползем вперед. Собираемся переносить эксперимент в космос. Эх, рано помер Орт! Его заветная идея пошла, как говорят, в производство. Вот почему я и говорю, что в воздухе носится нечто такое, отчего ахнет вся научная общественность. Конечно, если нам будет сопутствовать удача.
      Орт говорил, что физики когда-то поставили мир на грань гибели, теперь они должны привести его к спасению. Прежде всего к спасению от нищеты, от рабской материальной зависимости.
      Растет же население планеты. Еще как растет! Ого!.. Орт верил в облагораживающее влияние изобилия, экономические проблемы его всегда волновали. Вообще я иногда удивляюсь, каким государственным мышлением обладал этот человек. Возможно, именно таким должен быть настоящий ученый. Возможно...
      Признаться, мне иногда становится не по себе. Ведь занимаю такой пост, а часто не ощущаю в себе крупномасштабного хозяйственного мышления. И в то же время чувствую, что приношу здесь пользу. Сегодня, например, оградил лабораторию Орта от посяганий некоторых не весьма чистоплотных товарищей. Но это так, мелочи. Хотя таких мелочей набирается за день столько... Но главное в другом.
      Главное - довести идею Орта до практической реализации. Закончить и внедрить! Создать если не завод, то хотя бы установку, крупный стенд, где бы... это все и происходило.
      Орт надеялся, что, создав достаточно высокие концентрации энергии в хорошем вакууме, нам удастся трансмутировать дираковский виртуальный фон в некоторое число частиц. Затем, изучив кинетические закономерности процесса, можно было бы наладить сам процесс. Он сулит сказочные перспективы, так как возможности вакуума неограниченны. Источником вещества заданного состава и количества, по идее, могла бы служить любая точка пространства. Нужно только определить качественные и количественные характеристики процесса, и тогда можно приступать к проблеме N_1. Евгений Осипович широко замахнулся, это проблема на столетия. Правда, он считал, что сможет справиться в десятки раз быстрее... Поэтому и торопился так...
      А этот эксперимент в космосе, ты думаешь, легко организовать? Я предвижу гору административных и разных других препятствий, придется брать невиданные штурмовые высоты. Шумим, брат!.. И все же я часто думаю о том, что пост директора мне не по плечу. Мне кажется, не имею я права руководить огромным коллективом самостоятельных, умных, одаренных людей. Сам понимаешь, деление на лаборатории, отделы - пустая формальность. Фактически же институт состоит из ученых, которые творят, создают школы, растят учеников и, собственно, определяют движение данной отрасли науки вперед. Они творцы, они маршалы, а мне, мне достается весьма сомнительная роль. Основное - не помешать. Это не научное творчество.
      Иногда мне страшно завидно слышать о каком-нибудь изящном эксперименте, о новом эффекте, который мог бы выйти из моей лаборатории, но не вышел лишь потому, что я занят своей мудрой ворожбой.
      Горькое утешение, но другого нет. Зато вот сейчас я чувствую себя на подъеме. Сейчас ни тени сомнения в том, что я нужен именно на этом посту. Без меня Валя Урманцев не сдвинет ортовский танк всеобщего изобилия. Я готовлюсь если не к большой драке, то по крайней мере к упорным стычкам. Но предчувствия у меня самые оптимистичные. Вот только бы мотор не сдал..."
      14
      - Нет смысла быть плохим человеком, если это не доставляет никакого удовольствия, - сказал однажды себе Мильч.
      Никто не возразил против мудрой сентенции, так как, кроме Мильча, в комнате никого не было.
      - То же самое можно сказать о хорошем человеке, - изрек Мильч, и снова ему никто не отозвался.
      Он ответил себе сам:
      - В наше время хорошим быть легче, а плохим - интереснее.
      Период душевного кризиса и тактических сомнений миновал.
      После катастрофы с антоновскими ребятами рокфеллеровская деятельность потеряла для Мильча всякий смысл. Хранить и сбывать продукцию Мильч не мог - слишком рискованно. Поэтому нужно было искать другие пути...
      И он нашел.
      Сначала он разыскал Подольского. Тот сидел перед кипой схем и чертежей и устало смотрел на какой-то дурацкий график с апериодическими кривыми. На бледном лице его явственно проступало тщательно скрываемое отчаяние. Он только неделю назад вышел из больницы после злополучного взрыва.
      - Электрокардиограмма? Биотоки мозга? - осведомился Роберт, указывая на график.
      - Не дури, Роби, садись, - изображая улыбку; приветствовал его Михаил. - Как проблема двойников?
      - Проблема решена и получила практическое воплощение. А ты что не весел?
      - Да так...
      Если не обманывать ученых, кого ж тогда обманывать в наши дни? Впрочем, современный ученый сам кого хочешь надует. Но в Подольском что-то есть от ископаемого вида так называемых чистых ученых. Чистота их помыслов гармонирует с грязью на воротничке и нечесаной шевелюрой. Обязательно ли сосуществование моральной чистоты и житейской безалаберности?
      - Я пришел тебя пригласить, - торжественно начал Мильч.
      Михаил удивленно поднял голову.
      - Ты женишься?
      - Там, где прошла женщина, мне делать нечего, - брякнул Мильч и смутился. Это звучало двусмысленно.
      Михаил подозрительно посмотрел на него.
      - Ну, выкладывай, зачем пришел?
      - Понимаешь, это надо посмотреть своими глазами, - протянул Мильчевский, - так на словах трудно объяснить, да и... сам я толком не знаю, как это...
      - Опять к тебе в подвал тащиться?
      - Нет, нет! В этой области у меня крупные достижения! - гордо заявил Мильчевский.
      Действительно, он рассудил, что глупо держать Рог на складе, рискуя ежеминутно быть накрытым. Он перекрасил его в черный цвет, покрыл лаком, отхромировал рукоятки, вставил в него потенциометр и под видом старого хроматографа перетащил в основное лабораторное помещение.
      Подольский окинул комнату подозрительным взглядом.
      - А где Ольга Ивановна?
      - Они изволили отбыть в командировку, - улыбаясь, ответствовал Мильч, где и пребудут до конца месяца.
      - А-а, - сказал Подольский.
      Мильч посмотрел на него и вздохнул. Ну ладно, решился, стало быть, решился. Новый путь есть новый путь. Как правило, он хуже старого. Ну, да ладно...
      - Шутки в сторону, - сказал Мильч, - перед тобой, Миша, чудо.
      - Знаешь, Роб, ты...
      - Ну ладно!
      Мильч начал действовать... Когда внутри ящика возник уже знакомый сияющий овал, образованный сплетением разноцветных лучей, а на стенках загорелись сложные узоры, напоминающие не то кровеносную систему, не то сложную радиосхему, Мильч удовлетворенно сказал:
      - Ну вот.
      Подольский, с изумлением наблюдавший за происходящим, взволнованно воскликнул:
      - Здорово! Что все это значит?
      - Ого! Для того чтобы это понять, - торжественно провозгласил Мильч, нужно пройти искус посвящения! Выдержавший испытание будет удостоен высочайшей мудрости познания и сможет пить прохладную влагу Истины из рук самой Изиды или в автомате газированной воды.
      - Но все же, - сказал Михаил, - ты мне можешь объяснить по-человечески, что все это такое?
      Роберт наклонился к уху Подольского.
      - Дело в том, - доверительно прошептал он, - что я пригласил тебя на помощь. Я надеялся, что ты поможешь-мне разобраться в этой штуке. Я сам не понимаю, что с ней происходит, почему она такая.
      - Ну, хорошо, хорошо. Расскажи мне хотя бы, как эта штука у тебя появилась.
      - К беде неопытность ведет, а любопытство - тем более.
      - А на каком питания он у тебя работает?
      - Он? - вздрогнул Мильч.
      - Ну да, этот Черный ящик. Ведь это же Черный ящик? Так?
      - Пусть будет Черный ящик. Он работает на электричестве, там, внизу, подводка.
      - Прямо в корпус?
      - Прямо в корпус.
      - И больше ничего?
      - Ничегошеньки. Ты же видел, каким был ящик после того, как я вытянул потенциометр: голые стенки - и все.
      - А потенциометр зачем?
      - Потенциометр, братец, бутафория. Для легализации Черного ящика в нашей лаборатории.
      - Никто, кроме тебя, не знает об этой особенности Черного ящика? Ты никому не говорил? - удивился Подольский.
      - Видишь ли, я хотел сначала понять сам. Но... очевидно, у меня не хватает культуры, литературы и смекалатуры. Посему я обратился к тебе. Мне хочется сначала разобраться, а уж потом поднимать шум. Поднять шум никогда не поздно.
      Михаил кивнул и подошел вплотную к Черному ящику. Вглядываясь в световое панно, он испытал какое-то странное ощущение. Это была смесь любопытства и страха.
      - А ты не боишься? - спросил он Мильча.
      - Техника безопасности здесь на высоте, - ответствовал тот.
      - Где ты его взял?
      - Пусть тебя это не мучает.
      - Но все же?
      - Хочешь честно?
      - Конечно.
      - Нашел на свалке. На нашей институтской свалке. А потом... обнаружил это свойство иллюминации. Сломал голову, вывихнул мозги, свернул шею от многочасового недоумевающего покачивания перед Ро... перед Черным ящиком. Теперь решил подключить к этому занятию тебя.
      Молчание. Безмолвно сплетаются и расплетаются кольца и полосы, овал внутри ящика из сиреневого становится оранжевым, Михаилу слышится музыка чудесная музыка без звуков, музыка линий и радужных цветов.
      - А что, если туда сунуть что-нибудь?
      - Не знаю, не пробовал, - быстро говорит Мильч.
      - Боишься?
      - Нет, просто такая мысль не приходила мне в голову.
      - Я попробую.
      - Что же ты хочешь сунуть? - спросил Мильч.
      - Ну... хотя бы руку.
      - А, руку! Руку можно. Руку я совал, ничего не изменилось, - сказал Мильч. - У меня даже голова как-то туда влетела. Потерял равновесие и упал вперед. Ничего не случилось, только в глазах блеснуло. Оно неощутимо, как солнечный луч.
      - Значит, с человеческим телом оно не взаимодействует, - сказал Михаил, растопыривая пальцы и погружая их в глубь ящика. - А с металлом, деревом, пластмассой ты пробовал?
      Мильч покачал головой. В этот момент ящик загудел, из него посыпались искры. Подольский испуганно отдернул руку. Все стихло.
      - Странно, - удивился Мильч, - у меня такого еще никогда не было. А ну, попробуй еще.
      Подольский посмотрел на него и вытянул руку. Ящик снова загудел, но уже глубоко и мерно, без потрескивания. Внезапно беспомощно и бесполезно парившие в пустоте пальцы Михаила нащупали нечто вещественное. Михаил потянул к себе, поползла какая-то лента, словно сматываясь с невидимой катушки.
      - Смотри! - возбужденно воскликнул Роберт. - Смотри, какая штука!
      Лента очень медленно спускалась книзу и там исчезала, точно растворялась. Сверху донизу сверкающая ослепительно белая поверхность ленты была покрыта маленькими черными значками. Не веря своим глазам. Подольский всматривался в эти значки. Он узнал их! Узнал!..
      - Бумагу, бумагу скорей! - крикнул он.
      Мильчевский, оценив торжественность момента, принес несколько страниц писчей бумаги и, предупредительно сняв колпачок с авторучки, подал Михаилу. Тот начал быстро записывать.
      Лента казалась бесконечной. Формулы сменялись цифрами, цифры чертежами каких-то узлов, чертежи - графиками, графики - снова чертежами. А Подольский, скорчившись, строчил.
      Мильч молча стоял рядом. Ай да Рог изобилия! Вот, оказывается, какие номера ты способен откалывать! Оказывается, твоя работа зависит от человека? Я предполагал, но не очень верил. Мне ты выдавал дубликаты. И правильно делал, товарищ Рог. А впрочем, какой ты Рог? Ты и впрямь Черный ящик. Темная лошадка. Металлический Хоттабыч - вот ты кто.
      Белый лист внутри Черного ящика исчез, на его месте медленно вращалась смешная установка, напоминающая миксер. Подольский лихорадочно зарисовывал ее.
      "Как торопится! - ласково подумал Мильч. - Я раньше тоже торопился, волновался, расстраивался. Теперь не то. Успокоился, заелся. Чудо-ящик воспринимаю как нечто само собой разумеющееся. Вот так".
      В этот миг Подольский прекратил писать и устало откинулся на спинку стула.
      - Что случилось? - улыбаясь, спросил Мильчевский.
      - Ты ж видишь.
      Внутри Черного ящика по-прежнему переливался разноцветный овал, формулы и чертежи исчезли.
      - А ты еще пошуруй, может, там что-нибудь осталось, - предложил Мильчевский.
      Михаил строго взглянул на него.
      - Ты не шути, дело серьезное.
      - Боишься?
      - Я боюсь?
      - Да, ты.
      - Ну, боюсь, а что? А ты не боялся?
      - Боялся, Мишенька, еще как боялся! Но теперь уже не боюсь. Я ни в чем не уверен, но спокоен относительно одного - ящик безопасен. Он не будет взрывать тебя, отравлять, облучать и так далее. Он как сама природа изощрен, но не коварен. От него можно ожидать всего, кроме смерти.
      - Как знать... - хмуро произнес Михаил. - Все же откуда он у тебя?
      - Я же тебе сказал, с институтской свалки.
      - А туда как он попал, из какой лаборатории?
      Роберт пожал плечами.
      Михаил долго молчал, шуршал бумагами, наконец, схватился за голову и с веселым ужасом на лице крикнул:
      - Этого не может быть! Понимаешь, этого не может быть!
      - Один тоже пришел в зоопарк и впервые увидел жирафа. Стоит, смотрит, качает головой, говорит: "Не может быть, такого не бывает!" Целый день простоял, пока сторожа не выгнали. Так и не поверил.
      - Но ты понимаешь - это решение ортовской задачи энергетического расщепления вакуума. И приведена конструкция установки. Конструкция, понимаешь? Значит, все сложнейшие расчеты, которые мне предстояло проделать в электронном центре, уже выполнены! Но не в этом суть...
      Михаил задохнулся.
      - Откуда он, черт побери, знает, что мне нужно решение этой задачи? Что это такое, Мильч? - крикнул он.
      - Сэр, меня самого это несказанно удивляет, - ответил Мильч. - Я в недоумении. Мне он формул и чертежей никогда не показывал.
      - А ты что из него извлек?
      - Так, - уклончиво ответил Мильч, - различные безделушки. В основном красочные картинки вроде северного сияния, ну и... в общем пустяки.
      - Может быть, мне еще попробовать? - спросил Михаил.
      - Трудно сказать. Попробуй. Ящик очень капризный и... очень непонятный.
      Подольский осторожно сунул руку в сияющий овал, некоторое время подержал, повертел пальцами, сжал их в кулак, потом разжал. Ничего не изменилось. Ящик был безмолвен и глух.
      - Все, - сказал Мильч. - На сегодня баста! Обеденный перерыв.
      И действительно, световые лучи померкли, радужный круг распался, гудение смолкло. На них смотрели гладкие стенки шкафа.
      - Ты его отключил? - хрипло спросил Подольский.
      - Нет.
      - А как же?
      - Он сам отключается.
      - И включается?
      - Нет, обычно он включается, когда я подвожу к нему электроток. Но здесь нет прямой зависимости.
      - То есть?
      - Я могу подвести к нему электричество, могу включить рубильник, а ящик будет стоять такой вот черный и немой, как сейчас. А потом вдруг загорается, сам загорается и начинает работать. Выбросит штук... то есть посветит так минут десять и снова гаснет. Знаешь, иногда он работает без электричества. Я однажды проходил мимо и слышу: гудит. Открыл дверцу, смотрю, действительно работает. Овал на месте, и лучики по нему бегают. Все как надо.
      - Ах, черт! Как же это так?
      - Да вот так, брат. Я же тебе сказал, что перед тобой чудо. Возможно, у него неизвестная нам особая система аккумуляции энергии. Мало ли что в нем может быть. Одно слово - Черный ящик.
      Они снова замолчали, на этот раз надолго.
      - Ну, вот что, - сказал, наконец, Михаил. - Мы, очевидно, сами в этом не разберемся. Нужно привлекать академическую общественность. Пусть посмотрят специалисты. Пусть изучают, пусть, наконец, создают вокруг него целый институт. Это же действии тельно чудо! Может, его к нам подбросили из других галактик? Может, это визитная карточка внеземных цивилизаций?
      Мильчевский сидел, опустив голову.
      Академиков тебе не хватало? Разоткровенничался, старый дурак! Обратился к людям? Ну и что? Сейчас они распилят твой Рог и разложат его по полочкам. Эх вы, ученые! Не срабатывают у вас тормоза! Ну, для тебя-то у меня найдется зацепка.
      Роберт ощутил прилив злого вдохновения. Он посмотрел на Подольского, как сапсан на суслика.
      - Может быть, это и есть та самая "машина времени", заброшенная к нам из будущего? - разглагольствовал Михаил. - Осуществилась мечта фантастов, поэтов, ученых. Несколько в неожиданном плане, правда... Не мы отправились в будущее, а будущее пришло к нам в виде этой замечательной машины! Это же здорово! Об этом надо кричать, нужно трубить во все трубы, созвать конгресс...
      - Погоди, - перебил его Мильчевский, - погоди и помолчи. Отставить литавры.
      Подольский осекся. Он никогда не видел Роберта в подавленном состоянии. Даже не верилось, что этот бодрячок может стать таким несчастным.
      - Я должен рассказать тебе все, - медленно выговаривая слова, начал Мильч. - Я не хотел об этом говорить, чтобы не пугать тебя, но раз ты уж завел речь о разглашении, то... Надо, чтоб ты знал. Это не простая штука, очень не простая. Когда я вначале сказал тебе, что она безопасна для людей, это была правда. Черный ящик не взрывается, не излучает смертоносных потоков неизвестных частиц, он химически безопасен и биологически не активен. Но есть какая-то связь... Понимаешь?
      - Не понимаю, - растерянно прошептал Михаил.
      Он смотрел на бледное лицо Роберта и чувствовал себя неловко, напряженно. Расширенные темные зрачки Мильчевского нагоняли на него какое-то неприятное оцепенение. Он предчувствовал, что Роберт расскажет сейчас что-то очень нехорошее, от чего потом уже никак не отделаться.
      - Есть связь между теми, кто знает о Черном ящике, и самим ящиком. Роберт говорил деланно спокойным тоном. - И я свидетель тому, что такая связь может стать смертельно опасной для человека. Поскольку ты уже причастен к этому делу, я тебе расскажу всю правду.