1 Смертельный исход.
      И, не давая мне опомниться, Пирсон поднялся из-за стола, пригладил волосы и, сняв с гвоздя шлем, вышел из комнаты. Я никогда не думал, что он может быть таким экспансивным и многословным. По-видимому, английская холодность - не что иное, как обычная сдержанность. Да и то до поры до времени. За окном взвыл стартер и затарахтел двигатель. Окутанный синим ядовитым облаком Lджипv понесся по выбеленной гравийной дороге.
      А на другой день я получил телеграмму:
      "Все улажено набрал новых рабочих тех же условиях буду среду Пирсон".
      - ... Ну что же, если вас это так интересовало, я расскажу вам о Красном, - сказал Пирсон, когда мы встретились после его возвращения из Джубы. - Конечно, более подробные сведения вы могли бы почерпнуть из работ Ивэна Сэндерсона, Френка Меллэнда, маркиза де Шатело. Кое-что вам могли бы поведать и такие господа, как Бертен из Парижского музея или педантичный систематик Симпсон. Хотя вы, наверное, и не слыхали об этих людях?
      - Да, должен признаться... Правда, мне попалась как-то на глаза одна книжка Сэндерсона... Ну да! Конечно! Я нашел ее в своем номере в день прибытия в Хартум. Она, как нарочно, раскрылась на описании болот Оберры. Интересное совпадение, не правда ли?
      - Совпадение? Ну, нет! Будь я добрым протестантом, я бы счел это знамением. Но я атеист. Так, значит, вы прочли у Сэндерсона то место, где говорится о конгамато?
      - Конгамато?
      - Таинственный птеродактиль, живущий в болотах Джиунду и Оберры.
      - Ах, это! Я счел это фантазией, описанием местных суеверий.
      - Фантазией? Красный, из-за которого вы чуть было не остались без рабочих, тоже фантазия? Почему же вы так жадно ею интересуетесь? Вам скучно? Вы хотите, чтобы я развлек вас сказками?
      - Вы меня неправильно поняли, мистер Пирсон. Я и без того слишком многим вам обязан. Требовать же от вас еще и сказок...
      Пирсон расхохотался.
      - Вы остроумный человек, Эндрью, и сразу же поставили меня на место. Теперь я вижу, что моя обидчивость была просто смешна. Единственное, что меня в какой-то мере оправдывает, это мое отношение к истории Красного. Это очень серьезная история, сэр, чтобы не сказать больше.
      - Из вас бы вышел отличный автор детективов.
      - Что вы этим хотите сказать?
      - Вы превосходно умеете разжигать любопытство!
      - Не в этом дело, Эндрью. Слишком непростая это история... У вас найдется, чем промочить горло?
      - Виски-сода?
      - Я не пью виски. Какой-нибудь сок или, на худой конец, просто холодная вода.
      Конечно, это глупо, но мне и в голову не приходило, что могут быть непьющие англичане или американцы. Наверное, лицо у меня в этот момент было довольно глупое, потому что Пирсон посмотрел на меня с некоторым удивлением. Я спустился в пахнущий муравьями сырой погреб и достал из огромного, наполненного водой глиняного кувшина бутылку виноградного сока.
      - Не надо наливать воду в кувшин, - сказал Пирсон, потягивая сок, - она быстро согревается. Лучше обмотать его мокрым полотенцем... Да, с чего же мне начать рассказ? Признаться, я уже забыл, где и когда впервые услышал о конгамато. По-моему, это было на второй год моей работы в Судане... Или на третий... Как-то я познакомился с одним нашим чиновником. Это был пожилой человек, исколесивший всю Африку. Не помню, с чего начался этот разговор, но чиновник сказал мне в тот раз: "Здесь по соседству живет птеродактиль". И сказано это было так спокойно и невыразительно, точно речь шла об английском пони. Естественно, что меня это взволновало, и я начал расспрашивать, что и как.
      "Птеродактиль живет на юго-востоке Оберры в жарких болотах, которые тянутся по обе стороны границы Судана и Кении", - ответил чиновник.
      "Но вы-то его когда-нибудь видели?" - спросил я.
      "Нет, это не входит в мои обязанности. Но негры и нилоты совершенно уверены в его существовании".
      "Как же они его называют?" - спросил я.
      "Конгамато, - ответил чиновник, - Он достигает семи-восьми футов в размахе крыльев".
      Вы понимаете, Эндрью, семь-восемь футов! Я был просто потрясен. Я начал расспрашивать местных охотников, стариков. Описания были довольно точными: кожистые крылья, длинный острый клюв с зубами, гладкая кожа - все говорило о том, что это живой птеродактиль. Тогда я решил отправиться к болотам Оберры. Я готов был пойти на любые лишения, лишь бы воочию увидеть доисторического птерозавра.
      Да, милый Эндрью, я готов был на все, но что значит это "все", я понял, только когда попал в заболоченные джунгли Оберры. Какой-то мудрый человек сказал, что для безумца, вступающего в джунгли, бывает только два приятных дня. Первый день, когда, ослепленный их чарующим великолепием и могуществом, он думает, что попал в рай, и последний день, когда, близкий к сумасшествию, он бежит из этого зеленого ада.
      "Какого цвета летающая ящерица?" - спросил я старого хромого негра-балухья с соленого озера Рудольфа. "Красная, как кровь", - ответил он и подмигнул мне красным изъязвленным глазом. Я не поверил. Мне до сих пор непонятно почему, но я представил себе птеродактиля черным или серым.
      А каким представляли себе птеродактиля вы, Эндрью? Тоже черным? Ах, коричневым! За этим кроется какой-то дефект нашего мышления. Никто и не воображал, что птеродактиль может быть алым, как клюв фламинго! Но все, негры твердили, что конгамато красный, как кровь. Они так и называли его Красный. Никто из них не хотел употребить слово "Конгамато". Тогда я прибег к испытанному средству и стал щедро раздавать подарки.
      "Опасно даже произносить имя животного", - отвечал мне молодой охотник, не сводя жадных глаз с ножа золингеновской стали. Отличный был нож! Три пляшущих человечка 1.
      "Nigger dance 2, - сказал, безбожно коверкая язык, старый балухья и протянул руку к ножу. - Его зовут конгамато. Он очень злой. Он откусывает людям руки,
      1 Знак фирмы. Количество выгравированных на лезвии пляшущих человечков символизирует качество стали.
      2 Негритянский танец.
      уши, носы. Отец моего отца умер после возвращения из болот Оберры".
      "А ты сам видел хоть одного из них?" - спросил я.
      "Нет! - ответил балухья. - Поэтому я жив".
      "Неужели он так страшен?"
      "Белый, я готов скорее встретиться один на один с разъяренным слоном или голодным львом, чем с конгамато. Подари мне топор, белый, - балухья указал на висевший у меня на поясе топор, - и я отведу тебя к Мбого. Мбого видел конгамато собственными глазами".
      Мбого жил в пограничной с Суданом кениатской деревушке Тоденьянг. Впервые мне стало стыдно, что я англичанин, Эндрью. Поверите ли, каждый второй житель деревушки был болен. И как болен, Эндрью! Кроме болезней, связанных с недоеданием и авитаминозом, в здешнем "букете" была оспа, малярия, проказа, трипанозомоз. Я отдал им весь свой хинин. Чем я еще мог помочь?
      Мбого однажды ужалила муха цеце, а крокодил отхватил ему руку по самое плечо. Голова его тряслась. Он засыпал на ходу и неожиданно просыпался. Мухи копошились на его черном лбу, но он не отгонял их. Его единственная рука едва держала печеный банан. Он не принял моих подарков. Они ему были не нужны. Он был философ, этот Мбого, презревший суету жизни и погруженный в созерцание.
      "Тело без перьев и без чешуи, очень большой клюв, зубы крокодила. - Мбого покосился на свою уродливую культяпку. Крылья такие же, как у летучих мышей, но большие-пребольшие, кожа красная и блестящая, кричит сдавленным голосом.
      Я должен был умереть в тот день, ибо нельзя безнаказанно видеть большую летающую ящерицу..."
      "А находили ли вы когда-нибудь мертвого конгамато?" спросил я Мбого.
      "Нет, белый, он никогда не покидает болот и там исчезает бесследно, когда умирает".
      У меня был с собой "Малый Лярусс", и я показал неграм рисунок птеродактиля.
      Они были потрясены.
      "О! О! Конгамато! Но наш гораздо крупнее!"
      Изображение было величиной с дюйм.
      Я не буду рассказывать вам, Эндрью, о моем спуске в девятый круг ада. Болота Оберры - это царство ужаса, над которым безраздельно господствует красный, как кровь, крылатый крокодил - вестник смерти. Я обследовал все протоки, все черные гнилые ямы, заводи и ручьи, протекающие по болоту. Но птеродактиль не появлялся. И все же вслед за Шатело я повторяю, что уверен в существовании конгамато. И вот по каким причинам. Я спросил добрую сотню людей разных племен: камба и кукулю, балухья и ньика; я беседовал с арабами и нилотами, индийцами и белыми, дикими банту и кушитами. И все, кто осмеливался говорить о конгамато, описывали его совершенно одинаково. Если бы речь шла о вымышленном животном, описания были бы разные. Никогда негр не расскажет вам о слоне в три человеческих роста или о носороге, у которого больше чем два рога. Все говорили, что конгамато - существо обычное, но только более опасное, чем леопард, лев или черная мамба, самая страшная змея в мире.
      Старая Нхаве, жена местного вождя, сказала мне, когда я забрел в одну убогую деревушку, что мои поиски обречены на неудачу: ее муж, великий охотник, давно уже убил последнего конгамато.
      Так ли это было или нет, но десять лет спустя Питмэн, известнейший в Африке охотник, писал, что слышал в Кении и Северной Родезии рассказы о мифическом существе, один взгляд на которого равносилен смерти.
      Конгамато существует, Эндрью, я в этом уверен. Поэтому и разбежались ваши рабочие, поэтому и я с первого дня отговаривал вас от разведки на Оберре. Я не рассказал вам обо всем сразу, потому что не мог рассчитывать на ваше доверие. Но после того как в паническом страхе разбежались рабочие, вы и без меня узнали о конгамато. И я решился рассказать вам все, что знаю об этом существе, окутанном тайной и ужасом. Повторяю, я не видел красного птеродактиля, но уверен, что он существует. Если вы даже узнаете, что на Оберре есть признаки нефтеносности - не ходите туда! Там конгамато. Это все, что я хотел вам сказать, Эндрью. Вы же вольны поступать, как вам будет угодно.
      Пирсон вытер мокрый лоб платком. Он встал и отошел к окну. Мне показалось, что его руки слегка дрожат.
      - Но вы же, вы, мистер Пирсон, не побоялись пойти на Оберру! И не за нефтью - за конгамато! Почему же я...
      - Вы хотите идти на Оберру? - резко перебил он меня и круто отвернулся от окна.
      - Да!.
      - Так я и знал! Я не должен был откровенничать с вами. Мой рассказ вы употребили во зло. Вы приехали сюда искать нефть, а не гнаться за призраками. Я говорю вам это, как официальное лицо, как главный геолог провинции.
      - Я буду искать нефть, только нефть, одну только нефть.
      - Вы обманываете сами себя. Ветер приключений кружит вашу разгоряченную голову... Нет, я думал, что русские другие... Простите меня за откровенность, но вы ведете себя как бойскаут, начитавшийся капитана Майн Рида. Это полнейшая безответственность. Я не могу вам запретить разведку на Оберре, вы мне не подчинены, но я употреблю все свое влияние, чтобы Хартум запросил на ваше место другого геолога.
      - Вы этого не сделаете, Пирсон! Я ищу нефть, я знаю, где ее нужно искать.
      - Конечно, в болотах Оберры?
      - Именно там, и хотите знать почему?
      - Говорите.
      Я взял бювар с документацией, которую привез мне на днях Пирсон, и достал оттуда тонкую, тщательно сложенную кальку.
      - Вот! - сказал я и протянул кальку Пирсону.
      - Что это?
      - Сейсмограмма.
      Пирсон осторожно развернул кальку, положил на стол и разгладил ее ладонью.
      - Вы видите этот двойной пик, этот длинный спаренный зуб? - спросил я его.
      - Откуда у вас эта сейсмограмма? - шепотом спросил он.
      - Я нашел ее в пачке старых документов, которые вы мне принесли.
      - Да, но как узнать, где находится этот разрез?
      - А вы посмотрите экспликацию! Там дана привязка к озеру Рудольфа.
      - Действительно! Странно...
      - Что странно?
      - Я не понимаю, Эндрью, как мог не заметить этой сейсмограммы... Очевидно, она была получена беднягой Эрлом. Он один занимался сейсморазведкой на Оберре. Он бесследно исчез. Нашли только его трубку и полевую сумку... Наверное, это его сейсмограмма. Да... интересная ситуация... Но одной сейсмограммы еще недостаточно. Не так ли?
      - Я скореллировал ее с данными гравиметрии. Я почти убежден, что Оберра перспективна.
      - Все же вы хорошо подумайте, Эндрыо. - Пирсон широким шагом направился к двери и, не сказав больше ни слова, прошел к машине.
      Мы разбили лагерь вблизи стремительной речушки с черной водой. Она напомнила мне мокрые московские улицы, усыпанные желтыми листьями. Прихотливый ленточный извив реки терялся в тростниковых зарослях, в которые вклинивались узкие полосы мангров. Под сетью уродливых воздушных корней и серых присосков лианы пузырилась бело-коричневая пена. Заполненные горячей протухшей водой канавы затянула золотисто-бурая пленка тины. Местами виднелись участки подсохшей, орнаментированной широкими черными трещинами грязи. Нигде нк травинки. Всюду скользкие холодные грибы, изъязвленные спорами папоротники, лианы и мхи. Золотые, оранжевые, голубоватые, пепельные мхи. Воздух абсолютно неподвижен. Оранжерейный запах, смешанный с клопиной вонью. Душная жаркая сырость. Одежда прилипает к телу, как компресс, и никогда не просыхает. Сигарета гаснет после второй затяжки. То ли оттого, что воздух влажен, то ли оттого, что он напитан углекислотой гниения и распада. Редкие, как глубокой осенью, лакированные жесткие листья покрыты испариной. Капли сталкиваются, как ртутные шарики, сливаются, струйками сбегают с листа на лист. Ни на минуту не прекращается этот дождь при безоблачном небе. В заполненных влагой дуплах и прогнилинах на древесной коре зачарованными бабочками висят орхидеи - лиловые и нежно-фиолетовые, красно-желто-черные и розовые, белые с коричневыми крапинками. Удивительная кора мангровых деревьев! Черная, покрытая липкой слизью, источенная улитками и жуками.
      Лишь у реки можно дышать свободно. Прохладная, напоенная горьковатой свежестью больших холодных цветов, вырывается она из гнилого сумрака мангров, чтобы исчезнуть в зеленых джунглях болотных трав.
      Продираясь сквозь заросли жесткой и режущей травы, спотыкаясь о кочки, проваливаясь в гнилые ямы, наполненные вонючей мылкой водой, мы с Махди выбрались наконец к реке.
      Если б не Махди, я бы не смог пройти эти двести шагов от палаток до реки. Махди сам напросился ко мне в отряд, а Пирсон лишь похлопотал за него на маслобойне. Все произошло помимо моей воли. И я был очень рад, что все сложилось именно так. Махди нес ружья - свое и мое. А я только балансировал руками в воздухе, стараясь сохранить равновесие, или цеплялся за траву, отчего на моих пальцах появились тонкие саднящие порезы. Они долго потом не заживали. Но все это пустяки. Я боялся лишь одного - наступить на змею. От одной только мысли об этом сердце соскакивало вниз и пот на разгоряченном лице становился холодным. Пиявки, тигровые улитки, фараоновы вши - все это не шло в сравнение с. каким-то поистине мистическим страхом перед невидимыми змеями. Даже таинственный конгамато не пугал меня. Скорее, наоборот: втайне я даже надеялся на встречу с ним. Но змеи... змей я боялся.
      Добравшись до берега, мы умылись, сняли влажные рубашки и развесили их на шатких тростниковых стеблях. Нежный ветерок ласково обдувал разгоряченную спину. Влажная кожа быстро высыхала. За спиной у меня раздался шелест. Я резко обернулся. Из тростников, медленно и важно переступая длинными тонкими ножками, вышла большая жирная дрофа. Она была совсем рядом. Я видел, как лоснятся нежные шелковые перышки на ее шее, как переливается лилово-зеленоватый нейлон головки. Махди втянул голову в плечи и весь подобрался, как леопард перед прыжком. Я тоже затаил дыхание.
      Не замечая нас, дрофа направилась к воде. Когда она погрузилась уже по грудь и клюв ее закопошился в подводном иле, я, не отводя глаз, нашарил ружье, осторожно подтянул его и спустил с предохранителя. Подраненная птица рванулась вверх. Рядом бабахнул выстрел Махди. Оставляя на воде смыкающуюся стеклянную борозду, дрофа в бессильном порыве понеслась к другому берегу, но, не достигнув даже середины реки, забилась, захлопала крыльями и перевернулась. Течение повлекло ее к болотам. Я бросился в воду. К счастью, речушка оказалась довольно мелкой, а дно твердым. То и дело падая и путаясь в скользких нитях водорослей, я догнал дрофу.
      - Таке саче! Таке саче! 1 - раздалось у меня за спиной.
      Не столько смысл этих ломаных английских слов, сколько голос Махди, в котором дрожала высокая срывающаяся струна первобытного страха, заставил меня нырнуть под воду.
      Когда, ослепленный водой и прилипшими к глазам волосами, я выскочил на поверхность, надо мной мелькнула чья-то громадная тень.
      Мир дрожал и переливался в мокрых ресницах. Какая-то огромная птица летела над самой водой на закат. Она была величиной с орла и показалась мне черной. Я бросился к берегу. Когда я встал во весь рост, то ничего уже не увидел. Необозримые метелки тростника медленно колыхались на фоне заката. Они тоже показались мне черными, как тени на озаренной камином стене. На самом горизонте воздух подрагивал и мутнел. С болот Оберры поднимался туман, в котором растаял химерический призрак.
      Наши ружья валялись на берегу, рубашки успели высохнуть. Махди нигде не было видно. Я позвал его. Но мой зов разбился о глухую преграду шуршащего и шепчущего тростника. Двести шагов отделяли меня от палаток. Всего двести шагов! Но я уже знал, что стоит войти в тростники, как сразу же теряется направление. Можно часами блуждать там, шатаясь от усталости и ужаса, в каком-нибудь шаге от человеческого жилья. Я поднял патронташи и, зарядив оба ружья, выстрелил. И опять меня окружала шелестящая тишина. Она напоминала шум приложенной к уху раковины.
      1 Осторожно! Осторожно!
      Рядом бежала немая черная вода. Где-то урчали и пели огромные лягушки. Я вспомнил стихи:
      Дай за это дорогу мне торную
      Там, где нету пути человеку,
      Дай назвать своим именем черную,
      До меня не открытую реку.
      Я чувствовал себя полным банкротом. Романтика ослепила меня своим радужным павлиньим шлейфом и предала. Совершенно случайно я вспомнил о миниатюрном компасе, укрепленном на ремешке часов. Крохотная, фосфоресцирующая в быстро густеющем сумраке стрелка мерцала неверным болотным огоньком. Я плюнул, выругался, надел рубашку, подобрал ружья и патронташи и вошел в тростники.
      Через час я был уже в лагере. Злой, израненный, залепленный грязью, но спокойный. В лагере никого не было. Рабочее исчезли, побросав снаряжение и оборудование, опрокинув рацию и растоптав высыпавшиеся из порванного бумажного мешка газеты.
      В моей палатке я нашел Махди. Он спал, завернувшись в антимоскитную сетку. Рядом с ним валялась фляга с джином. Пахучая жидкость медленно пропитывала землю. Махди был мертвецки пьян.
      Я подошел к желтому баку с красной надписью "Пресная вода" и открыл кран. Сначала я пил воду взахлеб, потом стал лениво цедить ее сквозь зубы, под конец она уже просто лилась мне на лицо. Неудачи преследовали меня. Нас в лагере осталось только двое, и незачем было беречь воду. Я закрыл кран и улегся на циновку, подоткнув со всех сторон сетку. Потом мне захотелось покурить. Я закурил сигарету, время от времени выгоняя из-под сетки скапливающийся дым. Наконец я уснул.
      - Я очень испугался, сэр! - объяснял мне утром Махди. Конечно, я не верю во все эти сказки про летающую красную ящерицу, но то был действительно опасный зверь. В тот момент, когда вы нырнули, он напал на меня. Только я хотел схватить ружье, как над моей головой засвистели крылья: "шисс, шисс". Надо мной, щелкая зубами, пронесся огромный вампир. Я испугался и побежал. Потом меня что-то толкнуло в спину, и я упал, закрывая руками голову. Я долго пролежал так - лицом вниз и не раскрывая глаз. Потом медленно пополз. Чудовище, видимо, улетело. Тогда я поднялся, прыгнул в траву и побежал к лагерю.
      В лагере меня обступили рабочие.
      "Что это за летучая мышь такого размера, как размах моих рук, и черная?" - спросил я у них.
      "А где ты видел ее?" - спросили они.
      "Там", - ответил я и показал рукой на реку.
      Это так испугало их, что они бросились бежать, круша все на своем пути, как носороги. Они бежали, не разбирая дороги, напролом, через мангровые заросли. Мне опять стало страшно. Страшнее, чем на реке, мне стало от этого бегства.
      - Зачем же вы рассказали о происшествии на реке этим темным, суеверным людям? - спросил я Махди.- Вы же знали, что они убегут.
      - Простите, сэр. Я очень виноват, господин, но мне было страшно, и я не подумал о последствиях.
      - Почему же вы не убежали вместе с ними, если вам было страшно?
      - Мне было страшно по-другому, чем им. Я просто испугался, а они испугались вестника смерти. Притом как же бы я бросил вас одного? Нет, я не мог убежать вместе с ними.
      - Ну хорошо, Махди, забудем об этом случае. Подумаем лучше, как нам быть.
      - Возвращаться надо, сэр! Все равно вы ничего не сможете сделать здесь без рабочих.
      - Хорошо, Махди, я подумаю. Вы идите готовить завтрак, а я подумаю.
      Но долго размышлять, собственно, было не о чем.
      Очевидно, все придется начинать сначала. Почти четыре месяца пропали зря... И кто знает, сколько еще понадобится времени на возвращение в Капоэта, на поиски рабочих и новый поход на болота Оберры... Мне не в чем было себя упрекнуть, но в глубине души я чувствовал, что в провале экспедиции есть немалая доля и моей вины. Я вспомнил о том, как работал в Туркмении, в Западной Сибири. Там работа была самоцелью, а здесь... Здесь слишком много отвлекающих факторов. Насекомые и цветы, черные вонючие реки и потные восковые листья, медлительное скольжение питона и брачный полет термитов - все это властно приковывало мое внимание. Я слишком многому удивлялся, слишком спешил вобрать в себя все чудеса окружающего меня мира. Мои органы чувств не знали отдыха. И в мозг поступали все новые и новые сигналы, заставлявшие его напряженно работать, запоминать, сопоставлять, поражаться. Я не то чтобы небрежно относился к своим обязанностям, просто я выполнял их как-то слишком уж формально. Я понимал, что послан сюда на поиски нефти, а не для изучения букашек. Более того, я знал, что все, что меня так удивляет, уже давно описано тысячами исследователей и собрано в сотнях книг. Но я-то ведь видел все это впервые! И не мог заставить себя не смотреть, не обонять, не слышать!
      Мне просто не хватало привычки, той повседневной привычки к окружающему тебя миру, которая помогает отделять главное от второстепенного, а многое и просто не замечать. Но привычку дает только время. Вот почему, сознавая всю взятую на себя ответственность, я пока мог лишь выполнять свои обязанности там, где от меня требовалось творчество.
      Я разложил на циновках собранный за эти четыре месяца материал.. Его никак нельзя было назвать бедным. Здесь были сейсмограммы, полученные с помощью КМПВ 1, обработанные результаты гравиразведки, профильные разрезы, структурные карты. Казалось бы, я мог быть спокоен, собрав столь убедительные данные о бесперспективности района на нефть. Не виноват же я в том, что на Оберре не оказалось нефти! Вот и Пирсон предсказывал, что я здесь ничего не найду... И все же я знал, что, несмотря на формальную убедительность вороха карт, миллиметровок и калек, у меня нет морального права на какой бы то ни было определенный вывод. И не потому, что я мало работал. До сих пор у меня в ушах шумят отголоски сейсмических взрывов, а язык сохранил сладковатый вкус тетрила. Сколько раз на день я делал косой срез на огнепроводном шнуре и, прижав к пороховой начинке спичечную головку, чиркал о нее серой. Потом отбегал подальше и, открыв рот, ожидал взрыва. Как кадры бесконечной киноленты, мелькают у меня перед глазами самописцы сейсмографов, капсюли
      * К М П В - корреляционный метод преломленных волн.
      детонаторы, пачки взрывчатки и бунты лакированного шнура.
      И все же...
      А может быть, это только мне кажется? И я напрасно занимаюсь самоистязанием?
      Ни одна из полученных мною сейсмограмм даже отдаленно не напоминала ту единственную, которую я обнаружил в бюваре Пирсона. Естественно, что каждый раз я испытывал неизбежное разочарование. Ведь я искал не вообще, а нечто определенное, кем-то когда-то найденное. Искал и не находил. Что ж, постоянное разочарование и каждодневное открытие, что ты ищешь не там, где надо, могли породить в итоге чувство недовольства собой. Ведь и крепчайшие базальты и гнейсы рушатся под незаметными, но постоянными ударами капель воды.
      И все же...
      Нет, я не мог найти ответа на мучившие меня сомнения. Что-то знакомое вдруг выплывало из плотного клубящегося тумана, сверкало перед глазами, как пыль в косом световом луче, но стоило протянуть руки, и оно ускользало, оставляя за собой тревогу и недоумение. Что же это было? Все усилия припомнить, понять, осмыслить приводили к прямо противоположному результату. Напряжение мозга рождало новые провалы памяти. Это как хорошо знакомое слово, которое вдруг забылось. И бесполезно его вспоминать. Оно придет когда-нибудь само, нужно только перестать о нем думать. Отвлечься. Переключиться.
      В который раз сравниваю я свои сейсмограммы с той единственной и неповторимой и нигде не нахожу столь характерного и выразительного двойного зубца.
      - Простите, сэр, - отвлекает меня Махди, - завтрак готов.
      Мы садимся завтракать. В ноздри бьет ароматный пар. Под ложечкой рождается сладкая спазма. Голод берет свое, и я на время забываю о сомнениях и сейсмограммах. Махди испек в листьях папоротника отличного чешуйчатника. Бело-розовое мясо легко отделяется от колючего хребта. Особенно вкусны жаберные крышки, Я высасываю их жирные горячие мешочки, как клешню краба. Батат также превосходен! Жаль, что нет сметаны. Со сметаной было бы вкусней... На десерт маисовый початок, консервированная колбаса с подливкой из жженого сахара и чай с ромом.
      Отличный завтрак!
      - Спасибо, Махди! Все необыкновенно вкусно. Теперь можно покурить и обсудить наше скверное положение.
      Но мне оно уже не кажется столь скверным. Не знаю почему, но я уверен, что выход найдется и все будет хорошо. Сигаретный дым клубится в зеленом сумраке палатки и нехотя выползает наружу. На шесте палатки замер скорпион. Махди швыряет ботинок, но неудачно. Скорпион сваливается на землю и прячется под циновку. Ах, Махди, Махди, нужно найти скорпиона и убить, а то он может ужалить нас ночью... Ну, вот и отлично.
      - Послушайте, Махди. Так что же это был все-таки за зверь, который напал на нас вчера на реке?
      - Я так думаю, что это летучая лисица.
      - Лисица? Что-то не похоже...
      - Летучие мыши тоже так себя не ведут. А может, это и есть конгамато? Ведь чудовище показалось нам черным только потому, что оно летело на закат, а так оно могло быть красным... Я не верю в конгамато. Это все сказки черных нилотов.
      - Так почему же вы так испугались вчера? Простите, Махди, а вы разве не нилот?
      - Нет! Мой отец был араб. Магомет Гамаль эс-Сааль!
      - А-а... Ну, это к делу не относится. Значит, вы бежали вчера, бросив оружие, от летучей лисицы?
      - Не знаю... Только в красную ящерицу я не верю.
      - А мистер Пирсон верит. Он не считает это сказками и суевериями. Кстати, вы давно знакомы с мистером Пирсоном?
      - Первый раз я увидел его в вашем доме, когда пришел сообщить, что рабочие сбежали в Джубу.
      - Ах да, помню, помню... Значит, до этого вы не знали Пирсона?
      - Лучше будет оставить в лагере все, как есть. На дорогу возьмем только самое необходимое. Остальное продовольствие нужно упрятать, чтобы не утащили муравьи, - неожиданно сказал Махди, собирая остатки завтрака в полиэтиленовый мешок.
      - Значит, вы предполагаете, что наш уход - дело решенное?
      - Разумеется, сэр...
      - Да, конечно... Ну хорошо! Готовьтесь к походу. Выступаем вечером, как только спадет жара.
      - Спиртное можно оставить здесь?
      - Конечно. Возьмем только бутылку джина на всякий случай. Мало ли что может случиться, правда?
      - Да убережет нас аллах от болезней и ифритов! - серьезно ответил Махди.
      - А в аллаха вы верите, Махди?
      - Аллах акбар. Мой отец был мухтаром 1, а я два года учился в Аль-Азхаре.
      - Аль-Азхар? Это город?
      - Нет, господин, это знаменитый мусульманский университет в Каире. Я не закончил его только потому, что мураби - арендаторы моего отца - сожгли наш дом и весь урожай. Они разорили нас.
      - А какую часть урожая отдавал ваш отец своим мураби?
      - Четвертую! Как везде! Это же наша земля! - Глаза Махди засверкали, ноздри расширились, брови сошлись у переносицы.
      Внезапно он встал и молча вышел из палатки.
      - Подождите меня, Махди! Я помогу вам спрятать продовольствие.
      Нам не удалось покинуть в этот день лагерь. Работы оказалось гораздо больше, чем я представлял себе сначала. Мы провозились до вечера. Особенно много хлопот было с провиантом. Мы складывали его в большие жестяные банки и заливали крышки сургучом так, что не оставалось ни малейшей щели. Потом мы завертывали банки в полиэтиленовую пленку, которую, на всякий случай, посыпали нафталином. Но Махди так боялся муравьев, что предложил зарыть наши сокровища в землю. Я велел ему отойти подальше и вырыть небольшую ямку глубиной три-четыре фута. Связав вместе четыре двухсотграммовые тротиловые шашки и вставив в одну из них детонатор с отрезком шнура, я аккуратно опустил заряд в ямку, засыпал землей и утрамбовал. Потом я поджег выведенный на поверхность шнур.
      М у х т а р (араб.) - староста религиозной общины.
      Ухнул взрыв. В тростниках зашуршали комья выброшенного грунта. В сгущающемся сумраке дно воронки казалось черным, как ночная тень. Мы решили отложить погребение наших запасов до утра.
      Свежее солнечное утро было наполнено треском насекомых и птичьим щебетом. В тростниках еще прятался туман.
      Дно воронки, к моему величайшему удивлению, оказалось заполненным водой. Она уже успела отстояться и превратиться в сумрачное колодезное зеркало. Сначала я подумал, что ночью прошел дождь, но все вокруг было сухо. Откуда же тогда вода?