М.ЕМЦЕВ, Е.ПАРНОВ
      КОНГАМАТО
      Сначала мне показалось, что под нами летит другой самолет. Потом я понял, что это наша тень. Она скользила по белому облачному экрану, четкая и стремительная, окруженная радужным кругом. Лихой силуэт самолета и семицветный сверкающий ореол казались эмблемой неизвестной, конкурирующей авиакомпании. Эмблема становилась все больше и больше. На' какое-то мгновение она качнулась, заслонила почти весь горизонт и исчезла; окошко заволокло белой волокнистой мглой.
      Под облаками было сумрачно и тускло. Лишь кое-где на земле виднелись световые проталины. Постепенно их становилось все больше и больше. Медленно отставали последние облачные караваны. Они были строго ориентированы в одном направлении и напоминали туго натянутые параллельные нити, унизанные комочками ваты. Это была работа ветра.
      Далекая, точно морское дно, земля была желтой и темно-серебристой, как антрацит. Изредка проплывали истерзанные клочки зеленых оазисов и словно очерченные рейсфедером прямоугольники и трапеции возделанных земель. Они выглядели жалкими и неуверенными, как пастели начинающего кубиста, эти поля дурры и элевзины, плантации маиса, кунжута, ячменя, арахиса.
      Земля приблизилась. Жестяной блеск тронул рощи масличных пальм. Ручьем грязной охры мелькнул Голубой Нил. Можно было уже различить островерхие хижины и застывшие на шоссе лакированные жучки-автомобили.
      Встреча с землей дала знать о себе тремя толчками. Мимо проносился иссеченный пустыней гудрон, колючая проволока, шахматные фургончики вспомогательных служб. Все было буднично, обыкновенно. Пассажиры отстегивали поясные ремни, засовывали в карманы журналы, зевали, ждали.
      А рядом была Африка, Судан, Хартум.
      В полутемном здании аэровокзала ко мне подошел высокий худой джентльмен. Несмотря на зной, его бежевый пиджак был застегнут на все пуговицы, галстук не ослаблен ни на миллиметр, отливающий ледяной голубизной воротничок безупречен.
      - Господин Холодковский?
      - ??
      - Я Пирсон, Лестер Пирсон, главный геолог Экваториальной провинции.
      - Здравствуйте, мистер Пирсон! Я не ожидал увидеть вас здесь. Это очень любезно с вашей стороны...
      - Ну что вы, что вы! Пустяки. Просто я буду вам здесь полезен при выполнении всяких формальностей. И, кроме того, пока мы доберемся до Джубы, я успею ознакомить вас с обстановкой.
      - Куда прикажете ваш багаж, сэр? - обратился ко мне худенький бой, с лицом резной сандаловой статуэтки.
      - Гранд Отель, - ответил Пирсон и, вновь обернувшись ко мне, добавил: - Это один из лучших отелей. Там ждет вас довольно приличный номер с окнами в сад.
      - Вы встречаете меня по-королевски.
      - Это преувеличение. Я прежде всего забочусь о себе, В Капоэта сейчас нет ни одного европейца.
      - Капоэта! Капоэта! Для меня это звучит как музыка.
      - Боюсь, что вы скоро разочаруетесь... Такси!
      Старенький дребезжащий "кадиллак" с открытым верхом рванул с места и понесся по серому растрескавшемуся шоссе. О днище стрелял гравий, скрипел песок. Заметив, что я все время верчу головой, Пирсон тронул шофера:
      - Медленней! Ничего интересного вы здесь не увидите. Кругом саванна. Слоновая трава, ксерофиты, изредка попадается баобаб.
      - Баобаб?!
      Пирсон улыбнулся.
      - От аэропорта до Хартума всего пять баобабов, и очень маленьких.
      - А это что?
      - Пальма дум. Отличный войлок.
      - А тропический лес?
      - Он вам еще успеет надоесть. Разведка в сыром тропическом лесу - это ад.
      - Вы давно живете в Капоэта, мистер Пирсон?
      - В Капоэта? Моя резиденция, собственно, в Джубе. Но, впрочем, разница невелика. Семнадцать лет...
      - Как, еще... Еще до того, как Судан стал независимым?
      - Задолго до того. Местные власти попросили, чтобы я остался. Я одинок. Привык к этой стране. Вот я и остался... Да и не только я. В Москве мне говорили, что почти вся геологическая служба Судана в руках англичан. Предупреждали, что обстановка довольно сложная, и многое будет зависеть от отношений, которые у меня с ними сложатся.
      - Как вы считаете, мы найдем нефть?
      - Я не специалист по нефти. Но район знаю неплохо. Нефтегазопроявлений никто здесь не обнаружил... Впрочем, детальной разведки на нефть и не производилось. Поэтому последнее слово за вами.
      - Я уже знаком с литературой... Знаю, что изучение недр Экваториальной провинции в основном связано с именами Дю Брассу, Леклерка, Бойля, Хемлейна, наконец, я знаком и с вашими работами... Знаю, что нефть здесь никто не находил. Но меня интересует ваше личное мнение. Что вам говорит... интуиция?
      - Недавно ваши соотечественники нашли нефть на Амазонке, в районе, который американцы считали безнадежным, Поэтому моя интуиция предпочитает молчать.
      - Откуда бы вы начали разведку?
      - Вы знаете район?
      - По документации.
      - Тогда вы не знаете ничего. Ничего, кроме того, что это широкая котловина, обрамленная с трех сторон плато.
      Пирсон сложил ладони лодочкой, пошевелил большими пальцами и соединил их.
      - Это плато Азанде? - спросил я, указывая на сложенные пальцы.
      Он искренне и жизнерадостно засмеялся.
      - Совершенно верно! Плато Азанде. Водораздел Нила и Конго. А под ним, - он вывернул ладони тыльной стороной, древние метаморфические и вулканические породы, нубийские песчаники, локальные терригенные отложения.
      - Платформенная область не исключает антиклиналей.
      - О да! Это же прогиб древнего фундамента Северо-Африканской платформы с докембрийским складчатым основанием, перекрытым палеозойскими, мезозойскими, третичными и четвертичными отложениями. Район Капоэта - это сплошные синеклизы... Кстати, если вы начнете оттуда, то сбережете много энергии. Пересыхающие реки - это лучшее, что вам встретится.
      - А Оберра?
      - Сплошные болота. Жаркие тропические болота.
      - В Бразилии нефть нашли именно в болотах.
      - Это совсем другой случай. На мой взгляд, Оберра совершенно бесперспективна. Впрочем, я не смею вмешиваться в дела вашей фирмы... Где вы изучили английский язык?
      - На курсах.
      - Простите?
      - После окончания университета я посещал специальные трехгодичные курсы.
      - Вы готовились к работе за границей?
      - И да и нет. Я с детства мечтал о жарких странах, но не думал, что эта мечта осуществится.
      Машина медленно ехала по узким и пыльным улочкам. Высокие глухие заборы из необожженной глины, посеревшие жесткие веера пальм, резкие тени и небо, синее и лаковое, как на итальянских открытках.
      Откуда-то вдруг появилось несколько живописных оборванцев. Сутулый старик в рваном засаленном халате вытянул худую руку и что-то крикнул.
      - Быстрее! - сказал Пирсон.
      - Кто это? - спросил я.
      - А-а! - Пирсон лениво махнул рукой. - Попрошайки. Не обращайте внимания... Вот уже и новый город. Скоро мы будем дома. Я зайду за вами часов в восемь. Если вы не возражаете, мы можем поужинать вместе.
      - Буду очень рад. Но... мне нужно представиться в Горном управлении.
      - В Хартуме работают только до двух. Так что потерпите до завтра.
      Наш "кадиллак" остановился в куцей тени толстоствольных и коротколиственных пальм. В черном зеркале вертящейся двери блестел черный лак машины. Загорелое лицо Пирсона казалось там еще более темным. Я понял, почему оно мне сразу показалось знакомым. Пирсон был удивительно похож на Стенли. Не хватало только усов.
      Я приподнялся было с сиденья, но мягким прикосновением руки Пирсон удержал меня на месте. Низколобый курчавый шофер в белой рубашке открыл дверцу и, сделав шаг назад, подождал, пока мы вылезем.
      - Благодарю, господин, - сказал он у меня за спиной.
      Толкнув дверь, мы прошли в прохладный и темный холл. На потолке вертелся огромный пропеллер. Пальмовые жалюзи в незастекленных окнах дышали легко и ровно, как паруса фрегата. Над конторкой портье горел голубоватый фонарь. Витал сладковатый чад подгорелого масла. Жужжал вентилятор. Шуршали шины. Трещали цикады.
      - Оранж? Манго? Шербет?
      К нам подскочил молоденький бой. На голове у него был огромный поднос, покрытый торчащей, как айсберг, накрахмаленной салфеткой.
      - Рекомендую манго, - сказал Пирсон.
      Удерживая языком скользкий ледяной кубик, я медленно тянул удивительный сок. На меня дышали ароматом тропические леса и реки, цветущие, как сказочные сады. Зубы ныли от холода, небо покалывали нежные пузырьки. Медленно от горла к ногам опускалось тающее прохладное облако, высыхал разгоряченный лоб, оседала усталость.
      Откуда-то издалека доносился приглушенный рокот и чьи-то слова:
      - Ваш ключ, господин.
      - До вечера, сэр. Отдыхайте,
      - Бой! Проводи господина.
      У себя в номере я увидел забытую кем-то книжку. Она раскрылась как раз на описании болот Оберры. Такое совпадение показалось мне знаменательным. Я принял душ и, развалившись на тахте, принялся за чтение. На книгу падала полосатая тень окна. Пахло акацией.
      ... Четыре дня наш маленький пароходик тащился по Белому Нилу. Наконец, после короткой остановки в Миаге, мы вошли в мутные малахитовые воды Бахр-эль-Джебеля. В период летних дождей река вышла из берегов и превратилась в бескрайнее озеро. Сейчас вода медленно возвращалась в свое русло. Быстрые струйки сплетались в тугие косички, закручивались штопором в темных водокрутах. Навстречу плыли бесчисленные острова из водорослей и папируса.
      Чернокожий матрос в грязном голубом берете с огромным помпоном то и дело мерил дно. Быстрое течение вырывало багор из рук и не давало ему погрузиться даже наполовину. Но с сонным упрямством, полузакрыв маслянистые с фиолетовыми белками глаза, матрос продолжал заниматься своим бесполезным делом.
      Берега были заболочены. Пятиметровая слоновая трава походила издали на милую сердцу окскую осоку. И нужно было некоторое усилие, чтобы представить себе, как проплывают в светло-зеленой мгле мимо погруженных в воду сочных листьев бронированные крокодилы, фантастические чешуйчатники, удивительные живые локаторы - мормирусы.
      На палубу вышел Пирсон. Раскрыл шезлонг. Подвинул его в густую тень, отбрасываемую рубкой. Достал кожаный портсигар с неизменными портагос. Аккуратно обрезал сигару. Медленно выпустил струйку крутого осязаемого дыма.
      - Если бы вы знали, сколько гибнет там рыбы! - Пирсон махнул рукой в направлении берега. - Вы видите черно-белые точечки? Вон там, левее. Видите? Это исполинские аисты абумаркубы с клювами, похожими на молот. Они охотятся за рыбой. Когда уходит вода, рыба запутывается в травах, остается в бесчисленных ямах. Туземцы таскают ее огромными, как цистерны, корзинами. .. Потом приходит очередь солнца. Вода в ямах нагревается и протухает, просачивается в почву, испаряется. Все реже вздрагивают засыпающие рыбы. Жирно поблескивают в мутной жиже их обнажившиеся спины, подрагивают склеенные тиной спинные плавники. Абумаркубы не спешат. Медленно бьют они рыб страшными клювами. Раз, другой, пока рыбы не перестают трепыхаться. Я видел, как корчились в грязи и одурело ловили воздух большущие электрические сомы. Это незабываемое зрелище. .. Вот так и на людей обрушивается несчастье - внезапно и неотвратимо. Бьемся, трепыхаемся... М-да. Впрочем, все это пустяки. Болота Бахр-эль-Джебеля ни в какое сравнение не идут с Оберрой. Вот где настоящий ад! Помните Рембо? "Там, где змеи свисают с ветвей преисподней и грызут их клопы в перегное земли". Удивительно точно сказано... Но если бы только змеи...
      - Что вы имеете в виду?
      - Так... - медленно и задумчиво протянул он. Потом, точно проснувшись, улыбнулся. - Но все это, наверное, негритянские сказки...
      - О чем вы? Какие сказки?
      - Простите ради бога. - Он вновь улыбнулся светло, искренне. Вздохнул, точно прогнал какую-то тяжесть. - Я просто увлекся, задумался и говорю вслух. А сказок о фантастических чудовищах еще наслушаетесь! Туземцы суеверны и склонны к мистике. Это неотъемлемо африканское. Не очень-то верьте всему, что вам здесь расскажут. Послушать их, Оберра - это фантастическая страна. На самом же деле - огромное жаркое болото, гниющее и зловонное. Нефти, наверное, нет ни в Оберре, ни в Капоэта, но если ее искать, так только в Капоэта.
      Пирсон засмеялся. Но мне было как-то не по себе. Он явно чего-то недоговаривал. Слишком резок был переход. Словно Пирсон обманывал самого себя, выставляя скептицизм и самоутешение против каких-то неизвестных мне грозных фактов. От этого разговора у меня осталось впечатление, будто я на миг увидел в темноте мерцающее покрывало какой-то тайны, но внезапно включили электрический свет, и все исчезло. Осталась только резь в глазах.
      Загудел встречный пароходик и проплыл мимо, шипя и хлюпая. Отдаленным эхом отозвались травы. Трубили невидимые слоны, ревели гиппопотамы, плакали чибисы. Тропический закат разметался в полнеба. В голубоватозеленом воздухе нервным, подрагивающим полетом кружились летучие мыши.
      - Да... красиво, - протянул Пирсон, - страна фантастических происшествий и удивительных существ, расположенная вдоль берегов большой сказочной реки... Это Бенгт Берг. Вы читали Берга?
      - Нет.
      - Блестящий исследователь и чуткий художник. Эта страна поразила его и властно привязала к себе. Здесь, словно мыши в осоке, бродят в зарослях тростников тысячные стада слонов.
      Пирсон бросил сигару за борт. Окурок зашипел и исчез в красной, как кровь, воде, затянутый под днище.
      - Интересно, - пробормотал Пирсон, уходя в свою каюту, что имел в виду Берг, говоря об удивительных существах?
      С реки поднималась легкая и нежная прохлада. Береговые травы полиловели. Венчики папируса темнели на фоне заката силуэтами укропных зонтиков. Пахло сыростью, тмином и плесенью. Плескалась вода. Слоновой тушей дыбилось на корме укрытое брезентом оборудование. Смуглые лица матросов отсвечивали красными отблесками. Они играли в кости, варили густой кофе. В камбузе сиротливо чадил мангал. Кок был на палубе. Повернувшись спиной к закату, он справлял вечернюю молитву, доставая лбом до самого коврика. Руки его блестели от жары, оливкового масла и усердия.
      До Джубы оставалось еще шесть дней пути. Там ожидали рабочие, письма, газеты и вертолет, который должен был доставить нас в Капоэта.
      Капоэта, Капоэта... С чего начать разведку - с Капоэта или с Оберры? Сказочная страна! Эта сказочная страна рвалась в двадцатый век. Ей нужна была нефть. И от меня, молодого советского геолога, она ждала ответа.
      Капоэта или Оберра? Оберра или Капоэта? В воздухе запели тончайшие струны комариных скрипок. Нужно было надевать противомоскитную сетку, Я прошел в каюту. Пирсон уже спал.
      ... Капоэта - большая нилотская деревня. Подобно кучкам опят, спрятались в тени широких банановых листьев маленькие островерхие домики. Единственная улица, делящая деревню на неравные части, переходит в гравийную дорогу на Джубу. В Капоэта много пустырей, заросших колючками и пыльными папоротниками. Повсюду видны плотные муравьиные кучи, достигающие порой высоты двухэтажного дома. Меня поселили в светлом финском домике, волею судьбы попавшем в этот сказочный край. В комнатах сохранился едва уловимый запах сосны. Он напоминает мне Ленинград, заснеженную станцию Васкелово, где мы с братом однажды встречали Новый год. Кажется, стоит выйти на порог, как вьюга хлестнет по щекам зарядом соли и в ноздри ударит морозный аромат колючей хвойной лапы. Но, выйдя на крыльцо, можно увидеть лишь муравейник, у которого по вечерам собираются местные старики. Из окна маленькой кухоньки открывается вид на сушильню хлопка, возле которой нашел последний приют старенький колесный трактор. Худые нилотские мальчишки играют здесь в неведомые мне игры. Когда полуденное солнце буквально добела накалит прохудившийся радиатор, они жарят на нем зерна арахиса. Каждое утро меня будят глухие удары и противный, тянущий за душу скрип. Это полуголые темные женщины приступают к размалыванию проса и зерен. Они делают это на валунах, как тысячи лет назад это делали, наверное, их предки. Зато рядом в дырявой тени пизанга блаженствует парень в новых холщовых штанах и красной феске. Он жует бетель, время от времени сплевывая суриковую слюну, и почитывает газету. Это Махди - местный функционер южносуданской партии. Он работает мастером на маленькой маслобойне.
      - Что вы читаете, Махди?
      - "Ас-Судан аль Гедид", сэр.
      - Ну, и что нового в газетах?
      - Это старая газета, сэр. Свежая почта будет только послезавтра. Я уже прочел. Хотите почитать, сэр?
      - Нет. Спасибо. Я не знаю языка.
      - У меня есть газеты и на английском языке. Я получаю "Судан директори". Могу принести.
      - Благодарю, Махди. У меня транзистор. До свидания, Махди.
      - До свидания, сэр.
      Я вышел на улицу и спустился вниз узкими, утоптанными до металлического блеска тропинками. Жители здесь никогда не идут рядом, а только гуськом, поэтому тропинки напоминают желоба. Маленькая керосиновая лавочка, фруктовая лавка, сарай, в котором сушатся табачные листья, сарай, в котором учатся дети, кузница и снова фруктовая лавка.
      Капоэта кончается на желтом берегу широкого вади, на дне которого еще течет мутный, подернутый грязной пленкой ручеек. На другом берегу раскинулась обширная горная долина. В знойном мареве едва удается различить серо-сизые вершины далеких хребтов. Слева Торит, справа Хукудум. Тропинка вьется над самым обрывом, ощетинившимся гигантскими репейниками. Из каждой трещины ползут цепкие, как бешеные кошки, кусты ежевики, кое-где желтеют подсолнухи.
      Изможденное, высохшее русло вади тщетно пытаются напоить целых три источника: маленький ручей пресной воды, вытекающий из прохладной впадины, поросшей свежей зеленью папоротников, небольшое озерцо с солоноватой сернистой водой и глубокая щелочная лужа.
      В долине расположились банановые плантации, маисовые поля. Они чередуются с ложбинками, в которых пасутся коровы и козы. Коровы здесь тучные, могучие, но молока дают до удивления мало - не больше четырех-пяти стаканов. Оно сладковатое и чуть-чуть отдает полынью.
      Меня догнал стройный красивый мальчик с добрым и милым личиком чисто абиссинского типа. Он что-то кричал мне, показывая назад, на Капоэта. Я понял только два слова: господин и Пирсон. Но и этого было достаточно. Я угостил посланца мятными леденцами и возвратился в Капоэта.
      Мы не виделись с Пирсоном две недели. Пока я изучал всевозможные структурные карты и профильные разрезы, он был занят какими-то своими делами в Джубе. Пробковый шлем и шорты придавали ему еще большее сходство со Стенли. Мне было приятно видеть его, да и он, как мне показалось, обрадовался нашей встрече. Мы крепко пожали друг другу руки. Пирсон, ожидая меня, стоял возле своего запыленного "виллиса". Я пригласил его в дом.
      - Ну, вы, я вижу, уже совсем здесь обосновались! - улыбнулся Пирсон, показывая рукой на вбитые в стенку многочисленные гвозди, на которых были развешаны бинокль, фотоаппараты, оружие, планшет и прочее снаряжение бродячего человека.
      Я пододвинул ему табурет.
      - Белый человек, - сказал он, усаживаясь, - всюду должен устраиваться прочно, будто он пришел навсегда. Он должен казаться неизбежным, как судьба.
      - Боюсь, что времена Киплинга безвозвратно миновали.
      - Да, конечно. Это я так, шучу. Но от одной ошибки мне бы хотелось вас серьезно предостеречь. Вам, русским, свойственно эдакое панибратское отношение к туземцам. Не качайте головой, дайте мне высказаться. Поверьте мне, господин Холодкозский... Кстати, как у вас принято обращаться друг к другу?
      - Меня зовут Андрей. Андрей Валентинович.
      - Так вот, Эндрью, поверьте, что я не расист. Мне безразлично, какая у человека кожа. Но уровень культуры - с этим нельзя не считаться. Суданцы - и арабы и нилоты - привыкли видеть в белом человеке господина. То, что у них сейчас свое государство, еще ни о чем не говорит. Я здесь живу семнадцать лет и кое-чему научился. Пока они видят в вас господина, они вас слушаются и боятся. Не уважают, нет, африканцам это чувство неведомо, а именно боятся. Ради бога дайте мне высказаться! Я понимаю, что в вас все протестует против моих слов, но истина есть истина. К Африке нельзя подходить с привычной нам, европейцам, меркой. Здесь все иное.
      Африка переживает переходный период. С одной стороны, в сердцах африканцев еще силен страх перед европейцем, с другой стороны, их. все больше захлестывает стихия национализма, африканского единства и всякого такого...
      В психике африканца сосуществует комплекс неполноценности с презрением к белому. Стоит чуть-чуть ослабить чувство страха, как оно уступит место презрению. Не будьте фамильярны с ними, иначе наживете беду! Они станут просто смеяться над вами. Я вспоминаю свою поездку на Красное море в прошлом году. Там ваши специалисты налаживали бурильные агрегаты. Когда они появлялись в городе, их сразу узнавали по широким и мешковатым парусиновым брюкам. И что вы думаете? Арабы кричали им вслед: "Колья, корашыо!" Ваши соотечественники только улыбались и махали в ответ руками. Они не понимали, что над ними смеются!
      - Мне кажется, что вы преувеличиваете. Там, где вы видите насмешку, я вижу лишь проявление дружбы.
      - Вот святая простота! Это насмешка, откровенная насмешка. Туземцам не понятно, как белый джентльмен может сам чистить себе ботинки или обходиться без надлежащего комфорта. Я уже не говорю о том, что такой белый лишает их привычного заработка, бакшиша. Вы даже не представляете, что значит здесь это слово: "бакшиш". Нет, нужно знать местные условия. Если туземец попросит вас дать ему напиться, не вздумайте протягивать стакан с водой. Он первый же начнет над вами смеяться. Я не говорю, что его нужно прогнать. Нет! Дайте ему монету, хоть целый соверен. Пожалуйста! Но ни на минуту не опускайтесь до него. Юридически он свободен и независим, но в душе - раб.
      - Этим вы только лишний раз показываете свою неправоту, Пирсон. Я допускаю, что вы не ошибаетесь, говоря о рабских атавизмах в сознании отдельных граждан молодых африканских государств. Эти атавизмы - гнуснейшее наследие тяжелого прошлого, отзвуки веков рабства и угнетения. Человек не сразу обретает свое человеческое достоинство. Отголоски прошлого цепко держатся в нем, пригибают его к земле. Но они обречены, эти отголоски. Понимаете, Пирсон, обречены! Только новое необоримо, а остатки рабской психологии развеются как дым. Ваша же философия направлена на защиту этих атавизмов. Вы тоже, может быть, неведомо для себя цепляетесь за прошлое. Возможно, вы хорошо разобрались в отдельных частностях, но это не дает вам права обобщать. Вы не увидели главного. Африка уже не та, какой вы ее привыкли видеть, и африканцы не те. И с каждым днем перемены будут все заметнее.
      - Не надо политики, Эндрью. Я хотел вам дать совет для вашей же пользы. Если вы не найдете путей к душам нилотов, вы не сможете с ними работать, не оправдаете надежд, которые администрация в Хартуме возлагает на помощь вашей страны.
      - Благодарю вас за искренние намерения. Но, как говорят шотландцы, предоставим пастуху решать овечьи дела и не будем больше возвращаться к этой теме. Давайте лучше обсудим некоторые проблемы гравиметрии и сейсморазведки. Здесь-то мы уж наверняка будем говорить на одном языке.
      - Ну что ж, как вам будет угодно. У нас, англичан, даже самые крайние убеждения не мешают дружбе. Кстати, я привез вам кое-какие материалы, которые мне удалось разыскать в Джубе... Посмотрите на досуге, может быть, что-нибудь пригодится.
      Пирсон вышел из комнаты и через минуту вернулся с толстым бюваром.
      - Чуть не забыл самого главного: вам письмо. Я захватил его с собой, а то почта будет только завтра.
      - Письмо? Из Москвы?
      - Нет. На этот раз вам пишут не из столь дальних краев.
      - Ух ты! Алешка! Это от друга! Вад-Медани... Где это Вад-Медани?
      - Провинция Джезира. Ваша компания и там ищет нефть?
      - Возможно... Джезира, провинция Джезира. Как жаль, что у меня нет справочника по Судану!
      - Я захватил для вас "Малый Лярусс". - Пирсон указал на бювар. - Он здесь.
      - Не знаю, как мне вас благодарить! Ваша любезность делает из меня вечного должника.
      - Э, под луной нет ничего вечного! Рад, что моя пустяковая услуга вам приятна.
      Кто-то осторожно постучал в дверь. Бесшумно вошел Махди.
      - Добрый день, джентльмены! - Махди притронулся двумя пальцами к феске. - Я принес вам плохие вести, - сказал он, подходя ко мне и обнажая в улыбке красные от бетеля зубы, рабочие, которых вы привезли из Джубы, сбежали.
      - То есть как это... сбежали?
      Махди пожал плечами и вновь улыбнулся. Пирсон с интересом рассматривал его, потягивая гранатовый сок.
      - Как это сбежали, Махди? Да и куда они могли сбежать? еще раз спросил я.
      - Наверное, в Джубу, сэр. Поймали на дороге порожний самосвал и сбежали.
      - Но почему? Почему?!
      - Я слышал, что они боятся... Не хотят идти туда, где Красный.
      - Красный? Они боятся работать со мной потому, что я красный?
      - Вы Красный? - Махди изумленно вытаращил глаза.
      - Ну да, красный, из России.
      Махди засмеялся.
      - О нет, сэр. В этом они не разбираются. Для них вы белый господин, и больше ничего. Они боятся Красного, который живет в болотах Оберры. У нас не принято называть его по имени. Я понимаю, что это суеверие, но говорят, что имя его приносит несчастье.
      Я совершенно ничего не понимал. Какой Красный? Какое несчастье? И при чем тут рабочие, которые, неизвестно почему, сбежали на попутном самосвале в Джубу?
      - Вы что-нибудь понимаете во всем этом, Пирсон?
      - Боюсь, что да... Откуда вам известно, - обратился он к Махди, - что рабочие сбежали из-за страха перед Красным?
      - Так люди говорят, сэр.
      - Ах, люди! Ну тогда все понятно! Вы можете идти, мистер Махди. Русский джентльмен вам очень благодарен за сведения. Узнаете что-нибудь новое - заходите... Да, постойте!
      Махди, который был уже у самой двери, полуобернулся.
      - Кто сказал рабочим, что русский джентльмен собирается отправить их на болота Оберры?
      - Не знаю, сэр. Но люди говорят, что рабочие не хотели убивать Красного.
      - Ну и отлично, если не хотели. Почему же они тогда сбежали?
      - Они были уверены, что белый господин хочет взорвать свои патроны на Оберре и убить Красного.
      - Вы собирались начать сейсморазведку с Оберры? - обернулся ко мне Пирсон.
      - Нет... То есть я думал... Но объясните же мне, наконец, что происходит.
      - Так... Хорошо. Не смею вас далее удерживать, мистер Махди. Рад был с вами познакомиться.
      Махди ушел.
      - Вы говорили рабочим, что собираетесь работать на Оберре? - спросил меня Пирсон сразу же, как захлопнулась дверь.
      - Насколько помню, определенного я ничего не говорил... Я рассказал им, что мы вместе будем искать нефть, которая так нужна их молодой стране, что это очень важно и почетно...
      Пирсон молчал. Лицо его было бесстрастно. Ирония, с которой он меня слушал, проявлялась лишь в легком дрожании губ.
      - Ну, а про Оберру вы им говорили?
      - Я только упомянул, что мы, возможно, будем работать и на Оберре, и на плато Капоэта.
      - Теперь мне все ясно! Я искренне соболезную вам, Эндрью, хотя мне, скорее, следовало бы напомнить вам мой совет, которым вы в свое время так легкомысленно пренебрегли. Последствия, как говорится, налицо.
      - Что вы имеете в виду? Какой совет?
      - Совет не фамильярничать с нилотами. Это же дети природы, цивилизация почти не затронула их. По сравнению с ними даже суданцы центральных провинций выглядят подлинными европейцами. Но вы... Впрочем, упреки теперь излишни. Вы закатили перед этими темными людьми, которые, кстати сказать, знают по-английски не более сотни слов, пламенную речь. О чем? О нефти, которую они ни разу не видели. Зачем? На этот вопрос затруднительно будет ответить даже вам самому. В итоге вы проговорились, что собираетесь работать на Оберре, и, наверное, попытались популярно объяснить, что же именно вы там собираетесь делать. Из этого объяснения они поняли лишь одно: белый господин собирается взрывать на Оберре тетриловые патроны. Зачем взрывать? Да, очевидно, затем, чтобы убить Красного. Через час грохочущий самосвал, подскакивая на пыльной гравийной дороге, увозил ваших рабочих в Джубу... Что вы теперь собираетесь делать?
      Я был в полной растерянности и все еще ничего не мог понять.
      - Я не могу поставить вам в вину, что вы решили начать разведку с Оберры, а не с Капоэта, - продолжал Пирсон. - Я, правда, с самого начала советовал вам как раз обратное, но вы, а не я, отвечаете за порученное вам дело, и ваше право принимать решение. Тем более, что, в сущности, и Оберра и Капоэта одинаково бесперспективны, и разница между ними лишь в трудности производства работ. Но так обращаться с туземцами! Здесь-то вы уж могли довериться моему скромному опыту... Я вижу, что вы все еще не поняли ситуации, в которой очутились?
      - Признаться, да. Я не нахожу объяснений непонятному бегству рабочих. Да еще тут этот... как его? .. Красный! Кто такой этот Красный?
      - Ах, вы хотите узнать о Красном? А зачем, позвольте вас спросить? Зачем вам, убежденному материалисту, знать о темных суевериях древнего народа? Вы же не собираетесь извлекать из этого пользу! Ведь ваши убеждения не позволяют вам приспосабливаться к обстановке. Я расскажу вам о Красном, а вы назавтра же выступите перед нилотами с антирелигиозной лекцией... Учтите, мой бедный молодой друг, бегство рабочих - это еще не самое страшное. Если вы станете разглагольствовать с нилотами о Красном, то рискуете в одно прекрасное утро вообще не проснуться. Заключение джубского врача, между прочим, милейшего человека, будет крайне лаконичным. "Exitus letalis" 1, - скажет он, пощупав остановившийся пульс... Но вас это не пугает, не правда ли? И вы по-прежнему хотите, чтобы я рассказал вам о Красном? Ну, вот видите, я в этом не сомневался! Белый человек всегда остается белым человеком, кто бы ни были его предки: Писарро, Кортес, полковник Лоуренс или генерал Скобелев...
      Но я не расскажу вам о Красном. По крайней мере, теперь. Нужно спасать положение. Я поеду в Джубу и попытаюсь уговорить рабочих. Надеюсь, что мне это удастся. Дело прежде всего. А побеседовать мы еще успеем. Но, бога ради, не поступайте впредь столь опрометчиво. Мое влияние здесь весьма ограниченно, и я не всегда смогу прийти вам на помощь.
      1 Смертельный исход.
      И, не давая мне опомниться, Пирсон поднялся из-за стола, пригладил волосы и, сняв с гвоздя шлем, вышел из комнаты. Я никогда не думал, что он может быть таким экспансивным и многословным. По-видимому, английская холодность - не что иное, как обычная сдержанность. Да и то до поры до времени. За окном взвыл стартер и затарахтел двигатель. Окутанный синим ядовитым облаком Lджипv понесся по выбеленной гравийной дороге.
      А на другой день я получил телеграмму:
      "Все улажено набрал новых рабочих тех же условиях буду среду Пирсон".
      - ... Ну что же, если вас это так интересовало, я расскажу вам о Красном, - сказал Пирсон, когда мы встретились после его возвращения из Джубы. - Конечно, более подробные сведения вы могли бы почерпнуть из работ Ивэна Сэндерсона, Френка Меллэнда, маркиза де Шатело. Кое-что вам могли бы поведать и такие господа, как Бертен из Парижского музея или педантичный систематик Симпсон. Хотя вы, наверное, и не слыхали об этих людях?
      - Да, должен признаться... Правда, мне попалась как-то на глаза одна книжка Сэндерсона... Ну да! Конечно! Я нашел ее в своем номере в день прибытия в Хартум. Она, как нарочно, раскрылась на описании болот Оберры. Интересное совпадение, не правда ли?
      - Совпадение? Ну, нет! Будь я добрым протестантом, я бы счел это знамением. Но я атеист. Так, значит, вы прочли у Сэндерсона то место, где говорится о конгамато?
      - Конгамато?
      - Таинственный птеродактиль, живущий в болотах Джиунду и Оберры.
      - Ах, это! Я счел это фантазией, описанием местных суеверий.
      - Фантазией? Красный, из-за которого вы чуть было не остались без рабочих, тоже фантазия? Почему же вы так жадно ею интересуетесь? Вам скучно? Вы хотите, чтобы я развлек вас сказками?
      - Вы меня неправильно поняли, мистер Пирсон. Я и без того слишком многим вам обязан. Требовать же от вас еще и сказок...
      Пирсон расхохотался.
      - Вы остроумный человек, Эндрью, и сразу же поставили меня на место. Теперь я вижу, что моя обидчивость была просто смешна. Единственное, что меня в какой-то мере оправдывает, это мое отношение к истории Красного. Это очень серьезная история, сэр, чтобы не сказать больше.
      - Из вас бы вышел отличный автор детективов.
      - Что вы этим хотите сказать?
      - Вы превосходно умеете разжигать любопытство!
      - Не в этом дело, Эндрью. Слишком непростая это история... У вас найдется, чем промочить горло?
      - Виски-сода?
      - Я не пью виски. Какой-нибудь сок или, на худой конец, просто холодная вода.
      Конечно, это глупо, но мне и в голову не приходило, что могут быть непьющие англичане или американцы. Наверное, лицо у меня в этот момент было довольно глупое, потому что Пирсон посмотрел на меня с некоторым удивлением. Я спустился в пахнущий муравьями сырой погреб и достал из огромного, наполненного водой глиняного кувшина бутылку виноградного сока.
      - Не надо наливать воду в кувшин, - сказал Пирсон, потягивая сок, - она быстро согревается. Лучше обмотать его мокрым полотенцем... Да, с чего же мне начать рассказ? Признаться, я уже забыл, где и когда впервые услышал о конгамато. По-моему, это было на второй год моей работы в Судане... Или на третий... Как-то я познакомился с одним нашим чиновником. Это был пожилой человек, исколесивший всю Африку. Не помню, с чего начался этот разговор, но чиновник сказал мне в тот раз: "Здесь по соседству живет птеродактиль". И сказано это было так спокойно и невыразительно, точно речь шла об английском пони. Естественно, что меня это взволновало, и я начал расспрашивать, что и как.
      "Птеродактиль живет на юго-востоке Оберры в жарких болотах, которые тянутся по обе стороны границы Судана и Кении", - ответил чиновник.
      "Но вы-то его когда-нибудь видели?" - спросил я.
      "Нет, это не входит в мои обязанности. Но негры и нилоты совершенно уверены в его существовании".
      "Как же они его называют?" - спросил я.
      "Конгамато, - ответил чиновник, - Он достигает семи-восьми футов в размахе крыльев".
      Вы понимаете, Эндрью, семь-восемь футов! Я был просто потрясен. Я начал расспрашивать местных охотников, стариков. Описания были довольно точными: кожистые крылья, длинный острый клюв с зубами, гладкая кожа - все говорило о том, что это живой птеродактиль. Тогда я решил отправиться к болотам Оберры. Я готов был пойти на любые лишения, лишь бы воочию увидеть доисторического птерозавра.
      Да, милый Эндрью, я готов был на все, но что значит это "все", я понял, только когда попал в заболоченные джунгли Оберры. Какой-то мудрый человек сказал, что для безумца, вступающего в джунгли, бывает только два приятных дня. Первый день, когда, ослепленный их чарующим великолепием и могуществом, он думает, что попал в рай, и последний день, когда, близкий к сумасшествию, он бежит из этого зеленого ада.
      "Какого цвета летающая ящерица?" - спросил я старого хромого негра-балухья с соленого озера Рудольфа. "Красная, как кровь", - ответил он и подмигнул мне красным изъязвленным глазом. Я не поверил. Мне до сих пор непонятно почему, но я представил себе птеродактиля черным или серым.
      А каким представляли себе птеродактиля вы, Эндрью? Тоже черным? Ах, коричневым! За этим кроется какой-то дефект нашего мышления. Никто и не воображал, что птеродактиль может быть алым, как клюв фламинго! Но все, негры твердили, что конгамато красный, как кровь. Они так и называли его Красный. Никто из них не хотел употребить слово "Конгамато". Тогда я прибег к испытанному средству и стал щедро раздавать подарки.
      "Опасно даже произносить имя животного", - отвечал мне молодой охотник, не сводя жадных глаз с ножа золингеновской стали. Отличный был нож! Три пляшущих человечка 1.
      "Nigger dance 2, - сказал, безбожно коверкая язык, старый балухья и протянул руку к ножу. - Его зовут конгамато. Он очень злой. Он откусывает людям руки,
      1 Знак фирмы. Количество выгравированных на лезвии пляшущих человечков символизирует качество стали.
      2 Негритянский танец.
      уши, носы. Отец моего отца умер после возвращения из болот Оберры".
      "А ты сам видел хоть одного из них?" - спросил я.
      "Нет! - ответил балухья. - Поэтому я жив".
      "Неужели он так страшен?"
      "Белый, я готов скорее встретиться один на один с разъяренным слоном или голодным львом, чем с конгамато. Подари мне топор, белый, - балухья указал на висевший у меня на поясе топор, - и я отведу тебя к Мбого. Мбого видел конгамато собственными глазами".
      Мбого жил в пограничной с Суданом кениатской деревушке Тоденьянг. Впервые мне стало стыдно, что я англичанин, Эндрью. Поверите ли, каждый второй житель деревушки был болен. И как болен, Эндрью! Кроме болезней, связанных с недоеданием и авитаминозом, в здешнем "букете" была оспа, малярия, проказа, трипанозомоз. Я отдал им весь свой хинин. Чем я еще мог помочь?
      Мбого однажды ужалила муха цеце, а крокодил отхватил ему руку по самое плечо. Голова его тряслась. Он засыпал на ходу и неожиданно просыпался. Мухи копошились на его черном лбу, но он не отгонял их. Его единственная рука едва держала печеный банан. Он не принял моих подарков. Они ему были не нужны. Он был философ, этот Мбого, презревший суету жизни и погруженный в созерцание.
      "Тело без перьев и без чешуи, очень большой клюв, зубы крокодила. - Мбого покосился на свою уродливую культяпку. Крылья такие же, как у летучих мышей, но большие-пребольшие, кожа красная и блестящая, кричит сдавленным голосом.
      Я должен был умереть в тот день, ибо нельзя безнаказанно видеть большую летающую ящерицу..."
      "А находили ли вы когда-нибудь мертвого конгамато?" спросил я Мбого.
      "Нет, белый, он никогда не покидает болот и там исчезает бесследно, когда умирает".
      У меня был с собой "Малый Лярусс", и я показал неграм рисунок птеродактиля.
      Они были потрясены.
      "О! О! Конгамато! Но наш гораздо крупнее!"
      Изображение было величиной с дюйм.
      Я не буду рассказывать вам, Эндрью, о моем спуске в девятый круг ада. Болота Оберры - это царство ужаса, над которым безраздельно господствует красный, как кровь, крылатый крокодил - вестник смерти. Я обследовал все протоки, все черные гнилые ямы, заводи и ручьи, протекающие по болоту. Но птеродактиль не появлялся. И все же вслед за Шатело я повторяю, что уверен в существовании конгамато. И вот по каким причинам. Я спросил добрую сотню людей разных племен: камба и кукулю, балухья и ньика; я беседовал с арабами и нилотами, индийцами и белыми, дикими банту и кушитами. И все, кто осмеливался говорить о конгамато, описывали его совершенно одинаково. Если бы речь шла о вымышленном животном, описания были бы разные. Никогда негр не расскажет вам о слоне в три человеческих роста или о носороге, у которого больше чем два рога. Все говорили, что конгамато - существо обычное, но только более опасное, чем леопард, лев или черная мамба, самая страшная змея в мире.
      Старая Нхаве, жена местного вождя, сказала мне, когда я забрел в одну убогую деревушку, что мои поиски обречены на неудачу: ее муж, великий охотник, давно уже убил последнего конгамато.
      Так ли это было или нет, но десять лет спустя Питмэн, известнейший в Африке охотник, писал, что слышал в Кении и Северной Родезии рассказы о мифическом существе, один взгляд на которого равносилен смерти.
      Конгамато существует, Эндрью, я в этом уверен. Поэтому и разбежались ваши рабочие, поэтому и я с первого дня отговаривал вас от разведки на Оберре. Я не рассказал вам обо всем сразу, потому что не мог рассчитывать на ваше доверие. Но после того как в паническом страхе разбежались рабочие, вы и без меня узнали о конгамато. И я решился рассказать вам все, что знаю об этом существе, окутанном тайной и ужасом. Повторяю, я не видел красного птеродактиля, но уверен, что он существует. Если вы даже узнаете, что на Оберре есть признаки нефтеносности - не ходите туда! Там конгамато. Это все, что я хотел вам сказать, Эндрью. Вы же вольны поступать, как вам будет угодно.
      Пирсон вытер мокрый лоб платком. Он встал и отошел к окну. Мне показалось, что его руки слегка дрожат.
      - Но вы же, вы, мистер Пирсон, не побоялись пойти на Оберру! И не за нефтью - за конгамато! Почему же я...
      - Вы хотите идти на Оберру? - резко перебил он меня и круто отвернулся от окна.
      - Да!.
      - Так я и знал! Я не должен был откровенничать с вами. Мой рассказ вы употребили во зло. Вы приехали сюда искать нефть, а не гнаться за призраками. Я говорю вам это, как официальное лицо, как главный геолог провинции.
      - Я буду искать нефть, только нефть, одну только нефть.
      - Вы обманываете сами себя. Ветер приключений кружит вашу разгоряченную голову... Нет, я думал, что русские другие... Простите меня за откровенность, но вы ведете себя как бойскаут, начитавшийся капитана Майн Рида. Это полнейшая безответственность. Я не могу вам запретить разведку на Оберре, вы мне не подчинены, но я употреблю все свое влияние, чтобы Хартум запросил на ваше место другого геолога.
      - Вы этого не сделаете, Пирсон! Я ищу нефть, я знаю, где ее нужно искать.
      - Конечно, в болотах Оберры?
      - Именно там, и хотите знать почему?
      - Говорите.
      Я взял бювар с документацией, которую привез мне на днях Пирсон, и достал оттуда тонкую, тщательно сложенную кальку.
      - Вот! - сказал я и протянул кальку Пирсону.
      - Что это?
      - Сейсмограмма.
      Пирсон осторожно развернул кальку, положил на стол и разгладил ее ладонью.
      - Вы видите этот двойной пик, этот длинный спаренный зуб? - спросил я его.
      - Откуда у вас эта сейсмограмма? - шепотом спросил он.
      - Я нашел ее в пачке старых документов, которые вы мне принесли.
      - Да, но как узнать, где находится этот разрез?
      - А вы посмотрите экспликацию! Там дана привязка к озеру Рудольфа.
      - Действительно! Странно...
      - Что странно?
      - Я не понимаю, Эндрью, как мог не заметить этой сейсмограммы... Очевидно, она была получена беднягой Эрлом. Он один занимался сейсморазведкой на Оберре. Он бесследно исчез. Нашли только его трубку и полевую сумку... Наверное, это его сейсмограмма. Да... интересная ситуация... Но одной сейсмограммы еще недостаточно. Не так ли?
      - Я скореллировал ее с данными гравиметрии. Я почти убежден, что Оберра перспективна.
      - Все же вы хорошо подумайте, Эндрыо. - Пирсон широким шагом направился к двери и, не сказав больше ни слова, прошел к машине.
      Мы разбили лагерь вблизи стремительной речушки с черной водой. Она напомнила мне мокрые московские улицы, усыпанные желтыми листьями. Прихотливый ленточный извив реки терялся в тростниковых зарослях, в которые вклинивались узкие полосы мангров. Под сетью уродливых воздушных корней и серых присосков лианы пузырилась бело-коричневая пена. Заполненные горячей протухшей водой канавы затянула золотисто-бурая пленка тины. Местами виднелись участки подсохшей, орнаментированной широкими черными трещинами грязи. Нигде нк травинки. Всюду скользкие холодные грибы, изъязвленные спорами папоротники, лианы и мхи. Золотые, оранжевые, голубоватые, пепельные мхи. Воздух абсолютно неподвижен. Оранжерейный запах, смешанный с клопиной вонью. Душная жаркая сырость. Одежда прилипает к телу, как компресс, и никогда не просыхает. Сигарета гаснет после второй затяжки. То ли оттого, что воздух влажен, то ли оттого, что он напитан углекислотой гниения и распада. Редкие, как глубокой осенью, лакированные жесткие листья покрыты испариной. Капли сталкиваются, как ртутные шарики, сливаются, струйками сбегают с листа на лист. Ни на минуту не прекращается этот дождь при безоблачном небе. В заполненных влагой дуплах и прогнилинах на древесной коре зачарованными бабочками висят орхидеи - лиловые и нежно-фиолетовые, красно-желто-черные и розовые, белые с коричневыми крапинками. Удивительная кора мангровых деревьев! Черная, покрытая липкой слизью, источенная улитками и жуками.
      Лишь у реки можно дышать свободно. Прохладная, напоенная горьковатой свежестью больших холодных цветов, вырывается она из гнилого сумрака мангров, чтобы исчезнуть в зеленых джунглях болотных трав.
      Продираясь сквозь заросли жесткой и режущей травы, спотыкаясь о кочки, проваливаясь в гнилые ямы, наполненные вонючей мылкой водой, мы с Махди выбрались наконец к реке.
      Если б не Махди, я бы не смог пройти эти двести шагов от палаток до реки. Махди сам напросился ко мне в отряд, а Пирсон лишь похлопотал за него на маслобойне. Все произошло помимо моей воли. И я был очень рад, что все сложилось именно так. Махди нес ружья - свое и мое. А я только балансировал руками в воздухе, стараясь сохранить равновесие, или цеплялся за траву, отчего на моих пальцах появились тонкие саднящие порезы. Они долго потом не заживали. Но все это пустяки. Я боялся лишь одного - наступить на змею. От одной только мысли об этом сердце соскакивало вниз и пот на разгоряченном лице становился холодным. Пиявки, тигровые улитки, фараоновы вши - все это не шло в сравнение с. каким-то поистине мистическим страхом перед невидимыми змеями. Даже таинственный конгамато не пугал меня. Скорее, наоборот: втайне я даже надеялся на встречу с ним. Но змеи... змей я боялся.
      Добравшись до берега, мы умылись, сняли влажные рубашки и развесили их на шатких тростниковых стеблях. Нежный ветерок ласково обдувал разгоряченную спину. Влажная кожа быстро высыхала. За спиной у меня раздался шелест. Я резко обернулся. Из тростников, медленно и важно переступая длинными тонкими ножками, вышла большая жирная дрофа. Она была совсем рядом. Я видел, как лоснятся нежные шелковые перышки на ее шее, как переливается лилово-зеленоватый нейлон головки. Махди втянул голову в плечи и весь подобрался, как леопард перед прыжком. Я тоже затаил дыхание.
      Не замечая нас, дрофа направилась к воде. Когда она погрузилась уже по грудь и клюв ее закопошился в подводном иле, я, не отводя глаз, нашарил ружье, осторожно подтянул его и спустил с предохранителя. Подраненная птица рванулась вверх. Рядом бабахнул выстрел Махди. Оставляя на воде смыкающуюся стеклянную борозду, дрофа в бессильном порыве понеслась к другому берегу, но, не достигнув даже середины реки, забилась, захлопала крыльями и перевернулась. Течение повлекло ее к болотам. Я бросился в воду. К счастью, речушка оказалась довольно мелкой, а дно твердым. То и дело падая и путаясь в скользких нитях водорослей, я догнал дрофу.
      - Таке саче! Таке саче! 1 - раздалось у меня за спиной.
      Не столько смысл этих ломаных английских слов, сколько голос Махди, в котором дрожала высокая срывающаяся струна первобытного страха, заставил меня нырнуть под воду.
      Когда, ослепленный водой и прилипшими к глазам волосами, я выскочил на поверхность, надо мной мелькнула чья-то громадная тень.
      Мир дрожал и переливался в мокрых ресницах. Какая-то огромная птица летела над самой водой на закат. Она была величиной с орла и показалась мне черной. Я бросился к берегу. Когда я встал во весь рост, то ничего уже не увидел. Необозримые метелки тростника медленно колыхались на фоне заката. Они тоже показались мне черными, как тени на озаренной камином стене. На самом горизонте воздух подрагивал и мутнел. С болот Оберры поднимался туман, в котором растаял химерический призрак.
      Наши ружья валялись на берегу, рубашки успели высохнуть. Махди нигде не было видно. Я позвал его. Но мой зов разбился о глухую преграду шуршащего и шепчущего тростника. Двести шагов отделяли меня от палаток. Всего двести шагов! Но я уже знал, что стоит войти в тростники, как сразу же теряется направление. Можно часами блуждать там, шатаясь от усталости и ужаса, в каком-нибудь шаге от человеческого жилья. Я поднял патронташи и, зарядив оба ружья, выстрелил. И опять меня окружала шелестящая тишина. Она напоминала шум приложенной к уху раковины.
      1 Осторожно! Осторожно!
      Рядом бежала немая черная вода. Где-то урчали и пели огромные лягушки. Я вспомнил стихи:
      Дай за это дорогу мне торную
      Там, где нету пути человеку,
      Дай назвать своим именем черную,
      До меня не открытую реку.
      Я чувствовал себя полным банкротом. Романтика ослепила меня своим радужным павлиньим шлейфом и предала. Совершенно случайно я вспомнил о миниатюрном компасе, укрепленном на ремешке часов. Крохотная, фосфоресцирующая в быстро густеющем сумраке стрелка мерцала неверным болотным огоньком. Я плюнул, выругался, надел рубашку, подобрал ружья и патронташи и вошел в тростники.
      Через час я был уже в лагере. Злой, израненный, залепленный грязью, но спокойный. В лагере никого не было. Рабочее исчезли, побросав снаряжение и оборудование, опрокинув рацию и растоптав высыпавшиеся из порванного бумажного мешка газеты.
      В моей палатке я нашел Махди. Он спал, завернувшись в антимоскитную сетку. Рядом с ним валялась фляга с джином. Пахучая жидкость медленно пропитывала землю. Махди был мертвецки пьян.
      Я подошел к желтому баку с красной надписью "Пресная вода" и открыл кран. Сначала я пил воду взахлеб, потом стал лениво цедить ее сквозь зубы, под конец она уже просто лилась мне на лицо. Неудачи преследовали меня. Нас в лагере осталось только двое, и незачем было беречь воду. Я закрыл кран и улегся на циновку, подоткнув со всех сторон сетку. Потом мне захотелось покурить. Я закурил сигарету, время от времени выгоняя из-под сетки скапливающийся дым. Наконец я уснул.
      - Я очень испугался, сэр! - объяснял мне утром Махди. Конечно, я не верю во все эти сказки про летающую красную ящерицу, но то был действительно опасный зверь. В тот момент, когда вы нырнули, он напал на меня. Только я хотел схватить ружье, как над моей головой засвистели крылья: "шисс, шисс". Надо мной, щелкая зубами, пронесся огромный вампир. Я испугался и побежал. Потом меня что-то толкнуло в спину, и я упал, закрывая руками голову. Я долго пролежал так - лицом вниз и не раскрывая глаз. Потом медленно пополз. Чудовище, видимо, улетело. Тогда я поднялся, прыгнул в траву и побежал к лагерю.
      В лагере меня обступили рабочие.
      "Что это за летучая мышь такого размера, как размах моих рук, и черная?" - спросил я у них.
      "А где ты видел ее?" - спросили они.
      "Там", - ответил я и показал рукой на реку.
      Это так испугало их, что они бросились бежать, круша все на своем пути, как носороги. Они бежали, не разбирая дороги, напролом, через мангровые заросли. Мне опять стало страшно. Страшнее, чем на реке, мне стало от этого бегства.
      - Зачем же вы рассказали о происшествии на реке этим темным, суеверным людям? - спросил я Махди.- Вы же знали, что они убегут.
      - Простите, сэр. Я очень виноват, господин, но мне было страшно, и я не подумал о последствиях.
      - Почему же вы не убежали вместе с ними, если вам было страшно?
      - Мне было страшно по-другому, чем им. Я просто испугался, а они испугались вестника смерти. Притом как же бы я бросил вас одного? Нет, я не мог убежать вместе с ними.
      - Ну хорошо, Махди, забудем об этом случае. Подумаем лучше, как нам быть.
      - Возвращаться надо, сэр! Все равно вы ничего не сможете сделать здесь без рабочих.
      - Хорошо, Махди, я подумаю. Вы идите готовить завтрак, а я подумаю.
      Но долго размышлять, собственно, было не о чем.
      Очевидно, все придется начинать сначала. Почти четыре месяца пропали зря... И кто знает, сколько еще понадобится времени на возвращение в Капоэта, на поиски рабочих и новый поход на болота Оберры... Мне не в чем было себя упрекнуть, но в глубине души я чувствовал, что в провале экспедиции есть немалая доля и моей вины. Я вспомнил о том, как работал в Туркмении, в Западной Сибири. Там работа была самоцелью, а здесь... Здесь слишком много отвлекающих факторов. Насекомые и цветы, черные вонючие реки и потные восковые листья, медлительное скольжение питона и брачный полет термитов - все это властно приковывало мое внимание. Я слишком многому удивлялся, слишком спешил вобрать в себя все чудеса окружающего меня мира. Мои органы чувств не знали отдыха. И в мозг поступали все новые и новые сигналы, заставлявшие его напряженно работать, запоминать, сопоставлять, поражаться. Я не то чтобы небрежно относился к своим обязанностям, просто я выполнял их как-то слишком уж формально. Я понимал, что послан сюда на поиски нефти, а не для изучения букашек. Более того, я знал, что все, что меня так удивляет, уже давно описано тысячами исследователей и собрано в сотнях книг. Но я-то ведь видел все это впервые! И не мог заставить себя не смотреть, не обонять, не слышать!
      Мне просто не хватало привычки, той повседневной привычки к окружающему тебя миру, которая помогает отделять главное от второстепенного, а многое и просто не замечать. Но привычку дает только время. Вот почему, сознавая всю взятую на себя ответственность, я пока мог лишь выполнять свои обязанности там, где от меня требовалось творчество.
      Я разложил на циновках собранный за эти четыре месяца материал.. Его никак нельзя было назвать бедным. Здесь были сейсмограммы, полученные с помощью КМПВ 1, обработанные результаты гравиразведки, профильные разрезы, структурные карты. Казалось бы, я мог быть спокоен, собрав столь убедительные данные о бесперспективности района на нефть. Не виноват же я в том, что на Оберре не оказалось нефти! Вот и Пирсон предсказывал, что я здесь ничего не найду... И все же я знал, что, несмотря на формальную убедительность вороха карт, миллиметровок и калек, у меня нет морального права на какой бы то ни было определенный вывод. И не потому, что я мало работал. До сих пор у меня в ушах шумят отголоски сейсмических взрывов, а язык сохранил сладковатый вкус тетрила. Сколько раз на день я делал косой срез на огнепроводном шнуре и, прижав к пороховой начинке спичечную головку, чиркал о нее серой. Потом отбегал подальше и, открыв рот, ожидал взрыва. Как кадры бесконечной киноленты, мелькают у меня перед глазами самописцы сейсмографов, капсюли
      * К М П В - корреляционный метод преломленных волн.
      детонаторы, пачки взрывчатки и бунты лакированного шнура.
      И все же...
      А может быть, это только мне кажется? И я напрасно занимаюсь самоистязанием?
      Ни одна из полученных мною сейсмограмм даже отдаленно не напоминала ту единственную, которую я обнаружил в бюваре Пирсона. Естественно, что каждый раз я испытывал неизбежное разочарование. Ведь я искал не вообще, а нечто определенное, кем-то когда-то найденное. Искал и не находил. Что ж, постоянное разочарование и каждодневное открытие, что ты ищешь не там, где надо, могли породить в итоге чувство недовольства собой. Ведь и крепчайшие базальты и гнейсы рушатся под незаметными, но постоянными ударами капель воды.
      И все же...
      Нет, я не мог найти ответа на мучившие меня сомнения. Что-то знакомое вдруг выплывало из плотного клубящегося тумана, сверкало перед глазами, как пыль в косом световом луче, но стоило протянуть руки, и оно ускользало, оставляя за собой тревогу и недоумение. Что же это было? Все усилия припомнить, понять, осмыслить приводили к прямо противоположному результату. Напряжение мозга рождало новые провалы памяти. Это как хорошо знакомое слово, которое вдруг забылось. И бесполезно его вспоминать. Оно придет когда-нибудь само, нужно только перестать о нем думать. Отвлечься. Переключиться.
      В который раз сравниваю я свои сейсмограммы с той единственной и неповторимой и нигде не нахожу столь характерного и выразительного двойного зубца.
      - Простите, сэр, - отвлекает меня Махди, - завтрак готов.
      Мы садимся завтракать. В ноздри бьет ароматный пар. Под ложечкой рождается сладкая спазма. Голод берет свое, и я на время забываю о сомнениях и сейсмограммах. Махди испек в листьях папоротника отличного чешуйчатника. Бело-розовое мясо легко отделяется от колючего хребта. Особенно вкусны жаберные крышки, Я высасываю их жирные горячие мешочки, как клешню краба. Батат также превосходен! Жаль, что нет сметаны. Со сметаной было бы вкусней... На десерт маисовый початок, консервированная колбаса с подливкой из жженого сахара и чай с ромом.
      Отличный завтрак!
      - Спасибо, Махди! Все необыкновенно вкусно. Теперь можно покурить и обсудить наше скверное положение.
      Но мне оно уже не кажется столь скверным. Не знаю почему, но я уверен, что выход найдется и все будет хорошо. Сигаретный дым клубится в зеленом сумраке палатки и нехотя выползает наружу. На шесте палатки замер скорпион. Махди швыряет ботинок, но неудачно. Скорпион сваливается на землю и прячется под циновку. Ах, Махди, Махди, нужно найти скорпиона и убить, а то он может ужалить нас ночью... Ну, вот и отлично.
      - Послушайте, Махди. Так что же это был все-таки за зверь, который напал на нас вчера на реке?
      - Я так думаю, что это летучая лисица.
      - Лисица? Что-то не похоже...
      - Летучие мыши тоже так себя не ведут. А может, это и есть конгамато? Ведь чудовище показалось нам черным только потому, что оно летело на закат, а так оно могло быть красным... Я не верю в конгамато. Это все сказки черных нилотов.
      - Так почему же вы так испугались вчера? Простите, Махди, а вы разве не нилот?
      - Нет! Мой отец был араб. Магомет Гамаль эс-Сааль!
      - А-а... Ну, это к делу не относится. Значит, вы бежали вчера, бросив оружие, от летучей лисицы?
      - Не знаю... Только в красную ящерицу я не верю.
      - А мистер Пирсон верит. Он не считает это сказками и суевериями. Кстати, вы давно знакомы с мистером Пирсоном?
      - Первый раз я увидел его в вашем доме, когда пришел сообщить, что рабочие сбежали в Джубу.
      - Ах да, помню, помню... Значит, до этого вы не знали Пирсона?
      - Лучше будет оставить в лагере все, как есть. На дорогу возьмем только самое необходимое. Остальное продовольствие нужно упрятать, чтобы не утащили муравьи, - неожиданно сказал Махди, собирая остатки завтрака в полиэтиленовый мешок.
      - Значит, вы предполагаете, что наш уход - дело решенное?
      - Разумеется, сэр...
      - Да, конечно... Ну хорошо! Готовьтесь к походу. Выступаем вечером, как только спадет жара.
      - Спиртное можно оставить здесь?
      - Конечно. Возьмем только бутылку джина на всякий случай. Мало ли что может случиться, правда?
      - Да убережет нас аллах от болезней и ифритов! - серьезно ответил Махди.
      - А в аллаха вы верите, Махди?
      - Аллах акбар. Мой отец был мухтаром 1, а я два года учился в Аль-Азхаре.
      - Аль-Азхар? Это город?
      - Нет, господин, это знаменитый мусульманский университет в Каире. Я не закончил его только потому, что мураби - арендаторы моего отца - сожгли наш дом и весь урожай. Они разорили нас.
      - А какую часть урожая отдавал ваш отец своим мураби?
      - Четвертую! Как везде! Это же наша земля! - Глаза Махди засверкали, ноздри расширились, брови сошлись у переносицы.
      Внезапно он встал и молча вышел из палатки.
      - Подождите меня, Махди! Я помогу вам спрятать продовольствие.
      Нам не удалось покинуть в этот день лагерь. Работы оказалось гораздо больше, чем я представлял себе сначала. Мы провозились до вечера. Особенно много хлопот было с провиантом. Мы складывали его в большие жестяные банки и заливали крышки сургучом так, что не оставалось ни малейшей щели. Потом мы завертывали банки в полиэтиленовую пленку, которую, на всякий случай, посыпали нафталином. Но Махди так боялся муравьев, что предложил зарыть наши сокровища в землю. Я велел ему отойти подальше и вырыть небольшую ямку глубиной три-четыре фута. Связав вместе четыре двухсотграммовые тротиловые шашки и вставив в одну из них детонатор с отрезком шнура, я аккуратно опустил заряд в ямку, засыпал землей и утрамбовал. Потом я поджег выведенный на поверхность шнур.
      М у х т а р (араб.) - староста религиозной общины.
      Ухнул взрыв. В тростниках зашуршали комья выброшенного грунта. В сгущающемся сумраке дно воронки казалось черным, как ночная тень. Мы решили отложить погребение наших запасов до утра.
      Свежее солнечное утро было наполнено треском насекомых и птичьим щебетом. В тростниках еще прятался туман.
      Дно воронки, к моему величайшему удивлению, оказалось заполненным водой. Она уже успела отстояться и превратиться в сумрачное колодезное зеркало. Сначала я подумал, что ночью прошел дождь, но все вокруг было сухо. Откуда же тогда вода?
      - Как вы думаете, Махди, откуда здесь оказалась вода?
      - Думаю, из земли, сэр. Больше неоткуда.. .Вода - это плохо! Придется нам придумать что-нибудь другое.
      - Сделайте мне еще одну ямку, Махди! Только вот там, в четверти мили отсюда.
      - Лучше не зарывать в землю, уж если вода...
      - Мы ничего не будем зарывать. А ямку вы все-таки сделайте.
      Махди взял маленькую саперную лопатку и стал подниматься вверх, на первую террасу - самое сухое в этом районе место. На террасе росли акации, колючки, исполинский укроп. Несколько дней назад я подстрелил там небольшую окапи. Ее нежное мясо чуть-чуть пахло мускусом и дымом костра.
      Когда в воздух взлетел рыжий и дымный столб грунта, я побежал к воронке. В ней все еще клубилась муть. Кисло и остро, до царапанья в горле, пахло взрывом. Постепенно пыль осела, и я мог осмотреть воронку. Дно показалось мне явно сыроватым. Я взял кусочек глины - она была влажной и пластичной, тогда как у поверхности глина крошилась, как сухая замазка.
      И как только я не заметил этого раньше! Я достал полевой журнал. За все время мы произвели 232 сейсмических исследования. Это значит 232 взрыва, 232 воронки. Я решил осмотреть хотя бы некоторые из них.
      - Мы задержимся здесь еще на один день, Махди.
      Махди молча кивнул и отвернулся.
      К вечеру мне все стало ясно. Уровень грунтовых вод на Оберре был очень высок. В то же время на той, единственной, сейсмограмме грунтовые воды залегали необычайно низко. Из такого сопоставления можно было сделать два вывода:
      1. Сейсмограмма получена при исследовании какогото неизвестного мне района Оберры с аномальной гидрогеологией.
      2. Сейсмограмма получена не на Оберре, а в каком-то другом месте с очень низким уровнем грунтовых вод.
      Первый вывод предполагал странный каприз природы, второй - ошибку или даже злой умысел человека. Я не знал, на чем остановиться.
      Мне припомнились высохшие русла рек на Капоэта, все эти бесчисленные вади, уэды, эрги. Там грунтовые воды залегали действительно глубоко, и, если бы на сейсмограмме не было экспликации, я бы без колебаний сказал, что она сделана на Капоэта, а не на Оберре. .. Но в экспликации стояло "Оберра"... Неужели ошибка? Пирсон тоже советовал начать с Капоэта. Правда, он считал, что Капоэта так же бесперспективна, как и Оберра, но советовал начать с Капоэта. А если допустить, что экспликации все же нет... Догадка ударила меня как молния. Я даже вздрогнул. Вот оно! Мне нужна только гидрогеологическая карта, и я смогу найти по ней то место, где получена сейсмограмма. Даже если б это была слепая сейсмограмма, без экспликации и привязки к местности!
      В моих руках все это время было мощное оружие. Но только теперь я смогу воспользоваться им.
      Мне вспомнился доклад, который мой шеф, всемирно известный геолог-нефтяник, сделал на одном из наших аспирантских семинаров (я тогда был еще аспирантом). Доклад был посвящен вопросу генетической связи нефтегазоносных бассейнов с вмещающими их бассейнами артезианских вод. Какое емкое и точное слово - "вмещающие"! Впервые в мировой науке было высказано представление о генетической и физико-химической связи океанов подземных вод с затерянными в этих океанах нефтегазоносными бассейнами. Сколько раз до этого геологи произносили слова "водонефтяной контакт", даже не догадываясь о том глубочайшем философском смысле, который в них заложен. Да, шеф тогда говорил именно как философ и вместе с тем исследователь, умело использующий диалектический метод для раскрытия наиболее общих законов природы. И речь шла тогда не об отдельных бассейнах или районах, а о наиболее общих и объективных законах.
      Дрожащими от волнения руками я раскрыл гидрогеологическую карту района Оберры.
      Какой же я осел! Изолинии встречались на карте так же редко и случайно, как оазисы в пустыне. Район был едва изучен. Все разлетелось и разбилось, как пирамида из фарфоровых чашечек.
      Обидно! Вместо закономерного перехода от общего к частному я должен был сделать некий логический прыжок. Прыжок в темноте через десять провалившихся ступенек.
      - Выступаем сегодня вечером, Махди!
      Оставалось только надеяться, что гидрогеология Капоэта будет изучена лучше.
      ...Джуба душно и сладко пахла пальмовой древесиной. Доски жарились на солнце в собственном соку. Медленными коричневыми пузырями вытапливалась липкая смола. Шуршали жесткие надкрылья короедов. В тени фикусов неподвижно распростерлась бархатная бабочка, сжав в тугую спираль мохнатый хоботок...
      Хорошо было в сочной, глубокой тени.
      Здесь, на дровяном складе, позади фактории обедали рабочие. Сквозь кору и стружку вяло поблескивали ржавые рельсы вагонеточного пути. На перевернутой вагонетке была расстелена засаленная газета. Рабочие ели маниоку, баклажаны и марокканские сардины. Пили пальмовую водку, закусывая ее соленой тыквой. Сидели прямо на земле - кто на корточках, а кто по-турецки.
      - Мир вам. Приятного аппетита! - поздоровался я.
      - Салям. Садитесь с нами, - пригласил меня темный, как сандаловое дерево, сухой старик с седыми, в мелких колечках волосами.
      Я достал сигареты и поочередно предложил закурить каждому. Старик взял чистый картонный стаканчик и налил мне водки. Она была сладкая и терпкая, как самогон. Соленая тыква напоминала вялый, расползающийся огурец.
      - Инглези? - спросил он,
      Я покачал головой.
      - Аллемани?
      - Нет. Русский.
      Старик согласно кивнул. Ели молча.
      - Куда это ваше начальство подевалось? - спросил я, допивая едкий гранатовый сок.
      - Я - десятник! - гордо сказал старик, погладив костлявую грудь.
      - Мне, собственно, нужен горный инспектор... А мистера Пирсона вы знаете?
      - О, Пирсон! - отозвались рабочие и замолкли.
      - Он уехал, - сказал старик, - уехал на север. Горный инспектор тоже уехал. А что, господин хочет нанять рабочих?
      - У меня уже были рабочие, но они сбежали.
      - Сбежали?!
      Все, кто лежал в тени, поднялись и подошли ближе.
      - Ну да, сбежали, - ответил я, - испугались большой летающей красной ящерицы и сбежали.
      - Вы видели большую летающую красную ящерицу? - тихо спросил старик.
      - Нет... Не думаю.
      - А сколько вы платили рабочим?
      - Полтора фунта.
      - В неделю?
      - В день.
      Старик что-то сказал по-нилотски. Стоявшие вокруг меня загалдели. Говорил со мной только старик. Видимо, он один знал английский.
      - Никто не сбежит от своего счастья, - сказал он. - Мы даже не слышали, чтобы в Джубе платили такие деньги.
      - Нет, не в Джубе. Мы работали на Оберре.
      Стоявшие вокруг нас вновь стали оживленно переговариваться. Крикнув что-то, старик унял шум.
      - А откуда рабочие? - спросил он, тщательно поплевав на сигарету и затоптав ее в землю. На выбеленной стене фактории огромными красными буквами было написано: "Не курить!" Я только теперь заметил надпись и тоже поспешил погасить свою сигарету.
      - Рабочих, по-моему, набрали здесь, в Джубе.
      Старик недоверчиво засмеялся и покачал головой. Это становилось интересным.
      - Я даже знаю их имена, - сказал я, доставая записную книжку. - Хафзи, Умго, Мболо, Нгамо...
      - Нгамо - кривой? Одноглазый? - перебил меня старик.
      - Нет! Высокий и красивый нубиец.
      - Мы не знаем здесь таких людей. - Голос старика приобрел торжественные ноты. - У нас в Джубе нет мужчин, которые бежали бы от такого заработка... Ведь вы говорите, что они даже не видели... Красного, - тихо добавил он и что-то сказал товарищам.
      Они опять зашумели и замотали головами.
      "Так, мистер Пирсон, оказывается, вот они какие, африканские особенности", - подумал я.
      Экзотика спадала, как шелуха с луковицы. С горькой, но здоровой, ядреной луковицы.
      - А Танге, Билля Ленгстона, Фавзи Ашляка, Роже Дюверье и Ндулу вы знаете? - назвал я имена рабочих, которые сбежали в первый раз еще тогда, в Капоэта.
      - Роже Дюверье знаю, - важно кивнул головой старик, - но он не из Джубы. Этот большой негр с севера. Роже не побоится Красного... Но он мог сбежать, если ему вместо полутора фунтов заплатили два. Никакого рабочего достоинства. А остальных людей я не знаю, они не из Джубы.
      Я молча поблагодарил старика и поднялся. Многое для меня стало ясно,
      - А Махди? Вы, конечно, знаете Махди? Махди побоялся бы Красного? - спросил я.
      Рабочие зашумели. Старик что-то сказал им, и они зашумели сильнее. Глаза засверкали, ноздри раздулись и затрепетали. Старик кивал головой и прицокивал языком.
      - Нет, - сказал, поворачиваясь ко мне, - Махди не побоялся бы даже ифрита. Он сам ифрит, этот Махди. Его боится вся Капоэта... Но зато он боится... своей тени, которая приходит к нему во время сна.
      Старик опять что-то пробормотал по-нилотски. Рабочие рассмеялись. Нахмуренные лица разгладились.
      - Спасибо вам! - Я поклонился.
      - И вам спасибо, - с достоинством ответил старик.
      Рабочие почтительно приблизили ладони ко лбам.
      - Я могу вам помочь набрать новых рабочих! Тоже за полтора фунта в день! - крикнул старик мне вдогонку.
      Я обернулся:
      - Спасибо. Я обязательно прибегну к вашей помощи. Через некоторое время! А сегодня я еду в столицу.
      - А что у вас за работа на Оберре? Собираете коллекции?
      - Нет. Ищу petrolleum.
      - Petrolleum?
      - Ну да, oil.
      - Oil?
      - Вы не знаете, что такое oil?
      Старик помотал головой.
      - Petrolleum... Не знаю, как вам объяснить. Черная горючая жидкость. Из нее делают бензин.
      - Да, нафта.
      - О! Нафта!
      - Зачем всем так нужна нафта? Русси тоже нужна нафта?
      - Нужна. Я ищу ее для вас.
      - Для нас?
      - Да. По просьбе правительства вашей республики.
      - О! Это совсем другое дело. Так вы приходите. Обращайтесь прямо ко мне. Я достану вам хороших рабочих, которые не покинут вас. Даже за четыре фунта в день! - Старик засмеялся.
      - Спасибо! Мир вам.
      - И вам мир. Приходите.
      ... Я раздумал ехать в столицу. Действительно, на что мне было жаловаться? Меня обманули? Увлекли на неверный путь? Опутали липкими нитями заговора? Но в том-то и беда, что формально решения принимал я один.
      Я был орудием чужой воли, слепым орудием. Мне только казалось, что решаю я. На самом деле все мое поведение было кем-то тщательно запрограммировано. Но программист остался в тени, а робот действовал. И этот робот - я. Значит, все правильно и за все придется ответить мне. Каждый мой шаг - это документ в полевом журнале, документ, скрепленный подписью робота...
      Я попытался припомнить события последних месяцев. Звено за звеном восстановить в памяти цепь причин и следствий, опутавшую мою волю, мое право выбора.
      Сначала была встреча в аэропорту... Мужественный, сдержанный англичанин с лицом Стенли... Мальчишка жадно расспрашивает, удивляется баобабам, тает от музыки экзотических слов: "Капоэта", "пальма-дум", "бери-бери"... Так Пирсон получает ключ к электронной схеме робота, нехитрой схеме восторженных эмоций разомлевшего под африканским солнцем щенка. Два-три контрольных опыта, и он убеждается, что ключ действует безотказно. Потом парализуется защитное реле. Мощный импульс экзотики - и самопрограммирующееся устройство выведено из строя. Теперь робот будет действовать по чужой программе. Нужно только ее задать...
      Тень пальмовых циновок, чаша забвения с манговым соком... И "случайно" забытая книжка, которая "случайно" раскрывается как раз на описании болот Оберры. Теперь электронному мозгу, получающему чужую информацию, будет казаться, что он сам ее выдает.
      Контролирующие устройства тоже можно обмануть, Нарочно не обосновывая свой совет, Пирсон рекомендует искать нефть в Капоэта, а не на Оберре. Контроль замечает лишь эту нарочитую необоснованность, а сигнал предпрограммирования и фотоэлемент узнавания замыкаются на уже имеющейся информации о болотах Оберры. "Нет, - думает жалкий автомат, - уж лучше Оберра. Там приключения, опасности... Правда, нефть там можно не найти, но ведь и в Капоэта ее тоже нет. Раз так, лучше Оберра"... Затем следует страшный электрошок в виде поездки по реке и бесед о корчащихся в лужах сомах.
      Плавятся предохранители, выходит из строя автоблокировка. Думающая машина превращается в машину недумающую, в обычный автомат. Его можно разобрать на гайки - он не взбунтуется. Он выслушивает расистский вздор, и его красные лампы не мигают. Он жаждет одного - информации. А уж она-то имеется в избытке. Сначала робкие намеки, потом все смелее и смелее. На сцену выходит конгамато. Выдуманный или реальный - не все ли равно, - он тоже сыграл свою роль. Ах, как не потрясти тут антенной на черепе! Красный птеродактиль! Какой парадокс! Красный, именно красный, а не бурый, не пегий, не рыжий. Воображение поражено. "Нет, я так его и не встретил, но уверен, что он существует". - "Конечно же, существует, - радуется робот, - и какой вы честный, мистер Пирсон; могли бы сказать, что видели своими глазами, но правда есть правда... Не видели, но верите. И я верю! Я верю даже больше, чем вы. Теперь я всему поверю. Вы же такой честный..."
      Дубль 147. Кошка играет с мышью. "Не ходите на Оберру, там бармалей". А мышке плевать. Она ужасно храбрая. Она ужасно умная, эта электронная мышка, она обязательно пойдет на Оберру. "Ах, мистер Пирсон, я знаю, вы поступили бы точно так же! Вы не советуете, но ваши глаза говорят обратное, они поощряют смельчака на подвиг".
      Всего этого вполне достаточно, но мистер Пирсон не хочет рисковать. В самом деле, кто их знает, этих русских. .. Так несчастный кибер "случайно" находит в "любезно предоставленных" документах "забытую" сейсмограмму. Эврика! Водонефтяной контакт! Где? Ага, вот экспликация! Оберра! "Ну, я так и знал, я был прав". - Робот чувствует себя Дираком и Гейзенбергом.
      "Ах, тут нефть, мой мальчик, - закатывает глаза мистер Пирсон, - это, конечно, другое дело... Но вы все равно не ходите на Оберру. Там серый волк, он вам бо-бо сделает".
      Но робот, подняв хвост трубой, несется в болото. Еще минута - и он сделает величайшее открытие. Посадит в клетку красного птеродактиля. Заодно, играя, он откроет крупнейшее нефтяное месторождение и осчастливит одну из экваториальных стран... "Право, пустяки, мне это совершенно ничего не стоило... Мой приятель Тряпичкин... Сорок тысяч одних курьеров..."
      Но вторая линия не казалась столь ясной. Я не мог понять, зачем понадобились Пирсону эти комедии с бегством рабочих. Впрочем, в первый раз это он мог сделать, чтобы еще раз блистательно услужить мне и завоевать доверие. А во второй... А во второй раз я сам видел какое-то диковинное чудовище. Махди мог воспользоваться этим обстоятельством и сорвать экспедицию. Но зачем? Зачем? Наверное, чтобы оттянуть время. Возможно, Пирсон опасался, что я скоро пойму бесперспективность работ на Оберре и переключусь на другой район. Боюсь, что он меня переоценивал. Я бы еще год крутился в этом жарком болоте.
      Все как будто бы логично. Даже поведение Махди. О, как он охранял, оберегал, лелеял меня! Естественно, не дай бог с этим младенцем, который вот-вот авторитетно распишется в бесперспективности провинции на нефть, что-нибудь случится! Могут прислать другого, более умного, который найдет... Да, именно найдет! Если меня так старательно отвлекали на ложный путь, значит, нефть есть и где-то близко! Иначе такой человек, как Пирсон, и взглядом бы меня не удостоил...
      Либо Оберра, либо Капоэта. "Капоэта", - говорил Пирсон и этим толкал меня на Оберру... Так, значит, нужно искать в Капоэта? По логике вещей выходило, что именно так. И все-таки одного, самого важного, я не мог понять.
      "Ищите женщину, - говорят французы, - ищите побудительную причину..." А я не смог понять, почему Пирсон не хотел, чтобы я нашел нефть. Боялся за свое влияние? Едва ли. Значение провинции, окажись здесь нефть, сильно возросло бы. Пирсон от этого только выигрывал. Конечно, Пирсон мог оказаться лишь пешкой, точнее, слоном в этой замысловатой партии. Возможно, кто-то, стоящий за его спиной, не хотел, чтобы в Судане нашли нефть. Тогда кто он? И почему ему это не выгодно? В злых империалистов, которые злы только потому, что они империалисты, я, естественно, не верил. За всеми действиями людей скрываются вполне конкретные деловые и политические интересы. Действия были налицо, интересов и целей я не знал.
      ... На пути из Джубы в Капоэта я встретил почтальона. Поравнявшись с нашим грузовиком, он что-то крикнул и помахал рукой. Я попросил остановить машину. Но то ли шофер меня не расслышал, то ли спешил доставить груз, только мы промчались мимо. Я оглянулся. Сквозь желтый плексиглас заднего окна я успел увидеть, как полуголый почтальон вместе со своим велосипедом утонул в белой жаркой пыли. Эта встреча меня взволновала, и весь дальнейший путь был наполнен ломотой нетерпения. Мне казалось, что мы едем слишком медленно.
      Когда грузовичок въехал наконец в Капоэта, я не вытерпел и пошел пешком, вернее, побежал. Впрочем, я вряд ли много проиграл от этого. В здешних, лишенных улиц населенных пунктах ездят чрезвычайно медленно.
      Предчувствие меня не обмануло. На полу я нашел письмо (почтальон, очевидно, швырнул его в открытое окно). Мне сразу же бросилось в глаза слово "Вад-Медани". Письмо было от Алешки Теленина, работавшего в составе довольно крупного отряда в провинции Джезира.
      "Ситуация здесь очень запутанная, - писал, между прочим, Алешка, - все как будто бы сговорились против нас. У меня создается впечатление, что идет тайная и ожесточенная борьба. Борьба за время. Ходят слухи о заключении долгосрочного договора с компанией Шелл о поставках в Судан наряду с продуктами крекинга и сырой нефти тоже. Дело это чрезвычайно важное. Кое-кто считает, что до тех пор, пока мы не вынесем окончательный приговор о перспективности территории, договор заключен не будет. Может быть, поэтому на нас нажимают со всех сторон, торопят и торопят. Но что можно сказать определенного в такой короткий срок? Положение осложняется и удивительной настырностью одной западногерманской фирмы, сулящей Дать нефть в течение двух лет. Но за какую цену! Грабеж, да и только! Предложение немцев было встречено с интересом. Такому интересу способствовала слава фирмы, в рекордный срок открывшей на Среднем Востоке крупнейшее месторождение озокерита. Кроме того, я полагаю, не обошлось и без взяток. Кое-кто готов душу продать за бакшиш... Во какие дела! У тебя, наверное, все проще; Район заведомо бесперспективный. Требуется самое поверхностное ознакомление, да и средств отпущено мало. Все это говорит за то, что от твоих работ многого не ждут. И никто тебя не торопит... Ешь себе ананасы, рябчиков жуй. Эх, жизнь!
      Но мы не унываем. Будь здоров, старина. Все шлют тебе самые горячие приветы".
      Я отложил письмо, подошел к окну и поднял штору. В комнату вплыл зной, наполненный запахом пыли и копры. Мычали возвращающиеся в деревню коровы, гулко постукивал паровой молот. Чертополох вокруг дальнего муравейника поскучнел и полиловел. Надвигался вечер. Время неумолимо вершило свой бег. В предвечерней тишине незримо кипела борьба за время. Я раздумывал, будет ли принятое мной решение переключаться на плато Капоэта действительно моим решением. Может быть, по-прежнему все продолжает идти так, как предусмотрено чьей-то программой, определено чьей-то волей? Что, если кто-то предвидел и учел все, вплоть до моего последнего разговора на лесоскладе? Мне стало не по себе. Словно кто-то прошелся по разогретой коже на тонких ледяных ходульках. Но я заставил себя додумать эту мысль до конца.
      Моментом наивысшего напряжения неведомой мне игры было бегство рабочих с Оберры. Весь вопрос упирался в одно: было ли оно преднамеренным или самопроизвольным. Если все подстроено, то у меня нет никакой уверенности, что даже теперь я мыслю и действую самостоятельно. В этом случае кто-то заинтересован толкнуть меня на плато Капоэта. Зачем? Идет битва за время.
      Если же верно другое предположение, то случайное приключение на черной реке разбило чьи-то тщательно продуманные планы... Рабочие, гонимые ужасом, сбежали; я поехал в Джубу, случайно (именно случайно) разговорился с рабочими... И вообще, в этом случае мое решение прекратить разведку Оберры получает какое-то обоснование. Итак, вновь передо мной стояла жестокая дилемма. Порочный круг замкнулся. Оберра или Капоэта? Только теперь выбирать еще труднее. Ошибиться - значило не только потерять себя. Неверное решение - и я вновь превращаюсь в слепого робота, в орудие врага. Эта мысль была нестерпимой.
      Но порой мне начинало казаться, что бегство с Оберры случайность. Не мог же Махди рассчитывать на встречу с химерическим созданием. Она, безусловно, была непредвиденной... Да и надобности в ней не было. Он мог в любой момент отослать рабочих и объяснить мне их бегство любой другой причиной.
      Увлекаясь, я постепенно разматывал нить предположений, и она уводила меня довольно далеко. Тогда я пытался обосновать противоположную точку зрения. И тут не ощущалось недостатка в якобы разумных и веских доводах. Ведь могло быть, что Махди только воспользовался подвернувшимся случаем, чтобы осуществить заранее предусмотренное бегство... Зачем? Здесь тоже все сводилось к одному: борьбе за время. Меня хотели сбить с правильного пути, что тоже, в конечном счете, вело к потере времени.
      Наконец все вообще могло оказаться фантазией!
      Строго говоря, у меня не было никаких прямых доказательств неблаговидного поведения Пирсона, Махди или кого бы то ни было другого.
      Они могли оказаться вполне порядочными людьми. Такую возможность тоже нельзя было отбрасывать. Я чувствовал, что сойду с ума, если не разрублю этот узел.
      И я решил добиться правды с револьвером в руках. Это было отличное решение! Другого выхода я не видел...
      Но я и здесь опоздал. Где-то сзади грохнул выстрел. Моя голова взорвалась, как пороховая бочка. Вспыхнуло и погасло желтое пламя. Резкое удушье полоснуло по горлу. Я упал, попытался подняться...
      Я стоял по колено в воде. Течение уносило подстреленную дрофу туда, где дрожали в красноватом тумане темные метелки тростника. Все еще ничего не понимая, я провел ладонью по затылку и поднес ее к глазам. Она была мокрой, но и только. Крови не было.
      Но в меня же стреляли!
      Что со мной было? И куда все это ушло?
      Шатаясь, я выбрался на берег. Вот и моя одежда, брошенные ружья, патронташи...
      На Махди я наткнулся совершенно неожиданно. Он лежал, уткнувшись лицом в камыши. Раскинутые руки его напоминали перебитые крылья. Я сразу же увидел на его спине глубокую красную рану. Осторожно перевернул его и прижался ухом к груди. Все было кончено.
      Кровь стучала в моих висках то нарастающей, то затихающей болью. Постепенно возвращалось сознание.
      Значит, ничего не было! Ни беседы с Махди в покинутом лагере, ни приготовленного им завтрака, ни встречи с рабочими в Джубе. Ничего не было. Откуда же я знаю тогда о жизни Махди, кто рассказал мне об его отце-мухтаре? Или все только иллюзия, бред? А может, я знал об этом раньше, слышал от Пирсона, но не обратил внимания, забыл? Теперь же все это всплыло, вплелось в больное видение.
      Как слепой, продирался я сквозь болотные травы, проваливался в ямы, подминал под себя мясистые стебли.
      "Ничего не было!" - эта мысль не оставляла меня.
      Я вышел несколько правее лагеря и, пока шел к нему вдоль верхней террасы, увидел несколько старых воронок. Они были сухими. Вода в ямах пригрезилась, как и все остальное. Поэтому я не удивился, когда нашел лагерь таким же, как и оставил его, уходя на охоту. Все были на месте. Хавзи спал, Умго и Рахман играли в кости. Нгамо чистил ружье. Не хватало только Махди. Он навсегда остался на берегу черной реки.
      Молча прошел я в свою палатку и упал на постель. Я проспал тогда трое суток.
      Потом я понял, что все со мной случившееся вызвано каким-то сильным наркотическим ядом. Может быть, ящер разбрызгивал в полете какую-то адскую эмульсию... Не знаю. Иногда я даже сомневаюсь, был ли он вообще. Но симптомы очень напоминают отравление. Сначала яркие картины и обостренное восприятие, незаметно сменяющееся лихорадочным возбуждением. Потом страх, мрачная подозрительность и депрессия, чередующаяся с кошмаром. Жестокое беспокойство, неуверенность, метание от крайности к крайности. И все это сопровождается странной раздвоенностью, позволяющей видеть себя как бы со стороны, оценивать со стороны свои несуществующие поступки.
      Говорят, что аналогичные явления вызываются гашишем, некоторыми препаратами строфанта. Но отравление гашишем или строфантом длится долгие часы, мои же видения промелькнули в течение секунд. Больше минуты я вряд ли смог бы пробыть в воде, точнее, под водой. Я уже и так начал захлебываться.
      ... Вот и все о моей встрече с конгамато. А на Оберре я пробыл еще около года. Конгамато я больше не встречал. Что же касается нефти, мы все-таки нашли ее. И именно на Оберре. Отличная нефть! Нафтеновая. Малосернистая. Но это уже другой рассказ.