Черный ящик Цереры

      - Признавайтесь! - заорал шеф. - Вы двое! Вот вы. Вы и вы! Я все знаю! У меня журнал! Вы больше всех торчали здесь по вечерам за эти два месяца!
      Он размахивал канцелярской книгой, в которой велась запись внеурочных работ лаборатории.
      - Она уже призналась, нет, не то!.. У нее не может быть такого абсурда. И я ей верю. Видишь, плачет! Я ей верю, а вам не поверю... Что бы вы мне тут ни говорили! Я вас знаю, я все знаю. Думаете, не знаю?
      Он тряхнул книгой, из нее посыпались листы. Епашкина с ужасом посмотрела на бумажки, лениво кружащиеся в воздухе, и принялась за воду... Рука ее тряслась.
      Волна сокрушает гранит, но бессильна перед мягкой устойчивостью водорослей. Сила побеждается не силой, а слабостью. Итак, смирение и кротость, покорность и податливость, тогда удар пройдет поверху...
      - Ефим Николаевич! - начал Мильчевский.
      - Что?! Вы что-то хотите сказать! Молчите! Я знаю, какая-то глупость или того хуже. Вот у меня акт дежурного энергетика. На вас, Мильчевский, на вас! Вы тогда один сидели во всей лаборатории. Один! Ее не было, наверное, надоело пустяками заниматься, а вы что делали, позвольте вас спросить? Чем занимались, почему на подстанции полетели все эти... как их... такие маленькие штучки?.. Он беспомощно и яростно вертел пальцами. - Ну, эти... да подскажите же, вы, экспериментатор!
      - Тепловые реле, - послушно подсказал Мильчевский.
      - Да, именно! Почему? А? И вообще! Почему мне не известно, что делается в моей лаборатории?! Черт побери, почему от меня все скрывают?
      - Я...
      - Нет, вы ответьте на мой вопрос! Почему от меня скрывают? Кто-то что-то изобретает, экспериментирует, а я не знаю! Может, идет проверка принципа относительности или создание водородной бомбы, а я не знаю! Я ничего не знаю! Меня обходят, мне не говорят, от меня скрывают. Я никогда ничего не знаю! Свои же сотрудники!
      - В следующий раз я обязательно посоветуюсь с вами, - быстро вставил Роберт.
      - Что?! В следующий раз? Его не будет, заверяю вас. Вы уволены. Все! Идите жалуйтесь в РКК, местком, куда хотите... А что вы там делали? - он воззрился на Мильчевского, как разъяренный носорог. Маленькие глазки со страшной силой сверлили, пронизывали лаборанта. Если б энергия этого взгляда могла превратиться в тепло, последнего было бы вполне достаточно, чтобы Мильч целиком перешел в парообразное состояние. "Господи, надоумь меня научной чушью..."
      - Я проверял проводимость полимеров...
      - Полимеров?! Ха! Ерунда! Полимеры - изоляторы.
      - Мои друзья из НИИпластмасс дали мне образцы материалов, обладающих электропроводностью. Я хотел осуществить прямой электрообогрев... некоторых полимерных тканей.
      - Почему работа не в плане? Что за тайны? Почему скрыли от меня? Я ж говорю, мне никогда ничего не сообщают! Я не знаю, что делается в моей лаборатории. Мне приходится все узнавать от дирекции!
      - Я хотел сначала попробовать, получить какие-нибудь результаты, а потом...
      - Глупости! Одни глупости! Сплошные глупости! Что вы можете? Вы же даже не научный работник, а лаборант...
      Шеф еще продолжал бушевать, неистовствовать, грозить, но Мильч видел ураган стихает. Высокие водяные валы сменились пологими ленивыми волнами, гром откатывался за горизонт, вот в разрывах туч мелькнул кусочек ясного неба.
      - Завтра покажете ваши образцы, я посмотрю, что вы там накуролесили. Ступайте, - вдруг совершенно спокойно сказал Ефим Николаевич.
      - А вы останьтесь, - обратился он к Епашкиной, - я вам докажу, что дело здесь не в форме, а в содержании. Точности поучитесь у Ван-дер-Ваальса, голубушка... У Констама. У Гиббса...
      Мильч, благодарно склонившись, вытек из кабинета, предоставив шефу возможность оправдать свою несдержанность в терминах философской науки.
      Разговор с Ефимом Николаевичем взволновал его. Он не сомневался, что ему удастся обмануть старика, подсунув материалы трехлетней давности, о которых уже все позабыли. Дело было не в том, как объяснить колоссальный расход электроэнергии. Нужно было и на будущее сохранить Рог изобилия в состоянии безотказного действия. Можно, конечно, попытаться включить в план работ какой-нибудь дурацкий раздел, вроде этих электропроводных полимеров... Но тогда ему дадут научного руководителя, кандидата наук, и прости-прощай самостоятельность и свобода... Контроль в гроб загонит.
      Нужно искать новые пути. Время не терпит. Время не ждет.
      День пламенеет.
      8
      Завмаг Иосиф Ильич ехал на работу со щемящим чувством ожидания неприятности. Он не считал себя суеверным. Нет, конечно, он не суеверен. Суеверны дураки и люди с нечистой совестью. Ни к одной из этих категорий он не принадлежит. Это ясно. Но все же, если подумать... Вспомнить только, как сбылось тогда сновидение...
      - Приготовьте билеты, граждане.
      Иосиф Ильич сунул руку в карман. Билета не было. В размышлениях о сне и сновидениях Иосиф Ильич забыл оторвать билет. Он отчетливо помнил звон монеты, опущенной в кассу, но билет... Какая досада! Забыл, и все тут. Правда, еще не поздно, катушка вон за спиной этого в мохнатой шляпе-тирольке. Стоит только протянуть руку... Автобус тряхнуло, и, о счастье, его прижало вплотную к прозрачной урне. Два поворота катушки и билет будет...
      - Как вам не стыдно? А еще в шляпе! Приличный пожилой мужчина!
      - Я же бросал, - Иосиф Ильич чувствовал, как щеки его заливаются бурным пунцовым румянцем.
      - Знаем, как вы бросали! Я почти целую остановку с вами еду. Не втирайте очки, гражданин!
      Иосиф Ильич смятенно смотрел в голубые разъяренные глаза контролерши. Прямо под ними, поглотивши нос и щеки, разверзлась черная огнедышащая пасть, похожая на кратер вулкана. Из кратера с грохотом вылетали камни и пепел.
      - Хорошо, я еще брошу, - покорно сказал он.
      - Еще бы! Конечно, бросите. Еще как бросите! Никто вам не разрешит за счет государства на транспорте кататься. А сперва штраф заплатите, как безбилетник!
      Иосиф Ильич поспешил выполнить указание. Ему было страсть как обидно отдавать ни за что, ни про что пятьдесят копеек, но он не мог устоять против обрушившейся на него лавины. Ах, какие же они грубые, эти контролеры! И почему они такие грубые? Конечно, им приходится иметь дело с разного рода людьми, но все же нельзя так. Нельзя. Нужно мягче. Мы не преступники. Мы еще не преступники. Нас еще не приговорили к расстрелу, нам даже не дали пятнадцати суток... Так за что же? А?
      Иосиф Ильич подумал что-то о жестокости мягких женщин и беззащитности мужчин, но в это время автобус остановился. Иосиф Ильич заторопился к выходу. Сзади продолжали обсуждать происшествие:
      - По одеже приличный человек.
      - Не говорите. Теперь по одеже не разберешь. Иной жулик, что народный артист вырядится, а другого академика от дворника не отличишь.
      - В возрасте все же, казалось бы, не к лицу.
      Иосиф Ильич сошел с автобуса вконец расстроенный. Вот он, сон-то. Сбывается. И это только начало, что же дальше-то будет?
      Он с тревогой вглядывался в лица прохожих. Ревизия? Не страшно. Что-нибудь такое... этакое? Разве Алексей снова пустится в какую-нибудь авантюру. Нужно проконтролировать.
      В магазине все выглядело по-прежнему. День начался как обычно. Бодряшкина опять не вышла. Значит, болен ребенок. Беда с этой Бодряшкиной. Пришлось поставить Алексея на две секции. Он парень оборотистый, только глаз за ним нужен.
      Иосиф Ильич постепенно успокаивался. Жизнь текла своим чередом. Хлопали двери. Что-то выкрикивала кассирша Анна Львовна. В отделе украшений женщины выстроились в очередь. Тетя Настя ругала покупателей, не вытиравших ноги о лежавший у входа грязный половик. Иосиф Ильич сделал ей внушение - он вспомнил контролершу автобуса.
      Беда разразилась в обед. Иосиф Ильич не успел еще дожевать свой традиционный бутерброд, как вбежал Алексей. Он был растерян и испуган.
      - Иосиф Ильич! Скорее... там пожар!
      Иосиф Ильич поперхнулся, вскочил и выбежал. От застекленного прилавка с кольцами и сережками валил дым. Пламя показалось также и в часовом отделе.
      Иосиф Ильич, взглянув на мечущихся продавщиц и оторопевшего Алексея, скомандовал:
      - Спокойно! Огнетушитель. Сюда.
      Через несколько минут пожар был прекращен. Остался только сильный запах гари и лужи воды, в которых плавала желтая пена и черный пепел.
      Иосиф Ильич собственноручно вывесил на двери магазина табличку с надписью "Закрыто на учет".
      - А теперь, - сказал он, обращаясь к сотрудникам, - в пожарную инспекцию. В милицию. И еще - позвоните Семечкину. Он у нас по этим делам главное начальство. Никому никуда не выходить из зала. Алексей, приготовь опись товара.
      Иосиф Ильич подошел к окну и выглянул на улицу. Кто-то тронул его за локоть. Он обернулся. Перед ним стояла Надя, самая молоденькая из продавщиц. Ее лицо светилось сочувствием.
      - Иосиф Ильич, - прошептала она, - не огорчайтесь...
      - Мне нечего огорчаться, - отрезал зав., - огорчаться придется кому-то из вас. Такие штучки не пройдут.
      Он с отвращением посмотрел на разбитое стекло и две черные зияющие дыры.
      - Неужели вы не понимаете, - грустно сказал он, - что металл не горит?
      Надя отшатнулась.
      - Как?! Вы подозреваете... - она всхлипнула. Все продавщицы и Алексей возмущенно загалдели.
      - Оно само загорелось. Мы-то при чем? Несправедливо!
      Алексей выступил вперед и, прижимая руку к груди, сказал:
      - Напрасно вы на нас, Иосиф Ильич. Мы тут совсем ни при чем. Оно само загорелось. Как будто маленькая бомба взорвалась.
      - Ничего не знаю, - сказал Иосиф Ильич. - Ничего не хочу слушать. Будете рассказывать начальству. Оно разберется. А пока молчите. Молчите и ждите. И между собой не болтайте.
      Он вновь повернулся к окну. У витрины стоял неизвестный молодой человек и делал ему какие-то знаки, Иосиф Ильич махнул рукой, предлагая незнакомцу немедленно удалиться. Неужели неграмотный? Написано учет, значит, учет. Но тот не сдавался. Он умоляюще жестикулировал, кивал головой. Чтобы отвязаться от назойливого посетителя, а заодно и отвлечься от черных мыслей, Иосиф Ильич вышел к нему.
      - Что вам?
      - Простите, я хотел узнать, не проданы ли мои...
      - Покажите квитанцию, - перебил его Иосиф Ильич. Его отличительной особенностью была способность помнить владельцев почти всех наиболее ценных вещей. Взглянув на две помятые бумажки, он сейчас сразу же все вспомнил.
      - Часы швейцарской фирмы и подвески с бриллиантами, - пробормотал он, придерживая ногой дверь.
      - Ага, - негромко сказал парень.
      Иосиф Ильич с недоверием покосился на молодого человека. За ним уже собралась небольшая группа людей, норовивших проникнуть в магазин, невзирая на заградительную надпись.
      - Нет, не продано. Я подвески еще утром видел, - сказал Иосиф Ильич и захлопнул дверь.
      Потом вечером, анализируя события дня, он отмечал, что после этого разговора все дальнейшее распалось на отдельные фрагменты, в которых нелегко было отыскать внутреннюю логическую связь. Отсутствие такой связи очень раздражало Иосифа Ильича.
      Сначала приехали пожарники. На красной машине с выдвижной лестницей и шланговыми барабанами. Все были в зеленых касках и при топорах. Пришлось им довольно долго втолковывать, что ничего не нужно тушить и все меры уже приняты. Потом появился инспектор охраны, а за ним и Семечкин в неизменном ратиновом пальто.
      Сколько ни напрягал память Иосиф Ильич, он так и не мог вспомнить, о чем шел разговор с инспектором. А разговор был долгий, это он знал точно. Запомнилась только зеленая ковбойка инспектора и серый галстук под смятым воротничком. Семечкин тоже что-то очень много говорил, и главным в его речи было слово "попустительство". Затем появились представители ОБХСС. Они разложили бумаги на столе Иосифа Ильича и принялись писать. Сотрудников по одному вызывали давать показания.
      Иосиф Ильич затосковал. Эти люди, шум, подозрительные взгляды - все действовало ему на нервы. У него разболелась голова, стало ломить в затылке.
      Шариком подкатился Семечкин. Лицо его было торжествующее и суровое.
      - Ну вот, - сказал он.
      - Что вот? - спросил Иосиф Ильич, подымая глаза на начальника. Впервые за пять лет совместной работы ему пришла в голову мысль, что Артемий Игнатьич дурак. Сейчас Семечкин был далеким и пыльным. Его толстые губы шевелились смешно и неуместно, как в немом кинофильме.
      - Не сходится. Мы провели инвентаризацию, - донесся до Иосифа Ильича голос из космоса.
      - Как так?! - встрепенулся Иосиф Ильич. - Я утром все проверил.
      - Не сходится, - повторил Семечкин, - не хватает часов и подвесок с бриллиантами.
      - Не может быть?! - воскликнул Иосиф Ильич. - Золото не сгорает!
      - Получается, что сгорает, товарищ, - ехидно заметил кто-то.
      Усталость и оцепенение словно рукой сняло. Неопределенное туманное подозрение превратилось в реальную опасность, и с ней нужно было бороться. На честь Иосифа Ильича пала тень, с этим он не мог примириться. Бросился к ящикам и сейфам. В который раз проверил наличие ценностей по описи. Обшарил все углы. Семечкин не ошибался. Не хватало часов и подвесок. Часы бы еще ничего. Часы, черт с ними, это дешевка. Но подвески! Их стоимость выражена цифрой с тремя нулями.
      - Странная, очень странная картина получается, гражданин заведующий, говорил потом следователь. Иосиф Ильич хорошо, даже слишком хорошо запомнил слова следователя и жест, с которым тот стряхивал пепел в морскую раковину.
      - Пока не решен вопрос об источнике пожара, я не могу сделать окончательного вывода, но тем не менее... Пропажа ценностей, вы ее, кстати, никак не можете объяснить, наводит на мысль об умышленной акции. Да... Вот характеристики ваших работников, Они как... соответствуют?
      Иосиф Ильич пожал плечами.
      - В общем, они все люди честные.
      - Это в общем, а на деле?..
      "Неужели Алешка? Но какая это глупость, наивность даже..."
      - Как мог возникнуть пожар?
      - По показаниям ваших продавцов, дело выглядит довольно нелепо. Внезапно вспыхнула дюймовая доска, из которой сделан прилавок. Так же неожиданно загорелся ящик в дубовом шкафу, где хранились часы. Все это выглядит очень... неубедительно.
      Иосиф Ильич молчал.
      - Ну, хорошо, - сказал следователь, - пока там будут анализы, вы свободны. О дальнейшем сообщим.
      Иосиф Ильич понимал, что должен что-то сказать, как-то направить ход мыслей следователя в нужную сторону. В конце концов, можно было даже попросить его. Ведь не так все ужасно. Двадцать лет незапятнанной репутации что-нибудь да значат... Им вновь овладела давешняя усталость. Разве что-нибудь докажешь? Глупый бессмысленный случай. К усталости примешалось тупое безразличие, Иосиф Ильич сидел с напряженным, неестественно одеревеневшим лицом и молчал.
      Когда следователь спросил, наконец: "У вас есть что-нибудь ко мне?" Иосиф Ильич понял, что ведет себя глупо, бездарно, недопустимо. Его охватило отчаяние, смешанное с обидой и досадой на себя. Он пытался было что-то сказать, но вырвался только короткий странный хрип. Потом с большим трудом произнес:
      - Не знаю... - и пошел к выходу.
      9
      После ОБХСС Черныш поехал прямо в институт криминалистики. На несколько минут он заскочил к Захарову. Тот шумно ему обрадовался. Но тотчас же начал говорить о каких-то делах.
      - Ладно, ладно, все потом, - отмахнулся Черныш. - Володя, скажи, где мы держим наши фальшивки?
      - Как где? - удивился Захаров. - Все там же, в металлическом сейфе.
      - Вот здесь?
      Черныш внимательно посмотрел на массивный красный шкаф в углу комнаты.
      - А часики?
      - И часики тоже. Все материалы по этому делу там.
      Черныш приблизился к шкафу и стал его разглядывать.
      - Включи верхний свет, - сказал он, - а то здесь темно, как в старой России. И вообще, какого черта ты сидишь без света, ведь облысел весь?
      - Заблуждаешься, - ответил Захаров, включая свет. - Как раз ночью-то волосы и растут, а днем вылазят.
      - Ладно, ладно, - сказал Черныш, доставая лупу и рассматривая стенку возле шкафа.
      - Ты что, рехнулся? - спокойно заметил Захаров. - Что ты там ищешь? Следы преступления? Я тебе дам ключ, можешь открыть и проверить. К чему эти сыщицкие ухватки? В сейфе все в порядке.
      - Ты так думаешь? - усмехнулся Черныш.
      Захаров оторопело замигал глазами, затем бросился к столу, выдвинул один ящик, другой, начал что-то искать. Бумаги летели на пол, один лист залетел в узкую щель между шкафом и полом и оттуда его уже, конечно, не извлечь, а, наверное, это важная бумага и где-нибудь ее ждут.
      Захаров рылся торопливо и мучительно медленно. Наконец его худая спина распрямилась. Он нашел ключ и бросился к сейфу, но Черныш остановил его.
      - Стой, не торопись, старик!
      Захаров молча уставился на него.
      - Нужно пригласить Гладунова, - нахмурившись, сказал Черныш.
      Захаров позвонил по телефону.
      - Срочно, да, очень срочно. Нет, дело не терпит отлагательств. Здесь Черныш, Да. Хорошо. Сейчас они придут, - сказал он и отвернулся.
      - А почему, собственно, ты так торопишься? - с недоумением спросил Черныш, - разве ты...
      - На такое обвинение я отвечаю только действиями, - резко ответил Захаров. Кончик носа у него побелел.
      Черныш удивленно вылупил глаза. Потом дико захохотал.
      - Ты подумал? Я тебя... - он бросился к Захарову и стал мять его в объятиях. Тот сердито отбивался.
      - Отстань, чумной! Мало тебя по голове били! Ведь задавишь, отстань, говорю...
      Но уже улыбался, со стыдом и радостью чувствуя, в какое глупое положение попал.
      Гладунов застал их веселыми, оживленно разговаривающими,
      - Вы за этим звали? - спросил он. - Хотите показать свое хорошее настроение?
      - Нет, нет! - Черныш встал. - Дело серьезное, Тихон Саввич, очень...
      - Присядьте, пожалуйста, - предложил Захаров. Гладунов недоверчиво оглядел Черныша.
      "Давай, давай, - говорили его чуть близорукие глаза. - Выкладывай, мальчик, что там у тебя, а мы посмотрим".
      Черныш примерно знал, что думает каждый из них, и это доставляло ему удовольствие.
      - Помните, Тихон Саввич, как удивительная идентичность фальшивок и часов натолкнула меня на мысль о том, что мы имеем дело не с обычным преступлением, а с загадкой, тайной природы? Вы не согласились со мной и, наверное, остаетесь на своих позициях до сих пор. Но в подтверждение своих мыслей я получил новые материалы и сейчас их покажу.
      Гладунов пожал плечами. Наверное, все же молодежи от жизни нужно нечто большее, чем истина. Им нужна еще и ложь успеха, треск славы, барабаны известности...
      - Во-первых, книга. Воспоминания немецкого антифашиста, узника лагеря смерти Захсенхаузена. События, сходные с нашими. К этой книге прилагается перевод.
      Гладунов взял книгу, посмотрел обложку, сказал:
      - Что еще?
      - Вам этого мало?!
      - Вы сказали во-первых. Значит, должно быть и во-вторых?
      Черныш помолчал.
      - Будет и во-вторых, но... здесь есть риск.
      - Давай, давай.
      - Значит так, - Черныш подумал. - Я утверждаю, что в Институте криминалистики произошла кража... нет, исчезновение следственных материалов.
      - Ты понимаешь, что говоришь? - тихо спросил Захаров.
      - Погоди, - остановил его Гладунов. - Ты сказал кража, потом исчезновение. Как понимать это?
      - Я пошутил, - быстро поправился Черныш. - Речь идет об исчезновении. Только об одном исчезновении...
      - Так, - Гладунов прищурился, - О каких материалах идет речь?
      Скрывая улыбку, Черныш опустил голову, потом ответил:
      - Прошу учесть, я целую неделю отсутствовал и только сейчас первый раз за все это время пришел в институт.
      - Учтем. О каких документах идет речь?
      - Я говорю о золотых часиках швейцарской фирмы, которые были изъяты из комиссионных магазинов по делу о фальшивых деньгах.
      Захаров шагнул вперед и протянул Гладунову ключ.
      - Проверьте!
      У Гладунова лицо моментально сделалось серым и скучным.
      - Вообще-то, - нехотя протянул он, - у нас по таким вопросам существует специальная комиссия, но все же... Ну, хорошо, откройте сейф!
      Захаров шагнул вперед, деревянно и напряженно, вставил ключ и резко повернул. Послышался скрип, но ключ не поддавался. Анатолий Павлович быстро потерял свою скованность, ожесточенно силясь провернуть ключ.
      - Заело что-то, - пробормотал он. Лицо его покраснело от натуги.
      Наконец, Гладунов позвонил и вызвал слесаря с электродрелью. Через несколько минут замок был рассверлен. Но никто из присутствующих не решался взяться за ручку сейфа. Все сосредоточенно смотрели на металлические опилки, серой горкой павшие на пол, на израненную дверцу сейфа и молчали.
      Черныш молчал, потому что не должен был касаться этой ручки. Захаров потому, что очень не любил новых неожиданных дел и ощущений. Даже когда его жена меняла старое платье на новое, он испытывал скрытую горечь и раздражение.
      А Гладунов ждал. Сейчас откроют эту дверцу, и в комнату войдет что-то новое. Какое оно - неизвестно. Хорошее, плохое - трудно сказать...
      - Открывай! - скомандовал Гладунов, и Захаров распахнул дверцу сейфа.
      Пустота.
      Захаров отшатнулся и побледнел. Даже Черныш широко открыл глаза, он надеялся увидеть там хотя бы деньги.
      Внутренность сейфа была черная, покореженная. Темно-синяя краска собралась на стенках в гармошки, повисла рваными клочьями. На задней стенке, словно зарево, горело большое оранжевое пятно.
      - Смотрите, следы! - возбужденно прошептал Захаров, указывая на дно сейфа. Черныш увидел две четкие темные тени. Полукружия часовых браслетов пересекались, словно змеиные кольца.
      - Анатолий Павлович, все освидетельствовать и запротоколировать, понятно? - распорядился Гладунов. - Друзья, отойдите, пожалуйста, подальше. Нужно сфотографировать внутренность сейфа. Дело становится слишком серьезным.
      - Я понимаю, все это лишь вступление, - сказал Гладунов, обращаясь к Чернышу, - вам, вероятно, известно кое-что еще?
      - Немного, совсем немного... Но сначала я должен извиниться, что облек свое сообщение в столь глупую торжественную форму...
      - Ничего, это произвело определенное впечатление, - заметил Гладунов, - а вы, наверное, этого и добивались.
      - Да, я хотел остановить ваше внимание... - заметил Черныш, - мне казалось...
      - Понятно, - прервал Гладунов. - Так что же вам еще известно?
      - Дело вот в чем. Если вы обратили внимание, в сейфе, очевидно, развивались высокие температуры. Обгорела краска, окислилось железо. Следы действия высокой температуры видны даже на стене. Только действие это кратковременное. И хорошо, что Захаров не имеет привычки класть в сейф бумаг, чертежей, шляп. Потому пожар не состоялся! Зато он произошел в одном комиссионном магазине. Там сгорела пара золотых часов, правда, сгорели не только часы, но все равно...
      Гладунов пристально смотрел на Черныша.
      - Что за чушь?? - сказал он громовым голосом. - Как могут гореть часы, металл, стекло, минералы? Вы понимаете, что говорите? Ну, с комиссионным, где вы, очевидно, сегодня побывали, все понятно, это обычный прием воров: заметать следы огнем. Под эту лавочку там могли весь магазин растащить, не только какие-то жалкие часики. Но как, по-вашему, могли развиться высокие температуры в сейфе, в закрытом сейфе?
      Черныш упрямо опустил голову.
      - Вы мне опять не верите, Тихон Саввич, а я снова повторяю, здесь мы имеем дело с загадкой природы, с еще неизвестной тайной материи...
      - Ерунда, - оборвал его Гладунов. - Мы имеем дело с очень ловким неразгаданным преступлением. Как же, по-вашему, здесь возникли высокие температуры, уничтожившие деньги и испарившие золото? Нужно провести анализ стенок сейфа, - добавил Гладунов, обращаясь к Захарову. - Продолжайте, Григорий Ильич.
      Пока Черныш развивал свои идеи о превращении материи в энергию, о страшном тепловом эффекте этой реакции, Гладунов думал о том, что все его предчувствия оправдались. Новое вошло в жизнь всех троих. Оно уже заставило Захарова сесть за стол и с озабоченным видом исписывать страницы протокола.
      Нет, но послушать этого фантазера, просто уши вянут... Какой вздор! Распад ядерный, распад радиоактивный... Все же он слишком молод, ох, молодо-зелено. Ой-ой-ой! Сидят где-то мастера своего дела и работают. Работают с выдумкой, на широкую ногу, рискованно.
      Нужно продумать, как бы их найти. И все. Поймать их за руку. В этом вся задача. А Эйнштейн, Дирак и другие пусть остаются физикам.
      Черныш почувствовал, что говорит впустую.
      - Может, это и смешно, - сказал он, - но во всяком случае не только я так думаю. Немецкая книжка подтверждает мои слова.
      Гладунов внимательно посмотрел на него.
      - Хорошо, - сказал он, - время покажет. А пока придется расследовать сей казус. Я сам займусь этим.
      10
      Орт умер за пишущей машинкой. Но не работе над монографией были отданы последние секунды его жизни. Он составлял ответ на докладную записку, которую скорее следовало бы именовать клеветническим доносом.
      Предшествовавшие этому моменту события развивались приблизительно так.
      Иван Фомич ненавидел Орта рабской завистливой ненавистью. Как ни странно, эта ненависть развилась из сознания, что всеми своими успехами он обязан только Орту. Все в Орте раздражало Ивана Фомича. Он не мог понять, почему Орт прощал ему и многим другим мелкие подлости и закулисные наветы. Орт легко мог бы сокрушить его, но почему-то не делал этого. Иван Фомич, в силу известной односторонности своей натуры, не допускал и мысли, что Орт мог просто царственно не замечать весьма далекой от науки деятельности некоторых сотрудников. Деятельности, которая составляла смысл существования Ивана Фомича.
      А Евгений Осипович торопился жить и глотал жизнь взахлеб. Он знал, как мало времени отводит природа человеку на настоящее дело, и спешил сделать как можно больше. Он просто не позволял себе отвлекаться на пустяки. Постепенно у него выработалась привычка вообще не реагировать на все, что он считал посторонним. И это очень мешало в работе ему самому и всем честным порядочным людям, которые его окружали. В такой обстановке терпимости или, вернее, безразличия к нечистоплотным действиям возросла ненависть Ивана Фомича.
      Как укор, как личное оскорбление воспринимал он шумную клокочущую деятельность Орта. Евгений Осипович легко переносил неудачи и, улыбаясь, выходил из таких передряг, которые другим стоили не только здоровья, но и оптимизма. И то, что Орт был не просто талантливым ученым и великолепным организатором, но и стойким, всегда бодро настроенным человеком, часто выручало его, вопреки самым мрачным прогнозам недругов.
      Недругов было немало, но еще больше было друзей. Преданных, прочно покоренных обаянием Орта, сохранившего детское, удивленное восприятие мира.
      И это было ненавистно Ивану Фомичу. Орт был недосягаем для его острых, но мелких зубов, иммунен к льстивой и ядовитой ненависти. Смехом, шуткой, каким-то беспечным неприятием всерьез самых тяжелых обвинений он умел разрушать действие убедительнейших сигналов даже в ту эпоху, когда им придавалось большое значение.
      При желании к Орту можно было придраться. Одним своим существованием он давал для этого бесчисленные поводы. По своему усмотрению он легко менял планы, утвержденные высшим начальством, подбирал людей, ни с кем не советуясь, и выгонял дураков, невзирая на их высокие связи. Создатель авторитетнейшей научной школы, он легко отказывался от своих взглядов, когда они казались ему устаревшими, чем вводил в смущение людей, хотя и добросовестных, но ограниченных. Ортодоксы считали его поверхностным.
      Перед лицом истины для него не было ни свата, ни брата, и это создавало ему в глазах некоторых коллег репутацию тяжелого человека, с которым трудно ужиться. Научная молодежь боготворила его и верила безгранично. Не задумываясь, он поручал вчерашним студентам, если замечал в них божью искру, ответственнейшие задания - и редко ошибался. Поддерживал задиристых петушков в их наскоках на дутые авторитеты и заскорузлые догмы.
      Все это бесило Ивана Фомича. Уж он-то вел бы себя иначе! Только бы стать академиком или пусть членом-корреспондентом, как Орт. Но здесь была не совсем обычная зависть к личным успехам. Еще более остро завидовал Иван Фомич беспечному безразличию Орта к высоким званиям и большим окладам. Академические титулы в принципе достижимы для каждого исследователя, но безразличие к ним свойственно большим увлеченным людям.
      Именно этого безразличия Иван Фомич никак не мог простить своему шефу.
      Время для удара, по мысли Ивана Фомича, было выбрано удачно. Работая над монографией, Орт последнее время редко бывал в институте и не мог противопоставить потаенной интриге личное обаяние. Само по себе это уже много значило.
      Кроме того, недавно академиком-секретарем их отделения был избран давнишний противник Орта. Казалось бы, при таких обстоятельствах можно было бить без промаха.
      Но, несмотря на всю хитрость и изворотливость, Иван Фомич не был умным человеком. Он не мог достаточно точно оценить ни коренных перемен в жизни страны, ни психологии людей, на него самого не похожих.
      Академик-секретарь не был похож на Ивана Фомича. Он, правда, не отличался большой терпимостью, порою даже бывал грубоват, но, крупный ученый и удивительно прямой человек, он терпеть не мог интриганов и склочников. Прочтя адресованную в Президиум Академии докладную, он брезгливо поморщился и спросил референта:
      - Мы обязательно должны отреагировать на это..?
      - Конечно, Валерий Никодимович! Ведь это не анонимка, и раз есть входящий номер, должен быть и исходящий.
      - А ну вас... с вашими входящими-исходящими! Пошлите это директору института, пусть он и разбирается.
      Так докладная Пафнюкова попала к директору института.
      Алексей Александрович возмутился.
      Зная, как относится к таким вещам Орт, он позвонил ему на квартиру.
      - Евгений Осипович, тут на тебя твой лучший друг накапал. Всякая грязь, понимаешь ли, одним словом - ерунда. Не стоит выеденного яйца, но, сам понимаешь, реагировать надо... Ну да, переслали мне. Ты коротко напиши... ну, разъяснение, что ли. Ответь по пунктам и срочно пришли мне. А уж я задам ему перцу! Да, на мое имя. Ну, будь здоров! Я тебе сейчас пошлю ее с курьером. Как работа? Продвигается? К понедельнику закончишь? Ждем.