39

Питер Ик иронически улыбнулся, но глаза остались серьезными. Проповедник нес чушь, однако он чем-то забавлял писателя, и тот слушал с удовольствием. Ик устроился поуютнее и вытянул ноги. Кроме него в библиотечном салоне было всего человек двадцать. Эта злосчастная точка с тире тоже присутствовала. Джимми помогал доктору Трири, подсовывал какие-то бумажки, что-то нашептывал — одним словом, вел себя как заправский суфлер.

«Верит ли он в то, что говорит? — думал Ик, разглядывая подвижную фигуру доктора. — Зачем он этим занимается? Откуда берутся такие типы? Он не коренной американец, акцент у него английский, я бы даже сказал, оксфордский».

— Будет бунт, — разглагольствовал между тем доктор, — будет восстание, даже революция. Наслаждение победит искусственные преграды. Основной бой пойдет между теми, кого сейчас именуют моими учениками, и так называемыми здравомыслящими. Прольется кровь, погибнут многие люди, даже народы, но сторонники счастья победят. Распадутся союзы государств и отдельные государства. Жизнь воссоздастся на новой основе. Не материя и не дух станут фундаментом человечества.

Апогей наступит, когда наслаждение начнет формировать социальные критерии. Мы живем в Эпоху Отрицания. Удовольствие как норма жизни сейчас в изгнании. Зато в эпоху подъема, в Эпоху Апогея, мои идеи, подкрепленные активным движением молодежи, приобретут государственное признание. Дорога к ним будет беспрепятственной, открытой.

Я предвижу возникновение некоего нового государства. Это ассоциация свободных людей, свободных от каких-либо обязательств перед обществом. Она привлечет миллионы горячих сторонников. Пожить хотя бы несколько дней в этой стране будет считаться высшей наградой. Страна рая и мечты.

Я повторяю, что сегодня мир находится между Отрицанием и Признанием. Он страшится грядущего торжества предсказаннего мной счастья, но неуклонно устремляется к нему. Он все делает для того, чтобы преодолеть вершину и оказаться по ту сторону, где нас ждут новые, необычные формы бытия.

С традиционным искусством будет покончено. Что такое искусство? Всего лишь различные способы создавать иллюзии! Предложенные мной методы и приемы сделают это лучше самых выдающихся артистов, спектаклей, кинофильмов!

Мое учение в роли стимулятора жизнерадостности! Я говорю о дальнейшем развитии современной теории наслаждения. Мои ученики в роли учителей. Сегодня они создают наиболее запоминающиеся представления, а завтра они будут передавать ценную информацию, на усвоение которой слушателям не придется затрачивать никаких усилий.

Теория наслаждения в искусстве? Здесь ее возможности поистине безграничны. Она расширит вариации человеческого Уяы на все человечество. Личность трансформируется. Люди будут носить несколько документов в кармане, выступать под разными именами, в разных ролях...

— Это они проделывают и сейчас весьма успешно. Не прибегая к вашему учению! — Питер Ик не выдержал и включился в пророческие возгласы доктора Трири. Сзади одобрительно засмеялись.

Но Трири витал в небесах.

— Человек сможет существовать сразу как бы в нескольких лицах. Он пройдет но ступеням разных характеров и наклонностей. Он раскрепостит свое «я» от социальной и духовной нищеты. Полный переворот в медицине! Последователи моей системы смогут так управлять своими нервами, как это не удавалось даже индийским йогам! А все знают, что такое нервная система для здоровья! Общественные галлюцинационы! Школы! Синтетическое искусство! Вот путь, по которому пойдет человечество без войн, без кровопролития, без атомных взрывов. Да здравствует наслаждение как основа общественного бытия! Да здравствует управляемое счастье человечества!

Доктор Трири резко оборвал себя н сел. Джюлми захлопал в ладоши, подавая пример присутствующим. Раздалось несколько ленивых хлопков, кто-то откровенно хохотал. Ик увидел сзади себя двух парней, которые ядовито издевались над манерами темпераментного доктора.

Джимми подал платок, и Трири смахнул со лба мелкие капельки пота. Он сидел бледный и настороженный.

«Что-то не получилось. Слишком мало помещение для громовых речей. Нужно учесть в следующий раз. Взял неправильный тон. Здесь прошла бы тихая, камерная беседа. Афиши и запал демонстранта ни к чему. Просто привык к большим аудиториям. К массам, к толпе, к множеству голов, поверх которых так легко и приятно бросить справедливый зычный лозунг. Сойдет. Никогда не поздно перестроиться. Основная борьба впереди. Вопросы, ответы. Дискуссия».

— Желающие, — хрипло объявил Джимми, — могут задатьпроповеднику вопросы. Доктор Трири готов ответить. Мы защищаем свое учение в любых формах, за исключением форм прямой агрессии, — туманно пояснил он.

Наступила пауза. Библиотечный салон располагал к лени, неподвижности. Когда Трири умолк, все почувствовали облегчение. Тишина успокаивала, и никто не торопился'ее нарушить. Со стен, по-старинному обитых гобеленами, источалась мудрая всепонимающая дремота. Там кавалеры на высоких каблуках играли на свирелях вечные песни своим дамам в кринолинах.

Питер Ик передохнул и встал.

— Позвольте вопрос... он скорее похож на небольшую речь... но если уважаемый проповедник сможет опровергнуть меня во мнении... я буду благодарен, если мне разъяснят мои ошибки и покажут, в чем заблуждаюсь. Мне хотелось бы знать, почему доктор выбрал именно химию, химические соединения Как основу будущей духовной культуры человечества? Ведь все, что сказано, уже так не ново! Вино и его разновидности используются уже тысячелетия. Следует заметить, что использование это идет весьма интенсивно, но... простите, может быть, я не понимаю, однако, где же Счастье, о котором шла речь? Или у доктора другие данные о состоянии мира и культуры? Возможно, он располагает новейшими сведениями о делах на нашем грешном земном шаре. Но что касается меня, я не думаю, что наркотики могут изменить лицо мира. Как и другие химические соединения.

— Доктор ответит сразу на все вопросы, — вставил Джимми, как только Ик сделал паузу.

— Я согласен с... господином... — Альберт сделал соответствующий жест рукой. Ик поклонился, и они обменялись улыбками. — Но от себя мне хотелось бы добавить несколько слов. Прежде всего замечу, что доктор противоречит себе. Он отвергает вначале то, что принимает как должное в конце. И наоборот. Сегодня днем в программе Отрицания доктор Трири отверг научный метод развития мира. Он низверг науку с заоблачных высот и растоптал ее. Но это не помешало ему сегодня же, в программе Утверждения, использовать для своих целей ту же науку. Все разновидности наркотиков, с помощью которых доктор собирается менять лицо земного шара, найдены учеными. И будущее этой области зависит от прогресса науки. Отвергая науку, доктор Трири перерезает ниточку, на которой висит его, с позволения сказать, учение. Сегодня днем в программе Отрицания доктор утверждал, что признак глобальности является смертельным. Мол, этот признак возникает каждый раз, когда имеется тенденция поражения и гибели. Наука, уверяет доктор, им обладает, и, следовательно, она обречена. Но это не мешает доктору во второй половине дня в программе Утверждения пропагандировать учение, отмеченное глобальностью и универсальностью. Я говорю о наслаждении. Чисто физиологическая функция человеческого организма положена в основу философской и социальной системы. Абсурд! И почему именно наслаждение, а не что либо иное? Жевание, например, пищеварение, подмигивание левым глазом, которое некоторым людям также доставляет удовольствие, или я уж не знаю что. Понять выбор доктора можно, он лежит в области приятного, но этого еще мало для обоснования философской концепции. Что же касается картин будущего, нарисованного уважаемым проповедником, то они не выдерживают критики.

Не нужно быть специалистом, чтобы предсказать, какой вред нанесет человечеству повсеместное распространение слабых наркотиков. Доктор Трири должен отвечать за свои слова. Безвредных наркотиков нет. Долговременное отравление химическими препаратами нарушит динамическое равновесие в организме. Не исключены плачевные генетические последствия. Вашу Фантомандию будут населять мутанты, главным образом идиоты, дебилы, так сказать. Несть числа ошибкам и алогичностям в проповеди доктора Трири. Как научный работник, я выражаю свое полное несогласие со сказанным. Как человек, я протестую, ибо деятельность господина Трири преступна.

Евгений бурно аплодировал.

«Ай да Алька! Врезал, вколол, растер, растоптал, низверг. Гранит, глыба, человечище. Проклятый акцент. Он придает даже серьезным речам хохмический оттенок. Поэтому, верно, и улыбались некоторые слушатели. И пожилая пара, и вон те, похожие на сусликов. Конечно, смешно, когда говорят, что „как я есть научный работник, то мое достоинство сопротивляется нелогичностям доктора Трири“. Но все равно Алька молодец!» Проповедник, казалось, не слышал слов Ика, Альберта и еще одного молодого человека, блондина с нервной беглой скороговоркой и таким чудовищным акцентом, что смысл речи уловить было почти невозможно.

Трири смотрел вверх. Он не понимал ничего из того, что ему говорили, да и не хотел понимать. Все сказанное другими было чушь, пар дыхания, туманное пятно на стекле. Оно возникло и уйдет. Да и сами говорившие... мертвецы? Нет, нет, совсем не то. Они, как и раньше бывало, отодвинулись и отошли, перестали волновать и заботить. Они стали как бы двумерными. Ими можно было закладывать страницы. Упаковывать в стопки и пересылать бандеролями. Пар дыхания. Радужное пятнышко на стекле. Оно исчезает так же быстро, как и появляется.

— ...Ступени, ведущие в храм, — Трири с некоторым удивлением обнаружил, что уже стоит и говорит, — посвящение не бессмысленный знак, подарок судьбы и случая. В наслаждение нужно обращать, как некогда в христианство. Постепенно. Ступень одна, вторая, третья. Ибо стоящий вверху не помнит вопросов стоящего внизу. Я не боюсь обвинений в плагиате. Я утверждаю, что высшие ступени наслаждения полностью теряют обычность, связанную с самим словом. Там к человеку приходит Просветление. Мы достигаем того же, что йоги, но делаем это химическими средствами. Я не открываю ничего нового. Я обращаю внимание на то, что уже известно, и утверждаю многовариантность известного. Я не гений, но я чувствую душу человечества. И наука здесь ни при чем. Она может быть и не быть. Но никогда ничего не должно быть слишком много или слишком долго. Мои противоречия суть фундамент моей веры. Моя вера порождает противоречия. Ничто не опасно для тех, кто уверенно идет к своей гибели. Мы знаем, что имеем право называться началом и этим наши права исчерпываются. После нас придут другие, они заменят нас, наши понятия, но сохранят направление. А затем и само направление начнет меняться. Так изгибается световой луч, проходя мимо больших масс. Наша награда — в нашей обреченности. Не сохранять себя на века, а, дав толчок, уйти, исчезнуть, стереться. Мы создаем эпоху, но никто не сможет объяснить, в какой момент она началась. Вопрос бессмысленный, как поиски начала круга. И для науки ее высшая награда и цель будет в исчезновении всего, что сейчас зовется Наукой. Люди будущего? И мыслить, и чувствовать они станут иначе. Колебания неизбежны. Чаша весов всегда раскачивалась, нагнется она и в этот раз. Наука исчезнет, чтобы на смену ей пришла эпоха наслаждения. Кое-кто уже готов воскликнуть, что эпоха глупых наслаждений. Это запрещенный прием. Нельзя искать разум там, где его искать нельзя. Аналогично требование, чтобы люди симпатизировали друг другу с силой, обратно пропорциональной расстоянию. Тяготение души и тяготение масс — процессы различные. Я поднимаю камень, брошенный из будущего, и обнаруживаю в нем алмазные вкрапления. Я оповещаю об этом мир. Миссия творца и вождя не по мне, я деревенский мальчишка, который неожиданно для себя вытаскивает из реки огромную рыбу. Мне не съесть ее в одиночку, она принадлежит всей деревне. Поэтому я общаюсь с миром, и моя вера суть лишь итог внутренних и внешних противоречий...

Джимми подошел к стюарду, который принес кофе в читальный салон, и взял поднос из его черных тонких рук. Чтобы не перебивать доктора процедурой питья, чашки были расставлены на журнальном столике. Когда проповедник закончил туманные и, как показалось многим, не связанные с вопросами ответы, Джимми угостил слушателей успевшим остыть, но еще благоухающим напитком. Прихлебывая кофе, Питер Ик заметил на себе пристальный, немного печальный, слегка сочувствующий взгляд проповедника. Такой же взгляд, адресованный Альберту и ему, перехватил и Кулановский. Но в отличие от писателя ему не показалось, что проповедник проникся высокой грустью и сочувствием к своим оппонентам. Совсем наоборот. Молодой ученый увидел там неприязнь и ожидание. Злорадство, промелькнувшее во взгляде доктора, заставило его насторожиться. Евгений допил кофе, отставил чашку и принял на себя немой вызов Трири.

Но глаза проповедника внезапно выцвели и остеклились. Он встал и вновь заговорил.

— Сила пули исчезает в апогее. Ищите черты вырождения нации сегодня, завтра это будет поздно. Наше равновесие неустойчиво. Оно продлится, пока ученые не создадут преимущество у одной из сторон. Всемирная атомная бойня начнется с гениальной мысли. Достаточно такой мысли возникнуть, как механизмы науки и промышленности доведут ее до логической натурализации. Результаты будут отданы Государству, Организации, всему тому, что подавляет отдельного человека. Дальнейший путь математически ясен. Он ведет к общему мировому пожару, к самоуничтожению человека. Я не загоняю своих слушателей в логический тупик. Я не предлагаю воевать против воины. Убивать ради жизни. Бросать бомбы навстречу снарядам. Я предлагаю наслаждаться. Это третий путь. Он лучше любой борьбы за мир. За мир не следует воевать, его нужно сделать нормой существования. Наслаждение — самое мирное занятие. Эйфория. Экстаз. Радость. Счастье...

Кулановский подумал, что стиль проповеди доктора сильно изменился. Он стал энергичнее, суше. Короткие фразы вспарывали воздух, словно пулеметные очереди. Время от времени доктор посматривал на Кулановского и Альберта, и тогда Евгений отчетливо ощущал укол заинтересованности. Нехорошее, напряженное ожидание проглядывало сквозь пыльные зрачки адепта наслаждения.

«Чего он ждет?» — подумал Женя. И сразу же вспомнил про Лоис. Она ведь тоже ждет! Они договорились встретиться на прогулочной палубе.

Евгений прошептал что-то на ухо Альберту и потихоньку выбрался из холла. В дверях он снова поймал взгляд проповедника. Тот смотрел на него так же напряженно, словно ожидая, даже требуя чего-то, что он, Женя, не выполнил. К требованию примешивалось некоторое удивление и разочарование. Кулановский издевательски подмигнул доктору и тихонько выскользнул из салона.

Его уход послужил сигналом. Слушатели стали разбегаться, как тараканы в лучах яркого света.

Доктор остался наедине с учеником. Трири сидел, устало свесив руки вдоль тела.

— Джимми, — слабым голосом произнес он, — вы сделали то, о чем я просил?

Оссолоп не отвечал, он рылся в саквояже доктора, запихивая туда бумаги и рекламные проспекты химических компаний. Этими материалами в изобилии оснащалась каждая лекция доктора Трири, поскольку фирмы щедро оплачивали столь оригинальную рекламу.

— Джимми!

— Да, доктор, да! — Оссолоп обернулся, он был возбужден, не пьян, а просто страшно, дико зол. — Я сделал все, как вы сказали, и результат вы видели! Ничего, ровным счетом ничего!

— Может, время... — задумчиво промолвил доктор.

— Какое там время?! Действие наркотика «бонц» мгновенно, вы это знаете. Нас надули, док, подло надули!

— Больше, Джимми, больше. Нас ограбили, нагло ограбили средь бела дня! Я истратил почти все свое состояние, Джимми, почти все деньги. Что делать, малыш, что делать?

— Как что делать?! — заревел Джимми, подскочив. — Я с него голову сниму!

— Снимайте, Джимми, делайте что угодно. Я устал. Мне бы чашечку крепкого кофе. Настоящего крепкого кофе,

40

Родившийся вопль в груди ученика доктора Трири ударился о стеклянные двери и проник в соседнюю комнату, заставленную стеллажами с книгами. Он не миновал вооруженных микроусилителями ушей Сэма Смита, склонившегося над зашифрованным документом с грифом «Совершенно секретно». Рука этого мужественного человека, сжимавшая на сей раз авторучку, застыла, точно скованная космическим холодом.

«Настоящим доводим до сведения, что существует аналог полукустарника бонц, — сообщала шифровка, — который представляет собой чрезвычайно редкое растение, высота его колеблется от тридцати до ста пятидесяти сантиметров. Узкие стреловидные листья аналога обладают приятным бальзамическим запахом. Для того чтобы определить его специфический аромат, достаточно растереть в руках высушенные веточки, сорванные в сухую погоду. Стебли прямые, разветвленные, голые, деревянистые внизу, эластичные и упругие на концах. К старости растение приобретает буроватый, темный цвет. Его острые листья имеют голубой отлив, снизу пушистые, сверху приглаженные, и нижние, и верхние одноперистые, трехраздельные, с узенькими долями. Цветы мелкие, с лепестками, внутри белыми, снаружи розоватыми. Ягоды светло-кофейного цвета, темнеют при хранении. Плоды аналога практического значения не имеют из-за низкого содержания целевых алкалоидов. Растет аналог одинокими экземплярами па склонах гор, в оврагах, на берегах ручьев и рек, любит глинистую и глинисто-каменистую почву.

Из имеющихся в нашем распоряжении плодов растения бонц выделен ряд алкалоидов, по своей активности в миллионы раз превышающих группу известных нам в настоящее время соединений этого типа.

Смит отложил листок и на цыпочках подошел к двери. Его прямой кинематографический нос чуть коснулся холодного стекла.

В салоне метались две фигуры. На журнальном столике стояла очень знакомая банка из-под кофе, возле нее высилась груда темных зерен. Ученик создателя теории наслаждения, указывая на плоды, широко, точно зевая, раскрывал рот. Усилители в ушах ревели:

— Это кофе! Нас надули! Это кофе, обычный кофе. Нас надули! — рычал Оссолоп. Апологет наслаждения и великий проповедник кивал в такт головой. Глаза его слезились.

Смит смотрел на происходящее ровно пять секунд. Затем плотно прикрыл дверь, закрыл справочник по растениям Амазонки и поставил его на полку, спрятал шифровку в карман и только после этого направился к себе в каюту. Оттуда он позвонил вниз и попросил прислать к нему в номер кипятку.

«Побольше кипятку. Два-три кофейника чистого кипятку. Ничего более».

Усевшись поплотнее в кресле, он стал ожидать боя с кипятком. На дне кофейной чашки лежало несколько темных зероп. Обдав горячей водой, их легко растереть и сделать то, что именуют водной экстракцией. Эффект действия смеси, конечно, несравним с самим наркотиком, но все же какие-то ощущения должны возникнуть...

41

Питер Ик был не в настроении.

«К черту всех лекторов и все лекции мира. Человек ничему не может научить другого. К черту доктора с его бредовой идеей, с его холодным жидким кофе. Нужно зайти к донье Миму и выпить пару чашек покрепче, с коньяком. А еще лучше коньяк в чистом виде. Уже вечереет, чашка кофе не помогает...» Писатель прошел в знакомый бар. На месте Мнмуазы стоял худенький юноша с усиками.

— Где же Миму?

— Сеньора Мимуаза больна, — мальчик едва говорил по-английски.

— Как тебя зовут?

— Хуанито, сеньор.

— Налей мне две чашки покрепче, Хуанито, да не забудь коньяк.

— Кофе придется подождать, сеньор. Один момент.

Бой надавил красную кнопку, и кофемолка взвыла, как циркулярная пила.

— Ты знаешь, кто у тебя только что был, малыш?

— Нет, сеньор. Вы о господине в черном?

— Что он здесь делал?

— Пил кофе, сеньор, выпил две чашечки кофе.

Ик перелил коньяк из рюмки в запрокинутую голову, блаженно зажмурился и глотнул.

— А больше он ничего не пил? Отменное бренди.

— Нет, сеньор, этот господин никогда не берет спиртного. Я по крайней мере ни разу не видел, чтобы он пил.

Писатель покачал головой.

— Вот как? А мне показалось... Во всяком случае выглядел он не совсем обычно. Ну что же кофе, малыш?

42

Сэм Смит вбежал в радиорубку и захлопнул за собой дверь.

Радист спал а кресле, безмятежно уронив голову в простертые куда-то руки, пальцы которых чуть-чуть не дотягивались до порожней бутылки с гордоповским дивом. Причинно-следственные связи напрашивались сами собой.

Сэм тряхнул радиста за плечо. Тот капризно пошевелил набухшими губами, словно ребенок, только что насосавшийся молока, и продолжал, спать. Смит затряс несчастного радиста так, что зазяепела медная подвеска антенны и затряслисзз стрелки в опутанных проводами приборах. Из-под радиста вылетел расплющенный журнал «О cruzeiro», но сам он даже не разлепил глаз.

Сэм брезгливо уронил его обратно в кресло и задумался. После некоторого размышления попытался разбудить жертву Морфея и Бахуса пощечинами. Радист только блаженно морщился.

И тут Сэма осенила блестящая идея. Он дал радисту серию нервных зуботычин в ритме 80S (...

— -...).

Сна как не бывало! Через пять секунд с антенн «Святой Mарии» сорвалась шифрованная радиограмма.

Но разбуженный радист не значит трезвый радист. Поэтому радиограмма была передана на частоте «игрек», на которой обычно работают любительские радиостанции.

Не удивительно, что ее приняла станция слежения ПАСА в Мучеа. Там телеграмму расшифровать не смогли, но весьма обеспокоились и переслали в Штаб командования ПВО в Колорадо — Спрингс. Оттуда неразгаданная депеша была отфутболена назад НАСА, на этот раз в главный штаб на Мэриленд-Авеню, 400 в Вашингтоне. И только там нашелся человек, догадавшийся переправить ее по адресу — в соседнее здание без вывески, где ее без труда расшифровали: УПредыдущее сообщение не подтверждается. Принимаю меры. На всякий случай готовьте тщательный обыск судна. Сэм-045».

43

Тру-ру-ру! Погоня! Вновь погоня! Вечная погоня...

А где же Дичь? И кто Охотник?

Два очень пьяных гангстера вышли из роковой четыреста первой каюты и, шатаясь, побрели по коридору:

— Наверыо-э, виски перебили наркотик, — Живчик растирал огромный нежно-голубой синяк, с царственной небрежностью подаренный Ленивцем.

— Нет, — миролюбиво отозвался гуманный Ленивец.

Он не собирался долго задерживаться на физическом методе перевоспитания старого мошенника и планировал ближайшей ночью перейти к экономическим санкциям. УУ вельо нужно отобрать часть рибейровских денег. Свинья все-таки этот Дикы. Ленивец нахмурился.

— Свинья этот Дик, — послушно сказал восприимчивый к телепатии Живчик, — надуть старых приятелей! Куда это годится? Видно, забыл, что с Толстым Педро шутки плохи. Слишком долго прошатался в сельве. Одичал.

— Ничего. Мы ему напомним, — многозначительно бросил Ленивец.

Перед трапом, ведущим на верхнюю палубу, был темный тупичок, где в решетчатых ящиках хранились спасательные пояса. Вот здесь-то и настиг гангстеров обезумевший Альдо Усис. Он возник из темноты с огнетушителем в руках. Его огромные глаза влажно горели, как у лемура. Он олицетворял собой дорвавшуюся до любимой работы богиню отмщения Немезиду.

— Пожар, пожар, — шептал Альдо, растворяя ненависть в шипящей струе.

На «Святой Марии» все было чуть-чуть устаревшим: двигатели, корпус корабля, обивка кают и капитан. Только огнетушители почему-то приобретались самой последней и совершенной конструкции. Едкая, быстро твердеющая на воздухе пена ослепила, оглушила и облепила лица гангстеров. Как шевелящаяся короста, как линяющая змеиная кожа, отлипала подсохшая пена и вновь нарастала, рожденная насыщенной газом струей.

Это было ужасно.

— Санта Мария... — бормотал Ленивец, падая на колени и раздирая грязными ногтями лицо.

— Чтоб мне издохнуть! — ругался Живчик, фыркая и отплевываясь.

Альдо Усис демонически захохотал, сорвал со стены другой огнетушитель и взлетел по стонущему трапу, наверное, на самое небо, где только и место таким счастливчикам.

Ленивец в этом нападении узрел нечто мистическое. Он не на шутку перепугался.

«Плохое предзнаменование, вельо. Знак верной неудачи. Уж я в таких вещах понимаю».

— Вернемся, может быть, назад? Оставим чертова Дика на этот вечер в покое?

— Ты что, спятил? — ощерился Живчик. — Утром мы в порту, а там Дика не поймаешь. Даже запаха его вонючих башмаков не услышишь!

44

«Погоня всегда погоня. Закон ее известен. Лететь, хватать, тащить, рвать. Слюнявый миг победы далеко, и нужно как следует наддать, иначе опоздаем. И гончие летят, вытянувшись в стрелу».

Питер Ик недолго искал нужные слова.

Отправив радиограмму, Сэм Смит поставил пистолет на предохранитель и подвесил его под левым рукавом элегантнейшего вечернего костюма. Он покинул свое кресло и упругой неслышной походкой пумы направился в служебный отсек, к каюте доньи Мимуазы.

Сэм Смит по роду своей сложной деятельности многое знал и многое мог предугадать. Кроме одного.

Он не знал и не предвидел, что у дверей каюты его ожидает засада.

Сжимая рифленую рукоятку кольта потной горячей рукой, к той же заветной цели крался, отвратительно ругаясь про себя, мистер Оссолоп. Неудачливый ученик доктора Трири тем более не мог предвидеть засады.

Оба одураченных соотечественника не знали, да и знать нэ могли, что в двух шагах от каюты Миму надежно укрылся небожитель Альдо Усис, вооруженный четырьмя багряными огнетушителями с белой раковиной фирмы «Shell». Из такой раковины когда-то, как говорят, родилась Венера. Но что все радости этой богини по сравнению с минутой, когда на спины и затылки врагов обрушится белопенная Усисова струя! Тугая струя, которая заглушит сладострастный шепот «пожар!..».

45

— Они убьют тебя! — крикнула Миму. — С ними нельзя шутить, Дик, никак нельзя!

— О-ля! — беспечно откликнулся захмелевший кладоискатель.

— Слушай, Дик, я тебе дело говорю. Они страшные люди. Я их кругом обглядела, пока они здесь торговались. Тот красавчик-гринго — настоящий убийца, я таких знаю, я их за версту чую! Ему человека шлепнуть, что муху задавить.

— Они не догадаются.

— Как же, надейся! Платить такие деньги, да чтоб не проверить товар? За кого ты их принимаешь? Дик, они убьют тебя! — она, рыдая, бросилась к нему на грудь.

«Дик, мальчик мой, они убьют тебя, и ты будешь лежать холодный, деревянный, такой страшно незнакомый и чужой, а я буду биться возле тебя, буду звать тебя, не слезы, а кровь польется из моих глаз, и тогда я умру снова, и на этот раз уже навсегда. Не будет жизни без тебя, не будет дня, часа и ночи без тебя, света не будет. Я буду считаться живой, я буду числиться среди живых, я буду притворяться живой, но ты знаешь, что я умру с тобой. Я не хочу умирать, я жить хочу, не убивай себя, Дик, милый мальчик мой...» Рыдания сотрясали ее, как сейсмические толчки.

— А что делать? — Рибейра нахмурился. Он гладил Миму, бестолково утешал ее, пытался оторвать ее от себя, поскольку грудь его уже была мокрой.

— Нужно спрятаться, — вдруг твердо сказала женщина и перестала рыдать.

— О-ля! Я это уже делал. Ничего хорошего, как ты знаешь, не получилось. Как спрятаться на этой посудине?

— Я знаю одного человека, — медленно произнесла Мимуаза, — он... хорошо ко мне относится. Я пойду к нему. Я попрошу его. Я стану умолять. Он сделает все, что нужно. Он спрячет тебя на «Святой Марии».

— Миму, а деньги?

— Что деньги?

— Их ведь тоже надо куда-то спрятать?

— Возьмешь с собой.

Дик покачал головой и улыбнулся.

— Нет, девочка, нет. Ни за что. Ты же сама говоришь, что мои клиенты могут устроить мне специальное срочное свидание с господином богом. К этому следует подготовиться. Меньше всего я хочу, чтобы деньги возвратились к своим хозяевам. Держи их у себя, девочка, так вернее будет... Пока они не вернут своих паршивых денег, они не убьют меня.

— Где, где я могу их держать? — Миму только развела руками. — Замки наших кают сами отскакивают, стоит только посильнее нажать. В баре всегда полно народу, на кухне ни одного укромного местечка. Нет, Дик, нет. Ты возьмешь их с собой. Здесь такая куча бумаг, мне даже страшно...

— Самое лучшее, — сказал читавший в молодости романы мистера Ика Дик, — хранить такие вещи на виду. Не совсем на виду, но так, чтобы никто не мог догадаться. Например, в этой твоей старой сумочке, которую ты везде таскаешь с собой.

— Они и до меня доберутся, — Миму покачала головой, — а впрочем, возможно, ты прав. Я сделаю так, как ты хочешь, Дик.

Дик смотрел, как его подруга набивала ридикюль банкнотами. В его голове, пошатываясь, бродили добрые хмельные мысли.

«Все будет о'кэй, Долли, не робей, девочка. Удача, как и бэда, не ходит в одиночку. Теперь дела Дика Рибейры сильно двинутся в гору. Кое-кто еще погрызет ногти от досады и зависти».