35

Светло улыбнувшись, доктор Трири сложил листы газеты и ласкающим движением опустил их на лакированный столик.

Он поднялся из низкого теплого кресла, сплел пальцы за спиной на манер сложного морского узла, поднял лицо к потолку и медленно закружился вокруг стола, на котором в струях кондиционированного воздуха точно живая шевелилась газета.

«Вот, оказывается, каким они меня увидели...

Проповедник наслаждения, апологет теории экстаза обладает, как пишут они, каучуковым позвоночником и бледным маленьким личиком. У него, пишут они, длинные, жирные, немытые волосы битлза, желтоватые белки глаз, хрустящие суставы и плохие манеры. Их охватило, как они пишут, ощущение несвежести, немытости, затхлости.

Они, оказывается, были шокированы его несовременностью. Это одеяние, эти духи из тех сортов, которыми сбрызгивают покойников. С примесью ладана. Пфуй! Фи! Фе...» Доктор Трири сложил губы трубочкой, выдохнул воздух и вновь светло улыбнулся.

«Таким увидели вы меня.

А я?

С ваших губ тогда еще не был стерт парафинистый жир бифштексов, которыми вы заправлялись перед тем, как втиснуться в толпу слушателей. В ваших глазах еще не отстоялась непрозрачная желтая взвесь опьянения. Ваши языки еще не слушались вас и лежали в ваших зловонных ртах тяжелые, сырые, словно вылепленные из теста. Но вы уже были готовы лгать, издеваться, извращать и разносить эту ложь по всему миру на полупрозрачных страницах своих газет. Мелкие, злые репортерские шавки. Ничтожные рабы ничтожных целей. Вам ли судить меня?

Мне ли внимать вашему бреду?»

Доктор Трири свернул газету трубкой и осторожно опустил ее в корзинку для бумаг.

«Статья лжива, но она ранит — что-то во мне затронуто, и оно требует немедленного успокоения. Уверенность не поколеблена, но равновесие слегка нарушено. Стрелка чуть дрогнула, это опасно. Где мое оружие? Где мои записи? Они мне помогут. Эскизы, которым, быть может, и не суждено стать картинами. Тезисы нереализованных трудов. Мечты, вплетенные в реальность. Кто знает. Грядет день, и тогда зазвучат колокола, в которые сейчас никто не верит.

Мы подождем, мы посмотрим. Но ждать мы будем, не сложа руки. Смотреть, не закрывая глаз...» Доктор опустился на колени, распахнул чемодан, извлек оттуда четыре толстые тетради в пластиковых переплетах.

«Один вид их уже успокаивает.

Почему? Ведь там нет ничего, кроме слов.

Но каждое из этих слов грозит взрывом».

Доктор Трири торопливо отвернул первые страницы тетради...

«Эпоха I. Отрицание.

Они были известны давно. Нити, связывающие их с древностью, протянулись через тысячелетия. У них не было первооткрывателяодиночки, честь и бесчестье их познания принадлежат всему человечеству. Они взращивались втайне, перерабатывались под секретом, распространялись со страхом, употреблялись с оглядкой, и только результаты их всегда становились явными. Древнегреческий город Меконе (город Мака), Персия, Лаос, Бирма, Индокитай.

Они влеклись за человечеством по кривым дорогам, словно тени. Имя им — наркотики. Еще в прошлом веке они казались ужасными и очаровательными, притягивали и отталкивали одновременно. Двадцатый век сдул с наркотиков романтическую пыль. Атрибут султанского дворца, Монте-Кристо и Овода стал прозаическим предметом научного исследования. Медики постепенно включили их в свой арсенал снотворных и обезболивающих средств. Химики взялись воспроизвести их в своих колбах.

Природу удалось повторить. Появились производные морфина и множество новых наркотических веществ.

Но все же долгое время главными оставались такие ветераны, как опиум, гашиш. Именно они наносили наиболее яростные удары по психике человека.

В годы общественного отчаяния или, наоборот, в редкие мгновения всеобщего самодовольства и сытости потребление наркотиков становилось эпидемией. Я не вкладываю глобальный смысл в эти слова. Я говорю только о тех, кто сильнее других ощущает дрожь общечеловеческих нервов. Люди прятались от действительности под плотными тентами забытья. Росла лавина сладких снов, росла груда оплатившего их золота.

Потом наступал спад, и приходило затишье. Пошлое, тусклое время равновесия. Годы спокойных солнц и безмятежных лун. Полки наркоманов редели. Оставались сильно разбавленные здравомыслящим человечеством одиночки, маньяки. Больные, жалкие люди, отбросы человечества, субъекты, достойные внимания врачей, ученых, но не социологов, политиков.

В эпоху отрицания наркоманы никогда не были социальной силой. Они являлись в лучшем случае печальным общественным явлением. Они еще не стали выразителями Идеи. Они были ничем. Быть ничем так же нелегко, как быть чем-то, но это уже совсем другой аспект проблемы.

Так продолжалось долго. Где-то на голубых высокогорных лугах Индокитая и Гавайев множились полузапрещенные плантации мака, контрабандисты доставляли драгоценный сырец на подпольные фабрики, кустари-фармакологи штамповали таблетки, дозировали растворы, готовили порошки, торговцы наркотиками разносили по миру волшебную заразу.

Шла, долго шла, многие века длилась Эпоха Отрицания.

Ее отличало убожество средств, кустарное производство, осуждение общества, осуждение науки.

Комментарий 1.

Но и в Эпоху Отрицания уже было ясно, как властен над человеком бред галлюцинаций. Как опасны новые чувства, поднимающие личность над реальным. Уже тогда человек провел границу между простым удовольствием и утонченным наслаждением, По ту сторону этой границы лежала бездна. Наслаждение — ее имя. Оно сродни смерти. Туда легко уйти, но почти невозможно вернуться. Во всяком случае, вернуться таким, каким уходил.

Эпоха Отрицания привела к главному выводу: все разновидности наслаждения являются формой оплаты организму за его непрекращающуюся борьбу с энтропией. Оно приходит тогда, когда мозг и тело выполнили свой долг перед Эволюцией. Спастись от смерти, насытить голод, победить, выжить, разбогатеть... Эти биологические функции щедро оплачены Наслаждением. А Размножение? Нет, поистине Эпоха Отрицания не прошла бесследно. Она высекла фундаментальный закон развития. Человек идет путем наслаждения. Этот путь обязателен, но недостаточен. Только термодинамически возможное направление реакций, как сказал бы химик, но не всегда оно реализуется. Существует еще и кинетика. Препятствия, мешающие системе перейти на уровень с более низкой энергией. Попросту: наслаждение нужно заработать, преодолеть преграду, перепрыгнуть через барьер. И люди прыгают. Все выше и выше. Во имя радостей из категории обыденных удовольствий.

И вот здесь появляются наркотики. Их считают коварными страшными дарами природы, которые без особых энергетических затрат переводят человека в дурное состояние...» Доктор Трири быстро листал страницы.

«Дальше, дальше. Здесь все понятно, наивные, детские рассуждения. Впрочем, наивность потенциальна. Но этот восторг... Он, разумеется, помогал вначале. Вдохновение необходимо, когда проблема создается. Выдержки из учебников, заметки на полях энциклопедии».

Гашишемания. Гашиш вызывает состояние тяжелого опьянения. Его называют в ряду особо опасных веществ. Опьяняя, он одурачивает наркомана. При малых дозах человек становится как бы слабоумным. При больших дозах могут наблюдаться иллюзорные расстройства, бред, беспамятство, шок.

«Дальше, дальше».

Выдержки из научных трудов, энциклопедий.

Наркотические средства действуют на центральную нервную систему в целом. Они являются универсалами в этом отношении. Механизм их действия до конца не выяснен. Считают, что наркотики как бы блокируют передачу нервного возбуждения с одной клетки на другую. Процесс воздействия наркотических средств считают физико-химическим, не связанным непосредственно с какими-либо химическими реакциями между ними и протоплазмой нервной клетки.

Разные структуры мозга обладают неодинаковой чувствительностью к этим веществам.

«Но на все без исключения разновидности нервных систем наркотики действуют подобно торпедам — они взрывают мозг как вражеский корабль. Мне это свойство в них представляется очень привлекательным».

«Дальше. Дальше. Рисунки рефлекторных дуг, схемы вегетативной системы головного мозга. Все азбучные истины, школьная грамматика, пройденный этап.

А вот здесь уже становится интересно...» «Эпоха Борьбы и Развития.

Над производством наркотических средств работают ученые. Медики, химики, фармакологи. Люди в белых халатах. Люди высокой квалификации и большого искусства. Электронные машины рассчитывают многоступенчатые химические реакции. Новейшая, порой уникальная аппаратура. Конечно же, ученые ищут среди новых химических соединений друзей. Ищут и находят вещества, которые спасают от боли, шока, смерти. Ну, а мы находим в них кое-что иное. Оружие борьбы и победы. Может быть кому-нибудь для достижения цели нужны танки и самолеты. Мне достаточно наркотиков. С ними я произведу не меньше разрушений, чем владея ядерным оружием.

Кроме них так называемые успокаивающие, которые в определенных дозах обладают побочным действием. И так далее. Всех не перечесть.

Имя им легион.

И о каждом из них можно написать многое. Больше плохого, очень много плохого, бездну плохого. Но именно это важно. Поработить человека можно, только подсказав путь к избавлению. Поэтому важно знать ощущения. Ощущения инженера. Ученого. Коммерсанта. Школьника. Иное отношение к смерти у обреченных. Ощущения, ощущения, ощущения. Но дело не только в них. Ощущений столько же, сколько потребителей, или же на несколько порядков выше.

Главное, с чего начинается эпоха Борьбы и Развития.

Ее материальная суть.

Производство допингов, наркотических и полунаркотических средств стало массовым и разнообразным. Вредные последствия этих веществ настолько разнообразны и труднопредсказуемы, что можно отмахнуться от них. Во всяком случае я могу себе позволить такой жест.

Диапазон воздействий на нервную систему колеблется в пределах от глубокого сна до состояния безмятежной эйфории, то есть включает весь спектр человеческих эмоций.

Человечество сделало решающий рывок по давно предсказанному мной пути.

Я, д-р Трири, предвидел наступление этого времени. В сердце своем, в крови своей я ощущал пришествие великих перемен. По всем признакам это происходит сегодня.

Почему армия наркоманов у нас будет расти и пополняться? Потому что наркомания захлестнет сначала наиболее обеспеченные государства. Там, где человек перестает удовлетворяться благополучием обыденного. В сытых странах поиск наслаждения идет с большей напряженностью. В этих странах биологические функции организма станут преобладать над социальными. Я не знаю, будут ли классы пролетариев и капиталистов, но я уверен, что возникнет класс поклонников острых ощущений. Его составят мои ученики. Сейчас их сотни, завтра — тысячи, послезавтра — миллионы. Я поведу эти армии разобщенных, но внутренне единых людей, на штурм косного дряхлого .порядка. Я скажу молодежи те слова и открою такие дали, которые сделают победу неотвратимой. Я обопрусь на плечи молодых и по ним поднимусь к славе.

Молодость — это мировоззрение, а не возрастное состояние, Молодость — это идеологическая платформа, а не переходный период в жизни человека. Можно быть молодым в семьдесят и стариком в двадцать.

Платформа молодежи: максимум ответственности перед личностью, минимум — перед обществом.

Долой стариков, правящих миром! Долой государства, перемалывающие личность на мусор! Да здравствуют все виды радости и наслаждения!

Слава анархии!

Слава хаосу!

Класс молодежи заявит о себе во весь голос. Это будет всеобщий поход против стариковщины — рабской идеологии людей, павших на колени перед ими же придуманным идолом. Государства и страны падут. Нации прекратят существование. Границы лопнут, как гнилые нити. Людей объединяет наслаждение, а не идеология. Радость хлынет через таможенные барьеры и предрассудки. Для наслаждения нет различий в цвете кожи, национальности или богатстве. Капиталист и рабочий, черный, белый и желтый — категории и отличия, придуманные стариками. Расовая ненависть и классовая борьба — порождения стариковщины, стариковского способа мыслить, чувствовать, предвидеть. Все худшее уйдет из жизни мира, когда людям будет обеспечено постоянное счастье, а не эфемериды сегодняшнего потребительского рая.

Класс молодежи низвергнет выспренние идолы, расставленные стариками для приманки идиотов. Богатство, слава, почет, власть? Призраки, призраки, тысячу раз призраки! Достигнув их, вы не обретете Счастья. Долой их! Учение, знание, эрудиция, открытия? Призраки, миллион раз призраки! Оставить из них только те, что ведут по прямому пути счастья, остальные — прочь, прочь, прочь! Промышленность, техника, скорости, логические машины? Все это работает на государство, для государства и во имя государства. Они порабощают человека и убивают в нем радость. Поэтому долой города-гиганты, сверхскоростные аппараты, долой взбесившуюся технику! Можно оставить думающие машины. Пусть думают над тем, как сделать человеку еще приятнее.

Мы будем убивать смехом, разить улыбкой, побеждать радостью.

Удовольствие наш обоюдоострый меч.

Долой стариков и стариковщину!

Да здравствует победа класса молодежи!

И все, и все равны перед Счастьем!

Я поведу вас вперед, мои мальчики и девочки, я не брошу вас на нелегком пути к победе!» ...Доктор Трири развернул и тотчас захлопнул тетрадь, где на первой странице его нервным патологическим почерком было начертано:

«Апогей».

Доктор Трири обессиленно и сладостно вытянулся в кресле. Руки похолодели, на лбу выступил холодный пот, по лицу разлилась смертная бледность.

«Снова вегетативка шалит, нужно опять принимать микстуру, внутреннее волнение не проходит бесследно. Нервы, нервы, как вернуть вам прежнюю силу тех времен, когда он мог по пять, по шесть часов подряд выступать перед самыми разными аудиториями, и ни малейшей усталости, ни сухости во рту, ни сердцебиений — ничего, абсолютно ничего. Сейчас не то. Видение величественных картин будущего буквально разбивает его. И почему? Ведь никогда не курил, не пил, наркотиков этих проклятых не принимал, к лекарствам, к химии этой, относился с осторожностью и отвращением...»

36

Евгений застал друга лежащим на койке в одних трусах. Иванов был красным и злым. При появлении соотечественника он перевернулся лицом к стенке.

«Какая муха его укусила? — удивился Кулановский. — А впрочем, аллах с ним. Не хочу ни о чем думать. Не хочу соображать. Мозги вытекают. И все же, чем-то он недоволен? Или, точнее, кем? Методом исключения прихожу к выводу, что мной. Почему?» — Хочешь кока-колы? — возможно приветливее обратился он к Альберту. Ответом, как бы сказал Ик, было молчание.

— Как хошь... Только что из холодильника. Кола ледовая, жгучая, бедовая.

Альберт резко сел на койке.

— Слушай, Женька, как же все-таки получается?

— Об чем речь, милой?

— Ты мне сказал о лекции этого подонка Трири?

— Я.

— Почему же сам не пришел?

Женя развел руками.

— Понимаешь, обстоятельства всякие и ...Лоис.

— Да, да, Лоис, любовь, солнце, вода, ветер! Мильон объективных причин. А я пошел. Пошел из-за тебя. И должен был выслушать всю чушь, которую нес досточтимый доктор.

— Надеюсь, там было не слишком жарко? Успокой меня. Иначе я буду думать, что ты перегрелся. Чем же перенапрягая твои мозги бедный проповедник?

— Он сволочь. Беспардонная, чудовищная спекуляция на некоторых особенностях развития науки. Такого я еще никогда не слышал! Это очень умная и опасная сволочь. Я не мог молчать, Женя...

— Ты выступал?

— Я-то выступал, а вот где ты был, скажи на милость? И как ты так здорово все умеешь устраивать: втравить человека, а сам в кусты!

— Ладно, — примирительно сказал Кулановский, — не кипятись. Так получилось. Выпей содовой со льдом, и все пройдет.

— Дело не в этом! Как ты не понимаешь? Если бы ты там был... У меня нет слов, нет точных слов, чтобы объяснить, какая сволочь этот Трири! Я же все время одергивал тебя, чтобы ты не совал свой нос куда не следует, а теперь я, я говорю тебе, что этого нельзя так оставить. Это фашист, человеконенавистник новой формации, отлично эрудированный, холодный фокусник, который может принести страшные беды. На Западе за таким многие пойдут...

— Да мало ли здесь таких! Нельзя же из-за каждого сумасшедшего...

— Он не сумасшедший.

— Значит, лжец, демагог...

— И лжец, и демагог. Но тонкий, умный, артистичный. Он на две головы выше любого политикана. Он обращается к чувству, и к разуму, и к вере. За ним пойдут не только идиоты.

Кулановский впервые видел Альберта таким взволнованным. Он начал понимать, что дело с этим иезуитом химических наук действительно обстоит серьезно. И, как бы угадав его мысль, Альберт сказал:

— Это реальная опасность. Мы с тобой вчера полушутили, что твои зайцы могут взорвать пароход. Трири способны тихо взорвать мир.

— Что же делать? — растерянно спросил Евгений. Ему стало стыдно, что в столь серьезный момент он беззаботно флиртовал с Лоис. — Может, все-таки выпьешь стаканчик? — искательно заглядывая в глаза Альберту, предложил он.

— Ну тебя к черту! Ты бы послушал, что нес доктор Трири! Таких за решетку надо прятать!

— Могу себе представить. Наслышан, как-никак. Наслаждение как универсальный спаситель человечества.

— Именно! — опять взъярился Альберт и машинально отпил из стакана. — Но об этом он подробно будет распространяться в своей программе Утверждения. Пока он в основном обрушился на науку и ученых. Гад проклятый, я ему показал, какие логические ляпы он допустил в своих выпадах против науки. О, как всякий перебежчик, он отлично знает уязвимые места преданного им лагеря. Ну я ему задал!

— Что же ты ему сказал?

— Прежде всего, что на трудностях научного развития спекулировали не один раз и он не первооткрыватель в этом деле. Во-вторых, я ему сказал, что действительно в любой отрасли знания есть свой закон, закон с большой буквы. И этот закон не нужно объяснять, он сам объясняет природу, а его следует использовать для развития науки и практических целей. Затем я ему сказал, впрочем, я не успел, так как началась заварушка, с палубы стали тащить этого остолопа, поднялся крик, и наша дискуссия оборвалась.

— Беспокойный корабль, — вздохнул Евгений. — Все время какие-то волнения. Ох, чует моя душа бурю! Кстати, предварительные данные показывают, что замеченные мной зайцы — самые настоящие гангстеры.

— Нет, — сказал твердо Альберт. — Гангстеры — это заблудшие овцы. Основная задача: набить морду доктору Трири.

— Как ты себе это представляешь?

— Его нужно убить морально. Показать слушателям, что перед ними выступает негодяй, преступник и шут гороховый.

— А если и слушатели... того?

— Что?

— Вполне достойны доктора Трири. Что тогда?

Альберт подумал.

— Ты прав. Каков поп, таков и приход. Судя по негюторым, не скажешь, что доктор выступал перед квалифицированной аудиторией. Многие пришли посмеяться, как в мюзик-холл. Совмещение приятного с полезным. Загар и возвышенные речи полубезумного проповедника. Понимаешь?

— Конечно. А тебе сейчас не покажется, что ты отнесся к нему слишком серьезно? Это же Запад. Безответственность. Свобода слова. Свобода ахинеи. Стоит ли так переживать? Пусть доктор Трири строит воздушные замки. Как видишь, его слушают и зевают.

— Ну нет! — Альберт встал с койки и твердыми, уверенными шагами прошелся по каюте. Теснота и нагота лишали его движения величественности. — Доктор ядовит. И весьма. С этой заразой нужно бороться. У меня вполне достаточный запас английских слов, чтобы доказать, насколько он опасен даже для их демократии. И я сегодня это сделаю.

— Каким образом?

— Продолжение лекции состоится вечером в библиотеке. Туда не придут идиоты с солнечной палубы. Туда придут те, кто интересуется и понимает. И если хоть один из них будет на моей стороне, моя совесть ученого будет спокойна.

— Ну-ну, — успокоительно сказал Женя. — Один тебе всегда обеспечен. А вообще ты, наверное, прав. Посмотрим. Навестим салон доктора и сообразно обстоятельствам... А пока я хотел бы часок отдохнуть.

Он разделся и растянулся на неприятно теплых простынях.

— А ты знаешь, — сонным голосом заявил он, свешивая голову через бортик койки, — этот бассейн в третьем классе совсем неплох. Совсем, совсем неплох. Можно освежиться. Если только какая-нибудь драка не помешает. Уж очень они драчливы. Южный народ. Темперамент их одолевает.

— Да! Темперамент! Видел я тебя с твоей девочкой, когда шел на лекцию. Ну и вкус у тебя, старик!

Евгений покраснел и небрежно потянулся.

— Что ты понимаешь в южных женщинах, — пробормотал он.

— Я? Ничего, — ответил снизу Альберт. — Но, судя по вашему выбору, и вы, сэр, недалеко ушли. Больно смотреть. Вы пали, низко пали.

— На завистливые происки не реагирую. — Евгений отвернулся к стене и сразу уснул.

Альберт сел в кресло, сжал кулаки и задумался. «Самое слабое место у этого доктора заключается в противоречивости, эклектичности отдельных положений и всего материала в целом. Но когда и кому из маньяков мешала противоречивость? Проповедники и вожди овладевают массами не с помощью логики. Можно доказать, что доктор Трири дурак, но, во-первых, это совсем неверно, а затем и тактически неправильно. Глупость очевидна, но доктор не глуп, более того, умен. Просто он апеллирует к глупости, ищет ее поддержки. Куда он зовет? К сладкому самоубийству. Зачем? Чтобы возглавить золотой век, воцариться над сладострастной агонией, отцарствовать и утащить за собой в могилу одураченный мир.

Конечно, вряд ли этот Трири выполнит свою программу. Не такие уж дураки там, в Штатах, чтобы допустить его к власти. Но скольких он собьет с пути, искалечит, осквернит, погубит!

Нет, конечно, это типичный фашист. Надо отбросить иллюзии. Фашистами становятся не только ефрейторы и лавочники, но и университетские профессора».

37

— Дик, родной мой, что хотели от тебя эти бандиты?

— Э, Миму, они неплохие ребята. Все устроились как нельзя лучше. Толстый Педро нам не страшен. А зернышки они у меня купили и дали вполне приличную цену. Тут такое дело. Миму...

— О мой мальчик, прости меня, я виновата. Я выдала тебя. Я не могла иначе. Сам сеньор помощник капитана меня допрашивал, а глупый Даниил все разболтал. Прости, мой мальчик! Я не думаю, что они сделают тебе плохо.

— О чем ты, детка?

— Тут тобой интересовался один человек.

— Двое?

— Нет, один. Американец, худой, высокий, красивый, как Джеймс Бонд. Он придет сюда поговорить с тобой о деле. Я забегала предупредить тебя, но здесь уже сидели эти бандиты, эти пьяницы, чтобы им провалиться на ровном месте! Что б их...

— Погоди, девочка, успокойся, у тебя снова подскочит давление, если ты разволнуешься. Помолчи.

Дик прошелся по каюте. Он был без сапог и шагал упруго и волнисто, как ягуар.

— Нам нужно очень хорошо подумать, девочка. Очень, очень, очень хорошо подумать.

— О чем думать, малыш?

— Понимаешь, Миму, какое дело, — Дик раскачивался на носках в такт мыслям, — твой американец уже был у меня. Сразу после Андрэ. Он так и сказал, что ты им призналась, где я. И он пришел ко мне.

— Зачем?

— После него был еще один человек. Парень. Толстый и высокий. Он тоже разнюхал, где я. Вот так...

Мимуаза присела и сложила руки лодочкой на массивных коленях. Снизу вверх она горестно смотрела на Дика. Она так и думала, что добром вся эта история не кончится. Уж если началось, оно будет идти, идти одно за другим. Беда за бедой. Несчастья, как бусинки, нанизаны на одну нить. Стоит только подставить шею...

— Да, — задумчиво промычал Дик. Сейчас он будто не видел подруги, как бы всматривался в себя. — Да, они все были у меня, и они все хотели бы купить зернышки «бонц», которые я вывез с Льянганати. Они словно с ума посходили. Их не интересовала карта золотых месторождений, им вообще не нужно золото! Им ничего не нужно, кроме этих паршивых зерен, от которых голова идет кругом и каждый человек видит умопомрачительный сон. Им нужны зерна, и баста! И они готовы платить. Платить большие деньги. Огромные деньги! Таких денег мы не знали с тобой, Миму, да боюсь и не узнаем. Никогда не узнаем!

Брови сошлись над переносицей Дика скорбным углом. Донья Миму молчала как завороженная.

— Я страшно продешевил, девочка, — Дик по-прежнему раскачивался на носках. — Счастье ушло от меня, когда я взял грязные деньги Толстого Педро. Этот человек всегда приносил мне несчастье, Миму. Видит бог, я не жалуюсь на свою судьбу, девочка, я не из тех, кто ноет, ты знаешь, но это была действительно большая удача, и ее отнял у меня старый вонючий ублюдок, человек, на которого пули жалко. Скотина, мразь.

— Не ругайся, Дик, это грешно.

— Ты бы не так ругалась, если б знала, какую сумму мне предлагал американец. Это состояние, большое состояние.

Они замолкли.

— Дик, что ты задумал? — с тревогой спросила Миму. — Дик, ты задумал нехорошее. Признайся, что ты задумал, мой мальчик! Ради всего святого, умоляю!

— Я скажу тебе, девочка, — ответил кладоискатель, — я тебе все скажу... Ты у меня одна, и ты должна знать. Я пойду к этим ребятам, верну им все деньги, выкуплю за тройную цену зерна «бонц» и продам их американцу. Ну а если Живчик или Ленивец не согласятся...

Дик растоптал на полу что-то невидимое и отвратительное.

— Конечно, стрелять я не буду, но...

Миму вроде совсем онемела. Лоб ее покрылся морщинами напряженного раздумья. Она что-то соображала.

— Значит, ты не сказал американцу, что уже продал семена? — тихо спросила она.

— Не сказал. За кого ты меня принимаешь? Упустить такую возможность!

— А второй джентльмен, он также большие деньги тебе обещал?

— Поменьше, чем американец, но тоже кущ порядочный. Да о чем говорить, девочка! Нужно вернуть зернышки, и все тут!

— Погоди, Дик, погоди. Послушай меня. Я тебе плохого не скажу, не посоветую. Ты меня знаешь.

— Я тебя знаю, Миму, только говори быстрее, что ты там придумала, а то меня нетерпение за печенку хватает. Действовать нужно, а не разговаривать! Время уходит, вечером мы уже будем стоять на причале, а там ищи-свищи ребят!

— Не спеши, Дик, не спеши. Пусть они себе бегут на здоровье куда хотят.

— Объяснись, Миму, а не то я лопну от любопытства. В чем дело?

— А дело в том, малыш, что я далеко не уверена, получили ли твои бандиты настоящие семена «бонц». И даже если ты потребуешь их от меня, то и тебе я не смогу их дать.

Они глянули друг другу в глаза.

— Неприятная история вышла, да ничего не поделаешь, нельзя ее скрыть от тебя. Я собиралась все объяснить, но ты как-то все вперед выскакиваешь. Отдала я банку с семенами твоими, Дик, в холодильник к Хуанито. Холодильник поломался, и пришел его чинить наш электрический механик Альдо Усис. Этот дурак, что везде и всем про порядок рассказывает. Он выкинул банку, а Хуанито присоединил ее к остальным. Мальчик подумал, что в ней кофе. Ведь твои семена так похожи на настоящие кофейные зерна! И приятелям твоим я подсунула неведомо что. Некогда мне было настоящие зерна разыскивать. Таких банок у Хуанито штук шесть-семь, да и не отличу я твои семена от кофе.

— Так, — сказал Дик. — Зерна отличить просто: они похожи, но не пахнут так сильно, как кофе. А ты молодец, Миму! У тебя есть голова на плечах. Но теперь уже хватит слов. Ступай к Хуанито и принеси мне две банки, одну с тем, что надо, а вторую с кофе.

— А если мальчишка уже пустил семена в дело? Он снабжает кофе все буфеты и рестораны корабля.

Дик Рибейра вздрогнул.

— Все равно, — сказал он, — принеси мне две банки с чем угодно. А там будет видно... Принеси с чем угодно!

— С чем угодно, понимаешь? Мы могли купить не тот товар.Живчик, как всегда, был язвительно подозрителен. Но Ленивец не смотрел на него. Он воспринимал своего спутника, как бельмо в углу глаза, которое мелькает и мешает смотреть. Он был зол на Живчика.

«Ай да вельо! Вот скотина. Своего решил надуть. Держись, старый, ох, держись». Ленивец ощущал, что его большое тело наливается мутной тревожной силой. «Плохо тебе будет, вельо. Плохо. Очень плохо».

— Ничего, Живчик, — успокоил он старика, — мы сейчас придем в четыреста первую и там устроим пробу.

Живчик недоверчиво посмотрел на него.

— Ты и пробуй. Ты толстый, тебя не проймет. А у меня сердце больное.

— Одно зерно не повредит. Но сначала прихватим кое-что из выпивки.

Они прихватили. Закупки заняли довольно много времени. Нагруженные свертками и бутылками, в одном из переходов гангстеры встретили злосчастного Альдо Усиса. Тщательно перебинтованный механик не рискнул вступить в единоборство с двумя мошенниками. Он спрятался под трап, по которому грохотали ботинки Ленивца. Стиснув в кармане браунинг, Альдо шептал страшные проклятия. Когда скорбные фигуры гангстеров миновали его, механик выскочил из-под лестницы. В его глазах светилась почти неземная жажда отмщения.

Навстречу ему торопливо шагал стандартный красавец мистер Смит. Он был озабочен и серьезен. В руках он держал обернутый в рекламные афишки округлый предмет. Смит двигался стремительно и бесшумно. «Это тот, кто нужен», — подумал Усис.

Альдо вспомнил мгновенную реакцию американца. Хотя он и не стрелял тогда, но так выхватить пистолет .может только человек, который выбивает 99 из 100.

«Сейчас он мне поможет, этот великолепный профессионал».

— Сэр, там бандиты, — сообщил он, преграждая путь Смиту.

Американец сделал вид, что не слышит, и попытался обойти Альдо. Но упрямый борец с энтропией загородил вход на лестницу, куда Смиту почему-то до зарезу хотелось попасть. Тогда американец пожал плечами и сухо улыбнулся:

— Не понимейт португалиш.

— Как так? Вы же говорили с сеньором помощником капитана! Я помню вас! А там те самые бандиты, в которых вы собирались утром стрелять! Их нужно задержать.