Итак, у Роберто, кроме отца, есть еще и дядя, который знает даже местонахождение городов. Какая необыкновенная удача! Зверь бежит прямо на ловца… Но вот что говорит об этом сам Фосетт:

«Виделся с вождем индейцев Роберто и разговаривал с ним. Вино развязало ему язык, и он подтвердил все, что сообщил мой приятель из Куябы, и даже кое-что добавил. Памятуя о том, что рассказывал ему дед (так и остается неясным, кто рассказывал Роберто о водопаде и городах: отец, дядя или дед), он всегда хотел отправиться к водопаду, но сейчас уже стал слишком стар…»

Поразительная, прямо-таки царственная наивность! «Вино развязало ему язык!» А не вернее ли будет предположить, что вино заставило его рассказать именно то, что так хотелось услышать Фосетту? Чем больше было вина, тем ярче были подробности. В итоге Фосетт узнает и то, что Роберто «добавил». А добавил он некоторые уточнения к маршруту. Противоречия и несуразности мало смущали Фосетта.

Он был в совершеннейшем восторге. Беседа с Роберто стала той последней каплей, которая до краев наполняет чашу. И Фосетт спешит поделиться своей непоколебимой уверенностью:

«Рассчитываю войти в соприкосновение с древней цивилизацией через месяц и достичь главной цели в августе. С этой минуты всецело поручаем себя богам!»

Фосетт исправил свой маршрут после разговора с Роберто.

Это было нечто большее, чем легкомыслие. Это было легковерие, доведенное до абсурда, смыкающееся в темных, неведомых высях с неким абсолютным знанием. Фосетт шел сквозь сельву, влекомый зовом рока, оглушительным и всепокоряющим, как любовный призыв.

Последнее письмо Фосетта жене было написано 29 мая 1925 года и переслано пеонами. С этого момента Фосетт, Джек и больной Рэли остались одни. Темная завеса сельвы закрылась за ними навеки. Вместе с людьми канули в безвестность и животные. Проводники не смогли превозмочь суеверного ужаса и остановились перед гранью неведомого.

«Я рассчитываю войти в соприкосновение с индейцами примерно через неделю или десять дней, когда появится возможность достигнуть водопада, о котором мне так много говорили.

Сейчас мы находимся в лагере Мертвой лошади, в пункте с координатами 11ё 43' южной широты и 54ё 31' западной долготы, где в 1920 году у меня пала лошадь. Теперь от нее остались лишь белые кости. Здесь можно искупаться, только насекомые заставляют проделать это с величайшей поспешностью. Несмотря ни на что, сейчас прекрасное время года. По ночам очень холодно, по утрам свежо, насекомые и жара начинают наседать с полудня, и с этого момента до шести часов вечера мы терпим настоящее бедствие.

Тебе нечего опасаться неудачи…»

Мучительная истина мерещится за смутной сутью этой последней фразы. За ее гранями остаются слухи, легенды, цветастые и непрочные, как мыльные пузыри, сенсации и открытия, не стоящие позеленевшего фартинга. Все дальше во время уходят от нас эти события. Нам не угнаться за ними. Острым углом расходится след на желтой воде реки Смерти. Смутным шепотом достигает он болотистых берегов, и мы не можем различить этот шепот. Что же случилось там, в этой зеленой дали? Слышите, как тихо? Только в ушах шумит. Думаете, это шум крови? Нет. Это побулькивают пузыри в горячих и смрадных разводьях, шуршат колонны саубе, плачут анаконды и бьются в паутине колибри. Это птица тукан чистит о ствол нежно-зеленый и лилово-розовый клюв и клокочет в горшочках кипящий кураре.

Где-то в небе летят спутники, под землей рвутся атомные бомбы, шумят города и плывут корабли, ревут реактивные истребители и кто-то пробует ногтем микрофон в зале Генеральной Ассамблеи. А здесь тишина, как двести, как тысячу лет назад. Тишина. Только ток крови тихим шелестом отдается в ушах.

Вот и покраснела вода в реке Смерти. Сейчас придет ночь. Неподвижные звезды неба и летучие звезды сельвы сейчас затеют свою нескончаемую игру…

За лагерем Мертвой лошади — неизвестность.

Многие пошли по следам Фосетта. И я был одним из многих. Мне удалось проникнуть туда, где, как принято писать в романах, не ступала нога человека. Но это не совсем так. Я видел тропинки, истоптанные морсего, намазанные кураре колышки, поставленные кулуэни, слышал посвист аветиnote 20.

Если вяло свисающая с ветвей змея неожиданно падает вам на шею, тело ее сразу же приобретает упругость и крепость стали. Исход встречи решают мгновения. Я научился хватать змею за горло до того, как она захлестнет в тугие кольца. Но, скажи мне кто-нибудь раньше, я бы не поверил, что нападение змеи может обрадовать, как встреча с другом в безлюдной пустыне… Все-таки змеи тоже живые существа, которым нужно что-то есть и где-то спать. На Черном плато не было даже змей…

Сельва отпустила меня однажды. Зачем же я опять, как отколовшийся от надежной кладки камешек, падаю в глубокий зеленый колодец Шингу? Как мне объяснить это вам, живущим в больших городах и читающим умные книги?

Мы с детства привыкаем к мысли, что человек властвует над природой. Цунами, выбрасывающие океанские лайнеры далеко на сушу, и землетрясения, в секунду уничтожающие целые острова, опустошительные ураганы и наводнения — все это мы воспринимаем как случайные отклонения, досадные капризы милого и в общем послушного ребенка. Но войдите в сельву, и первое, что вы утратите, будет чувство времени. Еще немного — и вы поймете — природа здесь нераздельно властвует над человеком. И вы не удивитесь, когда повредивший ногу индеец ляжет под дерево умирать. Вам многое придется переоценить. Зато вы научитесь различать в зарослях пуму до того, как она бросится на спину. А если не научитесь, просто не вернетесь назад.

Просто, прооосто, прооооосто!.. Так говорят индейцы. Степени сравнения в их языке передает интонация. И если я говорю «прооооосто», то поверьте, что смерть в сельве столь же естественный и необходимый акт, как восход и закат солнца. Но вы не поймете меня… Для этого вам пришлось бы отрешиться от привычной мысли, что вы центр вселенной. А это возможно либо в сельве, либо среди очень хороших людей. Так как же мне объяснить вам, почему я хочу сделать еще одну попытку прорваться к сердцу Амазонки? А может быть, все значительно проще? Я искал и продолжаю искать. Как искал полковник Фосетт и все те, кто пошел по его следам…

В 1928 году Северо-Американское газетное объединение послало на поиски Фосетта большую экспедицию, которую возглавил Джордж Дайотт. Покинув Куябу, экспедиция по реке Кулизеу добралась до деревни индейцев нахуква. В хижине старого вождя Алоике Дайотт нашел металлический ящик. Медный ярлык фирмы был сорван и превращен в украшение, которое сын Алоике носил на шее.

«Сильвер и Кё, Лондон» — прочел Дайотт и, скрывая волнение, поспешил закурить трубку.

Алоике рассказал, что ящик ему подарил караиба (так индейцы называют бразильцев и всех чужеземцев; это слово означает «захватчик»), который пришел сюда с двумя другими белыми помоложе. Оба они хромали. Алоике проводил гостей до деревни калапало на реке Кулуэни. «Пять дней были видны дымки костров, — сказал Алоике, — потом они погасли, и ветер унес пепел».

Если не считать того, что металлический ящик действительно принадлежал Фосетту (он был опознан фирмой-изготовителем), результаты экспедиции Дайотта ничтожны. Мне было совершенно непонятно, на основании каких фактов Дайотт пришел к заключению, что Фосетт убит индейцами.

В 1930 году на поиски полковника отправился молодой журналист Альберт де Винтон. Он достиг той самой деревни калапало, где «пять дней были видны дымки костров». На этом его следы теряются. Экспедиция де Винтона исчезла так же таинственно и бесследно, как и группа Фосетта.

В 1932 году мир взволновала очередная сенсация. Швейцарский траппер Стефан Раттин по возвращении из Мату-Гроссу сообщил, что видел полковника Фосетта и даже разговаривал с ним. Последний якобы до сих пор находится в плену у одного из племен, живущих к северу от реки Бонфин, притока Телис-Пирис.

Вот что сообщил Раттин главному британскому консулу в Рио; «Под вечер 16 октября 1931 года я и мои два спутника стирали белье в речке Шимари, притоке реки Игуасу, как вдруг мы заметили, что нас окружили индейцы. Я подошел к ним и спросил, могут ли они дать нам немного чичи. Мне было трудно с ними объясняться — они не знали языка гуарани, разве что несколько слов. Индейцы провели нас в свой лагерь, в котором оказалось около 250 мужчин и большое количество женщин и детей. Все сидели на корточках на земле и пили чичу. Мы сели рядом с вождем и тридцатью другими индейцами.

После захода солнца вдруг появился какой-то старик, одетый в шкуры, с длинной желтовато-белой бородой и длинными волосами. Я сразу увидел, что это белый. Вождь бросил на него суровый взгляд и что-то сказал своим людям. Четверо или пятеро из индейцев, сидевших с нами, поднялись и посадили старика с собой, чуть поодаль. Он выглядел очень несчастным и не сводил с меня глаз. Мы пили всю ночь напролет и на рассвете, когда большинство индейцев, в том числе и вождь, крепко заснули, старик подошел ко мне и спросил, не англичанин ли я. Он сказал это по-английски. Я ответил: «Нет, я швейцарец». Тогда он спросил: «Вы друг?» Я сказал:

«Да», — и он продолжал: «Я — английский полковник. Зайдите в английское консульство и спросите там майора Пэджита, у которого кофейная плантация в Сан-Паулу, скажите ему, что я здесь в плену». Я обещал исполнить его просьбу. Он сказал:

«Вы джентльмен», — и пожал мне руку.

Старик спросил, есть ли у меня бумага, и повел в свою палатку. Несколько индейцев пошли за нами.

Он показал мне четыре чурбака, на которых острым камнем были нацарапаны грубые планы. Я перерисовал их насколько мог точно и тут заметил, что руки старика сильно расчесаны; тогда я послал одного из моих спутников за йодом. Когда старик стал мазать руки йодом, индейцы забрали у него йод и принялись раскрашивать им себя.

Вождь и большая часть индейцев все еще крепко спали, и я спросил старика, находится ли он здесь один. Старик ответил что-то вроде того, что сын его опочил, и заплакал. Ни о ком другом он не упоминал, а я не посмел больше спрашивать его. Потом он показал мне золотой медальон, который носил на цепочке, надетой на шею. Внутри была фотографий дамы в широкополой шляпе и двух детей (от шести до восьми лет). Старик носил четыре золотых кольца — одно с красным камнем, другое — с зеленым, на котором был выгравирован лев, еще одно — очень тонкое, с небольшим бриллиантом и последнее — в форме змеи с двумя красными глазками. Это был человек лет шестидесяти пяти, могучего сложения, примерно пяти футов одиннадцати дюймов ростом. Глаза у него светло-голубые с желтоватым оттенком, ресницы каштановые, над правым глазом небольшой шрам. Он выглядел очень подавленным, но, похоже, сохранял полную ясность ума. Он был как будто вполне здоров, не толст и не худ.

Вскоре после восхода солнца мы вернулись к двум своим мулам и покинули лагерь. Около пятидесяти индейцев провожали нас до полудня. Я не люблю задавать вопросов, но все-таки постарался выяснить, что делает у них старик. Они твердили одно: «ношу демас», что, по-видимому, должно означать «плохой человек». Шесть дней мы двигались на юг, и… я направился в Баретту через Гояс…

До Баретту я никогда не слыхал о полковнике Фосетте».

Рассказу Раттина поверили прежде всего потому, что в нем упоминалось о майоре Пэджите, британском после в Бразилии и большом друге Фосетта. Но как пишет младший сын Фосетта Брайн:

«Я не могу согласиться, что встреченный Раттином старик и есть мой отец, хотя убежден, что, по существу, Раттин говорил правду».

Внешние приметы не совсем совпадают. Борода у полковника была мышиного цвета, а на голове волос почти не осталось, тогда как швейцарец говорит о «желто-белой» бороде и «длинных» волосах. Непонятно, почему Фосетт, если это был действительно он, разговаривал с Раттином по-английски. Траппер ведь почти не владел этим языком. Скорее следовало бы ожидать, что беседа будет вестись на хорошо знакомом обоим португальском языке. Близкие Фосетта сомневаются также в том, что полковник носил описанные Раттином медальон и кольца. Характеризуя рост старика, Раттин говорит о пяти футах одиннадцати дюймах, тогда как полковник был намного выше шести футов. Впрочем, швейцарец мог и ошибиться. Кроме того, горе и лишения, как известно, гнут человека к земле. Я не разделяю общего мнения и не склонен усматривать здесь в рассказе Раттина противоречие.

Я отнюдь не склоняюсь к тому, что встреченный швейцарцем старик был действительно Фосетт. Нет.

Просто мне хочется показать, насколько легкомысленным и некритическим был подход многих исследователей к этой истории. Никто не взял на себя труда проанализировать и сопоставить факты, наконец, просто немного подумать! Какое-то всеобщее поглупение. Либо ничем не оправданное убеждение, либо столь же легковесное отрицание.

Но об этом после. Вернемся к Раттину. Он не требовал денег, не искал гласности. Он даже не захотел принять участия в снаряжении спасательной экспедиции на общественный счет. Траппер решил вызволить старика в одиночку.

— Английский полковник потом сам отблагодарит меня, — были его последние слова.

Он исчез так же неотвратимо и глухо, как и тысячи других, кого поглотила сельва.

Оставьте вопросы, вы не получите на них ответа.

Столкнувшись с неизвестным мне табу, я как-то спросил старого вождя камайюра, почему охотникам нельзя убивать оленей. А он смотрел куда-то сквозь меня, окутанный голубоватым дымом трубки, медленно оседавшим в его глубоких морщинах, как туман в расселинах. Смотрел и молчал.

— А почему только старикам можно есть мясо черной обезьяны? Ответь мне, вождь, почему? — спросил я еще.

И вновь я увидел иссеченную ветрами Рораиму и стелющийся в трещинах туман.

— А может быть, ты знаешь, почему исчезают люди в сельве?

— Так было всегда, — ответил, наконец, старик.

— Но, может быть, ты знаешь, почему это так?

— Никогда — нет! — сказал он на языке гуарани, и я не понял, что он хотел сказать.

Пусти игаритеnote 21 свою по теченью, Тебя не заметит Большая змея.

Укройся от сырости небом вечерним, И звезды посыплются с неба, звеня.

Но только не спрашивай звезды и тени!

Только не спрашивай…

В июне 1933 года жена Фосетта получила от секретаря Королевского географического общества теодолитную буссоль. Фирма-изготовитель опознала в ней инструмент, который был доставлен Фосетту еще в Девоншире 13 февраля 1913 года. Буссоль находилась в полированном ящичке, сделанном из дерева пашиубу — пальмы, растущей только в амазонской мангрове. Внутри лежала записка.

«Буссоль от теодолита. Найдена около стоянки индейцев бакаири в Мату-Гроссу полковником Анисето Ботельо, бывшим депутатом этого штата, и отдана им инспектору по делам индейцев доктору Антонио Эстигаррибиа, который 14 апреля 1933 года подарил ее Фредерику Глассу (миссионеру). Ящик сделан доктором Эстигаррибиа».

Интереснейшая находка! Насколько известно, Фосетт до своего последнего путешествия не встречался с бакаири. Когда он расспрашивал вождя бакаири Роберто о водопаде и скале с надписями, тот сказал, что его племя живет «очень далеко на севере». Неужели полковник все-таки изменил маршрут и отправился на север? Впрочем, чему удивляться? Ведь это так на него похоже…

Во всяком случае, лично для меня эта буссоль явилась серьезным указанием на то, что, покинув лагерь Мертвой лошади, экспедиция направилась на север. Если это так, то Фосетт не мог миновать Манисауа-Миссу. Наиболее вероятно, что он поднялся вверх по реке до ее впадения в Шингу. Здесь он либо пошел в направлении водопада Мартинс, либо, переправившись через Шингу, вышел к Диауаруму. В названных районах живут кайяби, журуна и суйя… За этим следовали далеко идущие выводы. Но вернемся к фактам.

В июле 1933 года появился отчет Вирджинио Пессионе, предпринявшего экспедицию по реке Кулуэни.

«…Мы прибыли в поместье Ранчария, расположенное на левом берегу реки Сан-Мануэл, притоке Паранатинги, где остановились на ночь. Нам стало известно, что вот уже около года здесь живет некая индеанка из племени нафакуа индейцев куйкуру вместе со своим сыном и другим индейцем племени калапало.

Хозяева дома сообщили нам, что эта индейская женщина, выучив несколько слов по-португальски, изъявила желание рассказать о том, что в течение нескольких лет среди индейцев племени арувуду, которые находятся в дружеских отношениях с ее племенем, живут белые люди. На следующее утро мы могли сами услышать рассказ этой женщины. Она объяснялась с нами жестами, а также с помощью индейца бакаири, работавшего в поместье и говорившего по-португальски.

Еще до того, как ее сын был отнят от груди, сказала она, сверху по Кулуэни спустились на лодке к деревне ее племени трое белых людей. Один из них был старый, высокий с голубыми глазами, бородатый и лысый, другой — юноша, бывший, насколько она сумела нам объяснить, сыном первого, третий был белый человек постарше юноши. Сыну этой женщины, который, по ее словам, еще сосал грудь в то время, когда в деревне появились эти люди, на наш взгляд, было лет девять-десять. Трогая наши руки, жестикулируя и коверкая слова, она дала понять, что старший из белых носил на правой руке большое кольцо — очень большое — и другое, тоненькое, на указательном пальце. Тот, кого она называла его сыном, носил на голове колониальный шлем, похожий на те, какие были надеты на нас; старик — отец караиба, как она его называла, — носил такую же фетровую шляпу, какая была у сеньора Бесерри (хозяина дома). Она сказала, что видела белых всякий раз, как приходила к арувуду, и что еще год назад они были живы и здоровы…»

Все приметы Фосетта и его спутников поразительно сходятся. Но особенного внимания заслуживает та часть рассказа индеанки, где она говорит, что караиба «любят ходить из деревни в деревню, собирают вокруг себя детей и рисуют на песке картинки».

Брайн по этому поводу замечает:

«Несколько деталей приведенного сообщения, несомненно, говорят в пользу того, что этими белыми могли быть мой отец, Джек и Рэли. Собирать вокруг себя детей и рисовать им на песке картинки — это ли не простейшая форма самовыражения художественных натур, какими были мой отец и брат? К тому же я хорошо помню, что Джек просто не мог пройти мимо чистой полоски песка без того, чтобы не найти веточки или щепки и что-нибудь не нацарапать. То, что они плыли на лодке, может быть объяснено гибелью всех животных и тем, что Рэли хромал».

Некоторые несоответствия в рассказе индеанки, касающиеся одежды белых и их приблизительного возраста, вряд ли следует принимать в расчет. Время и личность рассказчиков могли внести свои коррективы в эту запутанную эпопею. Следует учитывать также, что «разговор» протекал главным образом с помощью жестов.

Заслуживает внимания и версия о пленении Фосетта и его спутников одним из индейских племен. Белые пленники возвышают авторитет племени в глазах соседей. Я не говорю уже о той пользе, которую черпают индейцы из знаний и опыта караиба. Бывали случаи, когда такие белые пленники становились вождями больших племен. Я знал одного англичанина, власть которого распространялась на территорию, равную по меньшей мере Бельгии.

В сельве принимать нужно все таким, как оно есть, не допытываясь до темных истоков начала. Ни один натуралист, к примеру, не мог мне сказать, почему в тех местах, где водятся выдры, никогда не бывает крокодилов. А вместе с тем это действительно так. Любой амазонский траппер или серингейро знает это, я уж не говорю об индейцах.

Начиная с 1935 года, наверное, каждый сезон после окончания дождей кто-нибудь отправлялся на поиски Фосетта. Возникали сомнительные сенсации, проносились слухи один нелепее другого, время от времени исчезали в сельве смельчаки, шарлатаны, идеалисты.

То и дело кто-нибудь находил скелет, высушенную голову или какой-нибудь предмет, «несомненно принадлежащий полковнику Фосетту». Одно время даже выплыл на свет некий Дулипе, белый мальчик с голубыми глазами, «сын Джека и индеанки куйкуру». Я не буду говорить об этих мнимых попытках раскрыть «тайну Фосетта». Они только набрасывают на нее тень авантюризма и дешевой сенсации.

Последнее сообщение о судьбе Фосетта появилось в европейской печати в апреле 1951 года.

Это событие еще достаточно свежо, поэтому, возможно, и вы слышали о признании умирающего вождя племени калапало, сделанном в присутствии Орландо Вильяс Боаса. Орландо, как, впрочем, и два других брата Вильяс, один из самых замечательных людей, которых мне довелось знать. Мой коллега и соотечественник Адриан Кауэлл написал о деятельности братьев Вильяс превосходную книгу («The heart of the forest. London, 1960), в которой несколько страниц отведено и знаменитой „исповеди“ старого Изерари. Я слышал эту историю еще в Манаусе, куда приезжал позапрошлой осенью, от самого „исповедника“. Вот что рассказал мне тогда Орландо, повелитель и добрый гений „Королевства Шингу“:

— Двенадцать лет назад, когда я впервые пришел сюда, все племена Шингу знали, что калапало убили трех инглеэи. Но мне пришлось прожить среди индейцев до нового сезона дождей, прежде чем я увидел могилу… Видит бог, это далось мне нелегко. В то время вождем был Изерари. Он обещал привести меня к могиле, как только пройдут дожди. Но он умер еще до того, как сельва начала высыхать, а новый вождь Якума побоялся показать мне могилу англичан. Я не настаивал и сделал вид, что забыл об этом. Но когда умер и Якума, я пошел к Коматаси, который только еще готовился стать вождем, и он показал мне могилу.

— Ну и что? — спросил я тогда Орландо, сгорая от нетерпения.

— У могилы собрались все калапало. Они подошли к самому краю обрыва у озера и уселись полукругом. Я тоже сел, не решаясь прервать наступившее молчание. Прошло часа два, прежде чем Коматаси указал на небольшой холмик у самых моих ног. «Вот здесь», — сказал он. «Но эта могила слишком мала, — возразил я. — Инглези ведь очень рослый народ». «Никогда — нет!» — ответил Коматаси и начертил на земле римскую пятерку. «Мы похоронили их, прижав колени к груди, — пояснил он. — Тут голова».

Я раскопал землю и нашел череп…

Затем я попросил Орландо повторить мне рассказ старого Изерари, и он передал мне его, стараясь сохранить выражение и манеру рассказчика.

— Из этих трех караиба один был старый и двое молодых. Они несли вещи на спине, имели ружья, один хромал. Они пришли с запада с вождем племени нахуквы Алоике и его сыном, которые привели их от своей деревни к реке Кулизеу (полное совпадение с рассказом Дайотта).

В то время все калапало находились в своем рыбачьем селении к востоку от реки Кулуэни. В главной деревне остался только Кавукире с сыном. Эти двое и согласились провести англичан в рыбачье селение и показать им, как пройти дальше на восток.

Они отправились в путь на рассвете — двое нахуква, двое калапало и трое англичан. Они шли день и еще полдня, и старик англичанин стал ругать Кавукире — почему он сказал, что идти придется всего лишь от восхода солнца до полудня. Ему было под шестьдесят, а жара стояла страшная.

Позже старик, которого индейцы сочли за вождя, подстрелил утку и Кавукире сбегал за ней. Когда он ощупывал и разглядывал утку, старик вырвал ее у него из рук, словно Кавукире собирался ее украсть. Потом они подошли к небольшой лагуне Кулуэни, и вождь англичан стал снова браниться, потому что каноэ, которое им обещал Кавукире, оказалось на другом берегу.

Тут уж Кавукире разозлился. Но, услышав, как в мешках у англичан позвякивают бусы, он смолчал, решив, что получит вознаграждение, как принято у индейцев. Они дошли до деревни, и он так ничего и не получил, но снова промолчал, надеясь, что англичане будут делать подарки на следующий день при прощании.

Ночью полковник выпотрошил утку ножом и, когда сын Кавукире стал играть рукояткой ножа, грубо отстранил его руку.

На другой день на берегу маленькой лагуны попрощаться с белыми собрались все жители селения. Но никто не получил подарка. Кавукире потребовал смерти англичан. Каяби, вождь, согласился. Он был человек осторожный и сказал, что это нужно сделать за лагуной, чтобы не увидели нахуква.

Кавукире, Калуэле и еще один индеец побежали устраивать засаду, а мальчик Туэнди перевез англичан через лагуну в лодке. На том берегу была небольшая отвесная скала, и вождь англичан вскарабкался на вершину первым. Молодые тащили за ним наверх поклажу.

Добравшись до вершины, он оглянулся, чтобы посмотреть на своих людей. Из-за дерева вышел Кавукире с только что срезанной дубиной в руках. Он ударил ею старика по затылку. Старик с криком покатился вниз, затем ухватился за ствол дерева и стал медленно оседать. Кавукире ударил старика еще раз по правому плечу, и тело его, согнувшись пополам, рухнуло на землю.

Услыхав крик, молодые англичане бросили поклажу и начали карабкаться на скалу. Из кустов тотчас же выскочили оба калапало. Они стали бить чужеземцев по шее и по голове. Трупы бросили в воду.

Когда Кавукире, Калуэле и другие вернулись в селение, Каяби сказал, что трупы нужно похоронить. Он был осторожный человек и боялся, что нахуква расскажут обо всем индейцам, дружным с цивилизадо…

Как будто бы рассказ Изерари завершает трагический круг. Дайотт сумел проследить путь Фосетта от лагеря Мертвой лошади до деревни нахуква, Орландо проследил его до роковой скалы. Но мне не верилось, что убитые англичане были Фосетт и его спутники. Могло же иметь место роковое совпадение некоторых внешних примет! Слишком уж не похож был сварливый и мелочный старик на Фосетта. Совсем не похож. Правда, индейцы, чувствуя за собой вину, могли представить действительные события в более выгодном для себя свете. Собственно, так и полагали некоторые исследователи, готовые поставить на деле Фосетта точку. «Чего искать, — говорили они, — теперь уже вс„ ясно, — и, вздохнув, добавляли: — К сожалению».

Но я придерживался другого мнения. Хотя бы потому, что ко всем подобным рассказам следует подходить очень осторожно. Достаточно сказать, что в записках Брайна Фосетта та же история о роковой скале дается совсем иначе.

В его интерпретации «версии Орландо», причиной ссоры старика англичанина и Изерари явилось неблаговидное поведение одного из молодых англичан. «Того, который не хромал». Здесь легко уловить намек на Джека.

Совершенно необоснованно вкладывая этот рассказ в уста Орландо, Брайн пишет:

«…Белый сын старика вступил в связь с одной из его, Изерари, жен. На следующий день старик белый попросил у него носильщика и лодки для дальнейшего путешествия. Вождь отказал в его просьбе, ссылаясь на междуплеменные раздоры, и тогда старик ударил Изерари по лицу. Вне себя от ярости, вождь схватил боевую палицу и размозжил ему череп».

Как видите, ничего общего с рассказом Орландо. Не вдаваясь в причины столь странного различия в толкованиях одной и той же версии, констатируем лишь принципиальную возможность подобных различий. Это тем более возможно, когда речь идет о показаниях индейцев, данных в основном с помощью жестов.

Что ж, калапало действительно убили троих англичан, но лишь собственная фантазия заставила белых видеть в этих англичанах Фосетта, Джека и Рэли. Я не верил, что это были они. Поэтому я не удивился, когда группа экспертов Королевского антропологического института в Лондоне, исследовав отрытые кости с помощью самых современных методов, пришла к выводу, что ни один из похороненных на берегу озера людей не является Фосеттом!

Значит, рано еще ставить точку на истории «великой загадки века»! Но не только этот вывод можно сделать на основании заключения лондонских рентгенологов и криминалистов. Прежде всего полностью отпадает версия Орландо, которая до крайности запутывала и без того сложное дело. Наконец, как следствие выпадает из рассмотрения и материал, добытый Дайоттом! Вполне правомерно теперь предположить, что гости вождя Алоике тоже не имели никакого отношения к экспедиции Фосетта.

Но как быть тогда с найденным у Алоике ящиком, Опознанным фирмой Сильвер и Кё?! Получается порочный круг. Фосетт пришел к Алоике и подарил ему ящик. Алоике отправил Фосетта в деревню калапало, после чего тот был убит и зарыт на берегу озера. Но специалисты говорят, что убитый не является Фосеттом. Кому верить? Поистине трагическая, как ночной кошмар, головоломка. Лабиринт без входа и выхода.

Единственное, что приходит в такой ситуации на ум, это возможная неувязка во времени. Поэтому необыкновенно важным для нас является свидетельство Брайна:

«Хотя металлический ящик действительно принадлежал отцу и был опознан фирмой-изготовителем, он не может служить доказательством этого факта (имеется в виду посещение данного района Фосеттом в 1925 году), так как отец бросил его еще в 1920 году».

Теперь все становится на свои места. И мы смело можем исключить из дальнейшего рассмотрения материалы экспедиции Дайотта и версию Орландо.

И вновь передо мной во всей своей обнаженной остроте встала проблема, куда же ушел Фосетт. Я думал об этом в Лондоне и в Рио, в Куябе и в лагере Мертвой лошади. Я думал об этом постоянно. Даже во сне. Нужно было решаться. Шаг за шагом мне удалось проследить и повторить путь Фосетта до лагеря Мертвой лошади. Куда идти дальше? Отброшенные варианты несколько упрощали задачу. Оставалось продолжить беспощадный логический отсев.

Оставалась еще одна крайне важная, но совершенно не поддающаяся учету проблема. Я имею в виду состояние ноги Рэли. От этого зависело очень многое. И прежде всего дальнейший маршрут Фосетта.

Предположим, что после того, как путешественники покинули лагерь Мертвой лошади, нога Рэли не только не зажила, но разболелась еще сильнее. Такое предположение весьма логично, если учесть всех этих бесконечных клещей, мушек, пиявок, многоножек и пауков, населяющих сельву. Они могли растравить и без того саднящие язвы. Возможно также, что после нескольких дней пути от недостатка кормов пали мулы. В итоге могло получиться, что Фосетту и Джеку пришлось взвалить на свои плечи не только поклажу, но и больного Рэли.

Любая инфекция в сельве может быстро привести к заражению крови. Поэтому, если здоровье Рэли ухудшилось и жизнь его оказалась под угрозой, путешественникам пришлось бы избрать кратчайший путь к границам цивилизации. Возвращаться назад прежней дорогой, имея на руках больного, вряд ли возможно. Отсюда единственным приемлемым было бы решение добраться до реки.