ГЛАВА XII. Миссионер

Объясним в нескольких словах, по какому странному стечению обстоятельств отец Серафим, которого мы так давно потеряли из виду, и мать Валентина Гилуа так неожиданно явились на помощь Красному Кедру.

Расставшись с Искателем Следов, миссионер отправился, согласно ранее еще высказанному им желанию, в земли команчей, чтобы проповедовать им евангелие.

Благодаря своему характеру и высочайшей нравственности, отец Серафим приобрел себе друзей среди этих детей природы и насчитывал много обращенных им в христианство в разных племенах, а в особенности же среди племени Единорога.

Чтобы достигнуть селений команчей, надо было совершить долгий и утомительный путь. Среди прерии, по которой бродят только кочующие группы охотников, нельзя было найти никаких способов передвижения, мало-мальски удобных для дальнего путешествия.

Но это не устрашило миссионера. Будучи слишком слаб, чтобы сесть на лошадь, так как недавно полученная им рана только начала заживать, он мужественно, подобно первым отцам Церкви, пешком предпринял это путешествие, которое и верхом совершить невероятно трудно.

Но человеческие силы имеют границы, которых нельзя переступить. Несмотря на всю свою твердость, отец Серафим вынужден был сознаться, что взял на себя задачу, для выполнения которой был еще слишком слаб.

Однажды вечером, изнуренный лихорадкой и усталостью, он упал у порога индейской хижины, обитатели которой подняли его и стали за ним заботливо ухаживать.

Этих индейцев, наполовину цивилизованных и давно принявших христианство, приводило в отчаяние расстроенное состояние здоровья достойного священника. Поэтому, пользуясь его почти бессознательным состоянием, они маленькими переходами перевезли его в Техас.

Когда отец Серафим, благодаря своей молодости и крепости телосложения, восторжествовал наконец над болезнью, которая уже более месяца держала его прикованным к постели между жизнью и смертью, то он был чрезвычайно изумлен, обнаружив себя в Гальвестоне 6, в доме епископа, управлявшего миссией.

Почтенный прелат употребил все свое влияние, чтобы добиться от миссионера согласия не возвращаться немедленно в прерию, а, наоборот, сесть на корабль, готовый к отплытию в Гавр 7 и ожидавший только попутного ветра, и отправиться на родину для поправки своего слабого здоровья.

Отец Серафим с крайне тяжелым чувством повиновался епископу.

Итак, миссионер отправился во Францию, но твердо решил возвратиться, как только это будет возможно. Плавание из Гальвестона в Гавр прошло благополучно. Через два месяца после отплытия из Гальвестона отец Серафим высадился в Гавре и ступил на родную землю, испытывая волнение, которое могут понять только люди, долгое время скитавшиеся на чужбине.

Попав так неожиданно во Францию, миссионер воспользовался случаем, чтобы навестить свою семью, которую он уже не рассчитывал когда-нибудь увидеть. Родные приняли его с тем большей радостью, что точно так же, как и он сам, потеряли надежду на его возвращение на родину.

Трудно представить себе, как тяжела жизнь миссионеров. Только тот, кто видел их во время несения ими своей службы, может оценить, сколько святого самоотречения и истинного мужества таится в этих простых и действительно добрых людях, которые целиком посвящают свою жизнь, без надежды на награду, святому делу просвещения индейцев. Почти всегда они в конце концов падают жертвами своего долга в каком-нибудь глухом уголке прерии. А те немногие, которым удается выдержать эту жизнь в течение пяти или шести лет, возвращаются на родину преждевременно состарившимися, бессильными, зачастую почти ослепшими, и вынуждены бывают влачить жалкое существование среди людей, которые их не признают и чаще всего на них попросту клевещут.

Время отца Серафима было рассчитано поминутно. Он упрекал себя, как за воровство, за каждый час, проведенный им вдали от дорогих ему индейцев. Поэтому он не долго пробыл в кругу своих родных и поспешил возвратиться в Гавр, чтобы воспользоваться первым удобным случаем и отплыть за океан.

Однажды вечером отец Серафим сидел один на берегу и смотрел на море, которое отделяло его от цели всей его жизни. Он думал об оставленных им в Америке неофитах 8 и скорбел при мысли, что, покинутые им на время, они снова погрузятся в свои прежние заблуждения. Вдруг он услышал рядом с собой чьи-то вздохи. Он поднял голову и увидел в нескольких шагах от себя женщину, стоявшую на коленях на песке и плакавшую горькими слезами. Время от времени с ее уст срывались отрывистые слова. Отец Серафим был тронут ее горем. Приблизившись к ней, он услышал следующие слова:

— Мой сын! Мой бедный сын! Боже, возврати мне моего сына!

Лицо женщины было орошено слезами, взор ее был обращен к небу, и вся она являла собой олицетворенное отчаяние.

Отец Серафим инстинктивно понял, что эта женщина глубоко несчастна и нуждается в утешении. Поэтому он обратился к ней с вопросом:

— Бедная женщина, кого вы ищите здесь? О чем вы плачете?

— Увы, отец мой, — отвечала она, — я потеряла всякую надежду на счастье в этом мире.

— Кто знает, сударыня? Расскажите мне о своем горе. Господь Бог велик и, может быть, даст мне возможность утешить вас.

— Вы правы, отец мой. Бог никогда не покидает несчастных и почти всегда посылает им помощь именно в ту минуту, когда они теряют всякую надежду.

— Расскажите же мне все откровенно.

Незнакомка начала свой рассказ голосом, прерывающимся от волнения и душевных страданий.

— Вот уже более десяти лет, — сказала она, — как я не видела своего сына. Увы! С тех пор как он, несмотря на все мои старания удержать его, отправился в Америку, я не получала от него вестей и не знаю, что с ним сталось, жив он или умер.

— Итак, за все это время вы ровным счетом ничего о нем не слышали?

— Увы! Ничего, отец мой. С тех пор как мой сын, это милое дитя, захотел сопровождать в Чили своего молочного брата, я не получила от него ни одной весточки…

— Что же, — перебил священник, — в Чили ведь можно навести справки.

— Я делала это, мой отец.

— И что же?

— Молочный брат моего сына женат и владеет в Чили большим имением. К нему-то я и обратилась. Но мой сын расстался с ним через год после того, как они покинули Францию, не объяснив причин, и с тех пор, несмотря на все поиски, ему ничего не удалось узнать о моем сыне, кроме того, что он углубился в девственные леса в сопровождении двух индейцев.

— Это действительно странно, — в задумчивости проговорил священник.

— Молочный брат моего сына мне часто пишет. Благодаря ему я ни в чем не нуждаюсь, привыкнув довольствоваться малым. В каждом письме он приглашает меня переселиться к нему, но я хочу снова увидеть моего сына, моего бедного ребенка, на его руках я хочу закрыть глаза. Увы! Мне не будет дано этого утешения. О, мой отец, вы не можете себе представить, как горько и тяжело для матери жить одной, всегда одной, вдали от единственного существа, которое могло бы озарить радостью ее последние дни! Хотя теперь прошло уже десять лет, как я не видела своего сына, но я представляю его себе таким, каким видела в день расставания, когда он обнял меня в последний раз!

Проговорив это, несчастная женщина не могла удержать слез и разразилась рыданиями.

— Будьте мужественны! Жизнь — это долгое испытание. Вы так много страдали, что, может быть, Господь Бог, милосердие Которого не имеет границ, пошлет вам на склоне дней величайшую радость.

— Увы, отец мой! Вы знаете, что ничто не может утешить мать, которая потеряла своего сына. Сын — это ее плоть, ее сердце! Я бегу на пристань при появлении каждого корабля, я расспрашиваю всех прибывающих пассажиров, и всегда ответом мне служит молчание! И все-таки, должна признаться вам, что-то подсказывает мне, что он жив и что я его снова увижу. Это как будто тайное предчувствие, в котором я не могу дать себе отчет. Мне кажется, что если бы мой сын умер, что-нибудь оборвалось бы в моем сердце и я сама давно перестала бы дышать. Эта надежда поддерживает меня и дает мне силы жить.

— Вы истинная мать, сударыня, и я восхищаюсь вами.

— Вы ошибаетесь, отец мой! Я всего лишь бедное существо, очень простое и глубоко несчастное. У меня в сердце одно только чувство, но оно заполняет его целиком — это любовь к моему ребенку. О, если бы мне его увидеть, хотя бы на одну минуту, мне кажется, я умерла бы счастливой! Временами один банкир приглашает меня к себе и передает мне деньги — иногда небольшую сумму, иногда побольше. На мой вопрос, откуда эти деньги и кто мне их посылает, банкир неизменно отвечает, что он сам не знает этого и что неизвестный корреспондент поручает ему выдать деньги мне. И каждый раз, как я получаю эти деньги, я воображаю, что их посылает мне сын, что он думает обо мне, и я бываю счастлива.

— И не сомневайтесь в этом, сударыня, конечно, это сын посылает их вам.

— Не так ли?! — воскликнула женщина вне себя от радости. — Да, я настолько уверена в этом, что не трогаю этих денег, а откладываю их. Все полученные мною суммы лежат у меня нетронутыми в том порядке, как я их получила. Очень часто, когда мне бывает особенно тяжело и я изнемогаю от горя, я вынимаю эти деньги, перекладываю их и разговариваю с ними, — и мне кажется, что мой сын отвечает мне и велит надеяться, что я еще увижу его, и я чувствую, как надежда возвращается ко мне. Я знаю, что должна казаться вам сумасшедшей. Но о ком же еще может говорить мать, как не о своем собственном сыне? О ком может она думать, как не о нем?

Отец Серафим с уважением смотрел на незнакомку. Такое величие и благородство в простой, по-видимому, женщине, удивляло его и умиляло. Он чувствовал, что слезы текут у него по щекам, и не старался скрыть их.

— О, надейтесь, надейтесь! — воскликнул он. — Бог не оставит вас!

— Вы так думаете, отец мой? О, благодарю! Вот вы еще ничего не сообщили мне о моем сыне, а между тем я чувствую, что надежда моя возросла после того, как я излила перед вами свое горе. Это от того, что вы добры, что вы поняли мое горе, ибо и вы сами, без сомнения, немало страдали.

— Увы, сударыня, каждый должен нести свой крест. Счастлив тот, для кого его крест не слишком тяжел.

— Простите мне, мой отец, что я досаждала вам рассказом о моем горе, — произнесла незнакомка, собираясь уходить. — Благодарю вас за ваши добрые слова.

— Мне нечего прощать вам. Но позвольте мне задать вам один вопрос.

— Говорите, отец мой, я слушаю вас.

— Я миссионер. Несколько лет тому назад я был послан в Америку, бескрайние прерии которой я и исходил во всех направлениях. Я многое видел во время своих путешествий и встречал множество людей. Кто знает, может быть, не зная того, я встречался с вашим сыном и могу дать вам сведения, которые вы давно ожидаете.

При этих словах миссионера женщина бросила на него непередаваемый взгляд и положила руку на сердце, чтобы удержать его биение.

— Сударыня, Бог руководит всеми нашими поступками и действиями. Ему угодно было устроить нашу встречу здесь, на берегу. Может быть, я могу подать вам надежду на встречу с сыном. Скажите мне, как его зовут.

— О, мой отец! Неужели возможно, что вы видели моего сына?

— Скажите же мне, как его зовут? — повторил отец Серафим.

— Валентин Гилуа, — прошептала несчастная женщина и почти без чувств опустилась на обрубок дерева, валявшийся на берегу.

— В таком случае, станьте на колени и благодарите Бога! — восторженно воскликнул священник. — Утешьтесь, бедная мать, ваш сын жив!

Это было уже слишком для бедной матери. Она твердо держалась в своем горе, но не перенесла внезапной радости и лишилась чувств.

Отец Серафим бросился к ней и привел ее в себя.

Мы не будем описывать последовавшей за этим сцены.

Через неделю миссионер и мать охотника отплыли в Америку.

Во время плавания отец Серафим рассказывал своей спутнице о важнейших событиях, произошедших в жизни ее сына в течение его долгого отсутствия, о причине его молчания, а также о том, что сын свято хранит воспоминание о матери.

Мадам Гилуа слушала его, сияя от счастья, и беспрестанно заставляла повторять рассказы о своем сыне, которые она готова была слушать без конца.

Наконец они прибыли в Гальвестон.

Миссионер справедливо опасался, что путешествие по прерии будет слишком затруднительным для его спутницы, а потому предложил ей остановиться в этом городе и там ожидать сына. Но она не согласилась на это.

— Нет, — возразила она решительно, — не для того я явилась сюда, чтобы останавливаться. Я хочу провести около сына те немногие дни, которые мне еще осталось прожить. Я достаточно страдала, не видя его, и теперь не хочу пропустить ни одной минуты. Отправимся, отец мой, отвезите меня к сыну.

Перед столь твердо выраженной волей отец Серафим почувствовал себя бессильным, тем более что не считал себя вправе настаивать. Поэтому он постарался насколько возможно облегчить своей спутнице трудности пути.

Итак, они выехали из Гальвестона, направляясь короткими переходами на Дикий Запад.

На рубеже цивилизованной страны отец Серафим взял конвой из Indios Fideles 9, чтобы охранять свою спутницу. Уже десять дней они шли по прерии, когда внезапно встретили Красного Кедра, умиравшего без всякой помощи среди девственного леса.

ГЛАВА ХIII. Возвращение к жизни

Положение Красного Кедра было опасно. Нравственное потрясение, испытанное им от встречи с человеком, которого он незадолго перед тем пытался умертвить, вызвало у него бредовые видения.

Несчастный, терзаемый угрызениями совести, видел себя окруженным тенями своих жертв, вызванными его больным воображением, которые кружились вокруг его изголовья подобно легиону демонов.

Ночь он провел ужасно.

Отец Серафим, Эллен и мать Валентина не покидали его ни на одну секунду и часто бывали вынуждены прибегать к силе, чтобы помешать ему в горячечном бреду разбить себе голову о стволы деревьев.

Странное совпадение! У бандита была на плече точно такая же рана, какую он сам еще недавно нанес миссионеру и из-за которой тот должен был отправиться на излечение в Европу. И вот, едва вернувшись из этого путешествия, отец Серафим по воле Провидения находит распростертым под деревом и почти умирающим человека, покушавшегося на его жизнь.

К концу ночи раненый немного успокоился и впал в забытье, которое отняло у него способность видеть и чувствовать.

Никто не спал в течение этой долгой и тяжелой ночи, проведенной в глуши леса.

Как только отец Серафим заметил, что Красный Кедр успокоился, то велел индейцам устроить носилки, чтобы нести его.

Индейцы не хотели исполнять это приказание.

Они давно знали скваттера. Как люди первобытные, они не могли понять, как это миссионер может оказывать помощь негодяю, совершившему столько преступлений, вместо того, чтобы просто убить его, раз тот попал в его руки.

Нужна была вся их преданность отцу Серафиму, чтобы в конце концов они согласились сделать — хотя и очень неохотно — то, что он им приказал.

Когда носилки были готовы, то их устлали сухими листьями и травой и на них уложили скваттера, находившегося в бессознательном состоянии.

Прежде чем покинуть лес, миссионер, понимавший, как важно в интересах раненого бандита укрепить начавшуюся колебаться в краснокожих веру, решил совершить богослужение.

Тотчас же из дерна был сооружен алтарь, покрытый куском белой материи, и отец Серафим совершил службу, причем один из обращенных в христианство индейцев очень охотно ему прислуживал.

Затем отец Серафим подал знак, и четыре индейца, подняв носилки на плечи, тронулись в путь.

Эллен села на лошадь одного из несших носилки.

Этот день тянулся очень долго.

Отец Серафим оставил Гальвестон с целью разыскать Валентина. Но не так-то легко отыскать в прерии охотника, привыкшего проходить в течение дня огромные расстояния. Тем не менее миссионер рассчитывал отправиться в зимние селения команчей, где, как он был уверен, он мог получить точные сведения о Валентине.

Но встреча с Красным Кедром заставила его отказаться от этого плана. Единорог и Валентин были слишком настроены против скваттера, чтобы миссионер мог льстить себя надеждой, что они откажутся от мщения.

Отец Серафим хорошо знал характер и взгляды этих людей, которых жизнь в пустыне невольно делает беспощадными, и потому не решился испытывать их.

Обстоятельства были крайне затруднительны. Красный Кедр был осужден в прямом смысле слова, а между тем его необходимо было спасти.

Хорошенько все обдумав, отец Серафим наконец выбрал решение.

Он направился со всеми своими спутниками к гроту, в котором мы его уже встречали и который обыкновенно служил жилищем Искателю Следов, но в котором тот, по всей вероятности, в данное время не находился.

По странной случайности миссионер прошел всего на расстоянии пистолетного выстрела от того места, где расположился в это время Валентин со своими друзьями, но ни тот ни другой не узнали об этом.

С закатом солнца путники расположились на ночлег.

Отец Серафим снял повязки, которые он наложил на раны Красного Кедра, и обмыл раны. Бандит, по-видимому, не сознавал, что с ним делают, настолько он был слаб.

Раны его начинали заживать, и даже самая серьезная, полученная им в плечо, имела гораздо лучший вид.

Когда все поужинали и индейцы, завернувшись в одеяла и бизоньи шкуры, улеглись спать на траве, миссионер, удостоверившись, что раненый спокойно спит, знаком предложил обеим женщинам сесть рядом с ним у огня, разведенного для защиты от хищных зверей.

Отец Серафим был немного знаком с Эллен. Он вспомнил, что часто встречал ее и даже разговаривал с ней в лесу в те времена, когда ее отец так беспардонно вторгся во владения дона Мигеля Сарате.

Ему нравился характер Эллен. Он нашел в ней такую сердечную простоту и врожденную честность, что часто спрашивал себя, как это прекрасное создание могло быть дочерью такого закоренелого злодея, каким был Красный Кедр.

Он живо интересовался ею, оказывал ей всяческие знаки внимания, убеждая ее оставаться всегда такой же неиспорченной.

Когда женщины сели рядом с ним, отец Серафим напомнил им о том, что надо терпеливо и безропотно переносить испытания, посылаемые нам Небом, а затем попросил Эллен рассказать подробно обо всем, что произошло с ними в прериях со времени его отъезда во Францию.

Рассказ молодой девушки был долгим и грустным и часто прерывался слезами, которых она не могла удержать.

Мать Валентина содрогалась, слыша такую необыкновенную историю. Крупные слезы катились по ее поблекшим щекам, и она шептала:

— Бедное дитя! Какая ужасная жизнь!

В самом деле, Эллен рассказала обо всей своей жизни. Она была невольной свидетельницей всех этих ужасов и жестокостей, мрачные картины которых она разворачивала теперь перед своими собеседниками.

Окончив свой рассказ, девушка опустила голову на руки и залилась слезами, потрясенная нахлынувшими на нее воспоминаниями.

Миссионер долго смотрел на нее с нежностью во взгляде. Затем, наклонившись к ней и пожав ей руку, сказал:

— Плачьте, бедное дитя, ибо вы немало выстрадали; плачьте, но будьте тверды до конца. Подумайте о нашем божественном Учителе, вспомните, как Он пострадал за нас, и тогда вы поймете, насколько все наши муки ничтожны в сравнении с его страданиями.

— Увы, отец мой, — грустно возразила Эллен, — я слабое, робкое существо. Тяжесть, которая гнетет меня, слишком велика. Но если такова воля Божья, то пусть она исполнится, и да будет благословенно имя Господне! Я постараюсь подавить в себе недовольство жизнью, которое иногда овладевает мною, и буду бороться, не жалуясь на судьбу!

— Хорошо, дитя мое, хорошо! — отвечал отец Серафим. — Бог, Который читает в наших сердцах, сжалится над вами.

После этого он посоветовал ей лечь спать, чтобы немного отдохнуть.

— Постарайтесь заснуть, дитя мое, — сказал он, — вы изнемогаете от усталости, и несколько часов сна вам необходимы.

— Я постараюсь, отец мой.

— Пусть ангелы охраняют ваш сон, — продолжал отец Серафим, — и да благословит вас Господь, как я вас благословляю.

Эллен отошла к приготовленному для нее ложу из сухих листьев, легла, и сон не замедлил сомкнуть ее глаза.

Миссионер и мать Валентина, оставшиеся сидеть у костра, долгое время хранили молчание. Отец Серафим глубоко задумался. Наконец он поднял голову:

— Вы слышали, — сказал он, — что рассказывала эта юная девушка: ее отец был ранен в сражении с вашим сыном. Валентин, очевидно, находится недалеко от нас. Между тем человек, которого мы спасли, потребует ухода за собой, и, кроме того, мы должны позаботиться о том, чтобы он не попал в руки своих неприятелей. Поэтому я прошу вас подождать еще некоторое время, прежде чем вы встретитесь с вашим сыном, ибо необходимо, чтобы сначала Красный Кедр оказался в безопасности. Особенно же я прошу вас сохранить в тайне все, чему вы были и еще будете свидетельницей. Простите мне, умоляю вас, что я заставляю вас откладывать свидание с сыном.

— Отец мой, — отвечала мать Валентина, — вот уже десять лет, как я терпеливо жду той минуты, когда увижу своего дорогого сына. Теперь я знаю, что увижу его скоро, и потому могу подождать еще несколько дней. Я выказала бы неблагодарность к Богу и к вам, сделавшему для меня так много, если бы не согласилась остаться с вами. Поступайте так, как подсказывает вам ваше благородное сердце, исполняйте ваши обязанности, не заботясь обо мне. Богу угодно было, чтобы мы встретили этого человека. Пути Провидения неисповедимы — будем же повиноваться Ему и спасем этого человека, как бы он ни был недостоин прощения.

— Я ожидал такого ответа от вас, но тем не менее я счастлив видеть, что вы так решительно поддерживаете меня в моем намерении.

На другой день с восходом солнца они отправились в путь.

Красный Кедр все еще был в полубессознательном состоянии.

Два следующих дня прошли без всяких приключений.