Рассказы из жизни в бразильских степях (№1) - Введение. Страница из моей жизни

Между тем павлистов серьезно укоряли во многом: они с самого основания колонии обнаруживали неукротимый, своевольный нрав, притворное презрение к законам метрополии и неслыханную гордость к другим колониям; образовавшись из самых буйных и развращенных авантюристов, общества их заимствовали от индейских союзников дикую жестокость и пренебрежение к жизни ближнего; они сделались опасными соседями и отличались необщительностью и строптивостью.

Но со временем павлисты совершенно опровергли подобные обвинения. Провинция Санта-Пауло, населенная исключительно ими, теперь сделалась образованной, самой промышленной частью Бразилии.

К тому же мы разделяем мнение многих историков, что неукротимая природа должна населяться неукротимым племенем; на этой девственной почве, где рыскали павлисты среди диких индейцев, предпочитавших смерть подчинению власти пришельцев — степень развития которых они не могли и не хотели признать, — цивилизация могла пробить себе путь только трудами отборных представителей, не отступавших ни перед какими затруднениями и не поддававшихся расслабляющему влиянию европейских нравов и эгоизму нашего общества; эти качества делали их способными совершать великие подвиги, полные самоотверженности. Такие похвалы, произнесенные с непритворным энтузиазмом природными врагами португальцев, их европейскими соседями — испанцами, ненависть которых к Америке усиливалась соперничеством, — производили на меня сильное впечатление и вселили во мне глубокое уважение к этим героям. Я надеялся встретить еще несколько современных типов, сохранивших великие черты своих предков, несмотря на влияние времени и образования.

Таким образом, название павлиста, данное человеку, встретившемуся со мною при таких странных обстоятельствах, увеличило мое любопытство, мою симпатию к загадочной личности дона Кабраля.

Я желал более всего опять увидеть человека, который при первой встрече заинтересовал меня.

Я спешил как можно скорее доехать до фазенды рио д'Уро, где дон Зено Кабраль назначил мне свидание. Ферма эта находится на границе провинции Св. Павла и представляет самую богатую и полезную плантацию в этой стране.

Чтобы скорее достигнуть цели нашего путешествия, проводник мой, несмотря на неудобства дороги, держался берегов Уругвая.

На четвертый день мы приехали в селенье Санта-Анна, передовой пост Бразилии по течению этой реки.

Наводнение ужасно опустошило жалкую деревушку, в которой было не более десяти хижин; многие из последних были унесены водой, другим угрожало затопление; бедные жители, приведенные в самое беспомощное состояние, собрались на холме и ждали убыли воды.

Однако эти несчастные люди, несмотря на свое отчаянное положение, приняли нас самым радушным образом; они отдали в наше распоряжение все, что только было у них, и жалели, что более ничего не оставалось предложить.

На другой день на рассвете я оставил с сожалением и глубокой благодарностью этих добрых людей; прощаясь с нами, они пожелали нам благополучно доехать до цели нашего путешествия.

Впрочем, я уже проехал самую трудную часть дороги.

Мы проезжали по прекрасной гористой местности; три дня спустя после моей остановки в Санта-Анна, в два часа пополудни, в конце дороги я повернул нечаянно голову, невольно остановился и вскрикнул от удивления, видя перед собой самое красивое селение, каких мне еще не случалось встретить.

Мой гуараний, уже помирившийся со мной, улыбнулся, видя мой восторг. Ему я был обязан этим зрелищем; он хотел мне сделать сюрприз, заставляя, под предлогом сокращения дороги, ехать по едва заметным тропинкам, которые терялись в непроходимых лесах.

Передо мной, почти у самых ног, потому что я остановился на вершине довольно возвышенного пригорка, находилась деревня, окруженная густыми девственными лесами; я отлично рассмотрел ее, благодаря своему положению, и заметил даже малейшие ее подробности. В центре этого селения, которое имело в окружности около десяти лье, серебрилось озеро с прозрачной, изумрудного цвета водой, лесистые, живописные горы окружали его.

Мы находились на том месте, где Куритиба, или Гуацу, довольно важная река, вытекающая из Параны, впадает в озеро. Берега ее были покрыты савакусами 7, кокобоисами 8 и амингасами; на ветвях этих кустов, над водой, сидели теперь стаи маленьких цаплей и ловили рыбу, насекомых или их личинок.

При устье Гуацу я заметил островок, который, по уверению моего проводника, был прежде плавучим, но, мало-помалу приблизясь к берегу, остановился. Образовавшись преимущественно из водорослей, к которым пристал чернозем, он покрыт теперь довольно густым лесом; несколько поодаль, между двумя лесистыми холмами, я видел значительное число строений, поднимающихся амфитеатром, и над ними возвышающуюся остроконечную колокольню.

У подножия обрывистого ската холма, где находились строения, Гуацу с шумом перескакивал через скалы, покрытые зеленоватыми лишаями и мхом; потом, делясь на многие рукава, он пропадает после бесчисленных поворотов в темных долинах, которые лежат по обеим его сторонам. Я не мог оторваться от этого вида дикой и величественной природы; я стоял неподвижно, как очарованный, предавшись весь созерцанию и забывая все перед этой великолепной и ни с чем не сравнимой картиной, которой я никогда не мог бы налюбоваться.

— Как это прекрасно! — воскликнул я в восторге.

— Не правда ли? — отвечал, как эхо, Венадо, тихо приблизившись.

— Как называется этот великолепный край?

Индеец посмотрел на меня с удивлением.

— Разве вы его не знаете, mi amo? — спросил он меня.

— Как же я могу знать, когда сегодня в первый раз здесь?

— О! Страна эта очень хорошо известна, mi amo, — продолжал он, — издалека приезжают полюбоваться ей.

— Не сомневаюсь, однако я хотел бы знать ее название.

— Э-э! Ведь сюда-то мы и едем, mi amo; у вас перед глазами фазенда рио д'Уро; кажется, когда-то все эти горы, которые вы видите там, изобиловали золотом и драгоценными камнями.

— А теперь? — спросил я, заинтересовавшись.

— О! Теперь в минах не работают, хозяин не хочет этого, они затоплены водой; владелец полагает, что лучше обрабатывать землю и что это самое верное средство приобрести богатство.

— Он прав. Как зовут счастливого обладателя фазенды, рассуждающего так здраво?

— Не знаю, mi amo; полагают, что ферма и прилегающие к ней земли принадлежат дону Зено Кабралю, но не могу этого утверждать; впрочем, это не удивило бы меня, потому что рассказывают странные вещи, происходящие в углублениях, которые вы видите там, когда Viracao поднимается на поверхности озера и волнует его с такой силой, что нашим пирогам опасно проезжать по нему, — сказал он, показывая пальцем круглые воронкообразные ямы, вырубленные в скалах.

— Что же рассказывают такого странного?

— О! Ужасные вещи, mi amo, о которых бедный индеец не смеет рассказывать такому сеньору, как вы.

Напрасно выпытывал я у своего проводника объяснений; я не мог добиться от него ничего, кроме восклицаний страха и бесчисленного множества крестных знамений. Устав его расспрашивать напрасно о предмете, который, казалось, ему не нравился, я переменил разговор.

— Через сколько времени приедем мы на ферму? — спросил я.

— Часа через четыре, mi amo.

— Как ты полагаешь, приедет ли уже тогда дон Зено и встретим ли мы его там?

— Кто знает, mi amo; если сеньор Зено захочет, то будет, если же нет, то не будет.

Не получив и в этом случае удовлетворительного ответа, я отказался предлагать своему проводнику вопросы, на которые он, как будто нарочно, отвечал так забавно; мы снова тронулись в путь.

По мере того как мы спускались в долину, вид менялся; таким образом я проехал, сам не замечая того, довольно большое пространство.

Когда мы начинали взбираться по довольно широкой и хорошо содержанной дороге, которая вела к первым строениям, я увидел всадника, скакавшего к нам во весь дух.

Мой проводник боязливо дотронулся до меня.

— Вы его видите, mi amo? — сказал он мне.

— Кого? — ответил я.

— Всадника.

— Ну что ж?

— Разве вы не узнаете его? Это дон Зено Кабраль.

— Невозможно! — вскричал я.

Индеец покачал головой несколько раз.

— Ничего нет невозможного для сеньора Зено, — пробормотал он.

Я посмотрел внимательнее и в самом деле узнал дона Зено Кабраля, своего прежнего спутника; он был одет точно так же, как и при первой встрече.

Через минуту он был уже около меня.

— Милости просим пожаловать в фазенду рио д'Уро, — весело сказал дон Зено, протянув мне правую руку, которую я крепко пожал. — Хорошо ли вы ехали?

— Отлично, благодарю вас, только очень устал, но, — прибавил я, заметив на губах его тонкую улыбку, — хотя я еще не выдаю себя за путешественника, равного вам по неутомимости, однако начинаю уже привыкать; к тому же вид этой прекрасной местности заставил меня совершенно позабыть усталость.

— Не правда ли, картина прекрасна, — сказал он мне с гордостью, — и заслуживает, чтобы приезжали полюбоваться ею даже после самых великолепных европейских видов?

— Конечно, тем более что сравнивать их нельзя.

— Вы были довольны, я полагаю, этим негодяем? — спросил он, повернувшись к проводнику, который скромно и боязливо остановился в некотором отдалении.

— Совершенно доволен; он вполне загладил свой проступок.

— Я так и знал; очень рад, что вы отзываетесь о нем таким образом — это меня помирит с ним. Беги вперед, picaro, дай знать о нашем приезде.

Индеец не дожидался вторичного приказания и, пришпорив свою лошадь, поскакал.

— Эти индейцы странные люди, — продолжил дон Зено, провожая его глазами, — их можно усмирить только угрозой, но, несмотря на это, в них есть много хорошего, и, подчиняя их своей воле, можно всегда сделать что-нибудь из них.

— Исключая тех, я думаю, которые хотели сыграть с вами дурную шутку, когда я имел удовольствие встретить вас, — отвечал я.

— Отчего же? Бедняги, по их мнению, поступили очень хорошо, ища освободиться от человека, которого они боялись и принимали за своего врага; я не могу за это сердиться на них.

— И вы не боитесь, подвергая себя таким опасностям, сделаться в один прекрасный день жертвою их вероломства?

— Пусть случится, что угодно Богу, а я все-таки исполню до конца задачу, которую наложил сам на себя. Но оставим это; вы останетесь некоторое время у нас, дон Густавио, не правда ли?

— Два или три дня, — отвечал я.

При этих словах лицо моего хозяина потеряло веселое выражение.

— Вы очень спешите? — спросил он меня.

— Нисколько; напротив, я могу располагать своим временем, как желаю.

— В таком случае зачем же так скоро покидать нас?

Я не знал, что ответить, и наконец выразил откровенно, что боялся стеснить хозяина.

Дон Зено Кабраль положил мне дружески руку на плечо и, пристально посмотрев на меня, сказал: «Дон Густавио, бросьте все подобные европейские церемонии, которые здесь вовсе неуместны; нельзя стеснять человека, которому принадлежит, после Бога, более тридцати квадратных лье и который повелевает двумя тысячами душ белых, краснокожих и черных; смело принимая приют, который человек этот честно предлагает вам как другу и брату, вы сделаете ему честь.

— Боже мой, — отвечал я, — вы, любезный хозяин, умеете так объяснить вещи, что отказ становится вполне невозможным; я совершенно полагаюсь на вашу откровенность, делайте со мною, что хотите.

— Давно бы так, вот это сказано во французском духе, коротко и ясно; но успокойтесь, я не употреблю во зло вашей доверенности; даже, может быть, если бродяжнические наклонности все еще владеют вашим сердцем, я через несколько дней сделаю вам приятное предложение.

— Какое? — воскликнул я с живостью.

— Увидите. Но тише! Мы приехали.

В самом деле, через пять минут мы въехали в фазенду между двойным рядом служителей, выстроенных для того, чтобы принять нас и отдать нам честь. Я не буду распространяться на счет гостеприимства, предложенного мне в этом чисто княжеском доме.

Прошло несколько дней, в продолжение которых мой хозяин старался всеми силами развлечь меня.

Однако, несмотря на все его усилия казаться веселым, я заметил, что серьезная мысль озабочивала его; я не смел его расспрашивать, боясь показаться нескромным; я ждал с нетерпением объяснения, которое удовлетворило бы мое любопытство, и с трудом сдерживал вопросы, которые постоянно готов был предложить.

Наконец, под вечер он вошел в мою комнату; лакей, сопровождавший его, нес несколько огромных связок бумаг.

Положив эти связки на стол и отослав человека, дон Зено сел возле меня и, подумавши с минуту, сказал:

— Дон Густавио, я вам говорил об экспедиции, в которой просил вас принять участие, не так ли?

— Действительно, дон Зено, — отвечал я, — и готов следовать за вами.

— Очень вам благодарен, мой друг, но прежде чем принять ваше согласие, позвольте мне высказать несколько объяснительных слов.

— Сделайте одолжение.

— Экспедиция, о которой здесь идет речь, одна из самых важных; она направлена к неизвестным странам, куда весьма редко проникала нога белых; нас встретят почти непреодолимые препятствия, нам станут угрожать ужасные опасности; несмотря на предосторожности, взятые мною для устранения их, я должен вам признаться, что мы рискуем умереть среди диких племен, с которыми придется воевать; я зрело обдумал и тщательно обсудил все шансы на успех или на неудачу, которые мы должны встретить.

— И вы едете?

— Да, еду, потому что имею на это очень важные причины; но вы, ваше положение совсем другое, я не признаю за собой права увлекать вас в отчаянную попытку, последний шаг предприятия, начавшегося несколько лет тому назад, результат которого, помимо вашей дружбы ко мне, нисколько не может интересовать вас.

— Я отправлюсь с вами, дон Зено, что бы ни случилось; я решился и не изменю своему намерению.

Он помолчал с минуту.

— Хорошо, — сказал дон Кабраль несколько взволнованным голосом, — я не буду далее настаивать. Несколько раз мы разговаривали между собой о павлистах, вы меня расспрашивали о них; вы найдете в заметках, которые я оставляю вам, много подробностей; прочтите их внимательно, они вам объяснят причину экспедиции, которую я хочу теперь предпринять; если вы, прочитав их, найдете причину все еще справедливой и согласитесь содействовать мне, я буду очень рад. Прощайте; перед вами три дня, чтобы узнать, что нужно; по прошествии этого времени мы или расстанемся навсегда, или отправимся вместе.

Дон Зено Кабраль встал, пожал мне руку и вышел из моей комнаты.

Три дня спустя я отправился с ним.

Записки, приведенные мною в порядок и связанные с экспедицией, в которой я принял участие, предлагаю теперь читателю; я только употребил предосторожность переменить некоторые имена и числа, чтобы не задеть щекотливости людей, еще существующих и во всяком случае достойных уважения, которым они окружены в Бразилии; но кроме этих незначительных изменений, самая суть неоспоримо верна; я могу представить доказательства в подтверждение ее правдоподобия.

Я нашел нужным совершенно вычеркнуть себя из последней части, чтобы оставить этому рассказу всю красоту и весь отпечаток дикого, естественного величия.

Искренне желаю занять читателя описанием нравов, столь различных от наших; в настоящее время они с каждым днем уступают неудержимому влиянию цивилизации и скоро будут существовать только в памяти некоторых стариков — так скоро распространяется прогресс даже в самых отдаленных странах.

Примечания

1

шестифутовая сажень.

2

Уругвай (Uruguay) составлено из двух гуаранских слов urugua (водяная улитка) и g (вода), что буквально значит: река водяных улиток.

3

Bolas — длинный ремень с раздвоенным концом, к которому прикреплены две пули.

4

Счастлив тот, кто пьет упоительный нектар твоей улыбки, кто смеет просить у тебя пощады и видит, как ты трепещешь.

5

Слово ратра встречается в языке Квинчуа (язык инкасов); в буквальном переводе оно значит место, саванна, плоскость или великая равнина.

6

Богатая ферма.

7

Cancroma cochlearia.

8

Ardea virescens.