ГЛАВА XIII

Любовь

На другой день на рассвете французы проснулись. День обещал быть великолепным. На небе не было ни облачка. Утренний ветерок освежал воздух и приглашал к прогулке.

Молодые люди, совершенно оправившись от усталости, наскоро оделись.

Ферма, которую они еще не успели рассмотреть накануне, поражала своей огромностью; обширные строения были окружены обработанными полями. Работники на полудиких лошадях выгоняли скот на искусственные луга; другие вели лошадей на водопой. На дворе управляющий наблюдал, как женщины и дети доили коров. Словом, это жилище, показавшееся им таким печальным и мрачным ночью, приняло при дневном свете совершенно другой вид, на который приятно было смотреть. Крики работников смешивались с мычанием скота, лаем собак, пением петухов и составляли тот мелодический шум, который слышится только в деревне и радует сердце.

Мы хотим здесь отдать справедливость Чилийской республике; она одна из всех стран Южной Америки, в которой поняли, что богатство страны состоит не в количестве ее рудников, а в развитии земледелия. Впрочем, эта страна обладает богатыми месторождениями, золотыми, серебряными и драгоценных камней, которые разрабатывает, но ставит их на второй план, сосредотачивая всю свою деятельность на земледелии. Чили – государство еще очень молодое. Промышленность и искусства находятся здесь еще в зародыше; но фермы многочисленны, поля хорошо обработаны, и мы не сомневаемся, что эта страна, благодаря системе труда, скоро сделается житницей других американских государств, которых уже снабжает вином и пшеницей, начиная от мыса Горна вплоть до Калифорнии.

За фермой простирался ухоженный сад, в котором померанцевые, гранатовые и лимонные деревья росли между лип, яблонь, слив и разных других деревьев Европы.

Луи был приятно изумлен при виде этого сада с тенистыми аллеями, в котором тысячи птиц с ярким опереньем весело щебетали под густыми боскетами из жасминов и жимолости.

Пока Валентин вместе с Цезарем смотрел на работников и курил сигару на дворе, Луи, привлеченный сладостным ароматом, наполнявшим воздух, незаметно проскользнул в сад, осматриваясь вокруг себя со странным любопытством.

Молодой человек ходил задумчиво по аллеям, машинально обрывая лепестки розы, которую сорвал. Луи провел таким образом более часа, как вдруг между деревьями, в нескольких шагах от него послышался легкий шорох. Он поднял голову и успел заметить конец белого газового платья, мелькнувшего между деревьями, но не мог рассмотреть женщину, которая быстро скользила по траве, омоченной росой, как белый призрак. При этом таинственном видении сердце молодого человека забилось сильнее; он остановился задрожав; он был так поражен, что прислонился к дереву, чтобы не упасть.

«Что происходит со мной, – спрашивал он себя, отирая лоб, на котором выступил холодный пот. – Я помешался! Везде она представляется мне! Боже мой! Я люблю ее так сильно, что против моей воли, воображение рисует мне ее беспрестанно! Эта молодая девушка, вероятно, та самая, которую мы освободили таким чудесным образом нынешней ночью. Бедное дитя!.. К счастью, она меня не видела, я испугал бы ее... Лучше уйти из сада... В таком состоянии, в каком я нахожусь, я испугаю ее!»

И как всегда случается в подобных обстоятельствах, граф напротив бросился по следам той, которую увидел.

Молодая девушка, приютившись в боскете, как колибри на своем ложе из мха, с бледным лицом и потупив глаза в землю, печально и задумчиво слушала веселое пение птичек.

Вдруг легкий шум заставил ее вздрогнуть и поднять голову. Граф стоял перед ней. Молодая девушка вскрикнула и хотела бежать.

– Дон Луи! – прошептала она.

Она узнала его. Молодой человек упал перед ней на колени.

– О! – вскричал он голосом, дрожащим от волнения и с выражением горячей мольбы. – Из жалости останьтесь, сеньорита.

– Дон Луи! – повторила она, уже оправившись и выказывая самое полное равнодушие.

Молодые девушки, даже самые невинные, обладают в высочайшей степени дарованием скрывать свои чувства и не обнаруживать испытываемого ими волнения.

– Да, это я, сеньорита, – отвечал Луи тоном самой почтительной страсти, – чтобы вас увидеть, я бросил все!

Донна Розарио сделала движение.

– Ради Бога! – продолжал граф. – Позвольте мне еще с минуту полюбоваться вами. О! – прибавил он с нежностью. – Сердце мое угадало вас, прежде чем приметили глаза.

– Кабальеро, – сказала молодая девушка прерывающимся голосом, – я вас не понимаю.

– О! Не бойтесь меня, сеньорита, – перебил он с пылкостью, – мое уважение к вам так же глубоко, как и...

– Но, кабальеро, – сказала она с живостью, – встаньте... что если вас застанут...

– Сеньорита, – возразил Луи, – признание, которое я вам сделаю, требует, чтобы я оставался в этом умоляющем положении.

– Но!..

– Я вас люблю, – сказал он прерывающимся голосом. – Эти слова, которых во Франции я не смел прошептать вам, эти слова, которые всегда звучали в моем сердце... О я не знаю сам, почему сегодня я имею смелость произнести их!

Донна Розарио печально глядела на Луи, слезы выступили у нее на глазах; она сделала к нему шаг и протянув руку, которую он прижал к своим губам, сказала кротко:

– Встаньте!

Граф повиновался. Молодая девушка опустилась на скамейку и погрузилась в глубокое и горестное размышление. Долго длилось молчание.

– Кабальеро! – наконец сказала донна Розарио тихо. – Если Господь позволил нам увидеться еще раз, так это потому, что в своем божественном милосердии Он определил, что между нами должно быть последнее объяснение.

Луи сделал движение.

– Не прерывайте меня, – продолжала молодая девушка, – я не буду иметь мужества окончить то, что имею вам сказать. Вы меня любите, Луи, и я этому верю; ваше присутствие здесь служит для меня неопровержимым доказательством; вы любите меня, а между тем сколько раз, во время моего краткого пребывания во Франции, вы проклинали меня, тайно обвиняя в кокетстве, или, по крайней мере, в непонятной ветрености!

– Сеньорита!

– О! – сказала донна Розарио с печальной улыбкой. – Так как вы признались мне в вашей любви, я буду откровенна с вами, Луи; если уже я должна отнять у вас всякую надежду, то, по крайней мере, хочу оправдать перед вами мою прошедшую жизнь и оставить вам обо мне воспоминание, которого ничто не должно омрачить.

– О! Зачем говорить это...

– Зачем? – повторила молодая девушка. – Затем, что я верю этой любви, юной, пламенной, истинной, которую ни ежедневное пренебрежение, ни огромное расстояние между нами не могли победить! Верю ей потому, что и я также люблю вас... разве вы не понимаете этого, Луи!

Граф был поражен. Шатаясь, вне себя, он смотрел на молодую девушку пристальным и отчаянным взором человека, осужденного на смерть и слушающего чтение своего приговора.

– Да, – продолжала донна Розарио с лихорадочной пылкостью, – да, я люблю вас, Луи! Я всегда буду вас любить! Но никогда, никогда не будем мы принадлежать друг другу!

– О! это невозможно! – вскричал граф с горячностью, подняв голову.

– Выслушайте меня, Луи, – сказала она повелительно, – я не могу приказать вам забыть меня... такая любовь, как ваша, вечна; увы! я чувствую, что и моя любовь продолжится столько же, как моя жизнь!.. Вы видите, друг мой, что я чистосердечна, что я говорю с вами не так, как следовало бы говорить молодой девушке; я открываю перед вами мое сердце, вы читаете в нем как в вашем. Но эту любовь, которая была бы для нас верхом блаженства, это сообщение двух душ, сливающихся одна с другою, это неслыханное счастье... все это надо разрушить навсегда, безвозвратно, не колеблясь.

– О! Я не могу, – вскричал граф прерывающимся голосом.

– Так должно, говорю я вам! – возразила донна Розарио, точно обезумев от горя. – Боже мой! Боже мой! Чего еще вы требуете от меня? Должна ли я во всем признаться вам? Ну! Так знайте же, что я жалкое существо, осужденное с самого моего рождения! Преследуемое ужасной ненавистью, которая гонится за мною по пятам, которая беспрерывно подстерегает меня во мраке и когда-нибудь, завтра, сегодня, может быть, безжалостно меня уничтожит!.. Я принуждена беспрерывно менять имена, бежать из города в город, из страны в страну и повсюду этот неумолимый враг, которого я не знаю, против которого не могу защищаться, преследует меня безостановочно!

– Но я защищу вас! – вскричал молодой человек с энергией.

– Я не хочу, чтобы вы умерли! – возразила донна Розарио с невыразимой нежностью. – Привязаться ко мне значить стремиться к своей погибели! Я ездила во Францию искать в ней убежища, и что же? Я должна была внезапно оставить эту гостеприимную землю. Приехав сюда только несколько недель, я погибла бы без вас нынешнюю ночь!.. Нет!.. Нет!.. Я осуждена! Я это знаю и покоряюсь, но не хочу увлечь вас с собою в моем падении! Увы! Может быть, мне суждено вытерпеть муки еще ужаснее тех, которые я переносила до сих пор!.. О! Луи, именем любви, которую разделяю, оставьте мне хоть одно утешение в моей горести: знать, что вы не подвержены преследующим меня мучениям.

В эту минуту послышался голос Валентина и Цезарь, вертя хвостом, подбежал ласкаться к своему господину.

Донна Розарио сорвала цветок, понюхала его нежный запах и, подавая его молодому человеку, сказала:

– Друг мой, примите этот цветок, единственное воспоминание, которое вам останется обо мне.

Граф спрятал цветок на груди.

– Я ухожу... – продолжала молодая девушка прерывающимся голосом, – поклянитесь мне, Луи, поклянитесь как можно скорее оставить этот край и не стараться видеться со мною!

Граф колебался.

– О! – сказал он. – Может быть, когда-нибудь...

– Никогда на земле. Разве я вам не сказала, что я осуждена? Клянитесь, Луи, чтобы я, по крайней мере, могла сказать вам – до свидания на небе!

Донна Розарио произнесла эти слова с таким отчаянием, что молодой человек, побежденный против воли, сделал знак согласия и почти невнятным голосом произнес:

– Клянусь!

– Благодарю! – вскричала она и, быстро запечатлев поцелуй на лбу своего возлюбленного, исчезла с легкостью лани в чаще розовых гранатников в ту самую минуту, когда Валентин показался при входе в боскет.

– Ну, брат! – весело сказал он. – Что ты делаешь этом саду? Нас ждут завтракать... вот уже час, как я тебя ищу и без Цезаря, вероятно, не нашел бы...

Граф обернулся к Валентину с лицом, омоченным слезами, и, бросившись к нему на шею, вскричал с отчаянием:

– Брат! Брат! Я несчастнейший из людей! Валентин взглянул на него с испугом. Луи упал без чувств.

– Что здесь могло случиться? – прошептал Валентин, бросив вокруг себя подозрительный взгляд и положив на дерновую скамейку своего молочного брата, бледного и неподвижного как труп.

ГЛАВА XIV

Quinta Verde

Неподалеку от Рио-Кларо, городка, выстроенного в очаровательном месте, между Сантьяго и Талкой, в то время существовала и вероятно существует еще и теперь, на высоком холме, хорошенькая quinta с белыми стенами, с зелеными ставнями, кокетливо спрятавшаяся от нескромных глаз между деревьями разных пород: дубами, акажу, кленом, пальмами, алоем, кактусами и многими другими, которые так густо разрослись вокруг нее, что составляли род укрепления, почти неприступного.

Странное дело! В то время войн и переворотов, это восхитительное жилище по обстоятельствам, совершенно необъяснимым, избегло каким-то чудом опустошений и грабежа, которые беспрестанно угрожали ему, окружая его руинами, но никогда не возмущая его спокойствия.

Это жилище называлось Quinta Verde.

По какому чуду этот дом, столь простой по наружности, столь похожий на все другие, избег общей участи и оставался один, может быть, между всеми загородными чилийскими домами, нетронутым, уважаемый обеими партиями, оспаривавшими власть. Многие несколько раз старались угадать эту тайну, но не могли успеть в том. Никто, по-видимому, не жил в этой quinta, хотя в ней по временам слышался шум, наполнявший суеверным страхом достойных huasos, обитавших в ее окрестностях.

На другой день происшествий, которыми начинается наш рассказ, был зной изнурительный, солнце закатилось в пурпуровом тумане, что предвещало грозу, действительно разразившуюся с неистовством при наступлении ночи. Ветер свистел между деревьями, ветви которых бились одна о другую. Небо было темное, без звезд; огромные серые тучи быстро мчались по горизонту. Вдали слышался рев диких зверей, к которому примешивался, время от времени, хриплый и отрывистый лай бродячих собак.

Девять часов медленно пробило на отдаленных часах, и звуки колокола, повторенные угрюмым эхом, жалобно прозвучали на пустой поляне. Луна, выйдя из-за скрывавших ее облаков, тускло осветила пейзаж и снова скрылась.

Однако как ни быстро исчезли ее лучи, они позволили небольшой группе всадников, с трудом взбиравшихся по извилистой тропинке в гору, различить в нескольких шагах перед ними черный силуэт дома, в самом верхнем окне которого блестел как маяк красноватый свет. Дом этот был Quinta Verde.

В четырех или пяти шагах впереди группы ехали двое, старательно завернувшись в плащи и надвинув поля своих шляп на глаза. Во мраке подобная предосторожность была бесполезна и только показывала, что эти люди не хотели быть узнанными.

– Слава Богу! – сказал один из всадников своему товарищу, останавливая лошадь, чтобы осмотреться насколько позволяла темнота. – Кажется, мы скоро приедем.

– Точно, генерал, – отвечал второй, – не позже как через четверть часа мы кончим наше путешествие.

– Не будем останавливаться, – отвечал тот, которого назвали генералом, – мне хочется поскорее проникнуть в это логово.

– Позвольте, – сказал первый настойчиво, – я обязан предупредить ваше превосходительство, что есть еще время вернуться назад: может быть, это было бы благоразумнее.

– Помните хорошенько, Диего, – сказал генерал, устремив на своего спутника взгляд засверкавший в ночной темноте подобно взору дикой кошки, – в тех обстоятельствах, в каких я нахожусь, благоразумие как вы его понимаете, было бы трусостью; я знаю, чем обязывает меня звание, в которое я облечен доверенностью моих сограждан; это положение самое критическое для нас: наши враги поднимают головы со всех сторон; надо кончить с этой гидрой, беспрерывно возрождающейся. Известие, что дон Тадео избавился от смерти, распространилось с быстротою молнии. Если я не нанесу теперь сильного удара и не раздавлю голову змеи, может быть, завтра будет уже поздно; государственных людей всегда губило промедление в решительные минуты.

– Однако ж, генерал, если человек, доставивший вам эти сведения...

– Вы хотите сказать: изменник, не правда ли? Боже мой, это очень может быть... Это даже вероятно, и потому-то я ничем не пренебрег, чтобы уничтожить последствия измены, которую я предвижу.

– Право, генерал, я на вашем месте...

– Благодарю, мой старый товарищ, благодарю за вашу заботливость обо мне; но оставим этот разговор. Вы должны знать меня настолько, чтобы не сомневаться, что я никогда не изменю своему долгу.

– Мне остается только пожелать успеха вашему превосходительству; вы знаете, что вам следует одному приехать в Quinta Verde и что я не могу провожать вас далее.

– Очень хорошо, останьтесь здесь и пока велите всем вашим солдатам сойти с лошадей; в особенности, внимательно наблюдайте за окрестностями и в точности исполните данные мною приказания... Прощайте...

Диего печально поклонился и отнял руку, которая до сих пор лежала на поводьях лошади генерала. Тот завернулся в свой плащ, прищелкнул языком как обыкновенно делают ginetes, чтобы подстегнуть своих лошадей. При этом знакомом сигнале, лошадь навострила уши и так как принадлежала к породе чистокровной, то несмотря на усталость, поскакала галопом.

Через несколько минут быстрой скачки генерал остановился. На этот раз он, видимо, доехал до цели своего путешествия, потому что сошел с лошади, бросил поводья на ее шею и не заботясь что с нею будет, как будто это была жалкая почтовая кляча, смело пошел к дому, который находился от него в десяти шагах. Он скоро прошел это расстояние и, остановившись на секунду у дверей, осмотрелся вокруг, как бы желая проникнуть во мрак.

Все было спокойно и безмолвно. Генерал против воли почувствовал страх перед неизвестностью, который овладевает самым мужественным человеком. Впрочем, генерал Бустаменте, которого читатель уже, без сомнения, узнал, был слишком старый солдат, чтобы надолго поддаться чувству страха, как бы ни было оно сильно, и действительно это чувство промелькнуло как молния, и хладнокровие почти тотчас же возвратилось к нему.

– Неужели я боюсь? – прошептал Бустаменте с иронической улыбкой.

И решительно подойдя к двери, он три раза постучался в нее эфесом своей шпаги.

Вдруг невидимые руки схватили его за руки, завязали ему глаза, и тихий голос прошептал ему на ухо:

– Не пытайся сопротивляться; двадцать кинжалов приставлены к твоей груди; при первом крике, при малейшем движении ты умрешь; отвечай категорически на мои вопросы.

– Эти угрозы излишни, – отвечал Бустаменте спокойным голосом, – если я пришел добровольно, стало быть, я не имею намерения сопротивляться; спрашивайте, я буду отвечать.

– К кому ты пришел сюда, – начал голос.

– К Мрачным Сердцам.

– И ты готов явиться перед ними?

– Готов, – отвечал генерал по-прежнему бесстрастный.

– Ты ничего не опасаешься?

– Ничего.

– Брось свою шпагу.

Бустаменте выпустил свою шпагу и почувствовал в то же время, что у него отобрали пистолеты.

– Теперь ступай и ничего не бойся, – сказал голос. Пленник вдруг очутился свободен.

– Мрачные Сердца, примите меня в число своих собратий, – сказал тогда Бустаменте громким и твердым голосом.

Дверь отворилась настежь. Двое в масках мужчин, каждый с обнаженной шпагой в руке и с глухим фонарем, свет которого был направлен прямо в лицо Бустаменте, показались на пороге.

– Еще есть время, – сказал один из незнакомцев, – если сердце твое не твердо, ты можешь удалиться.

– Сердце мое твердо.

– Пойдем же, если ты считаешь себя достойным разделить наш достославный труд; но трепещи, если ты намерен изменить нам, – продолжал человек в маске мрачным голосом.

Генерал почувствовал, как при этих словах трепет ужаса невольно пробежал по всем его членам; но преодолев то невольное волнение, он отвечал:

– Трепетать должны только изменники... мне же нечего бояться.

И он с решительностью вошел в дом, дверь которого затворилась со зловещим стуком. Повязка, закрывавшая ему глаза и не допускавшая тех, которые его расспрашивали, узнать его, несмотря на все их усилия, была снята с него.

Четверть часа шел Бустаменте по кругообразному коридору, освещенному только красноватым и тусклым светом факела, который нес один из незнакомцев, провожавших его по этому лабиринту, и был вдруг остановлен дверью. Он в нерешительности обернулся к своим замаскированным провожатым.

– Чего ты ждешь? – сказал один из них, отвечая на его немой вопрос. – Разве ты не знаешь, что кто стучит, тому отворяют.

Бустаменте поклонился в знак согласия, потом сильно постучался в дверь. Обе половинки двери вдруг раздвинулись, и Бустаменте очутился на пороге обширной залы, стены которой были обтянуты красной материей и мрачно освещены бронзовой лампой, спускавшейся с потолка. Эта лампа проливала неясный свет на сотню человек, из которых каждый держал в правой руке обнаженную шпагу и смотрел на Бустаменте пламенными глазами сквозь отверстия черной маски, скрывавшей лицо.

В глубине залы стоял стол, покрытый зеленым сукном. За этим столом сидело трое мужчин. Не только они были замаскированы, но еще для большей предосторожности перед каждым из них был воткнут в стол факел, не позволявший рассмотреть их. На стене между двумя песочными часами висело распятие. Над ними были прибиты два черепа, пронзенные кинжалами.

Бустаменте не обнаружил никакого волнения при виде этой зловещей обстановки; только презрительная улыбка сжала его губы, и он сделал шаг, чтобы войти в залу. В эту минуту он почувствовал, что до плеча его слегка дотронулись. Он обернулся. Один из проводников подал ему маску. Несмотря на предосторожности, принятые им, чтобы скрыть свои черты, он радостно схватил ее, надел, завернулся в плащ и вошел в залу.

– Зачем ты пришел сюда? – спросил тот, который до сих пор говорил один.

– Я желаю вступить в общество избранных. Насупило минутное молчание.

– Есть ли между нами человек, который мог бы или захотел бы служить за тебя порукою? – продолжал замаскированный .

– Не знаю: мне неизвестны люди, среди которых я нахожусь.

– Почему ты это знаешь?

– Я так полагаю, так как здесь у всех на лицах маски.

– Мрачные Сердца, – возразил спрашивавший выразительным тоном, – смотрят не на лицо, а изведывают души.

Бустаменте поклонился при этой фразе, которая показалась ему порядочно запутанной. Спрашивавший продолжал.

– Ты знаешь условия?

– Знаю.

– Какие они?

– Пожертвовать матерью, отцом, братьями, родными, друзьями и собой самим, не колеблясь, для дела, которое я клянусь защищать.

– Потом?

– При первом сигнале, днем ли, ночью ли, в каких бы обстоятельствах я ни находился, я обязан все оставить, чтобы исполнить тотчас приказание, данное мне каким бы то ни было образом и какого бы оно ни было рода.

– Ты согласен на эти условия?

– Согласен.

– Готов ты поклясться, что покоряешься им?

– Готов.

– Повторяй же за мною, положив руку на библию, слова, которые я буду тебе говорить.

– Говорите...

Трое человек, сидевших за столом, встали; принесена была библия; Бустаменте с твердостью положил руку на книгу. Ропот пробежал по рядам собрания. Президент ударил по столу кинжалом, и молчание тотчас восстановилось. Тогда этот человек произнес медленным и глубоко выразительным голосом следующие слова, которые Бустаменте повторял за ним не колеблясь:

«Клянусь пожертвовать моим семейством, моим имуществом и всем, на что я могу надеяться на этом свете, для дела защищаемого Мрачными Сердцами; клянусь поразить всякого человека, которого мне назначат, будь это мой отец, будь это мой брат; если я изменю моей клятве, если я изменю тем, которые принимают меня в братья, я сознаю себя достойным смерти, и заранее прощаю Мрачным Сердцам, если они нанесут мне ее».

– Хорошо! – прибавил президент, когда Бустаменте произнес клятву. – Вы наш брат.

Потом он встал, сделал несколько шагов по зале и остановился против генерала.

– Теперь, – сказал он мрачным и угрожающим голосом, – отвечайте, дон Панчо Бустаменте, вы, добровольно произнесший ложную клятву при ста человеках; как вы думаете, совершим ли мы преступление, если осудим вас, так как вы сами имели смелость отдаться в наши руки?

Несмотря на всю свою уверенность, Бустаменте не мог удержаться от жеста ужаса.

– Снимите с этого человека маску, закрывающую его лицо, чтобы все знали, что это он! Бустаменте, вы вошли в логово льва; он вас растерзает.

Послышался отдаленный шум.

– Ваши солдаты идут к вам на помощь, – продолжал президент, – но они придут слишком поздно. Бустаменте, приготовьтесь; вы умрете!

Это последнее слово как громовой удар поразило того, который увидел себя разоблаченным; однако он не потерял еще мужества. Шум заметно приближался: было очевидно, что его солдаты окружают Quinta Verde со всех сторон и не замедлят овладеть домом; надо было во что бы то ни стало выиграть время.

– По какому праву, – сказал он гордо, – делаетесь вы судьями и исполнителями ваших собственных приговоров?

– Вы из наших, и потому должны покоряться нашему суду, – отвечал президент сардоническим тоном.

– Берегитесь того, что вы хотите делать, господа, – возразил генерал надменным голосом, – я военный министр!

– А я Король Мрака, – вскричал президент таким громким голосом, который привел в ужас Бустаменте. – Мой кинжал вернее ружей ваших солдат. Братья, какое наказание заслужил этот человек?

– Смерть! – отвечали все единогласно. Бустаменте понял, что он погиб.

ГЛАВА XV

Отъезд

Сержант Диего, оставленный генералом Бустаменте в нескольких шагах от Quinta Verde, очень беспокоился об участи своего начальника; у него было дурное предчувствие. Это был старый солдат, хорошо знавший все хитрости и все измены, используемые в его отечестве враждующими сторонами. Он вовсе не одобрял поступка генерала. Лучше чем кто-нибудь он знал, как мало можно доверять шпионам. Вынужденный повиноваться полученному приказанию, он решился все же не оставлять без помощи своего начальника в засаде, в которую тот бросился очертя голову. Диего питал к Бустаменте, под начальством которого служил уже более десяти лет, глубокую привязанность, что давало старому солдату право обращаться со своим генералом с некоторой свободой и пользоваться его полным доверием.

Диего немедленно посоветовался с двумя другими начальниками отряда, которым так же как и ему было поручено охранять таинственный дом, который они окружили.

Он прохаживался взад и вперед, крутя свои усы и ругаясь про себя. Он решился, в случае, если Бустаменте не выйдет через полчаса, ворваться в дом силою, как вдруг тяжелая рука ударила его по плечу. Диего с живостью обернулся, с трудом удержав брань, которая замерла на губах его. Перед ним стоял человек: этот человек был дон Педро.

– Это вы? – вскричал Диего, узнав его.

– Я! – отвечал шпион.

– Откуда вы?

– Это все равно... хотите спасти генерала?

– Разве он в опасности?

– В смертельной.

– Спасем его! – заревел сержант.

– Я нарочно пришел за этим, но говорите тише.

– Я буду говорить как вы хотите; однако скажите мне...

– Ничего не скажу! – перебил дон Педро. – Нельзя терять ни минуты.

– Что же надо делать?

– Слушайте хорошенько.

– Я весь превратился в слух.

– Один отряд должен сделать ложное нападение на дверь, в которую вошел генерал, тогда как другой будет охранять окрестности. У Мрачных Сердец есть дороги, известные только им одним. С третьим отрядом вы пойдете за мною... я берусь ввести вас в дом... это решено?

– Я думаю!

– В таком случае поспешите предупредить ваших товарищей; время не терпит.

– Бегу... где я найду вас?

– Здесь.

– Хорошо! Прошу у вас только пять минут. И Диего удалился большими шагами.