ГЛАВА LXXXVIII

Скала

Отправляясь в путь, Валентин заботился только о том, как бы избавиться от угрожавшей опасности и вовсе не думал, в состоянии ли будут лошади везти их. Бедные животные, утомленные до крайней степени двухдневной поездкой и ураганом, едва двигались; только посредством шпор можно было заставить их сделать несколько шагов и то они беспрестанно спотыкались.

Наконец после часа безуспешных усилий дон Тадео, лошадь которого, благородное чистокровное животное, исполненное огня и силы, дважды упала, первый заметил Валентину, что невозможно ехать далее.

– Знаю, – отвечал молодой человек, вздыхая, – у бедных животных разбиты ноги, но что делать? Пожертвуем ими, если нужно: дело идет о жизни или о смерти; остановиться – значит погибнуть.

– Поедем же, что бы ни случилось! – отвечал с покорностью дон Тадео.

– Притом, – продолжал молодой человек, – теперь каждая выигранная минута дорога для нас; Луи может на рассвете воротиться с помощью, которой мы ожидаем; если бы наши лошади отдохнули, мы приехали бы в эту же ночь на ферму; но при их настоящем положении нечего об этом и думать; все-таки чем более мы будем продвигаться вперед, тем более будем иметь возможности избегнуть преследования и встречи с нашим врагом. Но извините, дон Тадео, индейский вождь делает мне знак; вероятно, он хочет сообщить мне нечто важное.

Молодой человек оставил дона Тадео и приблизился к ульмену.

– Что вы имеете сказать мне, вождь? – вскричал он.

– Брат мой намерен еще долго ехать?

– Боже мой, вождь, вы делаете мне именно тот же самый вопрос, как и дон Тадео, вопрос, на который я не знаю как отвечать.

– Что думает Великий Вождь?

– Он мне сказал то, что я знаю так же хорошо как и он, то есть, что наши лошади не в силах ехать далее.

– Что же сделает мой брат с золотистыми волосами?

– Почем я знаю? Пусть Трангуаль Ланек посоветует мне; это воин знаменитый в своем племени, он, вероятно, найдет способ выпутаться.

– Кажется, мне пришла хорошая мысль.

– Говорите, вождь, ваши идеи всегда превосходны; а в эту минуту я убежден, они будут лучше нежели когда-нибудь.

Индеец скромно потупил глаза; улыбка удовольствия осветила на секунду его умное лицо.

– Пусть брат мой слушает, – сказал он, – может быть, Антинагюэль уже гонится по нашим следам; а если еще нет, то не замедлит погнаться; если он настигнет нас во время пути, мы будем убиты: что могут сделать в открытой местности трое человек против шестидесяти? Но неподалеку отсюда есть место, где мы легко можем защищаться. Несколько месяцев тому назад десять воинов из моего племени и я сопротивлялись в этом месте целых две недели сотне бледнолицых, которые наконец принуждены были отступить; брат мой понимает меня?

– Как нельзя лучше, вождь, как нельзя лучше; проводите же нас к этому месту, и если Господь позволит нам добраться до него, клянусь вам, что воины Антинагюэля найдут с кем говорить, когда осмелятся явиться к нам.

Трангуаль Ланек немедленно поехал впереди своих спутников, своротив несколько в сторону.

В глубине Южной Америки не существует того, что мы называем обыкновенно дорогами, но встречается бесчисленное множество проложенных хищными зверями тропинок, которые пересекают одна другую по всем направлениям и после бесчисленных извилин непременно кончаются у ручьев или рек, потому что уже несколько столетий по этим тропинкам дикие животные ходят на водопой. Одни индейцы могут находить дорогу в этих непроходимых лабиринтах.

После нескольких минут езды путешественники вдруг очутились, сами не зная каким образом на берегу очаровательной речки, посреди которой возвышалась, как одинокий часовой, высокая гранитная скала.

Валентин вскрикнул от восторга при виде этой неожиданной крепости. Лошади как будто поняли, что наконец добрались до надежного места, весело вошли а воду, несмотря на усталость, и поплыли к скале. Эта гранитная скала, издали казавшаяся неприступной, была внутри пуста; по небольшому склону легко было взобраться на ее вершину, которая составляла платформу в десять квадратных метров в окружности.

Лошадей спрятали в углу грота, где они легли в истощении, и Валентин загородил вход в крепость всем, что попалось ему под руку, так что можно было эффективно защищаться, оставаясь под прикрытием. Устроившись, путники развели огонь и ждали что будет. Цезарь лег на платформе как бдительный часовой, чтобы не допустить неприятеля неожиданно напасть на гарнизон.

Несколько раз молодой француз, который не мог заснуть от беспокойства, между тем как его товарищи, изнемогая от усталости, предавались отдыху, всходил на платформу поласкать свою собаку и удостовериться, все ли спокойно. Ничего не возмущало мрачной и таинственной ночной тишины; только время от времени обрисовывались издали, при серебристых лучах луны, неопределенные формы какого-нибудь животного, тихо подходившего утолить жажду к реке, или слышался жалобный и отрывистый вой мексиканских волков, к которому примешивалось пение какой-нибудь птички, спрятавшейся под листьями.

Ночь приближалась к концу; рассвет окрашивал горизонт своими перламутровыми оттенками, звезды угасали одна за другой в мрачной глубине неба, и красноватый отблеск показывал, что скоро покажется солнце.

Надо находиться одному в пустыне, чтобы понять сколько ужасного и грозного скрывает ночь – эта великая зиждительница призраков – под своем густым туманным покрывалом; с какою радостью и с какой признательностью приветствуешь восход солнца, этого царя мироздания, этого могущественного покровителя, который возвращает человеку мужество, отогревая его сердце, оцепенелое и облитое холодом от бессонницы и зловещих призраков мрака.

– Я отдохну несколько минут, – сказал Валентин Трангуалю Ланеку, который проснулся, бросая вокруг тревожный взор, – ночь кончилась, кажется, теперь нам нечего опасаться.

– Молчите, – прошептал индеец, крепко сжимая его руку.

Оба начали прислушиваться, заглушаемый стон пролетел по воздуху.

– Это моя собака! Вероятно Цезарь увидал что-нибудь... – вскричал молодой человек. – Что случилось, Боже мой!

Он бросился на платформу, куда скоро пришел к нему и Трангуаль Ланек. Напрасно осматривался молодой человек во все стороны: он не замечал ничего; прежнее спокойствие, казалось, царствовало вокруг них; только высокая трава на берегах реки тихо склонялась как бы от ветра.

Валентин подумал, что собака его ошиблась... и уже приготовлялся уйти, как вдруг вождь схватил его поперек тела и уложил на платформу. В ту же минуту раздалось несколько выстрелов; десять пуль, свистя, ударились о скалу, и несколько стрел перелетело через платформу. Еще секунда и Валентин был бы убит. Потом раздался страшный вой, повторенный эхом на обоих берегах. Это был боевой клич окасов, которые в числе сорока человек показались на берегу.

Валентин и вождь выстрелили почти наудачу в середину толпы, и двое из неприятелей упали. Индейцы внезапно исчезли в кустах и в высокой траве. Тишина, на минуту возмущенная, восстановилась с такой быстротой, что если бы трупы убитых индейцев не остались на песке, эта сцена могла бы быть сочтена за сновидение.

Молодой человек воспользовался минутой отдыха, которую неприятель дал ему, и спустился в грот. При шуме ружейных выстрелов и криков окасов, донна Розарио проснулась. Видя, что отец ее схватил ружье и выходит на платформу, она бросилась к нему на шею, умоляя не оставлять ее.

– Батюшка, – сказала она ему, – пожалуйста, не оставляйте меня одну или позвольте мне пойти за вами; здесь я сойду с ума от страха.

– Дочь моя, – отвечал дон Тадео, – твоя мать остается с тобою, а я должен идти к нашим друзьям; неужели ты хочешь, чтобы я оставил их в таких затруднительных обстоятельствах! Они защищают меня, стало быть, мое место возле них!.. Мужайся, возлюбленная Розарита, время драгоценно!

Молодая девушка упала отступила.

– Это правда! – сказала она. – Простите меня, батюшка, но я женщина и боюсь!..

Не произнося ни слова, Красавица вынула свой кинжал и встала у входа в грот. В эту минуту явился Валентин.

– Благодарю, дон Тадео, – сказал он ему, – там мы можем обойтись и без вас, а здесь, напротив, вы можете быть нам очень полезны. Черные Змеи, без сомнения, захотят переплыть реку и забраться в этот грот, который наверно им известен, между тем как часть их товарищей займет нас фальшивой атакой; останьтесь же здесь и наблюдайте внимательно за их движениями; от вашей бдительности зависит успех нашей защиты.

Мнение Валентина оказалось совершенно справедливым. Индейцы, сознавая бесполезность ружейных выстрелов в гранитную скалу, о которую ударялись пули, не причиняя ни малейшего вреда их противникам, переменили тактику. Они разделились на два отряда, из которых один стрелял, чтобы привлечь внимание гарнизона, находившегося на скале, а другой под начальством Антинагюэля отошел на сто шагов по течению реки. Там индейцы построили наскоро несколько плотов и пустились на них по течению прямо к скале.

Валентин и его товарищ, зная, что им нечего опасаться тех, которые стреляли с берега, спустились в грот, где должна была сосредоточиться вся оборона. Молодой человек прежде всего позаботился укрыть донну Розарио от пуль в щели, которая образовалась в скале и была довольно глубока для того, чтобы один человек мог стоять в ней совершенно свободно. Исполнив эту обязанность, он занял свой пост возле товарищей, впереди баррикады.

Плот с семью или восемью индейцами быстро несся по течению и вдруг ударился о скалу. Индейцы испустили свой боевой клич и бросились, махая оружием, на троих мужчин, к которым непременно хотела присоединиться и Красавица. Но прежде чем они могли совершенно оправиться от толчка о скалу, их ударили ружейными прикладами и бросили тела их в реку. Цезарь прыгнул на горло одному колоссального роста индейцу, который уже поднимал свой топор на дона Тадео, и задушил его.

Но едва дон Тадео и его товарищи успели покончить со своими врагами, подплыли два других плота, а вслед за ними почти тотчас же появились еще два, на которых было по крайней мере человек тридцать индейцев на них четверых. С минуту схватка была ужасная; противники сражались грудь с грудью. Красавица, дрожа за свою дочь, с распущенными волосами, со сверкающими глазами, защищалась как львица; ей помогали ее три товарища, проявлявшие чудеса храбрости. Но подавляемые числом, осаждаемые наконец принуждены были отступить и искать убежища за баррикадой.

Наступила минута отдыха, во время которой окасы пересчитали своих убитых и раненых. Шестеро лежали мертвы, многие получили опасные раны.

Один из индейцев нанес Валентину удар топором в голову, но рана была не глубока, потому что молодой человек успел ловко увернуться. Трангуаль Ланек был ранен в левую руку; только дон Тадео и Красавица остались невредимы. Валентин бросил взор, исполненный горести, к тому месту в гроте, которое служило убежищем молодой девушке и думал только о том, чтобы благородно пожертвовать своей жизнью. Он первый начал опять борьбу. Вдруг сильная ружейная перестрелка раздалась с берега, и несколько индейцев упало.

– Ободритесь! – вскричал Валентин. – Ободритесь, вот наши друзья!

Вместе со своими товарищами во второй раз перелез он через баррикаду и бросился в середину неприятелей.

Вдруг раздирающий сердце крик раздался в гроте. Красавица обернулась и с ревом лютого зверя бросилась на Антинагюэля, из рук которого тщетно старалась вырваться донна Розарио. Озадаченный этим неожиданным нападением, Антинапоэль выпустил молодую девушку и обернулся к противнику, который осмелился преграждать ему путь. Он колебался с минуту, узнав Красавицу.

– Прочь! – сказал он глухим голосом.

Но донна Мария, не говоря ни слова, безумно бросилась на него и вонзила ему в грудь кинжал.

– Умри же, собака, – заревел токи, поднимая топор.

Красавица упала.

– Матушка! Матушка! – закричала молодая девушка с отчаянием, падая на колени возле донны Марии и покрывая ее поцелуями.

Вождь наклонился, чтобы схватить донну Розарио, но тогда новый противник явился перед ним. Этот противник был Валентин. Токи увидал с бешенством в сердце, что добыча, в которой он был уверен, ускользала от него безвозвратно; он бросился на француза, но молодой человек успел отразить удар своей винтовкой.

Тогда оба врага схватились не на жизнь, а на смерть; они перевились как две змеи и повалились на землю, стараясь заколоть друг друга. Эта борьба, происходившая возле умиравшей женщины и другой, обезумевшей от горя и страха, представляла нечто ужасное. Валентин был ловок и силен, но он имел дело с человеком, которому не мог бы сопротивляться, если бы тот не ослабел от раны, нанесенной ему Красавицей.

Французу неловко было ухватиться за скользкое тело индейца, между тем как Антинагюэль, напротив, мог удобно схватить его за галстук и сдавить ему горло, стараясь другою рукой вонзить кинжал в бок.

Ни Трангуаль Ланек, ни дон Тадео не могли помочь своему товарищу; они сами защищались против окасов, которые теснили их. Валентин должен был погибнуть. Уже мысли его теряли свою ясность, он сопротивлялся машинально, но вдруг почувствовал, что пальцы, сжимавшие его шею, постепенно начали ослабевать; тогда он собрал все свои силы и успел освободиться и привстать на колени.

Но враг его и не думал ни нападать на него, ни защищаться: он глубоко вздохнул и опрокинулся навзничь.

Антинагюэль умер.

– А! – вскричала Красавица с выражением, которое невозможно передать. – Дочь моя спасена!..

И она без чувств упала на руки донны Розарио, еще сжимая в своих руках кинжал, которым поразила индейца.

Все столпились вокруг несчастной женщины, которая, убив самого ожесточенного врага своей дочери, так благородно загладила свои вины, принеся себя в жертву.

Долго были бесполезны усилия привести ее в сознание. Наконец она слабо вздохнула, раскрыла глаза и, устремив затуманенный взор на окружавших ее, судорожно схватила за руку дочь и дона Тадео, притянула их к себе и смотрела на них с выражением бесконечной нежности, между тем как слезы текли по лицу ее, уже покрытому мраком смерти. Губы ее зашевелились, кровавая пена показалась у рта, и голосом тихим и прерывистым она прошептала:

– О! Я была слишком счастлива!.. Вы оба простили мне!.. Но Богу было не угодно пощадить меня! Эта ужасная смерть обезоружит ли Его правосудие!.. Молитесь... Молитесь за меня!.. Чтобы со временем мы могли увидеться на небе!.. Я умираю... Прощайте!.. Прощайте!..

Судорожный трепет пробежал по всему телу донны Марии, она приподнялась почти прямо и вдруг упала, как бы пораженная громом. Она умерла.

– Боже мой, – вскричал дон Тадео, поднимая глаза к небу, – умилосердись, умилосердись над нею!

И он стал на колени возле покойницы. Все присутствующие благочестиво последовали его примеру и молились за несчастную, которую Всемогущий так внезапно призвал к себе.

Индейцы исчезли тотчас, как только пал их вождь.

Через два часа, благодаря людям, приведенным графом и Курумиллой, путешественники благополучно приехали на ферму Палома, привезя с собою тело донны Марии.

ГЛАВА LXXXIX

Цезарь

Через месяц после происшествий, рассказанных нами, на ферме Палома два человека сидели рядом в боскете из смоковниц и разговаривали, любуясь великолепным восходом солнца. Эти два человека были Валентин Гиллуа и граф де Пребуа-Крансэ.

Французы с меланхолической задумчивостью присутствовали при пробуждении природы; небо было безоблачно; легкий душистый ветерок тихо шелестел листьями деревьев и цветами, росшими по берегам большого озера, на котором спокойно плавали бесчисленные стаи грациозных лебедей; лучи восходящего солнца уже начинали позлащать вершины высоких деревьев, а птицы, спрятавшись под листьями, приветствовали гармоническим пением рождение дня.

Граф де Пребуа-Крансэ, встревоженный упорным молчанием Валентина, наконец заговорил:

– Когда ты увлек меня сюда час тому назад, чтобы поговорить со мной на свободе, как ты сказал мне, я пошел за тобой, не сказав ни слова, но вот уже двадцать минут сидим мы в этом боскете, а ты все еще не решился объясниться; твое молчание тревожит меня, брат, я не знаю, чему приписать его; не имеешь ли ты сообщить мне что-нибудь неприятное?

Валентин вдруг приподнял голову.

– Прости меня, Луи, – отвечал он, – я не знаю ничего неприятного, но настал час для важного объяснения между нами.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты меня поймешь... Когда год тому назад, доведенный до отчаяния и решившись искать прибежища в смерти, ты призвал меня к себе, я принял на себя обязательство – возвратить тебе то, что ты потерял не по вине твоей, но по неопытности; ты поверил мне, не колеблясь, оставил Францию, распростился навсегда с жизнью дворянина и поехал со мной в Америку; теперь пришла моя очередь исполнить обещание, которое я тебе дал.

– Валентин!

– Выслушай меня. Ты любишь дону Розарио... я уверен, что и она со своей стороны тоже чувствует к тебе истинную и глубокую любовь; услуги, которые мы оказали ее отцу, дают нам право сделать ему предложение, которого, как мне кажется, он ожидает; последствия этого предложения должны наконец сделать тебя счастливым навсегда. Я сегодня же объяснюсь откровенно с доном Тадео.

Печальная улыбка сжала губы молодого графа; он ничего не отвечал и опустил голову на грудь.

– Что с тобой, – вскричал с беспокойством Валентин, – мое намерение должно увенчать твои желания, а между тем оно погружает тебя в горесть? Объяснись, Луи?

– К чему мне объясняться? Зачем говорить сегодня с доном Тадео? Зачем торопиться? – отвечал уклончиво молодой человек.

Валентин взглянул на него с удивлением, качая головой; он не понимал поведения своего друга, но во что бы то ни стало решился узнать тайну его печали.

– Послушай, – сказал он, – я хочу обеспечить твое счастие как можно скорее, потому что жизнь на этой ферме тяготит меня; с приезда моего в Америку характер мой изменился; вид больших лесов, высоких гор, всего этого величественного великолепия, которое Господь пригоршнями рассыпал в пустыне, развил во мне страсть к путешествиям, которую я носил в зародыше в глубине моего сердца; вечное разнообразие странствующей жизни, которую я веду с некоторого времени, доставляет мне безграничные наслаждения; словом, я сделался страстным любителем лесов и с нетерпением ожидаю той минуты, когда снова буду иметь возможность отправиться в путешествие.

Наступило молчание.

– Да, – прошептал граф, – эта жизнь полна очарования.

– Поэтому-то мне и хотелось бы поскорее пуститься в путь.

– Кто нам мешает?

– Тебе!

– Ты ошибаешься, брат; мне так же как и тебе надоела жизнь, которую мы ведем; мы поедем, когда ты захочешь.

– Будь откровенен со мной: невозможно, чтобы пламенная любовь твоя к донне Розарио вдруг исчезла?

– Почему же ты думаешь, что я не люблю ее?

– А если ты любишь, то зачем же хочешь ехать и отказываешься жениться на ней?

– Не я отказываюсь! – прошептал молодой человек со вздохом. – А она.

– Она! О! Это невозможно.

– Брат, уже давно, на другой день той ночи, когда в Сантьяго мы освободили донну Розарио из рук похищавших ее разбойников, она сама сказала мне, что мы никогда не соединимся; она приказала мне избегать ее присутствия, потребовала с меня слова никогда не стараться ее видеть! Зачем же убаюкивать себя безумною химерой! Ты видишь, брат, мне не остается никакой надежды.

– Может быть! Но после того произошло столько разных разностей, что намерения донны Розарио, конечно, изменились.

– Нет, – печально отвечал граф.

– Почему ты так думаешь?

– Ее холодность, ее равнодушие ко мне, старание, с каким она меня избегает, все наконец доказывает мне, что я слишком долго оставался здесь и должен удалиться.

– Зачем ты не объяснился с нею?

– Я дал ей слово молчать и, чего бы мне это не стоило, сдержу мою клятву.

Валентин потупил голову и не отвечал.

– Умоляю тебя, – продолжал граф, – оставим эти места, присутствие той, которую я люблю, еще более увеличивает мою горесть.

– Хорошо ли ты обдумал свое намерение?

– Да! – решительно отвечал молодой человек. Валентин печально покачал головой.

– Да исполнится же твое желание, – сказал он, – мы поедем!

– Да, и как можно скорее, не правда ли? – сказал Луи с невольным вздохом.

– Сегодня же; я жду Курумиллу, которого я послал за лошадьми. Как только он воротится, мы пустимся в путь.

– И воротимся в селение племени Большого Зайца, где можем еще жить счастливо.

– Хорошо придумано; таким образом жизнь наша не будет бесполезна, потому что мы будем способствовать счастию окружающих нас.

– И как знать, – улыбаясь, сказал Валентин, – может быть мы сделаемся знаменитыми воинами в Арокании.