ГЛАВА LI

Приготовления к освобождению

Мы говорили уже несколько раз и если опять повторяем, то не без намерения, что Ароканская республика была область прекрасно организованная, а не собрание диких племен, как многие авторы вздумали представлять этот народ. В этой главе мы опишем ее военное устройство, которое фактически подтвердит наше мнение.

Повторяем: судить об этом народе с европейской точки зрения было бы странно; но для лучшего понятия о нем следует сделать сравнение между ним и народами, его окружающими.

Известно, что в эпоху открытия Америки и завоевания Мексики и Перу, мексиканцы и перуанцы нисколько не уступали в цивилизации своим завоевателям: искусства и науки находились у них на довольно высокой степени развития, которое было остановлено системой варварства, введенной испанцами, и если эти народы впали опять в дикое состояние, то в этом конечно виноваты их победители, которые всеми силами старались погрузить их во мрак невежества, в котором они находятся теперь.

Ароканы, род американских спартанцев, всегда храбро сражались, чтобы сохранить свою независимость, это великое благо, которое они ставят выше всех других.

Следствием этого было то, что ароканы, постоянно старавшиеся сохранить неприкосновенность своих границ и не допустить белых ворваться к ним, всем пожертвовали этому долгу, который один обеспечивает их национальный суверенитет. Все другие интересы, после появления белых, сделались для них второстепенными, так что науки и искусства остались у них in statu quo; единственные успехи были сделаны ими только в военном искусстве, которое служило им средством сопротивляться испанцам, беспрерывно угрожавшим их свободе.

Ароканская армия состоит из пехоты и кавалерии. Они начали употреблять в дело кавалерию после того как оценили ее преимущества в первых битвах с испанцами; с ловкостью, свойственной индейской породе, они легко привыкли к экзерцициям и скоро превзошли в верховой езде своих учителей. Они достали превосходные породы лошадей и так хорошо их воспитали, что в 1568 году, то есть спустя едва семнадцать лет после первых сражений с испанцами, в их войске было уже несколько кавалерийских эскадронов.

Токи Кадегуаль, прадед Антинагюэля, первый в 1585 году организовал регулярную кавалерию, легкость и быстрота которой в короткое время сделались чрезвычайно опасны для европейцев.

Пехота ароканская разделяется на полки и роты: в каждом полку тысяча, в каждой роте сто человек. Устройство кавалерии точно такое же. Только число лошадей не определено и изменяется до бесконечности.

Каждый отдельный корпус ароканской армии имеет свое знамя со звездой – национальный герб. Странно, что такой герб находится почти на границах обитаемой земли, у народа, который считается варварским или диким, а это, не во гневе будь сказано многим ученым, совсем не одно и то же.

Не так как у европейцев, ароканские воины не имеют форменных мундиров, а только надевают на свое обыкновенное платье кожаные кирасы, которым придают удивительную твердость посредством особого приготовления.

Кавалерия ароканов вооружена очень длинными копьями с железными наконечниками в несколько дюймов, которые они выковывают сами, и кроме того широкими короткими шпагами; эти шпаги с треугольными клинками имеют сходство с кинжалами наших пехотинцев.

В первые войны они употребляли пращи и стрелы, но скоро почти вовсе оставили их, узнав из опыта, что лучше сначала прибегнуть к холодному оружию, чтобы не допустить неприятеля употребить оружие огнестрельное.

До сих пор эти храбрые воины не сумели научиться искусству делать порох, как ни старались в этом.

Мы расскажем один анекдот, который слышали в Ту-капеле и за справедливость которого ручаемся, несмотря на то, что он походит на басню.

В испанском войске было много негров; ароканы вообразили, что порох делается из экстракта, добытого из тела этих несчастных, и потому, желая положительно знать, правда ли это, употребили все старания, чтобы захватить негра. Это было нетрудно; они скоро поймали одного из этих бедняг и, не теряя времени, сожгли его живьем; как только тело несчастного превратилось в уголь, они истолкли его в порошок, чтобы получить столь желанный результат. Однако ж они скоро увидали, что обманулись в своих химических знаниях и должны были отказаться от надежды доставать порох таким способом.

Впоследствии они ограничивались употреблением только того огнестрельного оружия, которое отнимали у неприятеля. Мы должны прибавить, что они действуют ружьем с такою же ловкостью, как самый опытный европейский солдат.

Ароканская армия выступает в поход при барабанном бое; впереди идут разведчики. И пехота, и кавалерия во все время похода остаются на лошадях, что придает чрезвычайную быстроту движениям; но в ту минуту, как начинается битва, пехота сходит с лошадей и становится в ряды.

Так как в этой стране всякий, кто только в состоянии носить оружие, считается воином, власти не заботятся о содержании армии; каждый солдат обязан иметь при себе собственную провизию и собственное оружие. Провизия состоит из мешка жареной муки, висящего у седла, так что войска, не имеющие при себе никакого багажа, маневрируют с беспримерным проворством и, отличаясь необыкновенной бдительностью, очень часто нападают на неприятеля врасплох.

Подобно всем воинственным породам, ароканы знают и употребляют все хитрости, употребляемые в кампаниях. Останавливаясь для ночлега, они окружают свою позицию широкими траншеями и строят укрепления, очень замысловатые. Каждый солдат обязан поддерживать перед своей палаткой бивуачный огонь, так что если армия довольно значительна, число этих огней ослепляет глаза неприятеля и предохраняет ароканов от неожиданных нападений. Кроме того, лагерь их окружен тремя рядами часовых, которые при малейшем подозрительном движении соединяются друг с другом и таким образом дают армии время занять оборону.

Из этого видно, что Король Мрака и Бустаменте, каждый со своей точки зрения, имели величайший интерес желать союза с этой воинственной нацией. Они старались привлечь на свою сторону вождя ее Антинагюэля, потому что ароканы, по первому сигналу, без затруднения могут в несколько дней мобилизовать двадцать тысяч человек.

К несчастию для обоих чилийских вождей, тот, с которым они хотели соединиться, был сам человек, мы не скажем честолюбивый – он не мог надеяться получить звание выше того, которого достиг – но чрезвычайно привязанный к своей родине и пожираемый желанием возвратить своим соотечественникам земли, которые, в различное время, были отняты у них испанцами и присоединены к Чилийской республике. Антина-гюэль хотел того, что было почти невозможно, хотел расширить границы Арокании с одной стороны до Rio Conception, а с другой до пролива Magallaes.

Как большая часть мечтаний завоевателей, и эта мечта была почти неосуществима. Как ни были слабы чилийцы числом, но, в сравнении со своими свирепыми противниками, это были очень храбрые солдаты, хорошо обученные и находившиеся под командой превосходных офицеров. Вожди их имели глубокие познания в тактике и военной стратегии и потому могли сопротивляться всем усилиям ароканов.

Небольшая группа всадников, впереди которых находились Антинагюэль и Красавица, ехала быстро и безмолвно по дороге, ведущей из Сан-Мигуэля в ту долину, на которой происходило возобновление договоров.

На восходе солнца Антинагюэль и его воины выехали на долину и, едва успев сделать несколько шагов в высокой траве, окружавшей берега речки, о которой мы уже говорили, увидали человека, скакавшего во весь опор к ним навстречу.

Это был Черный Олень. Антинагюэль приказал своей свите остановиться и ждать его.

– К чему останавливаться? – заметила донна. Мария. – Напротив, поедем вперед.

Антинагюэль взглянул на нее с иронией.

– Сестра моя – воин? – сказал он.

Красавица закусила губы и не отвечала. Она поняла, что сделала ошибку, вмешавшись в дело, которое ее не касалось.

В Арокании, так же как и во всякой стране, обитаемой чилийцами, женщина осуждена на самые тягостные работы и не должна ни под каким предлогом вмешиваться в дела, касающиеся мужчин.

Особенно вожди необыкновенно строги на этот счет; поэтому хотя донна Мария была испанка и почти сестра Антинагюэля, он, несмотря на свою осторожность и желание не лишиться ее благосклонности, по причине своей любви к донне Розарио, не мог удержаться, чтобы не сделать ей замечания. Он напомнил ей, что она женщина и следовательно должна предоставить мужчинам свободу действовать как им угодно.

Раздосадованная этим грубым замечанием, Красавица дернула за узду свою лошадь и отодвинулась назад, так что Антинагюэль остался один впереди всех.

Через пять минут Черный Олень с чрезвычайной ловкостью на всем скаку остановил свою лошадь возле токи.

– Отец мой возвратился к своим делам? – сказал он, кланяясь своему вождю.

– Да, – отвечал Антинагюэль.

– Отец мой доволен своей поездкой?

– Доволен.

– Тем лучше, если отец мой имел успех.

– Что делал сын мой во время моего отсутствия?

– Я исполнил приказания моего отца.

– Все?

– Все.

– Хорошо! Сын мой не получил известий от бледнолицых?

– Получил.

– Какие?

– Много испанцев приготовляются ехать из Вальди-вии в Сантьяго.

– Зачем? Сын мой знает это?

– Знаю.

– Пусть сын мой скажет.

– Они везут в Сантьяго пленника, которого называют генералом Бустаменте.

Антинагюэль обернулся к Красавице и разменялся с ней взглядом.

– В какой день токи назначили свой отъезд из Вальдивии?

– Они отправятся послезавтра на восходе солнца. Антинагюэль размышлял несколько минут.

– Вот что сделает сын мой, – сказал он, – через два дня он снимет стан с долины и со всеми воинами, каких только может собрать, отправится к месту, которое он знает, где я буду его ждать. Сын мой понял?

– Да, – отвечал Черный Олень, утвердительно кивнув головой.

– Хорошо! Сын мой опытный воин; он разумно исполнит мои приказания.

Вице-токи улыбнулся с удовольствием при похвалах своего вождя, который не имел привычки расточать их; почтительно поклонившись ему, он грациозно повернул лошадь и уехал.

Вместо того, чтобы ехать по прежнему направлению, Антинагюэль повернул несколько вправо и крупной рысью поскакал к горам.

Некоторое время он ехал молча возле донны Марии, которая после его замечания остерегалась заговаривать с ним. Наконец, любезно обратившись к ней, он спросил:

– Сестра моя поняла отданные мной приказания?

– Нет, – отвечала Красавица с легким оттенком иронии, – брат мой справедливо заметил, что я не воин и следовательно не способна судить о военных приготовлениях.

Вождь улыбнулся с гордостью.

– Эти приказания очень просты, – сказал он с каким-то надменным снисхождением, – место, о котором мы условились, узкое ущелье, по которому бледнолицые должны проехать, отправляясь в Сантьяго, и в котором пятьдесят избранных воинов могут с выгодой сражаться против неприятеля, в двадцать раз многочисленнейшего. В этом-то месте я решился ждать инков. Ароканы завладеют высотами, и когда бледнолицые въедут в этот проход, ничего не подозревая, я нападу на них со всех сторон внезапно, и они будут убиты все до одного, если отважатся на безумное сопротивление.

– Разве нет другой дороги в Сантьяго?

– Нет; чилийцы должны непременно проехать это ущелье.

– В таком случае они погибли! – вскричала Красавица с радостью.

– Несомненно! – подтвердил Антинагюэль с гордостью. – Это ущелье знаменито в нашей истории; в нем прадед мой Кадегуаль, великий токи ароканов, с восемьюстами индейцев истребил всю испанскую армию в то самое время, когда эти хвастуны бледнолицые убаюкивали себя надеждой победить окасов!

– Итак, брат мой ручается, что спасет дона Панчо Бустаменте?

– Да! Если только не обрушится небо! – сказал Антинагюэль с улыбкой.

Через четыре часа Антинагюэль и его воины подъехали к ущелью.

ГЛАВА LII

Подкоп

Согласно предсказанию Трангуаля Ланека, Луи де Пребуа Крансэ выздоравливал с изумительной быстротой. Из желания ли ранее начать поиски, или по своему крепкому сложению, накануне дня, назначенного к отъезду, Луи выздоровел совсем и объявил дону Тадео, что в состоянии отправляться в путь когда угодно.

В романах люди, тяжело раненные, обыкновенно на другой же день как ни в чем ни бывало принимаются за свои любовные похождения, но в настоящей жизни бывает не так. Природа имеет свои неоспоримые права, перед которыми самый сильный человек должен преклоняться. Если молодой француз через пять дней после получения ран и мог встать на ноги, так это потому, что раны эти были неопасны; они только ослабили его несколько потерей крови и зажили от компрессов из oregano, растения, обладающего драгоценным качеством залечивать раны почти немедленно.

Однако все заставляет нас предполагать, что молодой человек, ослепленный любовью, ошибался, утверждая, что силы его возвратились. Он думал так от нетерпения, которое пожирало его. Впрочем, движения, которые он делал, могли служить доказательством, что он говорил правду и что действительно он выздоровел.

Еще другое беспокойство терзало графа: Валентин и Трангуаль Ланек уехали уже три дня, и никто не знал, что сделалось с ними.

Курумилла, о скором прибытии которого объявил Жоан, также не подавал о себе вестей. Все эти обстоятельства в огромных размерах увеличивали нетерпение молодого человека.

Дон Тадео со своей стороны тоже не был спокоен. Бедный отец, устремив взгляд на ароканские горы, беспрестанно дрожал от горести при мысли о страданиях, которым подвергалась его возлюбленная дочь среди ее похитителей.

Однако, по странной непоследовательности человеческой натуры, дон Тадео, несмотря на безмерную горесть, которая сжимала его сердце, ощущал неизъяснимое чувство радости при мысли о том, какое страшное мучение причинит он донне Марии, когда откроет ей, что жертва ее злобы была ее собственная дочь, то есть единственное существо, которое она истинно любила, невинная причина ее ненависти к дону Тадео, та наконец, каждую слезу которой она готова была в своей неистовой любви искупить своей кровью.

Дон Тадео, одаренный душой избранной, чувствами благородными и возвышенными, отталкивал эту мысль, внушаемую ему ненавистью, но она возвращалась все сильнее и упорнее, до того желание мщения врождено в сердце человека.

Дон Грегорио, получив от своего друга власть, торопился с приготовлениями к завтрашнему отъезду, подгоняемый Луи, который не оставлял его ни на минуту.

Было около восьми часов вечера. Дон Грегорио только что отпустил генерала Корнейо и сенатора Сандиаса, которые должны были везти Бустаменте в Сантьяго, и разговаривал с доном Тадео и графом о завтрашнем путешествии, единственном предмете, который в эту минуту мог интересовать этих троих людей. Вдруг дверь отворилась, и вошел Курумилла.

Увидев его, все вскрикнули от радости и удивления.

– Наконец! – вскричали в один голос дон Тадео и Луи.

– Вот и я! – печально отвечал ульмен.

Бедный индеец, казалось, был изнурен усталостью и голодом; его посадили и поскорее предложили закуску. Несмотря на все бесстрастие, к которому индейцы приучены с детства, Курумилла бросился на кушанья, поданные ему, и с жадностью начал глотать их. Этот поступок, нисколько не согласовывавшийся с ароканскими обычаями, заставил друзей наших призадуматься. Они предположили, что если ульмен до такой степени позабыл обычаи своего народа, то, верно, он очень страдал.

Когда наконец аппетит его удовлетворился, Курумилла, не заставляя просить себя, рассказал с величайшими подробностями все, что с ним случилось, то есть каким образом он освободил молодую девушку и как через час принужден был оставить ее во власти врагов.

Расставшись с донной Розарио, храбрый индеец удалился на столько, чтобы не попасться в руки похитителей; невидимый для них, он следовал за ними, не теряя их из вида, и подстерегал все их движения, это было для него тем легче, что враги не думали искать его.

Король Мрака и граф поблагодарили Курумиллу за такую бескорыстную и верную преданность.

– Я еще ничего не сделал, – сказал он, – надо все начинать сызнова; но теперь, – прибавил он, с видом сомнения качая головой, – это будет труднее, потому что враги остерегаются.

– Завтра, – с живостью возразил дон Тадео, – мы все вместе пустимся на поиски.

– Да, – сказал вождь, – я знаю, что вы завтра должны ехать.

Луи и испанцы взглянули на него с удивлением: они не понимали, каким образом известие об их отъезде могло распространиться, несмотря на все предосторожности, с которыми они его скрывали. Курумилла улыбнулся.

– Для окасов тайны не существуют, – сказал он, – когда они хотят узнать их. Антинагюэль знает все, что происходит здесь.

– Но это невозможно! – вскричал запальчиво дон Грегорио.

– Пусть брат мой выслушает, – спокойно возразил вождь, – завтра при восходе солнца отряд в тысячу солдат белых повезет из Вальдивии в Сантьяго пленника, которого бледнолицые называют генералом Бустаменте... Так ли?

– Да, – отвечал дон Грегорио, – все, что вы говорите, совершенно справедливо; но как вы это узнали, вот что сбивает меня с толку.

– Я должен признаться, – отвечал ульмен, улыбаясь, – что тот, от кого я узнал эти подробности, сообщил их не мне, а другому, нисколько не подозревая, что я слышал их.

– Объяснитесь, вождь, умоляю вас, – вскричал дон Тадео, – мы теперь как на горячих угольях... мы желаем знать, каким образом враги так хорошо узнали о наших намерениях?

– Я вам уже сказал, что следовал за воинами Антинагюэля и должен признаться, что иногда опережал их; третьего дня на восходе солнца токи и его воины, все вместе с той бледнолицей женщиной, которая, без сомнения, должна быть Гекубу, злым духом, приехали в долину, где происходило возобновление договоров. Ползя как змея в высокой траве, я притаился в двадцати шагах от них. Как только Черный Олень приметил великого токи ароканов, он поскакал к нему. Подозревая, что во время своего совещания эти два человека скажут что-нибудь такое, что после пригодится нам, я приблизился как можно ближе, чтобы не потерять ни слова из их разговора; таким образом они, не подозревая ничего, сообщили мне свои планы.

– Какие планы? – с живостью спросил дон Грегорио. – Разве они намерены напасть на нас?

– Бледнолицая женщина заставила Антинагюэля поклясться, что он освободит ее друга.

– О! О! – сказал дон Грегорио. – Это намерение не так легко выполнить, как они думают.

– Брат мой ошибается.

– Как?

– Солдаты должны проходить ущелье.

– Без сомнения.

– Там-то Антинагюэль нападет на бледнолицых со своими воинами.

– Что же нам делать? – вскричал дон Грегорио.

– Конвой будет истреблен, – с унынием прибавил дон Тадео.

Курумилла молчал.

– Я знаю вождя, – сказал граф, – он не оставит друзей своих в затруднительных обстоятельствах, не придумав средства избавить их от опасности, о которой сам объявил им.

– Но, – возразил дон Тадео, – к несчастью, эта опасность неизбежна, в Сантьяго нет другой дороги кроме этого проклятого ущелья; его непременно придется проезжать, а в нем пятьсот решительных человек могут изрубить в куски целую армию.