Глава XIХ. НА МОРЕ

Было около четырех часов утра. Заря раскрасила небосклон широкими разноцветными полосами: темно-синий тон переходил в фиолетовый, зеленый, огненно-красный и, наконец, на самом краю горизонта ослепительно блестело расплавленное золото. В расплавленное золото превращалось там же и море. Солнце готовилось появиться.

В это время легкий бриг выплыл из стеной стоявшего на западе густого тумана. Всю ночь он с трудом лавировал против сильного юго-восточного ветра, пробираясь вдоль чрезвычайно опасного, усеянного подводными рифами берега, образующего вход в залив Гальвестон и устье Рио-Тринидад.

Это было прекрасное судно не более чем в триста тонн водоизмещением, с легким, быстрым ходом, изящным, удлиненным корпусом и высокими, наклоненными назад мачтами.

Оснастка брига отличалась необыкновенной тщательностью, реи были установлены совершенно правильно, канаты и ванты — высмолены, с обоих бортов грозно выглядывало по четыре карронады 39. Вообще, вся его внешность показывала, что если на мачте его и не развевался вымпел военного судна, то тем не менее он в случае нужды мог постоять за себя даже против крейсера, попытайся таковой преградить ему под каким-либо предлогом путь.

В тот момент, когда бриг появился на виду у Гальвестона, а вместе с тем и на горизонте нашего рассказа, на верхней палубе его находились, на первый взгляд, только двое людей: рулевой и человек, ходивший взад и вперед по кормовой части и куривший трубку. Присмотревшись внимательнее, можно было увидеть, что в носовой части спали еще человек пятнадцать, составлявших очередную вахту, которые по малейшему сигналу могли быть немедленно разбужены.

— Э-э! — проговорил вдруг прогуливавшийся взад и вперед, останавливаясь перед нактоузом 40 и обращаясь к рулевому. — Ветер-то, кажется, поворачивает!

— Да, мистер Ловел, — отвечал рулевой и поднес руку к своей вязаной матросской шапочке, — точно, он поворотил уже на два румба.

Человек, которого рулевой назвал мистером Ловелом, будет в последующем играть значительную роль, почему и просим читателя позволить нам представить его ближе и нарисовать его портрет.

По внешности это был человек лет пятидесяти, имевший почти одинаковые размеры как в длину, так и в ширину и несколько напоминавший бочонок, поставленный на ножки. Силой и подвижностью отличался он, однако, необыкновенной. Нос у него был багровый, губы — толстые, щеки — румяные, лоснящиеся, обрамленные бакенбардами огненного цвета. Серые проницательные, смело глядевшие глаза придавали этой физиономии насмешливое, скептическое выражение.

По характеру своему это был храбрый, открытый, честный моряк, любивший больше всего на свете две вещи — или, на его взгляд, два существа: своего капитана, которого он вырастил и которому дал морское воспитание, и свой бриг, за постройкой которого он следил, на который он вступил, как только его спустили на воду, и более уже никогда не покидал, распоряжаясь на нем в качестве старшего офицера.

Мистер Ловел не знал ни отца ни матери, так что его капитан и бриг составляли его семью и семейный очаг. Чувство любви свойственно каждому живому человеку. Как бы долго оно ни сдерживалось в дремотном состоянии, оно найдет для себя прорыв, и чем уже круг существ, на который оно изольется, тем интенсивнее, сильнее оно будет лелеять их. Любовь мистера Ловела к своему капитану и бригу далеко переходила границы обыкновенной сильной преданности и доходила до фанатизма. Капитан, о котором мы сейчас скажем несколько слов, отплачивал своему старому другу такою же страстной привязанностью.

— Вот что, мистер Ловел, хочу я вас спросить, — начал рулевой, ободренный тоном своего начальника, — что это мы вот уже несколько дней плаваем, словно с пути сбились?

— Тебе так кажется?

— Да, правда. Эти постоянные лавирования туда-сюда, этот баркас, который мы послали на берег и который до сих пор еще не вернулся, — все это как-то необычно.

Помощник капитана только хмыкнул.

— А куда же на самом деле плывем мы? — спросил матрос.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — отвечал мистер Ловел словно нехотя.

— Эх, — не унимался рулевой, — а уж очень хотел я узнать, — и с этими словами он энергично сплюнул за борт коричневой слюной, так как все время жевал табак.

— Неужели?.. Ну вот, дорогой мой, — отвечал с лукавой улыбкой старый моряк, — это и хорошо. Теперь, если тебя кто-нибудь спросит об этом, ты скажешь, что не знаешь, и в одно и то же время и дела не испортишь, и не соврешь.

Затем, посмотрев несколько секунд на сконфуженного рулевого, мистер Ловел прибавил:

— А вот ты лучше бей восемь склянок, мой милый. Солнце уже показалось из-за гор, пора вахте на смену.

После этого, передвинув трубку в другой угол рта, помощник капитана вновь продолжал свое хождение взад и вперед.

Матрос взялся за веревку, привязанную к языку колокола, и отбил четыре двойных удара.

Этот хорошо знакомый сигнал немедленно заставил людей, спавших в носовой части, подняться, и они толпой высыпали на палубу с криками:

— Вахта, на смену! Правобортовые, на смену! Четыре часа, вставайте! Вахта, на смену!

Как только новая вахта появилась наверху, мистер Ловел отдал необходимые распоряжения относительно обычной утренней уборки, затем, так как солнце уже осветило землю и туман, всю ночь окутывавший судно, начал рассеиваться, он послал на верхний марс матроса для наблюдения за горизонтом и за берегами, вдоль которых шел бриг. Исполнив свои обязанности, он вновь принялся расхаживать по палубе, бросая по временам взгляды на вахтенного, стоявшего на верхнем марсе и бормоча сквозь зубы:

— Гм! Куда мы идем! Он сам сделал бы мне большое одолжение, если бы объяснил это мне. Мы плывем как с завязанными глазами, и если выйдем отсюда целые и невредимые, то не знаю уж, какого святого благодарить.

Но тут же вся широкая физиономия его словно просветлела и озарилась веселой улыбкой. Его капитан выходил из своей каюты и поднимался наверх.

Капитану Джонсону было в то время, к которому относится наш рассказ, около тридцати трех лет, роста он был выше среднего, манеры его были просты, непринужденны, красивы, черты лица мужественны и выразительны, черные глаза горели умом и придавали лицу его выражение энергии, силы воли и прямого, открытого характера.

— Здравствуй, отец, — обратился он к мистеру Ловелу, радушно протягивая ему руку.

— Здравствуй, дорогой мой, — отвечал ему тот, — как ты спал?

— Прекрасно, отец, благодарю. Что нового?

При этом весьма простом вопросе помощник вытянулся, взял под козырек и отвечал тоном подчиненного своему начальнику:

— Капитан, на судне все обстоит благополучно, я поворотил в три часа на другой галс и пошел, согласно вашему приказанию, почти по ветру по шесть узлов 41 и две трети в час, оставив мыс Гальвестон за кормой влево.

— Отлично, — сказал капитан, бросив взгляд на компас и на паруса.

Этот тон подчиненного мистер Ловел сохранял во всем, что касалось службы, несмотря на неоднократные протесты капитана. Последний скоро убедился, что старого моряка не переделаешь, и предоставил ему говорить как ему вздумается.

— А вот, капитан, мы приближаемся ко входу в залив, — после некоторого колебания начал его помощник, — не намереваетесь ли вы войти туда?

— Именно.

— Но ведь нас пустят здесь ко дну.

— Что за глупости!

— Гм! Не понимаю, что хорошего может из этого выйти.

— Вот и увидишь. Кроме того, разве не следует поискать наш баркас, который до сих пор еще не вернулся?

— Это правда, я и забыл о нем.

— А где наши пассажиры?

— Я их еще не видал сегодня.

— Ну, они не замедлят выйти наверх.

— Корабль, — закричал вахтенный сверху.

— Вот его-то я и жду.

— Чтобы опять поворотить на другой галс?

— Нисколько, а чтобы без выстрела пройти под фортом, господствующим над входом в залив.

— Не понимаю.

— Будь спокоен, сейчас ты поймешь. — И, обращаясь к вахтенному, капитан крикнул: — С какой стороны показался корабль?

— С правой. Он вышел из небольшой бухты, где до того времени скрывался, и идет прямо на бриг, догоняет его.

— Очень хорошо, — отвечал капитан. — Видишь ли, — продолжал он, обращаясь к Ловелу, — этот корабль и даст нам пройти. Мы обогнем, лавируя, форт при входе в залив и батарею на острове, огонь которой перекрещивается с огнем форта. Мексиканцы, следящие за нами, будут убеждены, что мы не в состоянии избегнуть их крейсера, и не дадут ни единого выстрела, так что мы спокойно пройдем мимо них.

И оставив своего помощника в совершенном изумлении, он взошел на мостик, облокотился о борт и начал внимательно следить за движениями показавшегося корабля.

Прошел час. Взаимное положение обоих судов, по-видимому, не изменялось нисколько, но бриг, не имевший намерения уйти от крейсера, убрал часть своих парусов.

Потихоньку отданы были распоряжения приготовиться к бою, тридцать вооруженных матросов заняли свои места, приготовившись повиноваться любому приказу капитана.

Между тем бриг подошел к мысу и повернул вдоль подводного рифа, очертания которого были не вполне известны капитану, почему он приказал почти совсем убрать паруса и продвигаться вперед, постоянно промеряя глубину, тогда как крейсер шел на всех парусах так быстро, что, казалось, вырастал на глазах и наконец принял размеры корвета первого ранга. Уже можно было ясно различить его громадный черный корпус, вдоль которого проходила белая полоса с черневшими в ней пятнадцатью люками, из которых выглядывали пушки. На ближайшем скалистом берегу собралась огромная толпа людей, оживленно следивших за этой удивительной гонкой. До брига долетали их крики и улюлюканья.

Вдруг легкое облако дыма показалось у борта корвета, прогремел выстрел, и на корме взвился мексиканский флаг.

— А-а! — проговорил капитан Джонсон, закусывая зубами кончик сигары, которую он курил. — Наконец-то корвет открывает свое инкогнито. Ну что ж, мистер Ловел, любезность за любезность, покажем ему и наши цвета. By God! Они нисколько не хуже их.

Две минуты спустя широкий, украшенный звездами флаг взвился на корме брига.

При появлении флага Соединенных Штатов на корвете раздались проклятия. Толпа, собравшаяся на берегу, также усилила свои крики, замахала руками, платками, но расстояние не давало возможности разобрать, были ли то крики радости, приветствия или раздраженные проклятия.

Между тем солнце уже совсем поднялось, начался день, так или иначе приходилось выходить из неопределенного, натянутого положения, тем более что корвет, уверенный в своем превосходстве, уже приблизился на расстояние пушечного выстрела и можно было ожидать, что он с минуты на минуту откроет огонь против брига. Странное обстоятельство: как форт, так и батарея, как это и предполагал капитан, дали бригу беспрепятственно обогнуть мыс, хотя им ничего не было легче, как преградить ему путь, открыв перекрестный огонь.

Капитан подозвал к себе своего помощника и тихо сказал ему на ухо несколько слов.

— Ого! — отвечал мистер Ловел со смехом. — Да это идея! Забавная штука может выйти.

И, не говоря более ни слова, он направился к носовой части. Подойдя к орудию, он приказал приготовить усиленный заряд, сам же принялся наводить его, дав знак стоявшей справа и слева орудийной прислуге с ганшпугами 42 быть наготове. Наводил он очень долго, тщательно высчитывая расстояние, разделявшее оба судна, и принимая во внимание килевую и боковую качку. Наконец, когда все было готово, он дал знак капитану, нетерпеливо ожидавшему окончания этих приготовлений.

— Смирно! — скомандовал тогда капитан. — По местам!

Настала минута напряженного ожидания.

— Все ли готово? — спросил капитан.

— Готово, — отвечал помощник.

— Готовься! — крикнул капитан команде. — Руль влево!.. трави фок-шток! правый борт вперед! левый борт назад! крепи реи! крепи шкоты! поднимай брамсель!..

Матросы спокойно и привычно исполняли команду, и бриг начал послушно поворачиваться на месте. В ту минуту, когда он сделал почти полуоборот и проходил носом мимо борта корвета, мистер Ловел подстерег благоприятный момент, потянул за веревку — и грянул выстрел.

Мексиканцы никак не ожидали такого отпора от столь слабого на вид брига и послали в ответ целый град свинца и железа, причем окутали собственный корвет целым облаком непроницаемого дыма. Форт и батарея продолжали хранить полное, безучастное молчание.

Капитан Джонсон не отвечал.

— Стать по ветру! — распорядился он. — Хватит баловаться.

И бриг, окончив полный оборот, продолжал свой путь.

Когда дым рассеялся, показался мексиканский корвет. Он был в крайне плачевном виде.

Выстрел мистера Ловела сбил его бушприт, который при своем падении увлек фок-мачту. Несчастный корвет потерял всякую возможность преследовать своего смелого противника и вынужден был наскоро приняться за устранение последствий аварии.

На американском бриге благодаря поспешности, с которой мексиканцы торопились отвечать на выстрел, не наведя как следует своих орудий, только один человек был убит и трое легко ранены. Что же касается повреждений, причиненных судну, то они оказались ничтожны: были порваны некоторые части такелажа.

— Теперь, — сказал капитан, сходя с мостика, — ты, отец, когда мы пройдем форт, стань к нему правым бортом, убери паруса, спусти шлюпку и, когда все будет готово, предупреди меня.

— Как, ты хочешь сойти здесь на берег? — не мог сдержаться, чтобы не задать вопроса помощник капитана.

— Вот именно! — отозвался капитан. — Для этого-то я и плыл сюда.

— Близ форта?

— Да; только, так как никогда не следует выходить из границ благоразумия, посади ты в шлюпку десять самых смелых людей из экипажа стопорами, саблями, карабинами и пистолетами, чтобы они могли вступить в бой.

— Я полагаю, что эти предосторожности излишни, — вмешался человек, только что поднявшийся с нижнего дека и приблизившийся к разговаривавшим.

— А-а! Это вы, мистер Транкиль, — произнес капитан, пожимая руку старого охотника, так как действительно это он, наш старый знакомый, так неожиданно вмешался в разговор капитана со своим помощником, — что вы сказали?

— Я сказал, — повторил своим спокойным голосом канадец, — что предосторожности ваши, вероятно, окажутся излишними.

— Почему?

— Право… я не знаю, я не моряк, но посмотрите сами, не кажется ли вам, что на корвете творится что-то необычайное?

Капитан быстро раскрыл подзорную трубу и навел ее на мексиканское судно.

— Да, правда! — промолвил он через минуту. — Ого! Да наш залп достиг-таки цели!

— Это ясно видно, — невозмутимо продолжал канадец.

— Боже мой! Меня это очень интересует!

— Что же хотите вы делать, капитан? — спросил мистер Ловел.

— Я хочу удостовериться в том, что происходит там.

— Как вам угодно.

— Поверните бриг и подойдите к корвету, — отдал распоряжение капитан.

Маневр был исполнен, паруса надулись, и американский бриг стал быстро приближаться к корвету, на котором в этот момент разыгрывалась странная сцена, в высшей степени заинтересовавшая капитана Джонсона.

Но для того, чтобы сцена эта стала понятна и читателю, нам нужно вернуться к Эль-Альфересу и его товарищам, которых мы оставили при выступлении из пулькерии.

В то время, как все четверо достигли пристани, было уже около семи часов утра. Берег был все еще пуст, только суда, стоявшие на рейде, высылали свои шлюпки за покупкой провизии. Благодаря этому заговорщикам удалось сесть в баркас, не возбудив ничьего внимания.

По сигналу, данному Рамиресом, баркас, который провел всю ночь лавируя из стороны в сторону, приблизился к берегу. Эль-Альферес и оба офицера сели на корму, Рамирес стал на руль, и баркас поплыл, огибая мыс и направляясь в небольшую бухту, лежавшую уже вне Гальвестонского залива.

Ветер, слабо дувший в течение целой ночи, к утру усилился. Выйдя из гавани на веслах, баркас распустил паруса и скоро уже входил в узкий пролив, соединявший бухту с морем.

В глубине бухты гордо покачивался на якорях корвет «Либертад». На корвете все, по-видимому, хранило полное спокойствие, но глаз опытного моряка ясно видел, что он готов по первому сигналу поднять паруса и выйти в море. Паруса были только подтянуты к реям, но не закреплены, якорные цепи вытянуты, и достаточно было одного поворота кабестана 43, чтобы вырвать их из земли.

Словно хищная птица на выступе скалы, притаился в своей бухте корвет «Либертад», ежеминутно готовясь поднять свои тяжелые паруса и броситься на каждое подозрительное судно, которое открыл бы зоркий глаз вахтенного на верхнем марсе.

Не произнеся ни слова, сидевшие на баркасе обменялись между собой многозначительным взглядом — они поняли друг друга.

Едва только баркас подошел на расстояние голоса, как часовой на трапе правого борта окликнул их по-испански.

Рамирес отвечал и налег на руль, баркас описал плавную дугу и чуть слышно коснулся правобортового трапа.

Наверху появился вахтенный офицер, чтобы принять посетителей. Увидав даму, он поспешил спуститься, отсалютовал ей и предложил руку. Боцман наверху дал обычный сигнал свистком. Матросы, выстроившись шпалерами, приветствовали прибывших отданием чести по установленной форме.

Мы сказали выше, что «Либертад» был корветом первого ранга. Дон Мануэль Родригес, его командир, был старый моряк, смолоду служивший в испанском флоте и сохранивший его лучшие традиции. Корабль свой он содержал поэтому в таком порядке, в такой безупречной чистоте, что как дон Серафин, так и дон Кристобаль, сами флотские офицеры и знатоки морского дела, не могли удержаться, чтобы не выразить своего восхищения по этому поводу встретившему их вахтенному офицеру. Капитан Родригес, предупрежденный вестовым, также вышел на верхний дек приветствовать гостей.

Баркас был привязан за кормой, а гребцы его сейчас же перезнакомились с матросами очередной вахты.

Подобно другим испано-американским республикам, мексиканская конфедерация имела очень слабый военный флот; он весь ограничивался десятком-другим разнокалиберных судов: бригов, шхун и корветов.

Важность событий, совершавшихся в Техасе, заставила мексиканское правительство послать в его воды корвет, дабы не упускать из своих рук преобладания на море и мешать Соединенным Штатам, явно сочувствовавшим революционному движению, помогать инсургентам оружием, людьми и деньгами.

Капитан Родригес, превосходный моряк, преданный правительству, был избран для выполнения этого опасного поручения. Уже два месяца крейсировал он вдоль берегов Техаса и успел установить такую жесткую блокаду, что ни одно судно из Соединенных Штатов вплоть до описываемого нами момента не могло прорвать ее и оказать помощь восставшим техасцам.