Глава IX. ПОЯВЛЕНИЕ НОВОЙ ОСОБЫ

Провинция Сонора, раскинувшаяся на берегах Тихого океана, часто овевается благотворными морскими ветрами, которые время от времени освежают своей влажной прохладой ее знойную атмосферу. Тем не менее с полудня до трех часов земля, накаленная палящими лучами солнца, начинает выделять теплые удушливые испарения, и жара становится нестерпимой. Поля с нависшим над ними безоблачным небом, напоминающим огромную перевернутую крышу из раскаленного железа, принимают вдруг поистине унылый вид. Птицы прячутся в истоме под лесной листвой, смолкает их гомон, деревья склоняют низко к земле свои горделивые вершины. Все живое спешит в прохладную тень. Спасаясь от безжалостного зноя, табуны, стада и отары вздымают клубы белесоватой известковой пыли, забивающей рот и ноздри. На несколько часов Сонора превращается в мертвую пустыню, лишенную каких бы то ни было признаков жизни.

Люди спят или по крайней мере лежат где-нибудь в самых прохладных помещениях, погруженные в какое-то особое состояние. Это не сон и не бодрствование, а дремота, исполненная сладких и томных грез, когда свободно раскинувшееся тело вдыхает искусственную свежесть мастерски устроенного сквозняка. Короче говоря, люди отдаются в эти часы тому состоянию, которое в этих местах жаркого пояса именуется сиестой. Часы блаженного отдыха, успокаивающее и благотворное влияние которого на физическое и душевное самочувствие человека нисколько не ценится живыми и хлопотливыми северянами. Но народы, живущие на солнечном юге, отнюдь не пренебрегают сиестой; итальянцы называют ее дольче фарниентоnote 29, а турки — кейфnote 30.

Как в том сказочном арабском городке, жители которого были обращены в каменные изваяния магической палочкой одного злого волшебника, так и в асиенде дель Торо жизнь, казалось, полностью замерла в эти часы: пеоны, пастухи, слуги — все отдавали дань сиесте.

Лишь двое людей во всей асиенде, невзирая на томительный полдневный зной, не поддались соблазну сна; запершись в изящно обставленном кабинете, они предпочли отдыху беседу. Надо полагать, что какие-то весьма серьезные причины заставили их нарушить укоренившуюся привычку к сиесте: испано-американец, а мексиканец особенно, не пожертвует ради пустяков этими часами отдыха, во время которого, как гласит мало лестная для французов поговорка, «одни лишь собаки да французы бегают на солнце».

Одним из этих двух собеседников был дон Фернандо де Могюер, с которым мы уже познакомились. Годы слегка сгорбили его высокую фигуру, прорезали несколько глубоких морщин на лбу, подернули серебром его черную шевелюру; хотя на лицо его лег отпечаток грусти — след тяжелых испытаний, однако оно сохранило свое нежное, застенчивое, слегка насмешливое выражение.

Нам стоит, однако, несколько задержаться для подробного описания наружности собеседника дона Фернандо. Что касается морального облика этой особы, то читатель сумеет вскоре разобраться в нем и без нашего подсказа.

Это был маленький тучный человек с красноватым, апоплексическим цветом лица. Ему едва перевалило за сорок лет, но совершенно седые волосы, изборожденный глубокими морщинами лоб и зеленоватые с припухшими веками глаза, глубоко сидевшие под густыми взъерошенными бровями, придавали ему старческий вид, что мало соответствовало его резким движениям и развязности его манер. Длинный, тонкий, крючковатый, как птичий клюв, нос фиолетового цвета, загибавшийся почти над самым ртом, выдающиеся скулы, испещренные тонкими синеватыми венами, дополняли эту причудливую физиономию, до странности схожую с сычом. Этот нескладный человек с отвислым брюшком, с коротенькими руками и ногами, плохо прилаженными к его неуклюжему туловищу, обладал столь подвижными чертами, что не представлялось никакой возможности прочесть на лице этого толстяка мысли, копошившиеся в его мозгу, особенно когда он бесстрастно впивался в собеседника своими безжизненными и холодными глазами. Короче говоря, этот персонаж с первого же взгляда на него внушал к себе безотчетную брезгливость, какую вызывают в нас все пресмыкающиеся. Это был дон Руфино Контрерас, один из самых богатых землевладельцев Соноры, избранный год назад сенатором в мексиканский конгресс от штата Колима.

Итак, мы познакомились с наружностью особы, с которой дон Фернандо вел почти трехчасовую беседу. Сейчас мы узнаем, какие обстоятельства вызвали этот серьезный разговор. Часовая стрелка подходила к трем часам пополудни, и в комнату, где находились наши собеседники, уже доносился смутный гул, этот верный провозвестник пробуждения рабочих асиенды. Дон Фернандо, заложив руки за спину и нахмурив брови, крупным шагом ходил взад и вперед по комнате, а дон Руфино, откинувшись на спинку кресла, не сводил с него глаз. На губах сенатора играла лукавая улыбка, а сам он принял вид человека, всецело поглощенного удалением с помощью ногтя правой руки несуществующего пятна на своих брюках.

Но вот без устали шагавший маркиз внезапно остановился перед доном Руфино, который устремил на него насмешливо вопросительный взгляд.

— Итак, — произнес дон Фернандо, тщетно стараясь скрыт! свое волнение, — вам во что бы то ни стало необходима эта сумма, и не позднее чем через восемь дней?

— Да, через восемь дней, — ответил толстяк, улыбаясь.

— Но почему же вы не предупредили меня заранее?

— Из одной деликатности, любезный сеньор.

— «Деликатности»? — чуть не подскочил от изумлени; дон Фернандо.

— Надеюсь, вы не сомневаетесь в моем дружеском распо ложен ии к вам?

— Боже мой!.. Судя по вашим словам…

— Мне кажется, я доказал это на деле.

— Пусть так. Не стоит уточнять.

— Я тоже так думаю. Пойдем дальше. Я знал, как вы стеснены в средствах, и поэтому старался добыть эту сумму как нибудь иначе. Мне просто не хотелось осложнять ваше и без того затруднительное положение требованием такой крупно? суммы, и я решил обратиться к вам лишь в самом крайнем случае. Теперь, надеюсь, вам ясно, дорогой мой сеньор, чтс мои действия диктовались соображениями дружбы и сочувствия. К сожалению, время сейчас трудное, торговля пережива ет почти полный застой, вызванный назревающим конфликтом между президентом и южными штатами, и мне не удалось взыскать с других должников даже самой ничтожной суммы Между тем я сам нуждаюсь в деньгах, а вы давно уже должны мне — не сочтите это за упрек. Судите теперь сами, что ж мне оставалось делать, как не обратиться к вам?

— Право, не знаю… Но мне все же кажется, что вы могли бы заблаговременно уведомить меня, прислав записку с каким-нибудь пеоном.

— Но именно этого-то я и хотел избежать, любезный сеньор. К тому же я приехал сюда не из дому. Да я вообще был убежден, что соберу нужную сумму и мне не придется даже заезжать к вам за деньгами.

Дон Фернандо метнул в своего собеседника взгляд, который заставил бы призадуматься дона Руфино, не займись сенатор в этот момент с еще большим остервенением своим воображаемым пятном. Помолчав с минуту, маркиз снова зашагал по комнате.

Солнце тем временем стало склоняться к горизонту, и жизнь проснувшейся асиенды вошла в свою обычную колею. Со двора вместе с мычанием быков и ржанием вьючных лошадей доносились понукания пастухов и щелканье их бичей. Дон Фернандо подошел к окну, приподнял жалюзи, и в комнату ворвалась струя заметно посвежевшего воздуха. Облегченно вздохнув, дон Руфино выпрямился в кресле.

— Уф! — блаженно произнес он. — А я порядком-таки устал, и не столько от проделанного сегодня длинного путешествия верхом, сколько от невыносимой жары.

Дон Фернандо вздрогнул, словно от укуса змеи: намек дона Руфино напомнил ему, что он погрешил против всех правил мексиканского гостеприимства, забыв обо всем на свете, кроме требований безжалостного кредитора. Похолодев от мысли, каким неприличным должно было выглядеть его поведение в глазах уставшего путешественника, дон Фернандо позвонил и коротко бросил вошедшему пеону:

— Прохладительного!.. Вы уж извините меня, сеньор, — обратился он к дону Руфино. — Признаюсь откровенно, ваше неожиданное требование так ошеломило меня, что я до сих пор не подумал предложить вам закусить с дороги. Ваши апартаменты готовы. Вам пора отдохнуть, а разговор наш мы возобновим сегодня вечером или завтра. Надеюсь, мы придем к соглашению, одинаково приемлемому как для вас, так и для меня.

— Ничего другого мне бы и не хотелось, поверьте, дорогой мой сеньор! Бог свидетель, это самое горячее мое желание, — ответил дон Руфино, поднося к губам стакан оранжадаnote 31, поданный пеоном. — Но увы! Я сильно опасаюсь, что, при всей моей готовности пойти вам навстречу, нам трудно будет достигнуть соглашения, если только…

— Если только?.. — резко прервал его дон Фернандо. Дон Руфино не торопясь, мелкими глотками допил стакан, поставил его на стол и с довольным видом откинулся на спинку кресла.

— Если только вы не внесете мне сполна весь свой долг. Но, признаюсь, — добавил он, старательно скручивая пахитоску, — судя по вашим же словам, это кажется мне довольно затруднительным делом.

— Вот как! — недовольно воскликнул дон Фернандо. — А почему вы так думаете?

— Я ничего не думаю, дорогой мой сеньор, я констатирую факт, вот и все!.. Позвольте! — воскликнул он. — Да вы же сами только что жаловались на свое стесненное положение!

— Верно, но что ж из этого следует?

— Да очень простая вещь: семьдесят тысяч пиастров — сумма немалая; даже очень богатые люди не всегда располагают такой крупной наличностью, а тем более при стесненных обстоятельствах.

— Но я могу кое-что продать!

— Я буду в отчаянии, поверьте, сеньор.

— В таком случае, подождите немного.

— Повторяю, это невозможно. Послушайте, любезный сеньор, не пора ли нам объясниться, чтобы не плодить недоразумений, весьма нежелательных в деловых отношениях порядочных людей нашего круга? Так вот, я имел удовольствие ссудить вас деньгами за очень скромные проценты. Не так ли?

— Весьма вам благодарен, — с достоинством ответил маркиз.

— Ох, Боже мой, и благодарить-то не за что! Мне просто хотелось оказать вам услугу. Но я поставил при этом вам условие, и вы приняли его.

— Да, — с раздражением отозвался дон Фернандо, — принял, и напрасно!

— Возможно. Так ведь не в этом теперь дело. Это условие — я снова подчеркиваю: принятое вами условие гласило, что вы обязаны вернуть мне деньги по первому моему требованию.

— Разве я спорю с этим?

— Конечно, нет. Все дело в том, что у меня у самого теперь нужда в этих деньгах, и я прошу вернуть их. Это вполне естественно; действуя так, я ни в чем не отступаю от нашего уговора. Вы должны были предвидеть наступление сегодняшнего дня и быть к нему готовыми.

— Значит, если я попрошу у вас месячной отсрочки?..

— Это будет весьма прискорбно для меня, но я вынужден буду отказать вам. Деньги понадобятся мне не через месяц, а через восемь дней. Видит Бог, я вхожу в ваше положение, но… ничего тут не поделаешь!

Как ни тяжело было для дона Фернандо требование денег, его возмущало не столько само это требование, сколько тон мнимого доброжелательства и унизительной жалости, которым так рисовался сенатор. Маркиз не мог больше совладать с собой и готов был уже дать волю своему негодованию и бросить в лицо дона Руфино слова, которые, несомненно, привели бы к полному разрыву их отношений, как вдруг со двора донеслись радостные крики и топот коней. Дон Фернандо поспешно выглянул в окно, потом, живо обернувшись, обратился к гостю, блаженно тянувшему свою пахитоску.

— Дети приехали! Прошу вас, кабальеро: ни слова при них о нашем деле.

— Можете рассчитывать на меня, — сказал дон Руфино, делая вид, что хочет встать. — Впрочем, с вашего разрешения, я позволю себе удалиться, чтобы не мешать вашим семейным радостям.

— Нет, нет! — удержал его дон Фернандо. — Я предпочитаю тотчас же познакомить вас с моими детьми.

— Как вам будет угодно, любезный сеньор… Буду, конечно, весьма польщен!

На пороге открывшейся двери появился управитель дон Хосе Паредес.

Это был высокий, коренастый метис сорока лет, в котором по его кривым ногам и сутуловатой фигуре с первого взгляда можно было узнать прекрасного наездника. И действительно, почти вся жизнь этого достойного человека проходила в седле. Взглянув исподлобья на дона Руфино, управитель снял шляпу и поклонился своему господину.

— Сеньор амо, — обратился он к дону Фернандо, стараясь придать возможную мягкость своему грубоватому голосу, — ниньо и нинья, с помощью Святой девы Кармелитской, благополучно прибыли.

— Благодарю вас, дон Хосе, — ответил маркиз. — Пусть войдут, я буду счастлив обнять их.

Дон Хосе посторонился, махнул кому-то рукой, и молодые люди вошли, вернее — ворвались в комнату. Одним прыжком они очутились в объятиях отца, прижавшего их к своей груди. Спохватившись, дон Фернандо отстранил их и жестом указал на присутствие в комнате постороннего человека. Молодые люди вежливо поклонились дону Руфино.

— Позвольте представить вам, сеньор дон Руфино, — сказал маркиз, — моего сына, дона Руиса де Мопоер, и дочь, донью Марианну. Дети мои, это сеньор дон Руфино Контрерас, один из моих лучших друзей.

— Весьма горжусь подобным званием! — сказал дон Руфино.

Сенатор поклонился молодым людям, и донья Марианна невольно покраснела и опустила голову под холодным взглядом его зеленоватых глаз.

— Апартаменты детей готовы, дон Хосе? — спросил дон Фернандо.

— О да, ваша светлость! — отвечал тот, не сводя сияющих глаз с молодых людей.

— С разрешения сеньора Руфино, вы можете пойти отдохнуть с дороги, дети мои, — сказал маркиз.

— С вашего разрешения, отправлюсь-ка и я отдохнуть, — вместо ответа обратился к маркизу сенатор.

Маркиз кивнул головой в знак согласия.

— Мы вернемся к нашему разговору в более подходящее время, — продолжал дон Руфино, бросая украдкой взгляд на донью Марианну, выходившую из комнаты вслед за братом. — И не слишком тужите, дорогой мой сеньор, — добавил он, — я, кажется, нашел способ уладить наше дельце, не огорчая вас.

Поклонившись в свою очередь маркизу, озадаченному таким неожиданным обещанием, дон Руфино удалился, снисходительно улыбаясь.

Глава Х. ДОН ХОСЕ ПАРЕДЕС

Немало дней прошло уже со времени возвращения дона Руиса и его сестры, а дон Руфино не заговаривал больше о деле, ради которого он приехал в асиенду. Само собой разумеется, что и маркиз, не жалевший хлопот и сил, чтобы раздобыть средства, необходимые для погашения долга, избегал даже намеком напомнить своему кредитору об их недавнем разговоре. А сам дон Руфино, казалось, совершенно позабыл о своей безотлагательной надобности в деньгах, ссылаясь на которую он в день своего приезда отказывал маркизу в малейшей отсрочке платежа.

Жизнь в асиенде шла своим обычным чередом. Каждое утро дон Руис выезжал в сопровождении дона Хосе наблюдать за полевыми работами и выгоном скота, предоставляя отцу и сестре играть роль гостеприимных хозяев.

Первое время донью Марианну очень смущали приторные улыбки и страстные взгляды дона Руфино, но вскоре она свыклась с ними и в душе только посмеивалась над уморительными гримасами и смешным позерством толстяка. Сенатор отдавал себе, конечно, отчет в том впечатлении, которое он производил на девушку. Но, нимало не смущаясь этим, он продолжал свои маневры с настойчивостью, присущей его характеру. Надо полагать, что такое беззастенчивое ухаживание за доньей Марианной на глазах ее отца и брата входило в расчеты дона Руфино для достижения известной цели, догадаться о которой не представляло большого труда. И в самом деле, для всех вскоре стало ясно, что сенатор добивается руки доньи Марианны. Его домогательство глубоко оскорбляло маркиза, меньше всего мечтавшего о подобном зяте. Но, завися от дона Руфино, готового каждую минуту обрушить на него дамоклов меч кредитора, маркиз не смел выдавать своих истинных чувств. Он ограничивался тем, что зорко следил за гостем, предоставляя ему действовать посвоему. Дон Фернандо уповал на время, а сам выжимал, откуда только мог, деньги, чтобы как можно скорее получить возможность расплатиться с безжалостным заимодавцем и вышвырнуть его вон. К несчастью, поступление денег затягивалось. Многие должники дона Фернандо не спешили с платежами; за пятнадцать дней он успел собрать лишь только четверть требуемой суммы. Да и этими деньгами маркиз не мог свободно распорядиться, так как они были необходимы для текущих нужд хозяйства асиенды.

А дон Руфино в это время был занят деятельной перепиской: рассылал курьеров в разные концы края, да и сам получал немало писем. И вот в один прекрасный день он с развязным видом вошел в кабинет, где дон Фернандо просиживал целыми днями над головоломными вычислениями. Маркиз замер от изумления, увидев дона Руфино, никогда еще не позволявшего себе входить в эту комнату. Сердце дона Фернандо невольно сжалось, но он превозмог свое волнение и любезно предложил гостю сесть.