Глава XVIII. Краснокожие

Между тем, ночь становилась все темнее. Поднялся северо-восточный ветер, гоня перед собой густые сероватые облака, заслонявшие солнце и сгущавшиеся над ущельем.

Граф, принужденный хранить молчание и утомленный длинным путем, почувствовал, что его глаза смыкаются. Сначала он противился охватывавшему его сну, но так как не мог переменить своего положения, то понял скоро, что не может продолжать борьбу. Его голова упала на грудь, глаза закрылись. Он выпустил из рук ружье и заснул. Канадец с минуту смотрел на него с выражением жалости, смешанной с гордостью.

— Храбрый военный, однако! — прошептал он сквозь зубы. — А не способен противиться утомлению на страже против индейцев. Пусть он лучше спит с миром.

С заботливостью, носившей на себе детский оттенок, он снял с себя плащ и покрыл им спящего, проговорив вполголоса:

— Теперь обильные росы и холодные ночи!

Он снова вспомнил о своей обязанности, бросив вокруг проницательный взгляд, чтобы удостовериться, не произошло ли чего-нибудь подозрительного, пока он оказывал помощь своему товарищу.

Вдруг он вздрогнул, и его глаза, пристально устремленные на ближний кустарник, казалось, хотели пронизать тьму. Подняв осторожно свое ружье, чтобы лучи месяца не блеснули на стволе, он зарядил его и прицелился. При звуке взводимого курка из середины кустов, как из под земли, появилась тень и, протянув к охотнику руку, махнула несколько раз шкурой бизона.

При этом мирном, хорошо ему знакомом сигнале, охотник с ружьем наготове спросил незнакомца, черный силуэт которого виднелся против него, чего он хочет.

— Мой брат Сумах самый храбрый из бледнолицых, — отвечал неизвестный. — Вождь хотел бы выкурить с ним трубку совета.

Охотник, названный индейцами Сумахом, понял, что узнан, но он мало был обеспокоен этим, так как знал, что краснокожим известна их численность.

— Ты пьян, краснокожий, — отвечал он сурово. — Пей свою водку и мецкаль, теперь не время искать их в военном лагере.

— Сумах мудрец, — возразил индеец, — что же он боится одного человека? Мастоен-ицтак — белый ворон — великий вождь в своем народе, его язык не раздвоен.

— Если ты действительно Мастоен-ицтак, — отвечал охотник, — твои слова справедливы, но какое доказательство дашь ты мне?

— Вот! — сказал индеец.

И быстро наклонившись, он зажег кучу сухих листьев и дерева, собранных, вероятно, заранее для этой цели.

Через минуту блестящий сноп пламени поднялся к небу и осветил красноватым светом все окружающие предметы, особенно фигуру самого индейца. Последний стоял со скрещенными на груди руками и поднятой головой, так что ни одна черта его лица не могла ускользнуть от опытного взгляда лесного бродяги.

— Хорошо, вождь, — сказал канадец, опуская ружье на землю, — ты можешь занять место у моего огня.

При звуках этого разговора испанцы пробудились и схватились за оружие.

— Что происходит? — спросил с беспокойством граф.

— Самая обыкновенная индейская тактика, — отвечал охотник. — Вождь краснокожих желает перед нападением сделать нам неисполнимые предложения.

— Зачем же тогда его принимать? — возразил граф.

— Отказать — значит показать этим демонам, спрятавшимся в кустах, что мы боимся. Пусть лучше он явится: время, затраченное на бесполезные слова, будет выиграно для нас.

— Правда, — сказал с улыбкою граф. — А мы? Какую роль отвели вы нам в этой комедии?

— Никакой. Засните снова или, по крайней мере, сделайте вид, что заснули. Эта хитрость с нашей стороны произведет больше впечатления на вождя, чем смешное выставление напоказ наших сил.

— А если этот человек имеет цель завлечь нас в западню? — спросил граф.

— Этого нечего опасаться: хотя индейцы в глазах белых дикари, но они цивилизованы по-своему и честны. Можно смело положиться на их слово, раз оно дано.

— Хорошо, друг мой, вы лучше меня знаете как обращаться с этими людьми. Действуйте же, как найдете лучшим для общего блага.

— Положитесь на меня, сеньор. Я не меньше вас заинтересован в этом деле.

После этого граф и его спутники заняли свои места, и когда вождь показался у входа в лагерь, все говорило о том, что они спали.

— Пусть мой брат, Белый Ворон, будет благополучен у моего очага, — сказал канадец, — если он пришел с мирными предложениями от своих братьев.

— Намерения вождя хороши. От моего брата всецело зависит, чтобы они исполнились.

Оба поклонились друг другу с важностью, требуемой индейским этикетом, и уселись около костра, в который канадец подбросил несколько сухих ветвей.

Тогда вождь вынул свою трубку из-за пояса, набил ее morrichee или священным табаком, закурил прутом, чтобы не прикасаться пальцами к огню, и оба стали курить, молчаливо выпуская дым.

Белый Ворон был высок ростом и хорошо сложен, его немного худощавые члены были крепки. Он был, по-видимому, средних лет: его черты отличались благородством и выразительностью, взгляд блистал умом. В общем, выражение его лица было привлекательным.

Он был одет в свой большой наряд и военные мокасины, это указывало, что он был в походе. Кроме ножа для скальпирования, заткнутого за пояс из недубленой кожи оленя, с ним не было никакого оружия, по крайней мере, на виду.

Когда весь табак был выкурен, вождь выколотил пепел ногтем большого пальца, спрятал трубку за пояс и повернулся к своему собеседнику с такими словами:

— Команчи озер удивлены, что видят здесь такого великого храбреца, как наш брат Сумах. Сделался ли он другом vorries — испанцев, или попал к ним в ловушку и принужден быть их рабом?

— Ни то, ни другое, вождь. Меня соединил с ними только случай! — отвечал охотник ясным голосом.

— Краснокожие зорки, как орлы, и хитры, как змеи. Они видели, как Сумах вошел в каменную крепость, которую белые называют гасиендой дель Барио, в компании белых и с ними же выехал из нее.

— Что же это доказывает, вождь? К тому же, я думаю, вам мало нужды до того, друг я или нет тем, кого вы называете Vorries?

— Более, чем мой брат Сумах думает. Команчи озер любят великое сердце востока: они встретились с ним на тропе войны, они знают, что Сумах — великий храбрец, и не хотели бы видеть его гибели.

— Благодарю тебя и твоих воинов, вождь, — отвечал невозмутимый канадец, — за внимание ко мне. Я сам люблю твоих братьев, я сражался за ваше племя и буду огорчен необходимостью выступить против него.

— О! Мой брат говорит хорошо, в нем присутствует мудрость. Пусть он следует за вождем в его лагерь, его место готово у огня совета.

— Я хотел бы этого, вождь, — сказал охотник, печально склонив голову. — Бог свидетель, что я хотел бы избежать кровопролития между нами. К несчастью, твое предложение невозможно: честь не допускает меня принять его. Я поклялся защищать этих людей и умру или спасусь с ними вместе.

Индеец, казалось, погрузился в минутное раздумье.

— Решение моего брата безумно, — возразил он наконец, — эти Vorries должны умереть.

— Почему так? Не могут ли они откупиться? Для чего бесполезно проливать кровь? Vorries заплатят выкуп, и команчи позволят им мирно продолжать путь.

Индеец, в свою очередь, несколько раз печально покачал головой.

— Нет, — сказал он, — теперь не “мексиканская луна”, команчи ищут не добычи, а мщения. Пусть мой брат не противится и оставит Vorries. Один из великих вождей команчей был оскорблен. Кровавое мщение позади бледнолицых — они умрут. Я сказал.

Канадец поднялся.

— Хотя я отказываюсь принять предложение моего брата, — сказал он, — тем не менее, очень благодарен за предупреждение. Пусть он воротится к своим и повторит им мои слова: это слова человека прямого. Их враги — мои братья, я буду их защищать, что бы ни произошло. Если они падут, я паду с ними с сознанием исполненного долга, не выказав трусости, недостойной война и христианина.

— Пусть кровь моего брата падет на его голову! — сказал вождь печальным тоном, которого он не мог скрыть.

Потом, церемонно поклонившись охотнику, возвратившему поклон, он удалился медленными шагами и не замедлил исчезнуть в сумерках.

— Вставайте, товарищи! — вскричал канадец, как только остался один. — Настал час показать свое мужество. Не пройдет и десяти минут, как мы будем атакованы.

В одну минуту испанцы вооружились и укрылись в скалах.

Граф подошел к охотнику и тихо сказал, дружески пожимая ему руку.

— Сеньор Оливье, я все слышал. Вы могли спастись, покинув нас! Вы не захотели этого, благодарю!

— Ба! Ба! — отвечал со смехом искатель приключений. — Разве вы не поняли, что этот индеец хотел завлечь меня в западню? Но я не так прост, чтобы в нее попасться.

— Зачем унижать честное поведение? Я хорошо знаю, что этот человек говорил правду.

— Возможно. Разве бы вы на моем месте не так же поступили?

Разговор на этом должен был прекратиться, так как огромная огненная завеса поднялась на берегу и как волшебством разогнала мрак. Это индейцы начали атаку, зажегши деревья и траву, чтобы разглядеть лагерь своего неприятеля.

В ту же минуту туча стрел и пуль посыпалась на лагерь.

— Берегите запасы, — приказал канадец своим товарищам, — стреляйте только наверняка. Кто знает, скоро ли это кончится? Не показывайтесь, если не хотите быть пронизаны стрелой или пулей. Мы воюем с индейцами, следовательно, должны быть чрезвычайно осторожны.

Осажденные не отвечали на огонь нападающих, которые продолжали стрелять, оставаясь невидимыми.

Между тем, охотник, наклонившись вперед, внимательно выжидал случая разрядить свое ружье, следя за направлением выстрелов. Но краснокожие знали на опыте меткость его глазомера и не хотели служить ему целью. Они удвоили свою осмотрительность.

Вдруг канадец заметил легкое движение за кучею дерева, сложенного на берегу и выстрелил. В ту же минуту индеец запрыгал, как раненый олень, и упал. Несколько воинов приблизились, чтобы взять его тело. Четыре выстрела дали четыре новых трупа.

Тогда краснокожие убежали с ужасными криками, покинув раненых, мучавшихся в предсмертной агонии. Наступила глубокая тишина. Если бы не трупы и зарево грандиозного пожара, то можно было принять все случившееся за сон.

— Э! — сказал граф, заряжая ружье. — Схватка была жаркая, но урок хорош. Я думаю, он послужит им на пользу.

— Не думайте, что они так легко откажутся от намерения овладеть вами. Имейте немного терпения, и вы их скоро увидите. Есть у нас раненые?

— Никого.

— Слава богу! Удвоим осторожность, так как они в данное время, вероятно, замышляют дьявольскую хитрость, чтобы обмануть нас.

Однако, около двух часов краснокожие не показывали вида, что хотят напасть повторно.

— Я думаю, мой друг, — сказал граф, — вы ошиблись, и эти демоны отказались от сражения.

Канадец с сомнением покачал головой, стараясь различить при замирающем свете пожара, что делается на берегу.

Вдруг он издал гневный возглас.

— Видите, видите! Эти воплощенные демоны катят стволы деревьев и укрываются за ними, как хитрые опоссумы. Если мы не будем осторожны, то увидим их за своей спиной прежде четверти часа.

Охотник был прав.

Краснокожие, нарубив значительную массу деревьев, устроили из них ряд движущихся щитов и под их прикрытием старались достигнуть берега реки, откуда было несколько шагов до скал. Тогда в рукопашной схватке численность дала бы им перевес.

Положение было критическим для осажденных и с каждой минутой ухудшалось, так что теперь они принуждены были постоянно поддерживать огонь против невидимых врагов, которые продвигались вперед, не давая себе труда отвечать. Этим занимались войны, оставшиеся сзади.

Вдруг индейцы, подкравшиеся к скалам, поднялись разом и прыгнули вперед, как легион тигров, испуская ужасные крики.

— Вот настало время умереть! — вскричал канадец.

Семь выстрелов грянули разом, семь врагов пали.

Но другие перепрыгнули через трупы и бросились вперед.

Началось сражение, геройски поддерживаемое белыми, которые, несмотря на чудеса храбрости, видели, что скоро должны будут уступить.

Граф сражался с особенной энергией против индейцев, которые стремились захватить его. Несколько раз он рисковал очутиться в руках врагов, старавшихся взять его в плен живым, но его выручал канадец. Часть испанцев была серьезно ранена.

Через несколько минут, может быть, секунд, с белыми бы покончили, как вдруг произошла странная вещь.

Ужасный крик поднялся среди индейцев, впавших без видимой причины в панику и разбежавшихся по всем направлениям с воплями:

— Горе! Горе! Царица Саванн! Вот царица Саванн!

В это мгновение трое всадников показались в ущелье, гоня перед собой краснокожих, которые, не пытаясь сопротивляться, рассеялись.

Испанцы были спасены в то время, как считали себя уже погибшими.

Помощь подоспела вовремя. Из восьми остались только трое, остальные выбыли из строя.

Неизвестные всадники, во главе которых можно было рассмотреть женщину, пронеслись, как вихрь, перед лагерем испанцев и, преследуя беглецов, исчезли во мраке ночи.

Путешественники, так чудесно спасшиеся, остались в недоумении, сами не веря своему спасению и ожидая нового нападения своих неумолимых врагов.

Глава XIX. Граф Мельгоза

Еще довольно долго после этого испанцы оставались настороже. Они не могли поверить своему чудесному освобождению и каждую минуту готовились опять увидеть краснокожих. Однако прошла целая ночь, а тишина пустыни нарушалась только дикими криками ягуаров и порывистым тявканьем степных волков — койотов, вышедших из своих берлог на поиски добычи.

На восходе солнца испанцы увидели, что ущелье было совершенно пустынно и что их свирепые враги окончательно отказались от намерения овладеть ими.

Воздав хвалу богу горячей молитвой, они занялись тогда погребением мертвецов, чтобы скорее сняться и пуститься в путь.

Потери их во время схватки с индейцами были значительны: четверо храбрых солдат графа погибло, двое были ранены, только он сам и канадец случайно уцелели. Охотник принужден был сознаться, что в течение пятнадцатилетнего скитания по лугам он никогда еще не видел со стороны краснокожих такой методичности и упорства.

Испанцы, убедившиеся в неосновательности своих ожиданий, переправились на твердую почву, чтобы выкопать могилы.

Наконец, отдав последний долг своим погибшим товарищам, с трудом положив на их могилу большие камни для защиты от диких зверей, путешественники наскоро закусили, сели на коней и пустились а путь.

Как и накануне, граф и охотник ехали рядом, погруженные в печальные размышления, бросая кругом равнодушные рассеянные взоры.

Наконец канадец повернулся на лошади, покачал головой, как бы желая отогнать от себя докучную мысль, и обратился к графу.

— Ба! — сказал он, как бы доканчивая свою мысль. — Умирать все равно придется, немного раньше или немного позднее.

— Да, — отвечал граф с печальной улыбкой. — Смерть действительно общий удел. Но пасть так, вдали от своих, под ударами недостойных врагов, не доставив своей смертью никакой пользы человечеству — вот что ужасно и чего бог не должен был допускать.

— Не ропщите на провидение, сеньор: эти люди пали, правда, но их смерть не была бесполезна, как вы полагаете, так как она позволила вам дождаться помощи.

— Это правда. Однако, я не могу не жалеть о судьбе преданных людей, в смерти которых я косвенно виноват.

— Это было хорошее сражение, храбро выдержанное с той и с другой стороны. Однако, вовремя прибыли наши освободители, без них мы, вероятно, лежали бы теперь неподвижными на земле. Но, — прибавил он после минутного раздумья, — почему удалились наши спасители? Мне кажется, что они должны были, по крайней мере, подъехать к нам, если не для принятия наших благодарностей, то чтобы посмотреть, в каком мы состоянии.

— Для чего? Царица Саванн слышала наши выстрелы, этого ей было достаточно для того, чтобы убедиться в нашей способности выдержать борьбу.

— Возможно, — возразил канадец с задумчивым видом. — Но какова бы ни была моя благодарность к этой необычайной женщине, которую вы называете Царицей Саванн, я не буду удовлетворен, пока не увижу ее вблизи.

— Поверьте мне, сеньор Оливье, не старайтесь разъяснить это дело: здесь скрывается печальная история.

— Вы ее знаете?

— Может быть, могу только догадываться, так как особа, прямо заинтересованная в поступках этой женщины, старается хранить об этом самое глубокое молчание.

— А! Подождите, — воскликнул канадец, ударяя себя по лбу. — Я думаю теперь, что дон Орелио Гутиеррец рассказывал нам в гасиенде дель Барио историю, относящуюся к этой женщине.

— На что вы намекаете, сеньор?

— Бог мой! Я не придал тогда важности этому сообщению, так что слышанное очень смутно помнится мне. Но все-таки я помню, что дело шло о восстании индейского племени, жившего на земле дона Аннибала де Сальдибара и о жестоком мщении краснокожих, вследствие которого жена хозяина гасиенды потеряла рассудок.

— Да, все это правда. Когда донна Эмилия выздоровела, она стала питать неумолимую ненависть к индейцам и с этого времени, если говорят правду, преследует их без отдыха, как диких зверей и безжалостно убивает.

— Действительно, это необыкновенно.

— Краснокожие считают эту женщину колдуньей, потому что она благополучно избегает их западни и выходит невредимой из всех схваток. Они питают к ней такой суеверный ужас, что достаточно произнести только ее имя, чтобы привести их в бегство, как видели вы это сегодняшней ночью. И как бы воздавая почтение ужасу, наводимому ею, они прозвали ее тем именем, какое вы слышали.

— Царицей Саванн?

— Да.

— Я часто слышал разговоры индейцев об этом странном создании, которое они считают почти что гением зла и о котором рассказывают самые фантастические и неправдоподобные истории, но, признаюсь, теперь почти не сомневаюсь, что донна Эмилия Сальдибар и Царица Саванн одно и то же лицо.

— Впрочем, я ничего не утверждаю, только повторяю то, что рассказывают.

— Как может быть, что вы, друг дона Аннибала, не знаете этого достоверно?

— Повторяю еще раз, что дон Аннибал скрывает роковую тайну и если случайно при нем говорят об этом странном существе, он сейчас же изменяет тему разговора, предоставляя каждому делать более или менее вероятные предположения.

— Очень хорошо! — отвечал охотник. — Благодарю за объяснения, кабальеро, но клянусь, что я сумею узнать правду от дона Аннибала или, в случае его отказа, от самой виновницы.

— С вашего позволения, кабальеро, я бы не советовал этого. Я не имею права ни останавливать вас, ни подстрекать. Однако, если вы позволите дать вам совет в таком важном деле, я скажу: проникать против желания в тайны, особенно когда они вас не касаются, — неосторожно.

— Благодарю за совет, кабальеро. Но, — сказал он, вдруг меняя тон, остановив лошадь и прикладывая правую руку к глазам, чтобы защитить их от лучей солнца, — кто там едет внизу?

— Где? — спросил граф, останавливая и свою лошадь.

— Там, против нас, всадник, летящий во весь опор.

— Действительно, — сказал граф. — Теперь я начинаю различать его среди облака пыли. — Гм! — пробормотал канадец, заряжая ружье. — Если он один — хорошо. Но на всякий случай нужно принять меры предосторожности.

— Что вы делаете?

— Видите, я приготовляюсь к визиту.

Между тем, всадник быстро приближался к испанцам. Скоро стало возможным различить по костюму и упряжи, что это мексиканец.

На скаку этот человек делал знаки с целью, по-видимому, привлечь внимание путешественников и заставить их ехать к нему навстречу.

— Э! — сказал вдруг граф. — Я не ошибаюсь. Разрядите ваше ружье, кабальеро, это один из моих пеонов. Какая причина заставила графиню отправить ко мне гонца?

— Мы ее узнаем, — отвечал канадец, опуская свое ружье и двигаясь вперед, — так как через пять минут соединимся с ним.

Действительно, через несколько минут всадник присоединился к ним.

Это был пеон с загорелым лицом и коренастым телом. Он был хорошо вооружен и сидел на степной лошади, с которой не может сравниться европейская.

Подъехав к своему господину, он остановился и, почтительно поклонившись графу, вынул из-за пояса мешочек из кожи опоссума, а из него письмо, которое и подал графу.

Тот взял письмо, но прежде чем его вскрыть, посмотрел с плохо скрытым беспокойством на пеона и сказал ему:

— Разве в гасиенде произошло что-нибудь новое, Диего Лопес?

— Ничего, mi amo, по крайней мере, я не знаю!

— Здорова ли сеньора?

— Да, но узнав от посла, отправленного вами из Леон-Викарио, что вы. вероятно, не останавливаясь проедете в гасиенду, она дала мне это письмо и приказала спешить.

— Хорошо! Диего Лопес, ты не обманываешь меня?

— Клянусь раем, сеньор, я сказал вам правду!

— Хорошо, подожди.

Затем, повернувшись к канадцу, он спросил:

— Позволите?

— Письмо, полученное при таких обстоятельствах, должно быть важным, сеньор. Читайте его без промедления.

Тогда граф сломал печать и начал читать письмо. Но едва пробежал он глазами несколько строк, брови его нахмурились, а лицо покрылось смертельной бледностью.

— Что с вами, сеньор? — спросил его с любопытством охотник. — Вы чувствуете себя больным, или это письмо принесло дурную новость?

— Ни то, ни другое, кабальеро, — отвечал граф, делая усилие вернуть свое хладнокровие, — благодарю вас. Это письмо напомнило мне число, которое я не забыл, — увы, — сказал он, — это невозможно, — но которое я, может быть, в данных обстоятельствах пропустил бы. Вместо того, чтобы проводить вас в Леон-Викарио, я должен остановиться в гасиенде. Вы расположены принять мое гостеприимство или желаете в сопровождении Диего Лопеса продолжать свой путь до города?

— Я в вашем распоряжении, сеньор, и сделаю так, как вам угодно, тем более, что мне некуда торопиться. Решайте сами, как хотите.

— В таком случае, мы заедем в гасиенду. Диего Лопес, отправляйся к своей госпоже и предупреди ее о нашем скором прибытии.

Пеон молча поклонился, вонзив шпоры в бока лошади, и поехал.

— Нам некуда торопиться, — сказал граф, — отсюда не более двух миль до гасиенды.

— Я поеду так, как вы хотите, — отвечал охотник, — тем более, что солнце еще высоко.

— Прием, который вы получите, будет печален, сеньор. Семейное горе изгнало, к несчастью, радость из моего дома. Итак, я прошу извинить, если вам покажется суровым прием графини.

Канадец учтиво поклонился, и они продолжили путь.

Приблизительно через час они заметили высокие и крепкие стены обширной гасиенды, выстроенной на вершине холма.

— О! О! — воскликнул канадец, удивляясь солидности этой величественной постройки. — Вот удивительная крепость.