Глава X. Генерал Пелажио

Невозможно выразить, какой энтузиазм возбудило это известие, грянувшее как удар грома. Действительно, это был он, отец Пелажио Сандоваль.

Неожиданное прибытие его, сильно поразившее мексиканцев, имело громадный успех.

В одно мгновение священник едва не задохнулся, с таким жаром бросились к нему все партизаны. Каждому хотелось протиснуться ближе, чтобы дотронуться до его руки или поцеловать край его одежды. Больше четверти часа в зале царил невообразимый беспорядок. Все говорили разом, так как каждый прославлял достоинство вождя, вернувшегося из заточения против всякого ожидания.

Канадцы также онемели от изумления. Волнение, однако, мало-помалу улеглось, и тишина восстановилась. Отец Пелажио прежде всего должен был объяснить, каким образом удалось ему освободиться после двухлетнего заключения в тюрьме, напоминающей неаполитанское сагсего duro, несмотря на бдительность стражи и ежеминутное шпионство.

Удовлетворив общее любопытство, отец Сандоваль, хорошо понимавший, что время дорого и надо ковать железо, пока оно горячо, попросил слова.

Тотчас же, как по взмаху волшебного жезла, воцарилась глубокая тишина там, где за минуту перед тем было так шумно и беспорядочно. Каждый, наклонившись вперед и насторожив уши, слушал этого человека, как бы воскресшего из мертвых.

У отца Пелажио был все тот же спокойный, умный и добрый взор, освещавший его лицо, как и в то время, когда мы впервые представили его читателю. Только несколько новых морщин выступило на его бледном лбу как результат страшной борьбы, вынесенной им в течение стольких лет. Его глаза приобрели еще большую магнетическую силу, а бледное, истощенное страданиями лицо приобрело печать аскетизма, так превосходно переданного Сурбараном в его бессмертных картинах.

Сбросив шляпу с большими полями, скрывшую его лицо, и поднявшись во весь рост, он явился таким величественным, что присутствующие невольно почувствовали глубокое перед ним преклонение.

— Слушайте, братья и друзья! — сказал он мелодичным голосом, окончательно покорившим все сердца. — Дон Аннибал сейчас сообщил: настало время свободы для нашего дорогого отечества, час ее пробил для Мексики. Если мы действительно желаем свергнуть постыдное иго, то настоящее время самое благоприятное для этого. Спасение отечества зависит от нас. Все готово для великого дела, которое мы должны совершить. Выслушайте со вниманием мои слова, так как они очень важны. Вы не знаете имени человека, открывшего для меня двери тюрьмы, где я был заживо погребен, не так ли? Этот человек, дон Августин Итурбидэ, жестокий полковник милиции, бывший непримиримым врагом революционеров и приказавший расстрелять Матамороса, мученика свободы. Дон Августин Итурбидэ, этот ловкий, смелый и предприимчивый полководец, изучивший военное искусство в рядах наших врагов, осознал свое заблуждение и стал одним из наших ревностных защитников. Известие о восстании Риго привело к учреждению кортесов и к введению инквизиции во всех испанских владениях. Вы сами видите, что времена изменились, солнце наше начинает просвечивать сквозь два облака, неумолимые враги становятся нашими сообщниками. Наконец, граф дель Венадито Аподака, отреченный испанским правительством от вице-королевства, уступает свое место Донохо (I'Donoju). Воспользуемся этим междуцарствием, сделаем последнее геройское усилие и завоюем свободу! Наша судьба зависит от нас самих: неужели же мы не решимся разбить свои оковы?

При этих, с воодушевлением произнесенных словах среди слушателей словно пробежал электрический ток. Невыразимый энтузиазм овладел ими и, обнажив оружие, они стали потрясать им и громко восклицать.

— Свобода! Свобода!

Священник выждал несколько минут, пока всеобщее воодушевление немного улеглось, и продолжал:

— Итурбидэ ждет только сигнала, чтобы открыто встать за независимость. Южные области уже начали действовать, неужели мы отстанем от них? Вы сами были свидетелями утреннего происшествия и знаете, что испанцы, предупрежденные своими шпионами о предстоящем собрании в гасиенде, переоделись индейцами и напали на нас. Этим они ограждали себя от ответственности в случае неудачи. Впрочем, не сомневайтесь, сеньоры, что истинная цель их была не рассеять наше собрание, а захватить меня и парализовать попытку восстания. Кабальеро, братья и соотечественники, еще одно слово, исчерпывающее наш долг: к оружию! Свобода или смерть!

Действие последних слов, произнесенных с необычайной энергией, было поразительным.

— К оружию! Свобода или смерть! — кричали все присутствующие.

В этот момент отворилась дверь, и появился молодой человек.

Это был дон Мельхиор, ребенком принятый в дом дона Аннибала де Сальдибара и воспитанный им как сын.

Дон Орелио говорил правду. Дон Мельхиор был действительно красив, гибок и строен, с благородными манерами и элегантной осанкой. Его костюм не блистал роскошью, но был весьма приличен и представлял среднее между одеждой кампезина и охотника пустынь. Прямая сабля — machete, продетая через железное кольцо, висела у него на левом бедре, стволы двух длинных пистолетов выглядывали из-под fajo, т. е. пояса из красного китайского крепа, охватывавшего его талию.

Бросив любопытный взгляд кругом, дон Мельхиор проскользнул к отцу Пелажио и шепнул ему несколько слов. Священник встрепенулся, легкая краска выступила на его лице, но он сейчас же пришел в себя.

— Сеньоры! — сказал он громким голосом. — Мне сообщили совершенно неожиданную новость. Граф Мельгоза только что прибыл в гасиенду и просит свидания с нами, чтобы сообщить вещи первостепенной важности.

Это известие произвело свое действие, как и ожидал предводитель инсургентов: все головы поднялись, брови нахмурились и угрожающее выражение появилось на лицах.

— Что вы намерены делать? — спросил дон Орелио.

— Я? — отвечал отец Пелажио. — Немедленно приму его, если на это согласны наши друзья. Для чего нам скрываться долее? Мы владеем достаточными силами, чтобы держать высоко голову и не перед таким врагом, как граф. Сожжем свои корабли и дадим начало грозе. Не все ли равно, двумя часами раньше или позднее враги узнают, что мы выступили на борьбу!

— Vive Dios! Вы правы! — вскричал порывисто дон Аннибал. — Подадим начало грозе!

— Покажем, — произнес дон Орелио, пытавшийся уже несколько раз принять участие в разговоре, — этим надменным испанцам, что мы их не боимся!

— Вот что значит говорить от чистого сердца. — сказал с улыбкой отец Пелажио. — Дитя мое, Мельхиор, — прибавил он, обращаясь к молодому человеку, — поспеши ввести его превосходительство, сеньора графа Мельгозу. Такая высокая персона не может ждать в передней, как бедный пеон.

Последние слова произнесены были с такой тонкой насмешкой, что вызвали улыбки на лицах некоторых инсургентов.

Дон Мельхиор безмолвно поклонился и вышел из залы.

Отец Пелажио завел тихий разговор с доном Орелио и с доном Аннибалом.

Едва успела дверь закрыться за молодым человеком, как снова распахнулась.

На этот раз за Мельхиором следовал новый гость, граф Мельгоза.

В это время ему было около пятидесяти пяти лет, но он так хорошо сохранился, что казался сорокапятилетним.

Это был человек высокого роста, хорошо сложенный, с холодными и церемонными манерами. Его угловатое лицо было надменно, сурово и дышало гордостью. Глубоко ушедшие в орбиты глаза блестели мрачным огнем. Во всей его фигуре было что-то напыщенное и принужденное, не внушавшее симпатии.

Одет он был в богатый военный мундир полковника испанской службы.

Глубокая тишина встретила его появление в зале.

Не обратив, по-видимому, никакого внимания на этот холодный прием, он слегка дотронулся до своей шляпы и приблизился твердыми шагами к дону Аннибалу де Сальдибару. Последний по знаку отца Пелажио пошел к нему навстречу, отстраняя всех с дороги, чтобы очистить проход для столь мало желанного посетителя.

Встретившись, они церемонно раскланялись, и дон Аннибал, как хозяин дома, заговорил первым.

— Какой счастливой случайности обязан я честью вашего посещения, господин граф?

Граф с горечью улыбнулся и, бросив подозрительный взгляд на всех присутствующих, смотревших на него с нескрываемой ненавистью, сказал:

— Визит действительно неожиданный, кабальеро, и без сомнения мало желанный.

— Почему же, сеньор? — возразил с самой утонченной вежливостью владелец гасиенды. — Будьте уверены, что для меня очень лестно, когда вы, старший алькад провинции, удостаиваете посещением мое скромное жилище.

— Правду ли вы говорите, дон Аннибал, и должен ли я серьезно выслушивать ваши слова?

— Почему же нет, сеньор? — спросил владелец гасиенды с едва уловимым сарказмом.

— Почему? — повторил граф с некоторым колебанием, но сейчас же принял свой холодный и слегка несмешливый тон. — Сеньор, прекратим, если вам угодно, эти любезности, в которые мы оба не верим, и перейдем к делу.

— Хорошо, господин граф, — вежливо отвечал дон Аннибал, — перейдем к делу. Я ничего не имею против!

Две или три минуты прошло, пока граф заговорил.

— Кабальеро, я посещаю вас не в качестве старшего алькада провинции, какового титула я не имею права носить, а в качестве старшего алькада города Леон-Викарио, в территорию которого включены ваши земли, и от которого вы, естественно, зависите.

— Естественно, — повторил владелец гасиенды, — ах! Я завишу от Леон-Викарио! Благодарю за сообщение, господин граф! Признаюсь, я этого совершенно не знал, привыкнув все, происходящее в пределах моих владений, считать зависящим только от меня самого.

— Вы увидите, кабальеро, свою ошибку.

— Хорошо, но, сеньор граф, с вашего позволения я предлагаю оставить это. Невероятно, чтобы для столь маловажного обстоятельства вы совершили такой длинный путь и пожаловали сюда.

— Вы не ошиблись, я имел другую цель. Я приехал справиться, по какому праву собираете вы в гасиенде этих людей, давно известных своей ненавистью к королевскому правительству?

Дон Аннибал собирался ответить на этот вопрос в таком же тоне, каким он был задан.

Но отец Пелажио, до сих пор, по-видимому, придававший мало значения разговору, схватил дона Аннибала за руку, оттолкнул его слегка в сторону и холодно сказал графу:

— На это, господин алькад, я вам отвечу!

Граф удивленно взглянул на обращавшегося к нему человека и, заметив его бедную одежду, сказал с презрением.

— Кто вы, мой милый, и по какому праву обращаетесь вы ко мне?

— А! Значит, мой костюм удачно выбран, господин граф, — отвечал насмешливо священник, — если вы не узнали меня.

— Возможно ли! — вскричал с удивлением граф, присматриваясь к своему собеседнику. — Как! Вы здесь? О! Я не удивляюсь более тому, что по всей провинции идут волнения. Это вы, недостойный служитель бога, забыв свою святую миссию, сеете раздор и вызываете брожение в народе!

— Ошибаетесь, граф! — отвечал священник. — Я проповедую святую войну. Но предупреждаю, кабальеро, пусть между нами не будет ни угроз, ни оскорблений. Это неосторожно и неучтиво с вашей стороны, и я этого не потерплю. Чего вы желаете? Знать, что мы делаем? Я вам скажу. Мы обсуждаем падение правительства, которому вы служите, и в минуту вашего въезда в гасиенду мы поклялись победить или умереть за свободу. Что еще вам угодно? Говорите, я готов удовлетворить ваше любопытство.

Граф печально улыбнулся.

— Нет! — отвечал он. — Жалкие безумцы, я ничего более не хочу знать. Что можете вы мне сказать нового? Разве долгая борьба, которую вы стремитесь поддержать, не доказала бесплодность сопротивления власти, слишком сильной, чтобы ваши соединенные усилия могли ее потрясти? Выслушайте, что поручено мне передать вам от имени его превосходительства вице-короля.

— Говорите. — сказал холодно дон Пелажио, — И говорите громко, сеньор, чтобы мы ясно слышали ваши предложения.

— Предложения? — спросил. тот свысока. — Их не будет. Я имею поручение передать вам приказ.

— Приказ? Вот горделивый язык! Разве вы забыли, где находитесь и кем окружены?

— Я никогда не забываю того, что должен помнить, кабальеро. Поверьте мне, откажитесь от невозможной борьбы, возвратитесь с миром в свои жилища и правительство, быть может, смилостивится и согласится закрыть глаза на вашу неудачную попытку.

Страшный взрыв криков и угроз сопровождал это унизительное предложение. Граф Мельгоза спокойно, с улыбкой на устах и высоко поднятой головой слушал эти крики.

— Тише! — вскричал отец Пелажио. — А вы, господин граф, — прибавил он по адресу старшего алькада, — скажите, сколько у вас голов? Вы так уверены в безнаказанности? Выслушайте же наш ответ, он будет краток.

— Я слушаю.

— Мы не оставим обнаженного оружия, пока последний испанец не покинет мексиканскую почву.

Энергичные аплодисменты и радостные восклицания раздались со всех сторон.

— Хорошо, сеньор, — отвечал граф, — пусть пролитая кровь падет на ваши головы! От имени короля я объявляю вас изменниками и бесчестными людьми, стоящими, следовательно, вне закона. Прощайте!

И не удостоив собрание поклоном, граф бросил кругом негодующий взгляд и вышел из залы тем же спокойным шагом, каким и вошел.

Тогда отец Пелажио наклонился к уху дона Аннибала.

— Следуйте за ним, — сказал он тихо, — и не позволяйте ему уехать, пока не узнаете о намерениях и репрессивных мерах, какие рассчитывает употребить против нас правительство.

— Это будет трудно, — заметил владелец гасиенды.

— Не так, как вы думаете. Граф один из ваших старых друзей, воспользуйтесь подходящей минутой и уговорите его принять ваше гостеприимство. В нашем положении двадцать четыре часа могут значительно повлиять на ход дела. Я рассчитываю на вашу ловкость.

— Попробую. — отвечал дон Аннибал, с сомнением покачивая головою. — Боюсь только, что не сумею исполнить это трудное поручение.

— Попытайтесь сделать невозможное, мой друг! — возразил отец Пелажио с твердостью.

Глава XI. Беседа

Среди собравшихся в гасиенде людей находился человек, о котором мы ничего не упоминали до сих пор, но которым займемся теперь.

Это был не кто иной, как Сотавенто, индейский мажордом, любимец дона Аннибала. Его мрачный силуэт набросан был уже на первых страницах нашего рассказа.

Сотавенто не изменился, двенадцать лет прошло для него бесследно. Его волосы остались по-прежнему черны, лицо — холодно, а фигура — пряма. Индейцы вообще обладают свойством долго сохранять моложавый вид и утрачивают его только в последних пределах старости.

В течение двенадцати истекших лет Сотавенто не покидал своего господина. Он служил ему с такой преданностью, что гордый кастилец считал его скорее другом, чем слугой.

Поведение этого человека, всегда несколько загадочное, было безукоризненным. Он в самых критических обстоятельствах, не задумываясь, рисковал жизнью для спасения своего господина.

Однако, несмотря на несомненные доказательства преданности, Сотавенто внушал всем, кому приходилось иметь с ним дело (конечно, за исключением дона Аннибала) непреодолимое отвращение. И странное дело: чем ближе его узнавали, тем охотнее избегали. Между тем, его манеры были скромны, учтивы, даже мягки. Он любил оказывать услуги и пользовался всяким удобным случаем делать приятное даже тем, кто не имел для него никакого значения.

Из какого же источника вытекала всеобщая антипатия к этому человеку? — Неизвестно.

Один только дон Аннибал де Сальдибар пожимал плечами с презрительной усмешкой, когда ему советовали не слишком доверять мажордому…

Сотавенто незаметно выскользнул из залы вслед за своим хозяином, и в то время, когда последний отправился разыскивать графа Мельгозу, прошел во внутренние комнаты гасиенды и достиг угловой, выходившей окнами в сад.

Очутившись там, индеец пытливо огляделся вокруг, затем подошел к двери и прислушался.

— Они идут, — сказал он почти тотчас же и одним прыжком очутился в противоположном конце комнаты. Здесь он маленьким ключиком, висевшим на шее, отпер потайную дверь, скрытую в стене и, бросив последний взгляд на комнату, исчез.

Дверь тихо скользнула на свое место в ту самую минуту, когда дон Аннибал поднял портьеру и вместе с графом Мельгозой вошел внутрь.

— Здесь, — сказал владелец гасиенды, приглашая гостя садиться, — мы можем поговорить без помех, в свое удовольствие!

— Но уверяю вас, что нам не о чем говорить! Впрочем, если вы желаете поболтать, пока мои слуги седлают лошадей, это доставит мне большое удовольствие.

Произнеся это, граф сел.

— О! О! — возразил с улыбкой хозяин. — Неужели вы так скоро уедете? Я не хочу этому верить. Честь моего дома требует, чтобы старые друзья, мой дорогой граф, расстались довольные друг другом, а все обязанности гостеприимства были исполнены.

— Мой дорогой дон Аннибал, — отвечал граф осторожно. — В наше время обязанности гостеприимства стали слишком слабыми узами и не могут задержать никого.

— Не думайте так! — с живостью вскричал дон Аннибал. — Дружба имеет неотъемлемые права: находясь в двух противоположных лагерях, мы должны еще более уважать друг друга.

— К несчастью, дон Аннибал, дружба редко может противостоять политической ненависти. Если не существует согласия в образе мыслей, то, как бы велика ни была симпатия, дружба сменяется равнодушием, от которого один шаг до ненависти.

— Надеюсь, вы еще свободны от нее, мой дорогой граф. Наша дружба не может ослабеть, так как она покоится на слишком твердом основании, на клятве мстить сообща.

Лоб графа сморщился и брови его нахмурились под влиянием тяжелых мыслей.

— Да, — произнес он, — вы правы, дон Аннибал, мы поклялись вместе совершать мщение. Что бы ни произошло, я сдержу свою клятву!

— Может быть, — подхватил владелец гасиенды, — час возмездия ближе, чем вы думаете.

— Правда, дон Аннибал? — вскричал граф, порывисто вставая с места. — Неужели мы, наконец, достигнем цели, которой так давно добиваемся?

— Я так думаю, граф. Кажется, след найден.

— Говорите! Говорите! Что вы узнали, мой друг?

— Говорить теперь было бы неосторожно. Я не хочу полагаться на авось, но через несколько дней…

— Ну, — перебил графе досадой, — у меня больше побуждений к мщению, чем у вас. Мой убитый брат, мой похищенный и, может быть, также убитый сын, кровь их требует наказания убийц.

— У меня же, граф, нежно любимая супруга, потерявшая разум, и дочь, едва избежавшая ужасных объятий змеи. О, поверьте, я страдаю не меньше вас, все мое счастье разбито!

Наступила минута горестного молчания. Оба собеседника, откинувшись на спинки стульев и уронив головы на руки, погрузились в печальные размышления. Наконец, владелец гасиенды прервал молчание.

— Итак, — сказал он, — я думаю, что нам не мешает сговориться насчет этого дела, но разговор затянется, так как мне нужно многое вам передать. Вы хорошо сделаете дорогой граф, если отложите свой отъезд до завтрашнего дня и согласитесь провести ночь под моей кровлей.

— Но я поставлен, дон Аннибал, в исключительное положение. Люди, собравшиеся в гасиенде, имеют основание считать меня своим врагом, может быть, даже шпионом. Я не хотел бы…

— Что касается этого, дорогой граф, то, благодаря бога, хорошо известная честность ваша ставит вас вне подозрений. И кто знает? Может быть, ваше пребывание здесь окажется даже полезным для дела, которому вы служите.

— Что вы хотите сказать этим? Объяснитесь, прошу вас. Я не понимаю, друг мой!

— Скоро вы меня поймете, но теперь я не хотел бы останавливаться на этом.

— Хорошо, я подожду более удобного момента.

В это время портьера откинулась, вошел дон Мельхиор.

Он поклонился.

— Э, дон Мельхиор, каким ветром вас занесло сюда? — спросил его с улыбкой дон Аннибал.

— Люди господина графа готовы к отъезду, отец, — отвечал он. — Они ожидают только своего начальника.

— Потрудитесь сказать им, милое дитя, — отвечал владелец гасиенды, — чтобы они поставили лошадей под навес и отпрягли мулов. Его светлость не едет сегодня, он намерен провести ночь в нашем скромном доме.

— Однако… — начал граф.

— Вы обещали! — с живостью прервал его дон Аннибал.

— Ну хорошо! — согласился граф, устремив глаза на молодого человека, скромно остановившегося у порога.

По знаку дона Аннибала Мельхиор поклонился и вышел.

— Разве у вас не служит более старый мажордом? — спросил граф.

— Нет, он служит по-прежнему. Почему вы интересуетесь этим?

— Я принял этого молодого человека за его заместителя.

— О нет, это не слуга.

— А!

— Это сирота, воспитанный мной.

— Я в первый раз вижу его у вас.

— Вы не замечали его до сих пор.

— Вероятно, — отвечал граф, подавляя вздох. — Почему-то мне кажется знакомым его лицо, оно не выходит у меня из головы. Давно вы взяли его к себе?

— Минуло шесть лет, как Сотавенто привел его ко мне. Я думаю, что он индейского происхождения, хотя черты его лица выразительнее, чем у краснокожих, а цвет кожи почти белый. Но это ничего не доказывает: на границах часто происходит смешение рас.

— Правда! — согласился граф, проводя рукой по лбу, словно желая отогнать докучную мысль.

— Теперь, — продолжал дон Аннибал, — решено, что вы остаетесь до завтра?

— Только до восхода солнца! — перебил граф.

— Хорошо, — сказал владелец гасиенды. — Позвольте мне передать одно поручение: отец Пелажио просит вас уделить ему несколько минут.

— Не знаю, позволительно ли мне вступать с названным лицом в конфиденциальные переговоры. Впрочем, чтобы не обижать вас, мой дорогой дон Аннибал, и доказать свое миролюбие, я согласен исполнить желание отца Пелажио с тем, однако, условием, чтобы вы присутствовали при этой беседе.

— Ваша светлость угадали мое желание! — сказал входящий священник.

— Вы подслушивали, сеньор? — произнес свысока граф.

— Нисколько, кабальеро, но, отворяя дверь, я невольно услышал ваши последние слова и не счел нужным скрывать этого.

— Хорошо, сеньор, я вас слушаю, только, пожалуйста, покороче!

— Мы, как и вы, кабальеро, сожалеем о бедственном положении нашей несчастной страны. Далекие от желания начинать войну, мы, напротив, стремимся к возможно более продолжительному миру. Но для этого необходимо представить его превосходительству, вице-королю, наши почтительные заявления.

— Почтительные? — с иронией переспросил граф.

Священник поклонился, словно не заметив иронии, и продолжал.

— Мы решили послать к вице-королю одного из наших людей, если вы, господин граф, соблаговолите поручиться, что прошение дойдет до его превосходительства и что какого бы ответа ни удостоилось оно со стороны вице-короля, наш посланник не поплатится своей свободой.

Граф на минуту задумался.

— Слушайте, — сказал он, — я не знаю, относительно каких пунктов мятежники могут отправлять послов к правительственным начальникам. Однако, я сторонник мира, а каков бы ни был исход борьбы, прольется испанская кровь. Принимая это во внимание, я честным словом обязуюсь не провести вашего посла к его превосходительству вице-королю, это невозможно, но, по крайней мере, представить его правителю провинции. Он рассмотрит ваше прошение и если найдет его справедливым и почтительным, отправит к вице-королю. Больше этого я ничего не могу сделать.

— Я не ожидал меньшего, господин граф. Хотя ваше предложение не вполне удовлетворяет меня, однако, мы охотно принимаем его, чтобы доказать свободу и лояльность наших желаний. Завтра наш посол последует за вами.

— Решено, сеньоры!

Отец Пелажио почтительно раскланялся и вышел.

Тогда дон Аннибал пригласил своего гостя в отведенную ему комнату, и оба они вышли.

После этого потайная дверь тихо открылась, и показался Сотавенто, осторожно озиравшийся по сторонам.

Убедившись, что никто не мог его видеть, он сделал угрожающий жест и произнес глухим голосом:

— Посмотрим!

Глава ХII. Посол

Несмотря на довольно удачное выполнение миссии, порученной дону Аннибалу, мексиканские инсургенты еще несколько часов обсуждали меры, от которых зависел быстрый и благоприятный результат нового подготовлявшегося восстания.

Отец Пелажио объявил союзникам, что на этот раз вожди революционной партии решили покончить с испанским правительством. Тайные общества и восстановленные масонские ложи избрали главой национальных войск полковника милиции Итурбидэ, воинская доблесть которого была лучшей гарантией успеха.

Полковник Итурбидэ, которому суждено впоследствии провозгласить себя императором под именем Августина I-го и пасть от пуль своих же подданных, был единственным способным командиром, каким располагали революционеры. Он служил в испанской армии и доказал правительству метрополии свою преданность в сочетании с жестокостью.

Этот человек умел добиться своего и был очень выгодным приобретением для революции.

На этот раз мексиканцы хотели избежать досадной ошибки, допущенной ими раньше и едва не погубившей всего дела. Вот как это произошло. В 1814 году испанские войска, разбитые во всех сражениях, готовы были уступить революционной партии, основы которой, казалось, прочно утвердились на территории Новой Испании. Генерал Морельс, один из самых влиятельных либералов, втайне сочувствовавший учреждению республики наподобие североамериканских Соединенных Штатов, думал, что настала пора созвать Национальный Конгресс.

Этот конгресс, состоявший сначала из двенадцати депутатов, открыл свои заседания в Апатзингане, потом в городе Шипансинго, где он начал издавать декрет за декретом. Но едва власть гражданская утвердилась рядом с военной властью, как вместо единодушия началась взаимная борьба, и этот несчастный конфликт привел к печальным результатам. Конгресс, стесняя полномочия генерала-аншефа и тормозя его действия при всяком удобном случае, почти отнял у него возможность что-нибудь сделать.

Эти внутренние раздоры дали время испанцам оправиться. Мексиканская республика умерла, не состоявшись, а инсургенты принуждены были опять нести иго, от которого они рассчитывали избавиться навсегда.

Эти события отец Пелажио изложил инсургентам с той целью, чтобы они снова не впали в прежние ошибки. Его речь выслушана была внимательно всеми этими людьми, имевшими твердое намерение завоевать независимость страны и доверявшими патриотизму почтенного священника. Последний дал им понять, что излишняя поспешность с их стороны может только повредить делу и что следует действовать всем сразу.

Полковник Итурбидэ и главные вожди либеральной партии не могли еще начать революционного движения. Следовало обождать и выиграть время. Для этого, по мнению отца Пелажио, существовало только одно средство — послать к генералу, управлявшему провинцией, депутата с почтительной челобитной по адресу вице-короля.

За время отсутствия этого посла можно было потихоньку подготовиться к сопротивлению так, чтобы при первом сигнале вождей начать восстание.

Союзники с энтузиазмом приветствовали это предложение, позволившее притупить бдительность испанцев.

Однако, когда дело дошло до выбора посла, возникли большие затруднения. Большинство присутствующих принадлежало к богатым землевладельцам, давно известным своими передовыми идеями и подозрительным для правительства.

Многие из них пострадали от испанцев имущественно или лично и горели желанием отплатить своим врагам.

Действительно, испанские генералы не стеснялись вешать и расстреливать инсургентов, попадавших в их руки и нельзя было предположить, что они пощадят посла мятежников, стоящих вне закона и человеческих прав.

Вследствие этого каждый находил предлог отказаться от сомнительной чести представиться генералу.

Дело приняло затруднительный оборот. Отец Пелажио видел кругом угрюмые лица, не предвещавшие ничего доброго для его плана. Он чувствовал себя в затруднении и не знал, как выйти из него. Вдруг к нему на помощь пришел дон Орелио.

— Caramba! — вскричал мексиканец. — Нужно сознаться, кабальеро, что мы представляем странные фигуры, очень похожие на мышей в одной басне, хотевших привязать побрякушку к хвосту спавшего кота.

Это сравнение было так удачно, что, несмотря на серьезное положение, все лица прояснились.

— Действительно, — вставил дон Пелажио. — Dios me perdone! Мы сами не знаем, на ком остановиться.

— Между тем, мне кажется, нет ничего легче, как сделать выбор.

— Каким образом? — спросил священник.

— Нам нужен посол, человек храбрый! Мы все таковы, не правда ли? Нужно, чтобы этот человек по своему положению был достаточно свободен и независим. Только тогда может он принять на себя эту высокую миссию, не так ли?

— Да, вы правы! — отвечал отец Пелажио, не понимавший еще, к чему сведет речь мексиканец.

Все присутствующие, заинтригованные до крайности, устремили любопытные взоры на дона Орелио.

Тот, положив руку на плечо равнодушно слушавшего Сумаха, продолжал:

— Человек, нужный нам, здесь! Вот этот бравый полковник один может достойно выполнить это важное и славное поручение!

— Что? — вскричал канадец, вскакивая точно ужаленный. — Не шутите, пожалуйста!

— Я совсем не шучу, полковник, — возразил дон Орелио со снисходительной улыбкой. — Напротив, я говорю очень серьезно.

— Та, та, та, та! Оставьте это, дорогой сеньор! Ваша идея может нравиться вам, что же касается меня, то я нахожу ее нелепой и неисполнимой во всех отношениях. Черт возьми! — прибавил он, проводя рукой по шее. — Я знаю господ испанцев и не имею ни малейшего желания класть голову в пасть волка.