Глава XXXVIII. Теокали

Сотавенто был совершенно истощен усилиями, какие довелось ему совершить, чтобы достичь острова, и около часу лежал на траве с закрытыми глазами, почти в обмороке.

Когда же силы немного восстановились, а кровь начала свободно течь по жилам, и мысли прояснились, он подумал о своей лошади: одна она могла теперь спасти его.

Бедное животное лежало в нескольких шагах от своего господина, с опущенной головой и жалостным видом.

Индеец встал, взял кремень, подошел к лошади, тихо уговаривая ее, и начал сильно растирать ее тело. Потом вытер ее горстью сухой травы.

Лошадь заржала от удовольствия, потерлась благородной головой о плечо индейца и принялась есть свежую траву, росшую на острове в изобилии.

— Ну, — пробормотал Сотавенто с довольным видом. — Бедное животное в лучшем состоянии, чем я думал. Через несколько часов отдыха оно совершенно оправится.

Уверенный в том, что конь будет готов, когда ему понадобится, он оставил его мирно щипать траву и занялся осмотром острова, чтобы сориентироваться и выяснить дурные и хорошие стороны своего положения.

О еде он не думал. Съестных припасов у него совершенно не было, но это мало беспокоило его.

Индейцы, как все кочевники, привыкли, не жалуясь и почти не замечая, переносить лишения, которые привели бы европейца в отчаяние и сделали бы его неспособным выбраться из затруднения. Из оружия у Оленя был только нож, похищенный им у солдата. Поэтому ему следовало вести себя очень осторожно и старательно избегать встречи с людьми и дикими животными.

Остров, на котором он находился, был довольно большим и лесистым. Индеец прошел его по всей длине, но, дошедши до конца, испустил крик отчаяния: там находился “волок”.

Скалистая полоса шла по всей ширине реки и преграждала путь. И думать было нечего переправиться здесь на твердую землю.

Если бы он был один, то попытался бы это сделать и, благодаря ловкости и силе, без сомнения, достиг бы земли, перепрыгивая с одной скалы на другую, но он не хотел бросать лошадь.

В американских саваннах человек без оружия и лошади неминуемо должен погибнуть. Сотавенто знал это, поэтому и не хотел переправляться один. Он пересек остров в длину и теперь решил обойти его кругом. Это было нелегкое дело для человека, более суток остававшегося без пищи и, кроме того, изнуренного долгими моральными и физическими страданиями. Однако от этого зависело спасение, — и он не колебался.

Долгое время его поиски были бесплодны. Он медленно шагал по песку, устремив глаза на противоположный берег и стараясь отыскать место, где лошадь могла бы без особых затруднений влезть на откос. Наконец, против середины острова нашлось место, где вода была прозрачнее, чем в других местах. Он наклонился и посмотрел внимательно: это был неглубокий брод, так как виднелось песчаное дно реки.

Здесь он решительно вошел в воду и пошел вперед: ошибки не было. Тут действительно был довольно широкий, глубиною около двух футов брод.

Это было счастливое открытие. Но следовало еще удостовериться, не слишком ли крут для лошади противоположный берег.

Индеец продолжал путь и пересек реку. Тогда он увидел то, чего не мог рассмотреть с острова: обломок скалы выдавался довольно далеко в поток и образовывал поворот, за которым находилось нечто вроде пристани, которая почти незаметно доходила до вершины утеса.

Глубокие следы на песке показали, что это место было водопоем, где ночью дикие животные утоляли свою жажду.

Удача никогда, говорят, не приходит одна. Сотавенто испытал это на себе, так как пристань эта находилась на берегу реки, протекавшей по местам расположения его племени.

Спокойный и уверенный в том, что соединится со своими, Олень вернулся на остров.

Солнце уже давно взошло, жара становилась невыносимой. Индеец, которого никто не торопил, решил переждать и пуститься в путь, когда жара спадет. К тому же тяжелый поиск чрезвычайно утомил его, он нуждался в отдыхе.

Выскребя и вытерши соломой лошадь, он расстегнул подпругу и одним взмахом руки сбросил на траву седло, даже не взглянув на него. По возвращении, когда он искал удобного места для отдыха, его взгляд случайно упал на это седло и он заметил “альфоркас”, ряд двойных карманов из полотна, которые всякий мексиканец берет с собой в путешествие. Он не видел их до сих пор по той простой причине, что эти карманы, прикрепленные позади седла, были скрыты под бараньей шкурой.

Бедный солдат, которого убил индеец, носил в этих “альфоркао все свои жалкие богатства: огниво, табак, драгоценные для беглеца вещи. Но что было всего дороже, это почти метр tasajo — высушенного на солнце мяса — и дюжина сухарей с большим куском овечьего сыру.

Все это промокло, но что за важность для индейца, почти что умиравшего с голоду?

Вместо того, чтобы спать, как он намеревался ранее, Сотавенто разложил все эти припасы на земле, чтобы высушить их на солнце, на что потребовалось менее десяти минут. Набрав сухих листьев, он высек искры, развел огонь, поджарил мясо и съел его, как едят индейцы, когда они долгое время были лишены пищи, то есть не думая о завтрашнем дне, он враз истратил все. Утолив голод, он взял трубку, с которой индейцы никогда не расстаются, набил ее и принялся курить с наслаждением человека, находившегося на волосок от смерти и спасшегося чудом.

Так прошла большая часть дня в приятном” ничегонеделании “, то есть: в курении, сне и мечтах о мщении. Сотавенто, правда, думал еще и о двух несчастных пленницах, оставленных в теокали, и хотел присоединиться к ним.

Когда солнце начало чрезмерно удлинять тень деревьев, а его косые лучи утратили почти всю свою теплоту, индеец рассудил, что ему время ехать.

Лошадь и всадник, хорошо насытившиеся и отдохнувшие, могли теперь вынести долгое путешествие.

Сотавенто встал, оседлал лошадь и, взяв ее за узду, направился к броду. Перейдя на другой берег реки, он бросил последний благодарный взгляд на этот остров, доставивший ему столь приятный отдых и, вскочив в седло, сжал колени, натянул повод, наклонился над шеей лошади и тихо посвистал, произнеся одно только слово” Santiago!“, хорошо известное мексиканским всадникам и лошадям. Лошадь полетела на крыльях ветра по направлению к пустыне.

Только на другой день около девяти часов вечера он достиг брода Рио-дель-Норте. Он переехал его, дал минуту вздохнуть своей лошади и уверенный, что никакой враг не может теперь его настичь, продолжал свой путь через саванны.

Однако несмотря на торопливость, индеец прибыл в теокали только вечером на третий день после бегства.

За время отсутствия число его соплеменников сильно увеличилось. Посланник, отправленный им в деревню после захвата донны Эмилии, вернулся с другими членами племени, мужчинами и женщинами, которых неотложные дела не задерживали в деревне.

Индейцы любят присутствовать при казни пленников, особенно, когда эта казнь — мщение, столько лет лелеянное.

Первой заботой Сотавенто по прибытии в теокали было осведомиться о своих пленницах: они были спокойны и не роптали.

Вождь был внутренне недоволен при виде множества собравшихся воинов, но подавил это недовольство и показал, напротив, большую радость. До поры до времени он не желал, чтобы товарищи могли узнать о его планах.

Олень знал, что, в случае нужды, он может рассчитывать на поддержку и помощь молодых воинов племени, — и ему пришлось бы вступить в борьбу только со старыми сахемами, в сердцах которых не было места другому чувству, кроме мщения.

Совет вождей собрался в тот момент, когда он приехал. Тотчас же он явился туда.

Сахемы приняли его с подобающими знаками отличия и поздравили со счастливым исходом экспедиции. Потом ему передали список наказаний, назначенных для пленниц.

Эти наказания были просты и страшны: на другой день обе женщины должны были быть привязаны к столбу, подвергнуты мукам в течение четырех часов, потом ободраны заживо и сожжены.

Олень не поморщился и слушал эти ужасные подробности без малейшего волнения. Только когда глава совета, его отец, сообщил все постановления, он попросил слова и получил его.

Тогда в двусмысленной речи, приспособленной для понимания окружающих, вождь ловко похвалил все свои услуги племени, далее указал на изгнание, на которое он осужден был для успеха дела, бесчисленные трудности, которые он преодолел, чтобы не возбудить подозрения у бледнолицых, труды и заботы с которыми сопряжено было взятие двух пленниц.

Он дал понять, что ему не было еще предложено за это никакой награды, хотя он имел право рассчитывать на нее. Что по индейскому обычаю женщины становятся собственностью тех, кто их похитил. Что, следовательно, пленницы принадлежат ему, и он один имеет право располагать их судьбой, что если он заявляет об этом праве, то не для того, чтобы нарушить решения совета, но, напротив, чтобы удовлетворить общему желанию мщения.

Вожди, слушавшие сначала эту речь с явным неудовольствием, приветствовали это неожиданное заключение.

Олень, довольный внутренне действием своих слов, продолжал возбуждать общее любопытство.

— Для чего, — сказал он, — мучить этих женщин?! Неужели вы этим способом думаете исполнить свое мщение? Это будет смешно и продолжится всего несколько часов. Я, я хочу большего: эти женщины — белые, богатые, привыкшие к утонченной роскоши цивилизованной жизни: лишите их всего этого, не убивая, а, напротив, оставляя жить в условиях, в тысячу раз худших смерти! Как бы жестоки ни были белые, они любят своих детей, как мы своих. Эта женщина, которую люди ее цвета кожи называют донной Эмилией, а мы зовем царицей Саванн, обожает свою дочь. Заставьте же ее дочь стать женой вождя племени, пусть мать согласится на это. Став женой вождя, эта гордая испанка будет испытывать мучения, в сто раз сильнейшие, чем те, какие она претерпела бы у столба. А мать, свидетельница страданий дочери, не имея возможности успокоить или облегчить их, также будет страшно и постоянно страдать. Как вы думаете, не выше ли это мщение вашего?

Все вожди с энтузиазмом приветствовали эту речь, один Текучая Вода сомнительно покачал головой.

— Эта раса несговорчивая, — сказал он. — Ничего не может ее сломать. Эти женщины не согласятся, и не захотят принять предложения, которое покажется им бесчестным: они предпочтут смерть.

— Тогда они умрут! — вскричал яростно вождь.

Текучая Вода поднялся.

— Да, — сказал он, — мой сын Олень хорошо сказал. Эти бледнолицые, эти испанцы, которых гений зла в гневе послал на нашу землю, гонят нас, как диких зверей. Я сам несколько дней тому назад избежал их когтей только милостью Ваконды! Пусть мать будет рабой, а дочь женой того, кто овладел ею: таким образом наше мщение будет полным!

— Пусть будет так, — отвечал Белый Ворон. — Олень объявит пленницам решение совета.

— Хорошо, — сказал вождь, — я это сделаю. Прикажите все приготовить для казни, так как если они ответят отказом, то завтра умрут!

Совет разошелся, вожди удалились под навесы, устроенные для них женщинами, и каждый отошел ко сну.

Один мажордом не думал об этом. Он быстрым шагом направился к хижине, где находились пленницы. Подойдя к плетню, игравшему роль двери, индеец с минуту колебался, но, преодолев волнение, с силой отдернул плетень и вошел.

Обе женщины печально сидели у замирающего огня, с опущенными на грудь головами, задумчивые и молчаливые.

При шумном появлении вождя они быстро подняли головы, заглушая крик удивления и ужаса.

Индеец минуту смотрел на них с неопределенным выражением.

— Я вас испугал? — сказал он глухо, стараясь улыбнуться.

— Нет, — отвечала донна Эмилия, — ваше присутствие не пугает нас, оно возбуждает отвращение!

Вождь гневно сдвинул брови, но сдержался.

— Зачем, — отвечал он, — дразнить льва, когда находишься в его власти?

— Льва? — спросила она презрительно. — Койота, хотел ты сказать: лев храбр, его характер благороден. Он нападает только на достойных его ярости врагов.

— Хорошо, я — койот, — согласился он невозмутимо. — Оскорбление можно позволить тем, кто скоро умрет!

— Умереть! — закричала донна Диана с радостным движением, смутившим индейца. — О, благодарю, сеньор. Первый раз вы сообщаете хорошую новость. Когда должны мы умереть?

— Завтра! — отвечал он глухим голосом.

Несколько секунд длилось могильное молчание.

Мажордом продолжал.

— Вам очень надоела жизнь?

— Такая жизнь — да. Я предпочитаю умереть, чем быть пленницей и переносить всевозможные унижения!

— Вы можете обе жить, если захотите! — сказал он значительно.

Она сначала отрицательно покачала головой.

— На свободе! — прибавил он.

— На свободе? — вскричала молодая девушка, глаза которой заблестели надеждой.

Донна Эмилия положила ей руку на плечо, тихо улыбаясь, и обратилась к вождю.

— Объяснись откровенно, — сказала она. — За этими словами должна скрываться какая-нибудь страшная западня. На каком условии получим мы свободу? Нам нужно знать это условие, чтобы решить, можно ли принять его.

— Разве можно торговаться о жизни?

— Да, когда ее предлагают купить ценой бесчестия!

— Завтра вас привяжут к столбу и будут мучить в течение четырех часов безостановочно.

— Далее! — гордо сказала донна Эмилия.

Молодая девушка слушала, испуганная и трепещущая.

— Далее, — произнес он с мрачной улыбкой, — вы будете ободраны живьем и сожжены.

Произнеся эти слова, вождь устремил проницательный взгляд на пленниц.

Донна Эмилия презрительно пожала плечами.

— Я жду, чтобы ты сказал, на каких условиях согласен оставить нам жизнь, — отвечала она с горькой улыбкой. — Это условие, должно быть, ужасное, если ты не решаешься объявить его нам.

— Это условие, — медленно сказал он, — вы уже знаете!

Донна Эмилия передернула плечами.

— Повтори, я забыла его.

Вождь сделал над собою усилие.

— Пусть ваша дочь согласится быть моей женой! — сказал он сдавленным голосом.

Донна Эмилия разразилась нервным смехом и взглянула на дочь. Та гордо выпрямилась, подошла к вождю, спокойная с виду, хотя внутри ее клокотала целая буря, и, окинув его в высшей степени презрительным взглядом, сказала:

— Придумывайте самые жестокие мучения! Я предпочитаю смерть такому ужасному позору!

— Хорошо, дочь моя! — вскричала донна Эмилия, страстно прижимая ее к груди.

Вождь яростно топнул ногой, кинул на обоих женщин взгляд неумолимой ненависти и, сказав страшным голосом только одно слово” до завтра!“, стремительно вышел.

Оставшись одни, женщины взялись за руки, встали на колени и усердно стали молиться тому, кто один мог спасти их.

Глава XXXIX. В открытом поле

Дело, порученное Лунному Свету генералом Карденасом, не трудно было исполнить: следы мексиканцев ясно отпечатались на земле. На основании этого охотник подозревал, что выслеживание было только предлогом для генерала удержать его при себе, чтобы в случае ловушки наказать. Однако оба продолжали ехать рядом, весело переговариваясь и, по-видимому, очень довольные друг другом.

День был великолепный. Небо синее, солнце ослепительное. Листья деревьев, омытые дождем, блистали зеленью и росой. Ночная гроза освежила воздух, и горячие лучи солнца, осушая влагу, заставляли землю дымиться подобно жерлу кратера. Птицы щебетали в листве, белки прыгали с ветки на ветку, а иногда олени и антилопы, спугнутые лошадьми, появлялись в высокой траве, взглядывали испуганными глазами на путешественников и разбегались по всем направлениям.

Невольно и люди, и животные поддавались влиянию этой роскошной природы. Они вдыхали полной грудью воздух, насыщенный сладким запахом цветов и деревьев, и чувствовали себя счастливыми.

— Да здравствует деревня! — сказал генерал. — Хорошо дышать чистым воздухом после того, как в течение нескольких дней принужден был оставаться между каменными стеками!

— Да, вы правы, генерал, — отвечал радостно канадец,. — Жизнь в пустыне прекрасна, а в городах она немыслима. Люди глупо сделали, настроив их и загромоздив горизонт, когда перед ними открывались простор и свобода! К черту города! Самый прекрасный дом не сравнится с кучей травы, в которой радостно поют стрекозы!

— Вы любите пустыню, сеньор Лунный Свет?

— Я, генерал? Я родился в ней. Мой отец состоял на службе у компании Гудзона в качестве траппера.