Глава XXXV. Хижина

Ночь была мрачная. Дождь, гонимый ветром, хлестал с силой. Рио-Сабина, вздувшаяся от грозы, несла с жалобным ропотом свои желтоватые мутные воды, увлекавшие стволы деревьев и всевозможные обломки.

Город и лагерь были погружены в мрачное молчание, прерываемое только через длинные промежутки унылым криком: “Sentinela, alerta”! Это перекликались часовые на валу и во рву.

Иногда сверкала молния и слышались удары грома, горизонт озарялся беглым фантастическим светом, затем все погружалось в еще более глубокую тишину и мрак.

Среди лагеря, в жалкой хижине, которую каждый порыв ветра угрожал разрушить, два человека сидели на стульях, поставленных перед столом, покрытым картами и планами, и разговаривали при свете дымящего факела.

Эта хижина была главной квартирой мексиканской армии.

Один из них был отец Сандоваль, другой — дон Аннибал де Сальдибар.

Вне хижины двое часовых, закутанных в свои плащи, прогуливались взад и вперед перед дверью, тихо проклиная дождь и ветер. Несколько лошадей, полностью оседланных, были привязаны к столбам и грызли удила, нетерпеливо взбивая землю копытами.

— Вы видите, друг мой, — говорил дон Пелажио в тот момент, когда мы ввели читателя в хижину, — все нам благоприятствует, бог за нас!

— Да, — отвечал дон Аннибал, — но генерал Карденас — старый солдат, привыкший к европейским войнам: я сомневаюсь, чтобы он попался на эту удочку.

— Вы настоящий Фома неверующий, мой друг, — возразил дон Пелажио. — Сомнение — ваше свойство: хитрость, придуманная мною, слишком проста, чтобы генерал не поддался ей. Уже два дня, как мои шпионы ловко подготовили его к западне, а потом, говорю вам, я рассчитываю на всемогущего союзника.

— Союзника? — спросил дон Аннибал с любопытством. — На кого?

— На неизмеримую гордость генерала, — отвечал с улыбкой священник. — Вы не предполагаете, насколько этот гордый человек страдает, видя себя запертым в берлоге врагами, которых он презирает. Будьте уверены, что он поспешит воспользоваться случаем наказать нас.

— Гм! — произнес дон Аннибал с мало убежденным видом.

— Ну, — возразил его собеседник, — вы вечно сомневаетесь! Кроме гордости, друг мой, у него есть и честолюбие.

— Как! Честолюбие?

— Конечно. Генерал прибыл в Америку за тем, чтобы поправить свою карьеру и репутацию. Договор между генералом Итурбидэ и вице-королем, договор, который, говоря между нами, не будет подписан мадридскими властями, даст ему прекрасный случай отличиться. Выигранная битва возвращает испанцам надежду, мгновенно устраивает дела Фердинанда VII, выставляет на вид генерала Карденаса, заставляет короля признать его человеком необходимым, позволяет ему достичь высоких почестей и, может быть, заменить вице-короля, впавшего в немилость. Теперь вы понимаете меня?

— Да, да, я вас понимаю. Вы глубоко изучили человеческие страсти, ничто не ускользает от вашего проницательного взгляда, но, может быть, вы зашли слишком далеко.

— Quien sabe — кто знает? — тихо произнес дон Пелажио. Потом, внезапно переменив тему разговора, он спросил: — Вы не получали никакого известия из дель Барио?

— Никакого. Это позволяет мне надеяться, что там все обстоит благополучно, иначе дон Мельхиор или Сотавенто известили бы меня.

— Вы знаете, друг мой, я уже несколько раз указывал вам что вы слишком доверчивы к этому человеку.

— Он был всегда верен и предан мне!

— Вы это думаете, но берегитесь, вы знаете, что я редко ошибаюсь в своих предположениях. А…

— А? — прервал с живостью дон Аннибал.

— Я убежден, что этот человек обманывает вас и играет давно изученную роль.

— Дорогой мой друг, то, что вы говорите в настоящее время, говорили мне многие. Я очень внимательно наблюдал за этим человеком и никогда не подмечал в его поведении ничего подозрительного, что оправдывало бы возводимые в его адрес подозрения.

— Дай бог, мой друг, чтобы он всегда оставался таким и чтобы вы в момент, когда всего менее ожидаете этого, не были разбужены громовым ударом от своего неосторожного сна.

В эту самую минуту ослепительная молния сверкнула в темноте, грянул оглушительный удар грома и рассыпался недалеко от хижины.

Оба собеседника, невольно пораженные этим совпадением, остались на минуту немы и удивлены, прислушиваясь к тревожным возгласам солдат перекликавшихся в темноте. Сердца их сжались от непонятной тоски.

— Может быть, это указание неба! — произнес тихо дон Пелажио.

— О! Я не могу этому верить, — отвечал дон Аннибал, проводя рукой по своему лбу, покрывшемуся холодным потом.

Генерал встал.

— Ну, — сказал он, высовываясь наружу, — этот удар грома — последнее напряжение бури. Небо проясняется. Завтра будет великолепный день.

— В котором часу рассчитываете вы ехать, генерал? — спросил его дон Аннибал.

Дон Пелажио посмотрел на свои часы.

— Теперь десять с половиной часов. — сказал он. — Лагерь не будет совершенно очищен до полуночи, мы отправимся в два часа с несколькими, выбранными мной людьми.

— Тогда, если вы позволите, я удалюсь, чтобы немного отдохнуть до отъезда.

— Хорошо, мой друг, не забудьте быть здесь в половине второго.

— Это решено, генерал!

Они обменялись горячим рукопожатием, и дон Аннибал направился к двери хижины.

В тот момент, когда он хотел выйти, раздался звук лошадиных копыт.

— Quien Vive? — вскричал часовой.

— Mexico eindependencia! (Мексика и независимость!) — отвечал голос, который дон Аннибал тотчас узнал.

— Que gente? (Какие люди?) — продолжал солдат.

— Полковник дон Орелио Гутиеррец! — прозвучал ответ.

— Пропустите! Пропустите! — кричал генерал.

— Проходите! — сказал часовой.

— Останьтесь, — обратился дон Пелажио к дону Аннибалу, — этот неожиданный визит принесет нам, без сомнения, важную новость.

Владелец гасиенды дель Барио вновь занял место у стола.

Всадники сошли с лошадей, послышалось бряцанье тяжелых шпор на утрамбованной почве, и пятеро человек вошли в хижину. Четверо остановились у двери, наполовину скрытые во мраке, пятый подошел к генералу.

Это был дон Орелио.

— Как произошло, полковник, — спросил генерал, не дав ему раскрыть рта, — что вы здесь, вместо того чтобы находиться на порученном вам посту?

Дон Орелио почтительно поклонился своему начальнику.

— Генерал, — отвечал он, — я в точности исполнял ваши приказания. Дивизия, отданная вами под мою команду, на своем месте. Но я счел долгом лично привести к вам этих четырех людей, которые желали видеть вас немедленно.

— А! — сказал генерал, бросая вопросительный взгляд на незнакомцев, которых рассмотреть мешала темнота. — Кто они?

— Они скажут вам это сами, генерал! Теперь, когда моя миссия исполнена, позвольте мне удалиться, чтобы пораньше вернуться к своему посту.

— Идите, сеньор. Может быть, вам лучше было совсем не отлучаться!

Полковник не ответил, почтительно поклонился и вышел. Почти тотчас же послышался быстрый топот лошади.

Настало минутное молчание. Дон Пелажио внимательно изучал четырех незнакомцев, стоявших неподвижно на одном месте. Наконец, он решил с ними заговорить.

— Подойдите, сеньоры, — сказал он, — и потрудитесь сообщить, кто вы!

Двое подошли. Когда они очутились в освещенной части хижины, то отбросили плащи и сняли вигоневые шляпы закрывавшие их лица.

— Канадец! — вскричал дон Аннибал с жестом удивления.

— Граф Мельгоза! — произнес не менее изумленный доя Пелажио.

Это были действительно Оливье Клари и граф.

— Кажется, вы не ожидали нас, генерал? — сказал весело охотник.

— Честное слово, нет, — отвечал дон Пелажио, протягивая им руки. — Я не ждал ни того, ни другого, но это не отразится на моем приеме.

— Благодарю! — сказал граф.

— Я считал вас мертвым! — прибавил священник.

— Э! — произнес канадец. — Немного до этого оставалось. Вы отправили меня просто к бешеному зверю, но все равно, я освободился.

— Тем лучше, но вы должны испытывать нужду в отдыхе. Кто вас сопровождает?

— Это один из моих доверенных пеонов, а другой — пленник, пойманный сеньором Оливье! — отвечал граф.

— Да, да, — подтвердил охотник, — мы сейчас поговорим об этом весельчаке.

— Какому счастливому случаю должен я приписать ваше присутствие здесь, сеньор граф?

— Желанию вас видеть, кабальеро.

— А! А! — сказал генерал, бросая на него проницательный взгляд. — Вы, наконец, соглашаетесь перейти на нашу сторону? Это было бы большой радостью для нас, сеньор граф.

— Вы ближе к истине, чем думаете, сеньор Падре, — отвечал граф с улыбкой. — Я не перехожу в ваши ряды, как вы предположили, но зато я не против вас. Я отказался от всех своих полномочий, одним словом, я на нейтральной почве!

— Гм! Плохое положение, граф.

— Может быть, сеньор, но я желаю теперь сохранить его. Далее, чтобы быть откровенным, признаюсь, что имею дело, главным образом, к сеньору дону Аннибалу.

— Ко мне? — вскричал, приближаясь, гасиендер.

— К вам, мой друг. Но прежде, чем я вам объясню суть моего дела, позвольте, пожалуйста, сеньору дону Оливье отдать отчет вашему начальнику об исполнении порученного ему дела.

— Хорошо! — отвечал дон Аннибал, отступая назад.

— Ну так говорите, полковник! — сказал отец Сандоваль.

— Разве я еще полковник? — спросил охотник.

— Dame! Так как вы живы, то я не вижу причины, почему вам не быть им. Тем более, что я как нельзя лучше доволен вашим лейтенантом Лунным Светом. Ваша честь оказала мне большую услугу.

— Тогда все идет хорошо! — сказал радостно охотник, щелкая пальцами и лихо закручивая свои тонкие усы.

После этого открытого выражения радости он начал свой рассказ, который генерал слушал с самым глубоким вниманием.

Когда охотник говорил о похищении бумаг, дон Пелажио прервал его.

— А эти бумаги с вами? — живо спросил он.

— Вот они! — отвечал охотник, вынимая их из кармана и кладя на стол.

Генерал взял их и, подойдя к факелу, заботливо пробежал глазами.

— О! — вскричал он порывисто. — Я не ошибся, все намечено, как я предвидел. Теперь я держу его в руках, он не убежит! Полковник, вы исполнили свое дело, как умный и благородный человек. Я вспомню об этом при случае! Продолжайте, я вас слушаю! — прибавил он, прижимая бумаги к груди.

— Э! — сказал весело охотник. — Кажется, я совершил дело лучше, чем думал!

— Лучшего исхода не могло и быть!

— Ну, тем лучше. Ваши слова, генерал, доставляют мне тем большее удовольствие, что я обращусь к вам, вероятно, скоро с просьбой.

— Наперед согласен исполнить, если она зависит от меня!

— От вас решительно, генерал. К тому же это услуга, которую я хочу оказать дону Аннибалу де Сальдибару, вашему другу.

— Мне? — вскричал с удивлением владелец гасиенды.

— Да, вам, сеньор!

Граф приложил палец к губам, чтобы дон Аннибал молчал. Тот, удивленный жестом своего друга, невольно замолчал, но тайное беспокойство овладело им.

Охотник продолжая свой рассказ.

— Итак, как я имел честь говорить вам, генерал, — сказал он, — мы оставили гасиенду дель Барио утром. Наши лошади, утомленные длинным путем, продвигались вперед с трудом. Мы изнемогали от жары. Кроме того, было уже поздно и наступил час отдыха. Между тем на дороге попалась пещера. Я предложил графу остановиться в ней, и он согласился. Я вошел в этот грот, и, исследовав его во всех направлениях, знаком пригласил своих спутников присоединиться ко мне. Этот очень обширный грот образовывал несколько галерей. Извините, что я посвящаю вас в такие подробности, генерал, которые покажутся вам, может быть, лишними. Но они необходимы.

— Ну, ну, полковник, я вас слушаю с живейшим интересом! — отвечал генерал, внутренне посылавший канадца от чистого сердца к черту, но не считавший нужным громко высказывать этого.

— Мы устроились как могли лучше в одной из самых отдаленных галерей грота. Мои спутники и сам сеньор граф готовились заснуть. Признаюсь, и я расположился сделать то же, как вдруг звук шагов, довольно близких к тому месту, где мы находились, поразил мой слух и прогнал мой сон. Я лег на землю и осторожно пополз по направлению услышанного шума.

Я не ошибся: мы были не одни в гроте. Туда пришел человек, это был индеец. Я узнал его по костюму, так как он стоял ко мне задом. Положив на землю довольно объемистый пакет, индеец оглянулся, поворачивая голову во все стороны. Я затаил дыхание из страха быть открытым, так заинтриговал меня этот человек. Наконец, убедившись, что он один и никто не может его видеть, он совершенно сбросил покрывавшее его платье. Потом, оставив всю снятую одежду в беспорядке, он бросился, как испуганный олень, из грота. Я более не понимал ничего и не далек был от того, чтобы счесть его за сумасшедшего. Когда он вернулся, разрисовка его исчезла: он вымылся в реке. Обсохнув, он вновь оделся, но не в прежний костюм, а в другой, находившийся в пакете, который он положил вначале на землю. Но тогда произошло странное событие: мой индеец вдруг превратился в мексиканца.

— Как! — вскричали генерал и дон Аннибал с удивлением. — В мексиканца?

— В мексиканца! — спокойно продолжал охотник. — Да, и что самое странное, я хорошо узнал этого мексиканца, так что невольно испустил крик удивления. Он услышал и в испуге повернулся. Не оставалось никакого сомнения: этим индейцем был мажордом сеньора дона Аннибала.

— Сотавенто! — воскликнул дон Аннибал.

— А! А! — прервал генерал. — Продолжайте, продолжайте, мой друг. Что же вы сделали тогда?

— Честное слово, генерал, видя себя открытым, я бросился на него. Нужно заметить, что он оказал отчаянное сопротивление, но, слава богу, я еще достаточно крепок и, несмотря на все его усилия, захватил его и привел к вам. Его поведение показалось мне довольно подозрительным и мы с сеньором графом должны его проверить. Вот, генерал, все, что я хотел вам сказать!

Охотник замолчал, по-видимому, очень довольный тем, что закончил такой длинный и трудный рассказ.

Глава XXXVI. Пленник

Когда охотник окончил свой рассказ, мрачное молчание наступило в хижине.

Снаружи свистел с силой ветер, дождь лил ручьями. Дымящее пламя факела, волнуемое ветром, распространяло неясный свет на бледные лица этих людей, сердца которых невольно сжимались мрачным предчувствием.

Владелец гасиенды первым подавил овладевшее им волнение. С высоко поднятой головой, с нахмуренными бровями он с самым решительным видом быстрыми шагами подошел к пленнику и, отбросив сильным движением руки сарапе, прикрывавшее нижнюю часть его лица, с минуту глядел на него с непередаваемым выражением горя и гнева.

— Итак, это правда, — произнес он, наконец, глухим голосом. — Человек, которого я считал таким преданным, — изменник! Я один был слеп, когда все кругом его обвиняли. Говори, что ты сделал, презренный?

— На это я отвечу! — сказал граф, делая шаг вперед и кладя свою руку на руку дона Аннибала. Тот посмотрел на него с удивлением.

— Вы, господин граф? — спросил он.

— Я, дон Аннибал, явившийся сюда сообщить вам ужасную новость и произнести против этого человека страшное обвинение.

Долу Аннибалу показалось, что его сердце разорвется при этих, проникнутых невыразимой печалью словах.

— О! — вскричал он. — Что хотите вы мне сообщить? Боже мой!

Дон Пелажио, остававшийся до сих пор неподвижным и задумчивым, опершись локтями на стол, встал между обоими мужчинами и посмотрел на них по очереди с выражением горестного сострадания.

— Остановитесь! — сказал он сильным голосом. — Остановитесь! Именем бога, именем отечества, я приказываю вам! Как бы страшно ни было открытие, которое вы готовы сделать, сеньор граф, как ни велико ваше нетерпение узнать границы вашего несчастья, дон Аннибал де Сальдибар, здесь не место и не время для таких объяснений: честь приказывает вам обоим переждать несколько часов. Нам следует немедленно ехать, час настал: несколько минут промедления могут погубить плоды всех наших трудов, всех наших усилий. Чего опасаетесь вы? Этот человек в вашей власти, он не убежит, и скоро вы получите возможность наказать его по заслугам.

— О! — горестно вскричал дон Аннибал. — Как бы этот презренный не обманул наше мщение, мой друг! Я предчувствую ужасное несчастье.

Граф и охотник печально опустили глаза.

Отец Сандоваль тихо положил свою руку на плечо дона Аннибала, упавшего на стул, и охватил руками его голову.

— Мужайтесь, друг! — сказал он кротко. — Правосудие божье никогда не дремлет. Вспомните закон, начертанный в сердце всякого честного человека: “исполняй свой долг, что бы ни случилось”.

Но его собеседник отвечал заглушенным рыданием.

— Вы не принадлежите более себе. — продолжал горячее священник. — Ваше сердце и рука принадлежат нашему отечеству… Будьте мужчиной, каково бы ни было ваше горе, поддержите себя, не теряйте силы для предстоящей борьбы. У каждого здесь своя чаша, которую он выпивает до дна. Идите, друг мой, идите, куда призывает вас долг: завтра вы будете думать о себе!

Дон Аннибал, невольно подчиняясь этому влиятельному голосу, машинально поднялся, надвинул шляпу на глаза и молча вышел.

Священник проводил его нежным взором.

— О! — произнес он. — Как должен страдать этот железный человек, чтобы дойти до такого состояния!

Повернувшись к графу, он прибавил с улыбкой:

— Сеньор граф, вы мой пленник на двадцать четыре часа!

— Я вас не покину, пока дело, для которого я приехал не будет окончено! — отвечал граф, вежливо кланяясь.

— Эй, молодец, — продолжал священник, обращаясь к Диего Лопесу, во время всей предыдущей сцены остававшемуся неподвижным в своем углу с глазами, устремленными на пленника, — мой тюремщик освободит тебя от обязанности сторожить этого человека.

— Это будет большим удовольствием для меня, ваша милость!

— Хорошо! Передай же ему мой приказ прийти сюда живее. Пленник хорошо привязан, не так ли?

— Сам сеньор Клари связал его.

— Тогда я спокоен, идите!

— Тем более, что я буду зорко следить за этим негодяем! — сказал Оливье, заряжая пистолет.

— Хорошо! — сказал Диего Лопес.

Он вышел.

— Ваши лошади в состоянии сделать длинный путь, кабальеро?

— Гм! — отвечал канадец. — Не слишком!

— Очень хорошо! Вы выберете из моих, полковник Клари: ваш полк, который вы найдете в полном порядке, предназначен сегодняшней ночью для прикрытия.

— Значит, мы должны ехать? — спросил граф.

— Сию минуту.

— А!

Мексиканский генерал ударил в ладоши. Вошел офицер.

— Велите немедленно оседлать лошадь, капитан! Обернули ли ноги лошадей, как я приказал?

— Да, ваше превосходительство!

— Хорошо. Через десять минут мы едем. Идите!

Офицер поклонился и вышел.

— Мы отправляемся в экспедицию? — спросил канадец.

— Да! — лаконично отвечал генерал.

— Carai! — вскричал охотник, радостно потирая руки. — Вот что я называю удачей: приехать прямо к экспедиции.

— Которая будет, вероятно, серьезной! — вставил генерал.

— Тем лучше. Значит, будет нажива.

В этот момент сержант, сопровождаемый Диего Лопесом, показался в дверях хижины. За ним следовала дюжина солдат.

— Кабальеро, — сказал генерал, — поручаю вам этого пленника, за которого вы мне отвечаете. Слышите?

— Вполне, генерал, — отвечал почтительно сержант. — Ну-ка, вы! Возьмите этого негодяя!

Солдаты окружили мажордома.

Пока индеец оставался в хижине, он все время был холоден и невозмутим, как будто все, что делалось кругом, не касалось его.

Выходя, он бросил ироничный взгляд на присутствующих и презрительно улыбнулся.

— Нужно наблюдать за этим плутом, — произнес про себя охотник. — Он, наверное, замышляет какую-нибудь индейскую хитрость!

Шум приближавшихся лошадей, смешанный с бряцаньем оружия, известил генерала о том, что его приказания исполнены.

— Едем, сеньоры! — сказал он.

Все вышли.

Когда генерал и его эскорт были в седле, отец Сандоваль переместился во главу колонны.

— В путь, кабальеро! — сказал он твердым и громким голосом. — С божьей помощью!

Всадники помчались галопом, молчаливые и быстрые, как фантастические наездники немецкой баллады. Во время проезда через лагерь охотника очень удивило одно обстоятельство, о котором он не осмелился расспросить: повсюду горели бивачные огни, непрерывно выбрасывая блестящие снопы пламени, между тем как не видно было ни одного часового. Полнейшая тишина царила повсюду. Люди, пушки и багаж — все исчезло. Лагерь представлял совершенную пустыню.

Окопы были брошены, ни один часовой не кричал: “Кто идет?” Никто не остановил отряд.

Это было непонятно. Мексиканская армия, казалось, обратилась в дым.

Эскорт выехал из лагеря, и его быстрый аллюр стал еще быстрее. Отряд направился к горам, рисовавшимся при слабом утреннем свете темными и пасмурными громадами. Немного позади улан следовал отряд из пятидесяти солдат, составлявший, так сказать, второй арьергард. Этими солдатами были подчиненные сержанта. Среди них, привязанный к лошади и впереди сидящему всаднику, находился мажордом.

Сотавенто или Олень — смотря по тому, называть ли его мексиканским именем или индейским, — казалось, не потерял ни уверенности, ни мужества. Его лицо было спокойным, а глаза блестели по временам, как у дикого зверя.

По правую и левую руку его ехали два солдата с ружьями наготове и внимательно следили за ним.

Уже скакали около трех часов. Небо стало менее мрачным, различные детали пейзажа начали проявляться в темноте и рисоваться черными силуэтами на горизонте.

Отряд сделал минутную остановку. Он прибыл на берег одной из тех безымянных речек, какие встречаются часто в этих лугах и через которую следовало переправиться вброд.

Вдали, на другом берегу, виднелись последние ряды улан, пропадавших галопом в каньоне, массивные и почти отвесные стены которого были покрыты жалкой и редкой растительностью.

Со связанными на груди руками и телом, стянутым ремнем, Сотавенто был, кажется, лишен всякой возможности к бегству. Поэтому стражники не сочли полезным подвязать ему ноги под животом лошади.

Однако мажордом, далекий от того, чтобы впасть в недостойное его отчаяние, серьезно задумал убежать и хладнокровно перебирал в своем уме все шансы на побег. Мы должны сознаться, что эти шансы были очень ограничены.

Между тем, чего бы это ни стоило, индеец хотел бежать. Он хорошо знал, что весомые подозрения в его адрес лишат его уверенности, а это приведет к неминуемой смерти.

Смерть не пугала индейца. Но если он умрет, то что станется с мщением?

Итак, все его мысли сосредоточивались на одном — на бегстве!

Как тигр настороже, он собирался с мыслями. Его глаза пронизывали мрак, стараясь не пропустить удобного, но не предоставлявшегося пока случая.

Наконец, этот долгожданный случай, по-видимому, явился, и он приготовился им воспользоваться.

Хотя ночь подходила к концу, и первые лучи утренней зари начинали уже ложиться на небо широкими перламутровыми полосами, окрашивавшимися понемногу во все цвета радуги, темнота, однако, была еще довольно густой, так что окружающие предметы с трудом различались даже на близком расстоянии.

В продолжении всего пути Сотавенто был хмур и молчалив, с опущенной на грудь головой, опасаясь подать солдатам повод удвоить их бдительность. А между тем, он HI оставался бездеятелен. Его показная неподвижность скрывала за собой постоянную и трудную работу: индеец острыми, как у дикого зверя, зубами тихо рвал ремни, стягивавшие его руки.

Когда отряд достиг берега реки, ремни были уже перегрызены, хотя с виду руки оставались связанными.

Сержант, послав сначала для исследования брода солдата, перешел на другой берег с половиной отряда. Берега реки, за исключением места, где совершалась переправа, были обрывисты и круты, образовавшись из нагроможденных беспорядочно обломков скал.

Отдан был приказ перевести пленника через реку.

Солдат, позади которого тот был привязан, пустил лошадь рысью и приблизился к берегу.

Брод был слишком узок, чтобы трое могли проехать рядом, так что только один из двух стражей сопровождал пленника.

Сотавенто приготовился действовать. Он понимал, что если не воспользоваться случаем теперь, то другой уже не представится.

Лошади вошли в реку и скоро оказались в воде по брюхо.

Солдат, позади которого находился мажордом, старался направлять свою лошадь точно по броду и охранять в то же время свое оружие от воды. Таким образом, он лишь слегка следил за своим пленником.

Вдруг, почти на середине реки, солдат получил страшный толчок и полетел в воду без всякого крика, таким быстрым было падение.

Сотавенто решительно бросился в воду, увлекая его за собой.

Завязалась страшная борьба, длившаяся несколько секунд.

Солдат, видя свою гибель и цепляясь изо всех сил за жизнь, ослабил веревку, привязывавшую к нему пленника, и вынырнул на поверхность воды, чтобы передохнуть.

— Alerte! Alerte! — закричал другой солдат, останавливая свою лошадь. — Пленник бежал!

Этот крик произвел тревогу в отряде, который рассыпался во всех направлениях, устремив глаза на реку.

Но тут произошло ужасное событие.

Солдат, испустивший первым тревожный крик, почувствовал, что его сталкивают с лошади и упал в воду, напрасно стараясь освободиться от разъяренного мажордома, который схватил его за горло и безжалостно душил.

Затем индеец с быстротой дикого зверя вынул нож, носимый солдатом за сапогом, потряс им над головой врага и скальпировал его. Потом он хлестнул лошадь, с торжествующим криком потрясая шевелюрой и, покинув брод, где произошла эта сцена и где оба врага бились по пояс в воде, пустился вплавь по течению среди пуль, летавших над его головой.

Лошадь, направленная твердой рукой, отважно плыла, держась середины реки.

По обоим берегам скакали всадники, перекликаясь друг с другом и тщетно пытаясь приблизиться к берегу, защищенному, как мы уже сказали, непроходимыми обломками скал.

Но если массивные берега представляли препятствие для преследователей, то они мешали и мажордому выйти на сушу.

Его лошадь начинала задыхаться, ее силы истощались, она плыла с трудом. Индеец бросал кругом беспокойные взгляды, мало заботясь о солдатах, и с ужасом замечал, что чем далее он продвигался, тем неприступнее становились берега.

Несмотря на неоднократные приказы сержанта, солдаты, пытавшиеся достичь беглеца, убедились в бесполезности своих усилий и отказались от преследования. Индеец был один. Однако, ускользнув от врагов, он опасался за свою жизнь. Но в ту минуту, когда лошадь начала, несмотря на все его усилия, погружаться и бить воду передними ногами, когда всякая надежда пропала для беглеца, он радостно вскрикнул. На самой середине реки показался маленький островок, к которому легко было пристать и который находился метрах в шестидесяти от индейца.

Сотавенто не раздумывал. Опустив удила своей лошади, он сошел с нее и отважно поплыл к острову.

Животное, освобожденное от тяжести всадника, казалось, встрепенулось и, направляемое инстинктом, тоже двинулось к этой земле, где оба — и животное, и всадник — нашли спасение.

Через четверть часа человек и лошадь вместе взбирались на песчаный берег острова.

Они были спасены!

Глава XXXVII. Лунный Свет

Было около четырех часов утра. Ночная гроза совершенно прошла, и небо сияло лазурью. День не заставил себя ждать. Генерал Карденас, печально облокотившись на парапет городского вала, размышлял, блуждая взглядом по равнине и лагерю мексиканцев, бивачные огни которого начинали гаснуть при первых лучах дня. Немного позади его адъютанты и ординарцы, небрежно опираясь на шпаги, с плохо скрываемым нетерпением ожидали, когда угодно будет их начальнику покинуть вал.

Мы сказали, что генерал размышлял. Эти размышления были мрачны и горьки: съестные и боевые припасы, расточаемые офицерами, обязанными их раздавать, редели. Скучавший гарнизон роптал втихомолку и не замедлил бы громко выразить свои жалобы. Кокагуила была совершенно заперта мексиканской армией, так что с самого начала осады никто не мог войти в город или выйти из него.