ГЛАВА XIII. Капитал конвента

Над снежными вершинами Попокатепетля занялась заря, окрасив их красноватым светом, угасли в небе последние звезды, верхушки домов стали опаловыми — начинался день.

Город Мехико еще спал, лишь изредка тишину нарушал топот ног спешивших на рынок индейцев — они несли на продажу плоды и овощи. Открывались один за другим кабачки, на стойках появлялись напитки, в ожидании тех, кто по утрам обычно пропускал рюмку-другую перед тяжелым рабочим днем.

На колокольне пробило половину пятого.

В это время с улицы Такуба выехал всадник, быстро пересек главную площадь и остановился у входа во дворец президента.

— Пароль? — спросил часовой.

— Друг! — ответил всадник.

— Проезжайте, проезжайте!

— Мне надо во дворец, — упрямо заявил всадник.

— Еще рано, приходите часа через два.

— Тогда будет поздно! Немедленно пустите меня!

— Что скажешь, Педрино? — насмешливо обратился часовой к своему товарищу.

— Я думаю, это чужеземец, — тоже с насмешкой ответил второй человек. — Принял дворец за лачугу.

— Хватит болтать, — одернул их всадник. — И так я потерял с вами много времени. Доложите обо мне дежурному офицеру. Живо!

Строгий тон, видимо, подействовал на солдат, и, пошептавшись, они согласились на законное, предусмотренное уставом требование незнакомца.

Не прошло и двух-трех минут, как дверь отворилась и на пороге появился сержант с виноградной лозой в левой руке — эмблемой его чина.

Сержант вежливо поклонился незнакомцу, попросил подождать, ушел и тотчас снова появился. За ним следовал капитан в полной парадной форме.

Всадник поздоровался с офицером и повторил свою просьбу.

— К сожалению, я вынужден отказать вам, сеньор, — сказал капитан, — приказ есть приказ. До восьми утра никого не велено пускать во дворец. Приезжайте к этому времени, и все решится само собой.

Он поклонился, собираясь удалиться.

— Извините, капитан, еще одно слово! — обратился к нему всадник.

— Да, сеньор.

— Никто, кроме вас, не должен слышать того, что я скажу.

— Это легко исполнить, — ответил офицер, подходя к незнакомцу. — Говорите же!

— Незнакомец что-то шепнул на ухо капитану.

— Надеюсь, этого достаточно?

— Вполне, — ответил капитан и приказал стоявшему по стойке смирно сержанту: — Отворите ворота!

— Как вам будет угодно, сеньор!

Всадник спешился и передал поводья сержанту.

— Теперь, капитан, я попрошу вас еще об одной любезности: проводите меня туда, где меня ждут. Итак, я к вашим услугам.

— Напротив, сеньор, это я к вашим услугам и почту за честь быть вашим проводником.

Они вошли во дворец к великому удивлению сержанта и часовых.

Капитан с незнакомцем прошли длинную анфиладу комнат, в которых, несмотря на ранний час, было много посетителей — сенаторов, высших сановников, представителей духовенства и крупных торговцев. Видимо, они всю ночь провели во дворце. Лица у всех были мрачные, озабоченные.

Капитан с незнакомцем подошли к одной из дверей, охраняемой стражниками. Перед дверью расхаживал взад и вперед начальник стражи.

— Моя миссия закончена, — сказал капитан, когда к ним подошел начальник стражи.

— Мне остается лишь попрощаться с вами и поблагодарить за любезность! — ответил незнакомец. Они простились, и капитан ушел.

— Господин президент сейчас не может вас принять. Ночью у него было экстренное заседание и его превосходительство отдал строгий приказ — никого к нему не пускать! — обратился пристав к незнакомцу.

— Его превосходительство сделает для меня исключение! — мягко возразил незнакомец.

— Не думаю, сеньор, приказ касается всех, и я не рискну преступить его.

Незнакомец подумал с минуту и снова обратился к начальнику стражи.

— Я понимаю, — сказал он, — что вы не можете нарушить приказ, но попрошу оказать мне одну услугу.

— Охотно, если только это не будет противоречить моему долгу.

— Благодарю. Вскоре вы убедитесь в том, что его превосходительство не только не разгневается, но будет признателен вам за то, что вы впустили меня.

— Я уже имел честь доложить…

— Позвольте тогда кое-что объяснить вам!

— Извольте, я вас слушаю.

— Я напишу всего одно слово на листке бумаги. Вы молча положите листок перед президентом. Если он после этого ничего не скажет, я тотчас удалюсь.

— Вам действительно так необходимо видеть его превосходительство? — спросил начальник стражи.

— Сеньор дон Ливио, — ответил незнакомец, — вы меня не знаете, но я вас хорошо знаю и мне известна ваша преданность генералу Мирамону. Клянусь честью и спасением моей души, что у меня для него очень важное сообщение.

— Я вам верю, сеньор, — сказал начальник стражи, — и если будет на то моя воля, вас примут сейчас же. Не угодно ли вам написать то, что вы хотите. Здесь на столе бумага, чернила и перья.

Незнакомец поблагодарил, взял перо, написал крупными буквами: «Адольфо» — и поставил три точки, расположив их в виде треугольника.

— Возьмите! — сказал он, протягивая начальнику стражи листок.

Пристав взглянул на листок и вскричал:

— Неужели вы…

— Тише! — остановил его незнакомец, приложив палец к губам.

— Ну, разумеется, вас примут! — сказал начальник стражи и скрылся за дверью.

Почти тотчас же дверь отворилась и кто-то произнес громким голосом:

— Входите! Незнакомец вошел.

— Входите же, дорогой мой дон Адольфо, — повторил президент. — Само небо посылает вас ко мне! — Президент поднялся навстречу дону Адольфо и протянул ему руку. Дон Адольфо пожал ее с почтением и опустился в кресло.

Имя президента Мирамона в то время гремело на всю страну. Его справедливо считали самым лучшим солдатом Мексики и прекрасным правителем. Совсем молодой, двадцати шести лет от роду, он за три года президентского правления сделал много доброго. Среднего роста, отлично сложенный, Мирамон отличался непринужденными манерами и благородной осанкой. Лицо с тонкими чертами дышало отвагой и честностью; на высоком лбу пролегли едва заметные складки — следы постоянных раздумий. Ясный и проницательный взгляд черных глаз не раз приводил в замешательство тех, на кого был устремлен. Бледность лица и синева под глазами свидетельствовали о бессонных ночах.

— Наконец-то, возвратился мой добрый гений! — вскричал Мирамон. — И я снова обрел надежду на счастье. Дон Адольфо печально покачал головой.

— Что это значит, мой друг? — спросил президент.

— Я, кажется, слишком поздно вернулся.

— Поздно? Но почему? Неужели вы думаете, что я не способен взять реванш?

— Вы способны на все великое и благородное, генерал, но, к несчастью, вас предали.

— Это правда! — с горечью произнес Мирамон. — Я всегда поддерживал духовенство и знать, а они от меня отвернулись, бросили на произвол судьбы. Но они еще обо мне пожалеют!

— Да, генерал, и на нынешнем заседании несомненно вы поняли намерения тех, ради которых всем жертвовали.

— Понял, — ответил, нахмурившись, Мирамон. — На все мои призывы о помощи они отвечали отказом, видимо, договорившись заранее.

— Простите за откровенность, генерал, но положение у вас критическое.

— Скажите лучше, что я на краю гибели, и вы будете ближе к истине. Казна совершенно пуста, помощи ждать неоткуда, солдаты два месяца не получают жалования и грозят разбежаться, офицеры один за другим переходят на сторону неприятеля, который быстро продвигается к Мексике. Вот вам истинное положение дел. Что вы на это скажете?

— Печально, очень печально, генерал! Простите за бесцеремонность, что же вы намерены делать?

Президент ничего не ответил, бросил лишь быстрый взгляд на Адольфо.

— Прежде чем продолжать разговор, — сказал дон Адольфо, — позвольте мне, генерал, доложить вам о моих действиях.

— Я убежден, вам многое удалось, — сказал генерал, улыбаясь.

— Надеюсь, ваше превосходительство. Прикажете начать?

— Пожалуйста, пожалуйста, друг мой! Я просто жажду узнать, что вы предприняли для защиты нашего дела.

— Простите, генерал, — с живостью вскричал дон Адольфо, — дело тут не при чем, я предан лично вам.

— Понимаю… итак, я вас слушаю!

— Во-первых, мне удалось отнять у генерала Деголладо часть денег, которые они похитили при Лагуна Сека.

— Отлично! С помощью этих денег он взял у меня Гвадалахару.

Сколько же их?

— Двести шестьдесят тысяч пиастров.

— Гм… кругленькая сумма!

— Я тоже так считаю. Потом я расправился с этим разбойником Гиелларой и его товарищем Карвахалой. С их другом Фелиппе Ирсабалом мы тоже не поладили, не считая остальных приверженцев Хуареса, тех, которым не посчастливилось встретиться со мной.

— Короче говоря, у вас на руках…

— Больше миллиона пиастров. Мне понравилось стричь герильеросов Хуареса: они весьма бесцеремонно и просто жиреют, ловя рыбу в мутной воде. Я передам вам миллион двести тысяч. Через час они будут здесь. И вы пополните свою казну.

— Это просто великолепно!

— Я сделал, что мог, генерал!

— Будь все мои друзья такими, как вы, я смог бы дальше вести воину. К несчастью, это не так. Но если эту сумму прибавить к той, которую мне удалось раздобыть, у меня будет солидный капитал.

— Кто же дал вам сумму, о которой вы говорите?

— Один мой друг, атташе при испанском посольстве, — замявшись, ответил президент, — посоветовал мне, как ее раздобыть.

Дон Адольфо вскочил как ужаленный.

— Успокойтесь, мой друг, — произнес генерал, — я знаю, что вы ненавидите герцога, а между тем он оказал мне немало услуг, вы ведь не станете этого отрицать.

Дон Адольфо стал темнее тучи и молчал.

— После поражения при Силао, благодаря герцогу, Испания признала за мною власть, а это было для меня так важно! Вы согласны?

— Согласен, генерал. Но неужели то, что я слышал, правда?

— Что же вы слышали?

— Что, доведенный до отчаяния, вы решились на преступление.

— Это правда, — ответил генерал, низко опустив голову.

— Но, может быть, еще не поздно. Я привез деньги и, если вы позволите…

— Погодите! — жестом остановил его генерал. В это время дверь отворилась.

— Я ведь приказал никого не пускать! — крикнул президент начальнику стражи.

— Генерал Маркес, ваше превосходительство! — с невозмутимым видом доложил начальник стражи.

Президент вздрогнул. Румянец проступил на его бледном лице.

Вошел генерал Маркес.

— Ну, как дела? — спросил президент.

— Ваш приказ выполнен, — ответил генерал, — деньги переданы в казначейство.

— Расскажите, как это было? — попросил президент с легкой дрожью в голосе.

— Как мы и договорились, я отправился с отрядом в британское консульство с просьбой выдать мне деньги, предназначенные для уплаты владельцам облигаций английского займа. Я объяснил, что вашему превосходительству необходимы средства для обороны города и что ваше превосходительство обязуется вернуть долг сполна. Об условиях этого займа я предложил консулу переговорить с вами лично. Консул ответил мне категорическим отказом, сославшись на то, что деньгами не распоряжется и несет ответственность за их сохранность. Больше часа я уговаривал его, когда же убедился, что это бесполезно, решил прибегнуть к последнему средству, как вы и приказывали: велел солдатам сломать печать и взять деньги. При свидетелях они были пересчитаны. Всего миллион четыреста тысяч пиастров, которые и были тотчас же доставлены во дворец.

Окончив свой рассказ, генерал Маркес поклонился с видом человека, добросовестно выполнившего свой долг.

— А что консул? — поинтересовался президент.

— Он велел спустить флаг на здании консульства и вместе с остальными служащими покинул город, заявив при этом, что порывает всякие отношения с правительством вашего превосходительства, поскольку стал жертвой разбоя, так он и сказал, и отправляется в Яланну, где будет ждать распоряжений своего правительства.

— Благодарю вас, генерал. Мы продолжим разговор несколько позднее.

Генерал с поклоном удалился.

— Как видите, мой друг, слишком поздно. Деньги вернуть нельзя!

— Да, к великому сожалению.

— Что же вы мне посоветуете?

— Вы на краю пропасти, генерал. Разрыв отношений с Англией — самое большое несчастье, какое только могло случиться при нынешних обстоятельствах. Вы должны победить! Победа или смерть! Третьего не дано.

— Я одержу победу! — вскричал президент.

— Да поможет вам Бог! — печально произнес дон Адольфо, вставая.

— Вы уже уходите?

— Да, ваше превосходительство. Мне надо доставить вам деньги, которые я отнял у вашего недруга. Мирамон опустил глаза.

— Простите, генерал, я не должен был этого говорить, но горе — плохой советник!

— Может быть, вам что-нибудь нужно?

— Дайте мне, пожалуйста, бланк. Президент передал бланк и сказал:

— Увидимся ли мы еще до вашего отъезда из Мехико?

— Да, генерал. Позвольте дать вам один совет.

— Говорите, я слушаю!

— Не доверяйте этому испанскому герцогу — он вас предаст.

На этом они распрощались.

ГЛАВА XIV. Дом в предместье

Дон Адольфо покинул дворец, сел на коня и уехал. Миновав площадь, он свернул на улицу Такуба. Было около девяти утра, в городе началось оживление, пешеходы, верховые, экипажи, повозки — все смешалось в едином потоке. Жизнь шла своим чередом, но во всем чувствовалась тревога. И в приглушенном шепоте людей, и в их возбуждении. Это не ускользнуло от проницательного дона Адольфо. Его привлекали в Мирамоне великодушие, доброта, ум, целеустремленность, а главное — любовь к родине. Но все отвернулись от Мирамона, он лишился поддержки, а ведь только он один способен был спасти страну от Хуареса, который правит силой оружия. Погруженный в свои размышления, дон Адольфо постепенно перестал замечать, что происходит вокруг. А страсти накалялись все больше и больше. Возле кабачков и лавок собирался народ, только и было разговоров, что о захвате денег генералом Маркесом. До предместья слухи эти пока не дошли, а если кто и узнал случайно, счел это проявлением президентской власти, не усматривая в том ничего худого.

Перемены в политической жизни обычно затрагивают людей состоятельных, а в предместье народ небогатый, и ему терять нечего.

Спустя немного времени дон Адольфо приблизился к Гуарито и остановился у одинокого дома, весьма скромного с виду.

Как только он подъехал, калитка открылась и послышались радостные восклицания. Вслед за тем распахнулись ворота, дон Адольфо пересек двор и у входа в дом спешился, привязав лошадь к вделанному в стену кольцу.

— Почему вы не расседлаете лошадь, дон Хаиме? — раздался приятный женский голос, — неужели снова покидаете нас?

— Да, сестра! — ответил дон Адольфо, или дон Хаиме. — Будь на то моя воля, я не расставался бы с вами. Но это от меня не зависит.

— Хорошо. Но пусть Хосе отведет вашу лошадь в корраль. Там она будет чувствовать себя лучше, чем здесь.

— Поступайте, как вам будет угодно!

— Хосе! — крикнула она слуге. — Отведите Морено в корраль и дайте ему две дачи люцерны. Милости просим! — она взяла брата под руку и ввела в дом.

Первая комната, столовая, была обставлена скромно, но со вкусом, во всем чувствовалась хозяйская рука. Стол был накрыт на троих.

— Надеюсь, вы позавтракаете с нами, брат мой?

— С удовольствием. Но прежде дайте я вас поцелую и вы расскажете, как поживает моя племянница.

— Вашу племянницу вы сейчас увидите, а кузен ее еще не вернулся.

— Я полагал, он уже здесь.

— Увы, нет! Мы все время о нем беспокоимся, как и о вас! Он как-то странно ведет себя, уедет неизвестно куда и подолгу не возвращается.

— Наберитесь терпения, Мария! Разве вы не знаете, что мы стараемся для вас и для вашей дочери? В один прекрасный день вы все поймете.

— Дай-то Бог, дон Хаиме, но мы одни в этом доме и нам страшно. В стране неспокойно, дороги кишат разбойниками, вы с Эстебаном в любую минуту можете попасть в руки Гилляра, Карвахала или Эль Рахо, этих бандитов без веры и закона. Каких только ужасов о них не рассказывают!

— Успокойтесь, сестра. Гилляр, Карвахал и сам Эль Рахо не так уж страшны, как вы себе представляете. Имейте же немного терпения! Не пройдет и месяца, как тайное станет явным и правосудие будет совершено.

— Правосудие! — прошептала со вздохом донья Мария, — вернет ли оно мне счастье, моего сына?

— Сестра, — с некоторой торжественностью произнес дон Хаиме, — стоит ли сомневаться в могуществе Бога? Надейтесь!

— Увы, дон Хаиме, способны ли вы понять, что значит для матери слово «надейтесь»!

— Неужели, Мария, мне надо без конца повторять, что всю жизнь я посвятил вам и вашей дочери, поддерживал всем, чтобы видеть вас отомщенными, занявшими свое прежнее высокое положение и счастливыми? Много лет я этого добиваюсь и сейчас близок к цели. Это и дает мне то спокойствие и уверенность, которые вы во мне видите.

— Я верю вам, брат! — вскричала Мария, обнимая его. — Потому и боюсь, даже когда вы говорите мне о надежде. Ведь я знаю, ничто вас не остановит, никакое препятствие, вы встретите опасность лицом к лицу и можете погибнуть в этой борьбе, которую ведете ради меня.

— И ради чести вашей фамилии. Не забывайте об этом, сестра. Чтобы вернуть нашему славному гербу былой его блеск. Но оставим это. Из всего, что я вам сказал, запомните одно слово: надейтесь!

— О! Благодарю вас, брат мой! — произнесла Мария. В эту минуту открылась дверь и на пороге появилась девушка.

— А! Дядя! Мой добрый дядя! — Она подбежала к дону Хаиме и подставила вначале одну щеку для поцелуя, потом другую. — Наконец-то вы соблаговолили пожаловать к нам!

— Что с вами, Кармен, дитя мое? — ласково произнес дон Хаиме. — Вы бледны, глаза покраснели. Вы плакали?

— Это ничего, дядя, нервы шалят. Вы не привезли дона Эстебана?

— Нет, — ответил дон Хаиме. — Эстебан вернется лишь через несколько дней. Но он чувствует себя хорошо! — добавил он, переглянувшись с доньей Марией.

— Вы его видели?

— Еще бы! Всего два дня назад. Из-за меня он и задержался. Он мне понадобился. А почему мы не завтракаем? Я с голоду умираю! — сказал дон Хаиме, чтобы переменить тему.

— Мы ждали Кармен! — промолвила Мария. — Теперь можно садиться за стол.

Она ударила в тимбр. Тотчас же явился слуга.

— Можешь подавать, Хосе! — сказала донья Кармен. Обрисуем в нескольких словах обеих женщин. Донья Мария, сорока двух лет от роду, была все еще прекрасна, несмотря на следы глубокого горя на ее лице и седые волосы, странным образом контрастирующие с живыми черными глазами, совсем еще молодыми. Изящные манеры великолепно сочетались с ее благородным обликом. Длинное траурное платье придавало донье Марии монашеский, пожалуй, даже аскетический вид.

Донье Кармен было немногим больше двадцати. Она была необыкновенно хороша и очень похожа на мать. То же изящество, та же ласковая улыбка, те же черные живые глаза и черные, словно нарисованные, брови, длинные ресницы, полный очарования взор. Одета она была в белое платье из кисеи, схваченное в талии широкой голубой лентой, поверх платья — кружевная накидка.

Под внешним спокойствием дона Хаиме скрывались тревога и озабоченность. То он к чему-то прислушивался, что было слышно ему одному, то впадал в задумчивость, забыв о еде, и тогда сестра и племянница легким прикосновением руки возвращали его к действительности.

— Вы что-то скрываете! — невольно вырвалось у доньи Марии.

— Я тоже, заметила, — поддакнула девушка. — Вы словно где-то далеко-далеко. Что с вами?

— Ничего, уверяю вас! — ответил дон Хаиме.

— Мы же видим, скажите, в чем дело!

— Я ничего не скрываю, Кармен, во всяком случае, того, что касается лично меня. Но в городе такое творится, что, признаться, я боюсь катастрофы.

— Неужели она возможна?

— Точно сказать не могу, но мало ли чем может кончиться народное возмущение. На всякий случай лучше не выходить сегодня из дома.

— О! Ни сегодня, ни завтра, — с живостью воскликнула донья Мария, — мы давно никуда не ходим, только к обедне!

— И к обедне не надо. По крайней мере, в ближайшее время. Зачем рисковать?

— Неужели опасность так велика?

— Как тебе сказать, сестра. Сейчас правительственный кризис. Место нынешнего правительства, возможно, займет другое. В этой ситуации, вы сами понимаете, некому защищать граждан и каждый должен заботиться о себе.

— Не пугайте нас, брат!

— Боже мой, дядя, что с нами будет? — вскричала донья

Кармен. — Эти мексиканцы внушают мне ужас, они настоящие варвары!

— Успокойтесь, они просто вздорные, сварливые, дурно воспитанные дети. Но у них доброе сердце. Я хорошо их знаю и могу поручиться за это.

— Но вы знаете, дядя, и то, как они ненавидят испанцев.

— Да, знаю. Они сторицей воздают нам за то зло, которое им причинили наши отцы. Но им неизвестно, что мы испанцы. Дона Эстебана, например, считают перуанцем, а меня — французом. В общем, опасность не так уж велика. Если будете благоразумны, бояться нечего. Кроме того, я постараюсь принять все меры, чтобы вас защитить, чтобы вы не были одни в этом доме со старым слугой.

— Вы останетесь с нами, дядя?

— Остался бы с величайшим удовольствием, мое дорогое дитя, но не смею этого обещать. Боюсь, что это исключено.

— Что же это за важные дела, из-за которых вы не можете остаться?

— Тсс… любопытная. Дайте мне лучше огня, я хочу зажечь сигару. Не знаю, куда девалось мое огниво. Девушка подала огниво, сказав при этом:

— Знаю я вашу тактику. Когда вам нужно, меняете тему разговора. Ужасный вы человек!

Дон Хаиме рассмеялся, а через минуту сказал:

— Кстати, видели ли вы кого-нибудь из обитателей ранчо?

— Да, дней пятнадцать назад приходил Луис с женой Терезой, принес сыр.

— Он ничего не говорил об Аренале?

— Нет, там все как обычно.

— Тем лучше!

— Постойте, постойте! Он что-то говорил о раненом.

— Что именно? — насторожился дон Хаиме.

— Точно не помню.

— Сейчас, дядя, я вам скажу. Вот, что он говорил:

«Сеньорита, когда увидите вашего дядю, соблаговолите ему передать, что раненый, которого Лопес стерег в подземелье, сбежал, и розыски не дали пока результатов».