ГЛАВА X. Свидание

Донья Долорес держалась с графом де ля Соль до того холодно, что о свадьбе и думать было нечего. Очень вежливая, даже любезная, она повела себя так, что граф вынужден был оставаться в рамках строгих приличии, не позволяя себе даже намека на вольность. Каково же было его удивление, когда девушка прислала ему письмо с просьбой прийти на свидание. Граф представить себе не мог, что побудило донью Долорес так поступить, и он терялся в догадках, тем более после того, что увидел ночью.

Терзаемый любопытством, молодой человек насилу дождался назначенного часа, хотя не хотел себе в этом признаться.

Случись такое во Франции, он знал бы, как себя вести.

Но холодность доньи Долорес и ночная сцена, свидетелем которой граф невольно оказался, исключали всякую мысль о любовном свидании. Может быть, девушка попросит его немедленно уехать, отказавшись от ее руки?

Поистине противоречив человек по своей природе. Граф, которому претил предстоящий брак и который твердо решил объясниться по этому поводу с доном Андресом де ля Крус, чтобы все кончить и поскорее вернуться во Францию, сейчас был неприятно поражен таким оборотом дела и испытывал гнев и стыд. В нем заговорило оскорбленное самолюбие.

Он, граф Людовик де ля Соль, молодой, красивый, богатый, известный своим умом и элегантностью, член жокей-клуба, законодатель мод, победитель женских сердец, славившийся на весь Париж, не вызвал в этой провинциалке ничего, кроме неприязни и холодного равнодушия. Было отчего прийти в отчаяние. На какой-то момент граф даже вообразил, что влюблен в кузину, готов был поклясться, что останется глух к ее мольбам и слезам и потребует немедленного заключения брака.

Но в следующую секунду настроение его изменилось. Он бросил взгляд в зеркало, довольно улыбнулся и подумал, что бедную кузину можно только пожалеть.

Она не сумела оценить всех его достоинств, помешало дурное воспитание, упустила свое счастье, променяв графа бог знает на кого.

Граф пересек двор и направился в комнаты доньи Долорес.

Во дворе он заметил оседланных лошадей, но не придал этому никакого значения.

У дверей стояла индианка с неправильными чертами лица, но хорошенькая. Она с улыбкой поклонилась графу и жестом пригласила его войти.

Граф последовал за служанкой. Они прошли несколько со вкусом обставленных комнат, наконец, служанка подняла занавеску из белого шелка с вышитыми по краям большими цветами и, не говоря ни слова, ввела графа в прелестный будуар, убранный в китайском стиле.

Донья Долорес полулежала в гамаке и, весело смеясь, дразнила маленького толстого попугайчика. Ни разу граф не видел кузину такой прекрасной. Поклонившись, он замер на пороге с выражением такого неподдельного восхищения, что донья Долорес разразилась громким смехом.

— Простите, кузен, — произнесла она, — но у вас такое лицо, что я не могла удержаться!

— Смейтесь, смейтесь, кузина, — сказал молодой человек веселым тоном, которого никак от себя не ожидал. — Я счастлив, что вижу вас в добром расположении духа.

— Идите же сюда, кузен, садитесь на эту бутакку, рядом со мной, — и она указала своим розовым пальчиком на кресло.

Молодой человек сел и обратился к девушке:

— Кузина, — сказал он, — я явился по вашему приглашению, которым вы меня удостоили.

— Благодарю вас за любезность, и особенно за точность, кузен! — ответила донья Долорес.

— Я готов выполнить любое ваше желание, кузина, но, к сожалению, мне редко выпадает счастье видеть вас.

— Это упрек, кузен?

— О нет! Я не смею вас ни в чем упрекать, располагайте мною, как вам будет угодно.

— О, дорогой кузен! Если бы мне вдруг взбрело в голову испытать вашу преданность, я, наверняка, была бы посрамлена.

— Наконец-то, — подумал про себя молодой человек, а вслух произнес: — Угождать вам во всем — мое искреннее желание. Слово джентльмена, чего бы вы ни потребовали, я готов выполнить.

— Ловлю вас на слове, дон Людовик, — ответила девушка, с обворожительной улыбкой наклонившись к нему.

— Приказывайте, кузина, и вы убедитесь, что я самый преданный ваш раб.

Девушка минуту подумала, соскочила с гамака и села на стул, ближе к графу.

— Кузен! — произнесла она. — Окажите мне услугу!

— Наконец-то, кузина, я могу быть вам полезным!

— Но услуга сама по себе пустяковая!

— Тем хуже!

— Боюсь, вам будет неинтересно.

— Какое это имеет значение, если я смогу вам угодить? — Благодарю вас, кузен. Так вот. Через несколько минут мне надо кое-куда съездить, но я не хочу брать в сопровождающие никого с гасиенды. Ехать одной мне нельзя. Дороги не безопасны. Вы согласны меня сопровождать?

— Я счастлив, кузина, поехать с вами, но плохо знаю страну и могу сбиться с пути.

— Об этом не беспокойтесь. Я — дочь своей страны и пятьдесят лье могу проехать, не рискуя ни погибнуть, ни заблудиться.

— В таком случае, кузина, все в порядке. Благодарю вас за оказанную мне честь и готов выполнить любое ваше приказание.

— Это я, кузен, должна благодарить вас за вашу любезность. Лошади оседланы, наденьте мексиканский костюм, он вам очень к лицу, велите вашему слуге сопровождать вас и непременно захватите оружие. Через десять минут я вас жду.

Граф поклонился девушке, которая ответила ему обворожительной улыбкой, и вышел.

— Как приятно сопровождать мою очаровательную кузину, да еще на любовное свидание! — воскликнул граф, оставшись один. — Но отказать ей невозможно. Эта плутовка необыкновенно хороша. Особенно сегодня. Клянусь Богом, такой я ее еще не видел. Надо поостеречься, не то, чего доброго, могу влюбиться, если это уже не случилось. — Последние слова граф произнес со вздохом.

Вернувшись к себе, граф приказал Рембо собираться в путь, а сам надел тяжелые серебряные шпоры, набросил сарапе, взял двухствольное ружье, прямую саблю, пару шестиствольных пистолетов и вышел во двор. Рембо тоже надел на себя целый арсенал.

Таким образом господин и слуга, в случае надобности, могли бы оказать сопротивление по меньшей мере пятнадцати бандитам.

Донья Долорес уже сидела на коне и разговаривала с отцом.

Дон Андрес де ля Крус радовался, глядя на молодых людей.

— Вы собрались на прогулку? — обратился он к графу, — желаю удачи!

— Сеньорита оказала мне честь, взяв в провожатые, — ответил граф.

— Выбор ее безупречен.

После этого обмена любезностями граф поклонился донье Долорес и сел на коня.

— Доброго пути! — произнес дон Андрес. — Будьте осторожны. Молодчики Хуареса гуляют по окрестностям.

— Не беспокойтесь, отец, — ответила донья Долорес, — с таким провожатым, как мой кузен, ничего не страшно.

— Возвращайтесь пораньше!

— Непременно, отец!

Дон Андрес махнул на прощание рукой, и молодые люди покинули гасиенду.

Граф и донья Долорес ехали рядом. Рембо, как и положено слуге, в нескольких шагах позади.

— Должна признаться вам, кузен, что это я вас провожаю, а не вы меня.

— Лучшего проводника и желать нечего, — ответил граф.

— А теперь, кузен, я открою вам один секрет.

— Секрет?

— Да, секрет. Вы настолько любезны, что мне стыдно вас обманывать.

— А разве вы меня обманули, кузина?

— Причем самым недостойным образом, — смеясь, ответила донья Долорес. — Мы едем с вами в одно место, где нас ждут.

— Вы хотели сказать, вас ждут?

— Нет, именно вас.

— Ничего не понимаю. Ведь у меня в этой стране нет знакомых.

— Вы в этом уверены, дорогой кузен? — насмешливо спросила девушка.

— По-моему, это так.

— Вот-вот, вы уже засомневались.

— А вы, кажется, уверены в своих словах?

— Совершенно верно. Тот, кто вас ждет, не просто знакомый, а добрый ваш друг.

— Ну, я совсем запутался! Продолжайте, прошу вас.

— К тому, что я сказала, можно добавить всего несколько слов. К тому же мы скоро приедем, и я не хочу оставлять вас в неведении.

— С вашей стороны это очень любезно, кузина, клянусь вам. И с величайшим нетерпением жду объяснений.

— Придется кое о чем вам напомнить, раз у вас такая короткая память. В этой чужой для вас стране вы встретили только одного человека, который выказал вам свое расположение, но вы успели его забыть. Так что позвольте мне усомниться в вашем постоянстве.

— Ваши упреки вполне справедливы. Есть у меня в Мексике один друг, но мне в голову не могло прийти, что вы говорите о нем.

— Значит, я не ошиблась?

— Нет.

— А часто ли вы о нем вспоминаете?

— Часто. И очень хочу увидеться.

— Как его зовут, вашего друга?

— Он назвался Оливье, но я не решился бы утверждать, что это его настоящее имя. Девушка едва заметно улыбнулась.

— Позвольте спросить, почему вы о нем так плохо думаете?

— Нисколько, кузина. Но сеньор Оливье личность неординарная, судя по его поступкам. И мое предположение вполне естественно.

— Так это или не так, не могу вам сказать. Одно я знаю, что он ждет вас.

— Странно! — заметил молодой человек.

— Почему же? Наверняка, он хочет вам сообщить что-то важное. Так, по крайней мере, я поняла.

— Он вам об этом сказал?

— Прямо не сказал, но, беседуя со мной нынче ночью, изъявил желание как можно скорее вас видеть.

Все это девушка произнесла с такой наивной небрежностью, что граф был совершенно сбит с толку и с минуту смотрел на нее с недоумением.

Донья Долорес словно не замечала его удивления, приставив руку ко лбу козырьком, смотрела на равнину.

— Ну, — произнесла она через минуту, указывая в известном направлении пальцем, — видите вы двоих, сидящих рядом в тени деревьев? Один из них дон Оливье. Поспешим же!

— Как вам будет угодно! — ответил граф, пришпорив коня.

Они поскакали галопом, а те двое, заметив всадников, пошли им навстречу.

ГЛАВА XI. На равнине

Оливье и Доминик, покинув ранчо, довольно долго ехали молча, каждый думая о своем.

О Доминике или Доминго, если называть его по-испански, мы уже кое-что рассказали в одной из предыдущих глав. В этом молодом человеке странным образом сочетались хорошие и дурные качества. Но преобладали хорошие. Бродячая жизнь среди неукротимых индейцев в прериях за несколько лет сделала его необычайно сильным, энергичным и волевым. В нем уживались смелость и хитрость, которую порой принимали за лицемерие. Как настоящий лесной охотник, он не терялся ни при каких обстоятельствах, сохраняя невозмутимость под самыми пристальными взглядами. И при этом бывал так наивен и добродушен, что мог провести самого проницательного человека. Зато великодушие его и чуткость не знали пределов, когда речь шла о близких, дорогих ему людях. Преданность его граничила с самопожертвованием. Зато с врагами он был беспощаден и обладал поистине индейской жестокостью.

Словом, Доминик был склонен как к добру, так и к злу, в зависимости от обстоятельств.

Оливье хорошо изучил Доминика, который пугал его своей неукротимостью, и старался силой собственной воли обуздать его характер. Словно укротитель, играющий с тигром, он знал, что наступит момент, когда лава, клокотавшая в душе молодого человека, вырвется наружу под натиском страстей. И несмотря на доверие к другу, Оливье с крайней осторожностью касался некоторых струн его сердца, боясь пробудить в нем сознание собственной силы и нравственного могущества.

Проехав несколько часов, путники достигли довольно густого леса, окаймлявшего плантации в трех милях от гасиенды де Ареналь.

— Вот и приехали, — сказал Оливье, слезая с лошади. — Сейчас перекусим.

— Это прекрасно, — ответил Доминик. — С самого утра печет солнце, и я, признаться, устал. Охотно растянулся бы на траве.

— Не стесняйся, друг, здесь отличное место для отдыха. Путники расседлали коней, пустили их попастись, а сами сели в тени, достали сумки с припасами и принялись за еду.

Ели молча. Ни тот, ни другой говорить не любили. После обеда Оливье закурил сигару, а Доминик — свою индейскую трубку. Первым нарушил молчание Оливье.

— Ну, Доминик, — спросил он, — нравится тебе жизнь, которую ты вот уже несколько месяцев ведешь здесь, в провинции?

— Признаться, — ответил Доминик, выпустив густое облако дыма, — жизнь эта кажется мне бессмысленной и скучной. Я давно попросил бы вас отправить меня на запад, в прерии, если бы не был уверен, что нужен вам здесь.

Оливье засмеялся.

— Ты — настоящий друг, — промолвил он, пожав Доминику руку. — Всегда готов действовать без оглядки.

— Рад это слышать. Без самоотверженности не бывает дружбы.

— Поэтому редко можно встретить преданных друзей.

— Мне жаль тех, кто не способен на дружбу. Ведь это такое счастье! Дружба единственное, что связывает людей.

— Многие полагают, что дружба основана на эгоизме.

— Такую дружбу настоящей не назовешь. Эгоизм — полная противоположность дружбе.

— Это ты от индейцев слышал?

— Индейцы — мудрые люди, учитель, — ответил Доминик. — Для них правда есть правда, ложь есть ложь. А в городах все так запутано, что самому тонкому знатоку человеческой души не разобраться, а простой человек вообще теряет всякое представление о том, что справедливо, а что нет. Позвольте мне вернуться в прерии, мой друг, бесконечные войны вызывают у меня гнев и отвращение.

— Я хотел бы вернуть тебе свободу, но, повторяю, ты мне нужен еще месяца три.

— Так долго!

— Может быть, это время покажется тебе слишком коротким! — сказал Оливье с загадочным выражением.

— Вряд ли!

— Посмотрим, ведь я еще не сказал, чего жду от тебя!

— Хотелось бы знать.

— Я буду краток, тем более, что скоро приедут люди, которых я жду.

— Говорите же, я вас слушаю.

— К нам присоединятся молодой человек и девушка. Девушку зовут донья Долорес де ля Крус, она дочь владельца гасиенды дель Ареналь. Ей шестнадцать лет. Редкая красавица. Чиста и наивна, словно дитя.

— Это меня не касается, вы же знаете, что я не интересуюсь женщинами.

— Донья Долорес обручена с доном Людовиком де ля Соль.

— Желаю ей счастья. А кто он, этот дон Людовик? Какой-нибудь мексиканец, глупый и напыщенный щеголь, чванливый, как китайский мул.

— Вы ошибаетесь. Дон Людовик де ля Соль принадлежит к высшей аристократии Франции.

— А! Речь идет о французе?

— Да. Он недавно приехал из Европы, чтобы жениться на своей кузине. Они обручены с детства. Граф Людовик де ля Соль — очаровательный молодой человек, богатый, добрый и образованный, к тому же хорошо воспитанный. Мне очень хотелось бы, чтобы вы подружились.

— Если он такой, как вы говорите, мой друг, будьте спокойны: через два дня мы будем лучшими друзьями.

— Благодарю, Доминик, иного я и не ждал от тебя.

— Взгляните-ка, Оливье! Кто-то приближается к нам. Через десять минут эти двое будут здесь.

— Это — донья Долорес и граф Людовик. Не успели Оливье и Доминик оглянуться, как молодые люди прискакали.

— Вот и мы! — сказала девушка, осадив лошадь. Молодые люди соскочили с коней, и граф, поклонившись Доминику, протянул обе руки Оливье.

— Как я рад снова видеть вас, друг мой! Благодарю, что вспомнили обо мне.

— А вы думали, я вас забыл?

— У меня были на то основания, — весело ответил молодой человек.

— Граф, — произнес Оливье, — позвольте мне вам представить господина Доминика. Он лучше меня, и я был бы счастлив, если бы вы подружились.

— Милостивый государь, — сказал граф, поклонившись Доминику, — мне жаль, что я плохо знаю испанский и не могу выразить вам свое расположение, которое, надеюсь, не останется без ответа.

— Это неважно, милостивый государь, — ответил по-французски Доминик, — я достаточно хорошо владею вашим языком, чтобы поблагодарить вас за добрые слова.

— Я счастлив! — воскликнул граф. — Позвольте пожать вашу руку и можете распоряжаться мною, как вам будет угодно.

— Скоро мы лучше узнаем друг друга и, надеюсь, станем друзьями.

Молодые люди обменялись рукопожатием, и донья Долорес обратилась к Оливье:

— Вы довольны, мой друг?

— Вы добрая фея, дорогое дитя, — ответил с волнением Оливье. — Вы и представить себе не можете, как осчастливили меня!

Девушка склонилась перед Оливье, он запечатлел на ее лбу отеческий поцелуй и уже совсем другим тоном сказал:

— Теперь займемся делами, время не терпит. Но нам не хватает кое-кого.

— Кого же? — спросила донья Долорес.

— Лео Карраля, позвольте, я его позову. — Оливье свистнул в серебряный свисток, и в следующий момент послышался топот копыт. Мажордом не замедлил появиться.

— Идите к нам, Лео, — крикнул Оливье.

— Я к вашим услугам, сеньор.

— Выслушайте меня, — обратился Оливье к донье Долорес. — Дело серьезное, и я вынужден уехать сегодня же. Сердце мне подсказывает, что вам грозит опасность. Я же не знаю, когда вернусь. Какая опасность, когда может грянуть беда — не знаю. К счастью, есть кому меня заменить. Вас будут оберегать граф, Доминик и наш друг Лео Карраль. Они преданы вам, как братья.

— Но, мой друг, — возразила девушка, — вы забыли моего отца и брата.

— Нет. дитя мое, не забыл, напротив, очень хорошо помню. Ваш отец — стар, он сам нуждается в защите. Боюсь, что вам придется в этом убедиться. Мое отношение к вашему брату вам известно. Он не сможет, а может быть, не пожелает защитить вас. Вы знаете, что я хорошо осведомлен и редко ошибаюсь. Ни словом, ни поступком не выдайте себя. Пусть ни Дон Мельхиор, ни остальные обитатели гасиенды не знают, что вы предупреждены об опасности. Сами же будьте начеку.

— Положитесь на меня, — сказал Доминик. — Но я вот о чем думаю.

— О чем же?

— Как мне поселиться там, на гасиенде, не возбуждая подозрений?

— Напрасно вы опасаетесь. Никто, кроме Лео Карраля, не знает вас на гасиенде, не правда ли?

— Это верно.

— Вы приедете туда как друг графа де ля Соль, француз, и сделаете вид, будто ни слова не понимаете по-испански.

— Позвольте, — заметил граф, — я не раз говорил дону Андресу, что ко мне вот-вот должен приехать близкий друг, атташе при французском посольстве в Мексике.

— Отлично, Доминик сойдет за него и, если захочет, может болтать по-испански. Как зовут вашего друга?

— Шарль де Мариадек.

— Отлично, Доминик на время возьмет его имя. А ваш друг немного задержится, я позабочусь об этом. Итак решено, утром господин Шарль де Мариадек прибудет на гасиенду.

— Ему будет оказан отличный прием, — ответил с улыбкой граф.

— Что касается вас, Лео Карраль, вы все знаете, мне нечего вам сказать.

— Я давно принял необходимые меры, — ответил мажордом. — Мне только надо договориться с этими господами.

— Все идет хорошо, и сейчас мы расстанемся. Я и так задержался.

— Вы уже нас покидаете, мой друг? — с волнением произнесла донья Долорес.

— Так надо, дитя мое, мужайтесь. Да хранит вас Бог, пока меня не будет. Ну, прощайте!

Оливье пожал руку графу, поцеловал донью Долорес и вскочил в седло.

— До скорого свидания! — крикнула донья Долорес.

— Завтра вы увидитесь с вашим другом Мариадеком, — смеясь сказал Доминик и поскакал следом за Оливье.

— Вы вместе с нами вернетесь на гасиенду? — спросил граф мажордома.

— Разумеется, — ответил Лео Карраль, — ведь мы могли встретиться во время вашей прогулки.

— Совершенно верно!

Они сели на коней и поскакали в сторону гасиенды, куда прибыли незадолго до захода солнца.

ГЛАВА XII. Немного политики

Шел к концу 18… год. События сменялись с такой быстротой, что даже самые недальновидные чувствовали приближение катастрофы.

На юге войска генерала одержали крупную победу над конституционной армией под командованием генерала дона Диего Альвареса (того самого, который в свое время был председателем военного совета в Гуэмасе и осудил на смерть нашего несчастного соотечественника и друга графа Гастона де Роз Бульбона).

Резня индейцев Пинтос была поистине жестока: их свыше тысячи осталось на поле сражения. Артиллерия и большой обоз стали добычей победителей.

Внутри страны тоже было неспокойно. Бежал президент Цулаога, который, передав полномочия Мирамону, решил вернуть себе власть в тот момент, когда этого меньше всего ожидали.

Тогда генерал Мирамон предложил председателю верховного суда принять на себя исполнительную власть и созвать палату нотаблей, чтобы избрать главу республики.

Во время этих событий надвинулась новая катастрофа, чреватая угрожающими последствиями.

Мирамон, безрассудно самонадеянный благодаря постоянным победам, вступил у Сипао в бой с превосходящими вчетверо силами противника, потерпел сокрушительное поражение, потеряв всю артиллерию, и едва не погиб. Лишь благодаря отчаянной смелости он вырвался из вражеского окружения и бежал в Керетеро. Однако не покорился своей несчастной судьбе и вернулся в Мексику, тайно надеясь снова стать президентом.

Надежды Мирамона сбылись. Он был избран президентом палаты Нотаблей почти единогласно (Палата нотаблей состоит из 28 человек. Из присутствующих 23-х в пользу Мирамона было подано 19 голосов.).

Генерал, не теряя времени, принес присягу и немедленно вступил в должность.

Несмотря на ничтожные материальные потери, поражение при Силао имело огромный общественный резонанс. Мирамон принял все необходимые меры, чтобы исправить положение. Стал приводить в порядок финансы, пополнил войска.

К несчастью, президент вынужден был оставить часть своих сил в Мексике. Они были чужды народу и в любой момент могли вызвать взрыв.

Чтобы успокоить общественное мнение и поддержать порядок в столице, Мирамон решил вступить в переговоры со своим противником Хуаресом, чье правительство находилось в Веракрусе, и добиться если не мира, то хотя бы перемирия, чтобы на время остановить кровопролитие.

К несчастью, новое осложнение исключило всякую надежду на благополучный исход.

Генерал Маркес был послан на помощь Гвадалахаре, которая с успехом продолжала сопротивляться федеральным войскам, но совершенно неожиданно после ограбления союзниками денежной почты, принадлежащей английским купцам, между враждующими сторонами было заключено перемирие, разумеется, не без помощи украденных денег, и генерал Кастильо, комендант Гвадалахары, которого покинули его же солдаты, вынужден был бежать из города и скрыться. Федеральные войска объединились против Маркеса и уничтожили его единственный корпус.

Положение становилось с каждым днем все более критическим, федеральные войска, не встречая сопротивления, подступали со всех сторон. Всякая надежда на переговоры рухнула. Оставалось сражаться.

Поражение Мирамона было предрешено. Генерал это понимал, но не хотел сдаваться, напротив, сопротивлялся с удвоенной силой.

Президент обратился с воззванием к народу, а потом к духовенству, которому всегда покровительствовал, и получил от последнего материальную помощь. К несчастью, это не могло изменить положения, расходы увеличивались с ростом опасности, и вскоре казна Мирамона опустела без всякой надежды пополниться.

Выше мы уже говорили о том, что власти каждого штата Мексиканского союза, независимо от социальных перемен, распоряжались денежными фондами по своему усмотрению, в то время как правительство в Мехико находилось в полной нищете. Соперники же его грабили не только почтовые дилижансы с деньгами и ценностями, но еще и опустошали без зазрения совести кассы всех штатов и потому могли без труда субсидировать армию.

Итак, обрисовав вкратце политическое положение Мексики того времени, мы можем продолжить наше повествование. Прошло около шести недель, как мы прервали наш рассказ. Было начало ноября 186… года.

Близился вечер. Длинные тени легли на равнину. Покинув ее, последние лучи солнца перебрались на покрытые снегом вершины гор Анагуа, окрасив их пурпуром. Ласковый ветерок шелестел в листве деревьев. Вакеро, сидя на лошадях, таких же диких, как и они сами, гнали через равнину большие стада. Издалека доносился звон колокольчиков мулов, запоздалые погонщики спешили выехать на шоссе, ведущее в Мехико.

Рослый всадник, до глаз закутанный в плащ, медленно ехал по узкой извилистой тропинке. Пересекая поле, она соединялась в двух лье от города с большой дорогой из Мехико в Пуэбло. Дорога была пустынна не только из-за приближения ночи. Хаос, царивший в стране, наводнил все дороги бандитами. Они вели войну по-своему, не делая различия между конституционистами и либералами, и, обнаглев от безнаказанности, не довольствовались большими дорогами, а доходили до городов.

Но всадника, видимо, не страшила опасность. Он выехал с час назад, но, поскольку двигался не спеша, отъехал от города не более лье, когда вдруг заметил, что достиг развилки. Поколебавшись с минуту, всадник поехал направо и. вскоре достиг груды развалин. Здесь же росли развесистые деревья, дающие густую тень. Всадник остановился, внимательно огляделся и, убедившись, что вокруг ни души, спешился. Удобно расположившись на дерне, он прислонился к стволу, сбросил плащ, открыв бледное, изможденное лицо. Присмотревшись, в нем можно было без труда узнать того самого раненого, которого Доминик спас и привез на ранчо.