На другой день они снова сходились и снова велись бесконечные разговоры, при чем повторялось все то же, что обыкновенно проделывается в этой вечно старой и вечно юной истории, которую называют любовью. Дивная музыка, от которой так сладостно дрожали и будут дрожать все струны двух бьющихся в унисон сердец! Нет ничего целомудреннее и привлекательнее этих свиданий, оканчивающихся пожатием руки. Никогда ни одного поцелуя.
      Если бы кому-нибудь из друзей Луи де Виллье пришлось присутствовать при этих свиданиях, они, наверное, ни за что не узнали бы в нем героя великосветских салонов Версаля и Квебека. Они не поверили бы ни своим ушам, ни своим глазам.
      А между тем, молодой человек никогда в жизни не чувствовал еще себя счастливее.
      Один раз Анжела не явилась утром на свидание. Капитан прождал ее целый день. Наконец, наступила ночь, а молодой девушки так и не было. Луи, вначале только слегка волновавшийся, к вечеру начал уже сильно тревожиться, точно предчувствуя что-то недоброе. Более благоразумный Золотая Ветвь тщетно старался успокоить его и придумать причины, которые могли задержать молодую девушку дома. Капитан не слушал его и, несмотря на поздний час, не решался покинуть места свидания и вернуться в форт Дюкэн.
      Все самые убедительные доводы солдата разбивались об отчаянное упорство офицера.
      - Если она не пришла, - говорил он, - значит, с ней случилось какое-нибудь несчастье. Понять не могу, что заставляет ее так тщательно скрывать от меня, где она живет. Хорош, должно быть, ее отец, если ей приходится, благодаря ему, бояться чужого! Я не увижу ее больше!
      - Вы совсем напрасно так волнуетесь, капитан, и, наверное, увидите ее завтра же утром, поверьте мне. Молодая девушка не булавка, которую нельзя найти в копне сена. Женщина никогда не пропадет.
      Несмотря на красноречие Золотой Ветви, граф де Виллье с мрачным предчувствием повернул назад.
      Было уже очень поздно. Солнце садилось в волнах пурпура и золота за вершинами Аллеганских гор. Прохладный ветерок волновал поверхность реки, и на ней вздымались волны, как на океане.
      Офицер, полурастянувшись на корме пироги, предавался своим печальным думам, не обращая внимания на великолепные пейзажи, развертывавшиеся, как в калейдоскопе, перед его глазами.
      Вдруг он поднялся и стал прислушиваться. С правого берега реки доносился какой-то шум. Солдат остановил пирогу и тоже прислушался. С берега доносились страшные крики вперемежку с мольбами и раскатами веселого смеха.
      - Что там такое? - спросил тихо граф.
      - Похоже на то, что там режут кого-то.
      - А что, если мы отправимся туда?
      - Как прикажете, капитан, но только уж очень поздно, и, если мы станем заниматься чужими делами, мы упустим свои:
      мы приедем в форт в то время, когда ворота будут уже заперты.
      - Да, это правда. Поедем в форт, - отвечал капитан.
      - Тем более, что в этих местах дикари воют таким же точно образом. Иной раз, право, можно подумать, что они собираются перерезать горло один другому, а подойдешь поближе и окажется, что ничего подобного нет, а они или молятся своим богам или же пляшут и поют на свадьбе.
      Граф де Виллье поднял уже руку, чтобы подать знак Золотой Ветви продолжать путь, как вдруг раздирающий крик пронесся в воздухе, и капитан задрожал с ног до головы. Смертельная бледность покрыла его лицо. Он узнал голос Анжелы.
      - Вперед! - крикнул он в ту же минуту взволнованным голосом.
      Солдат тоже понял, в чем дело. Он не нуждался больше ни в каких объяснениях, повернул лодку и, налегая изо всех сил на весла, стрелой понесся к берегу.
      Крики становились все слышнее и слышнее. Граф де Виллье, ни жив ни мертв, сидел на своем месте и только повторял поминутно:
      - Скорей! Скорей!
      Золотая Ветвь молча протянул ему весло. Луи схватил его. Пирога буквально летела по воде. Как только нос лодки ударился в прибрежный песок, офицер и солдат выскочили на берег, захватив с собою оружие.
      Бегом направились они сквозь кустарник в ту сторону, откуда крики неслись теперь все чаще и слышались уже гораздо громче. Граф де Виллье и его спутник буквально задыхались от усталости, но они не только не уменьшили быстроты бега, а, напротив, напрягали последние усилия, стараясь достигнуть как можно скорее того места, откуда неслись крики, и так добежали до края поляны.
      Ужасное зрелище представилось их глазам. Десятка два людей, в которых по костюму не трудно было узнать канадских колонистов, кричали и неистовствовали, размахивая саблями, топорами и ружьями над головами старика и молодой девушки, находившихся в средине этого живого круга.
      Одного взгляда было достаточно, чтобы узнать молодую канадку. Он, значит, не ошибся. И в ту же минуту, не думая об опасности, которой он подвергался, не зная даже, как далеко отстал от него солдат, граф де Виллье одним прыжком бросился на злодеев, грозивших смертью его возлюбленной.
      Расталкивая одних, нанося направо и налево удары другим и опрокидывая все, встречавшееся ему на пути, он в одну минуту был уже рядом с ней.
      Золотая Ветвь, так как ему нечего было особенно волноваться, бормотал про себя:
      - Их много, их слишком много!
      Тем не менее он продолжал идти следом за своим начальником, видимо, не желая, чтобы он один подвергался первому взрыву гнева людей, планы которых он явился разрушить, не справляясь даже о том, что здесь происходит: преступление или мщение.
      А здесь в это время как раз именно и происходило отмщение, или расплата с тем, кого обвиняли эти грубые и рассвирепевшие люди.
      Их жертвой был не кто иной, как отец Анжелы, таинственный человек, которого граф проклинал всего несколько минут тому назад; тот, кого плантаторы и колонисты называли изгнанником или колдуном, не зная ни его настоящего имени, ни происхождения.
      Вот таким образом все это случилось.
      Несколько человек колонистов возвращались к себе домой из форта Дюкэна, где они, в обмен на свои товары, приобретали необходимые для себя предметы. На обратном пути они встретили на уединенной тропинке старика, который спокойно шел вместе с молодой девушкой по направлению к своему жилищу среди леса.
      Отправляясь в форт, колонисты также имели в виду и свои собственные удовольствия, и в течение нескольких часов, проведенных ими в форте, успели выпить, и выпить хорошо в компании с солдатами гарнизона. Их, правда, нельзя было назвать совершенно пьяными, нет, они твердо держались на ногах и были только сильно возбуждены под влиянием спиртных напитков.
      Отец и дочь посторонились, давая им дорогу. И вот это-то едва и не стоило им жизни.
      Будь канадцев человека четыре или пять, они не только не осмелились бы затронуть старика, к которому они питали нечто вроде инстинктивного уважения и страха, но даже постарались бы не попасться ему на глаза.
      К несчастью для старика, внушавшего им подобные чувства, их было много, и это обстоятельство и придало им храбрости. Ободряя один другого, они сначала осыпали его градом насмешек, на которые последний считал унизительным для себя отвечать. Затем они постепенно становились все смелее и смелее и, окружив старика, стали бранить его так, как умеют браниться только подвыпившие колонисты.
      Будь старик один, он, по всей вероятности, не отозвался бы ни одним словом и продолжал бы идти вперед, не обращая внимания на их брань и насмешки. Но, потеряв терпение и опасаясь за дочь, он решил заставить их замолчать и поступить в этом случае, как подобает настоящему мужчине. В ту же минуту он повернулся к ним лицом, сделал несколько шагов по направлению к негодяям и, схватив за шиворот самого наглого из крикунов, без особого усилия отбросил его на десять шагов от себя.
      Такая необычайная сила и притом в таком старике изумила пьяных колонистов. Они стали шептаться и, по-видимому, готовы были отступить. Но в эту минуту тот, которому так жестоко пришлось испытать на себе силу мускулов старика, вскочил на ноги и, вне себя от ярости, с ножом в руке бросился на отца Анжелы, подстрекая в то же время своих товарищей упреками и насмешками.
      - Вали все на Изгнанника! Убьем колдуна! - ревел он. - Трусы! Не стыдно ли вам бояться одного человека... пустите меня, я всажу ему нож в бок.
      Отец Анжелы загородил ее собою и, твердо упершись ногами в землю, с оружием в руках смело смотрел в глаза своим противникам.
      Канадцы, возбужденные насмешками товарища и рассчитывая на свое численное превосходство, ободрились и с громкими криками устремились на него.
      Произошла страшная свалка. Изгнанник дрался с отчаянием отца, защищающего свою дочь, которая может сделаться добычею разбойников, не признающих ни Бога, ни голоса совести. Двое, самые ближайшие к нему, покатились на землю: один с раскроенным черепом, другой с пулею в груди. Остальные кинулись на него, как свора собак на загнанного кабана. В продолжение нескольких минут, старик отчаянно дрался, стряхивая с себя озверевших людей.
      Все эти люди, возбужденные выпитой водкой и запахом крови, думали только об одном - обессилить своего врага и повалить его на землю с тем, чтобы убить его после страшных пыток.
      Что могли сделать героические усилия одного человека против двадцати? Отдалить на несколько минут свою гибель. Не было никакого сомнения, что нападающие вскоре овладеют им. Подавленный численным превосходством врагов, старик, наконец, был побежден; его схватили и затем перетащили на средину поляны, где несмотря на слезы и мольбы его дочери, крепко-накрепко привязали к дереву.
      Покончив с этим, они снова собрались в кружок и стали придумывать род казни. Казнь, конечно, должна была окончиться смертью, - весь вопрос сводился только к тому, чтобы придумать смерть помучительнее.
      Старик обвинялся, во-первых, в убийстве двух колонистов во время борьбы, а затем на нем тяготели еще и другие преступления. Но самым тяжким было обвинение в колдовстве.
      Все окрестные жители были убеждены, что захваченный ими в плен старик - колдун, благодаря которому у них гибнет скот, горят и рушатся дома и гибнут посевы на плантациях.
      Из состраданья к молодой девушке, которая валялась у них в ногах, вымаливая прощение отцу, они, посоветовавшись, решили не подвергать пыткам свою жертву.
      Но это вовсе не значило, что казнь будет отменена. Смерть товарищей требовала отмщения. И вот, после недолгого совещания, самозванные судьи объявили Изгнаннику, что он будет расстрелян, а затем труп его повесят вниз головой на дереве в добычу хищным птицам.
      У всех канадцев были ружья, и они решили сейчас же привести приговор в исполнение.
      Обезумевшая от горя Анжела бросилась к своему отцу и обвила его руками, как живая цепь, твердо решившись не покидать его и разделить с ним его судьбу.
      Угрозы убийц, просьбы и приказания осужденного, то умолявшего, то приказывавшего дочери оставить его и спасать свою собственную жизнь, не повели ни к чему.
      - Нет, нет, отец, - повторяла она, задыхающимся от слез и рыданий голосом, - мы умрем вместе!.. вместе!..
      Что же касается Изгнанника, - мы пока сохраним за ним это прозвище, то он все так же гордо и смело смотрел на своих врагов, и ничто не обнаруживало в нем страха. Если же сердце его и разрывалось на части, то только потому, что он тревожился за участь дочери; он думал о том, что будет с нею, когда его не станет. Кто поддержит ее? Кто защитит ее? Скорбь за дочь буквально сводила его с ума, и он, со всем красноречием, на какое только был способен, уговаривал и умолял бедного ребенка оставить его и спасаться самой, пока не поздно.
      Тем временем, колонисты осмотрели свои ружья, а затем стали полукругом перед осужденным ими на смерть человеком.
      Двое или трое из колонистов, самые свирепые и злые, вышли из круга и подошли к дереву с целью оттащить молодую девушку от отца.
      Анжела, не произнося ни слова, молча сопротивлялась палачам, которые никак не могли оторвать ее от отца.
      - Оставь меня, уходи, дорогое дитя! - кричал старик. - До свидания, там, на небе!
      Ребенок отвечал только слезами и ласками и, извиваясь как змея, отбивался, как умел, от колонистов.
      Колонисты положительно обезумели под влиянием охватившей их жажды крови. Многим из них, кроме того, казалось, что такие, в сущности, пустяки, как казнь заведомого колдуна, и так отняли у них слишком много времени, и они торопились покончить все как можно скорее. И вот эти-то недовольные осыпали ядовитыми насмешками тех, которые не могли справиться с упорством и отчаянною смелостью слабой девушки.
      При этом некоторые из них заметили, что если она мешает привести в исполнение приговор и желает разделить судьбу колдуна, то надо исполнить ее просьбу и убить и ее вместе с отцом.
      Крик и шум, поднялся страшный.
      Может быть, в конце концов, рассвирепевшая толпа и привела бы в исполнение этот ужасный замысел, если бы неожиданное появление двух военных не изменило положения дел.
      Граф де Виллье силой проложил себе путь к Изгнаннику и, став впереди его и дочери, загородил собою доступ к ним.
      Колонисты, удивленные внезапным появлением офицера, отступили на несколько шагов. В ту же минуту подбежал Золотая Ветвь и с лихорадочной поспешностью принялся развязывать веревки, которыми Изгнанник был привязан к суковатому дереву, исполнявшему роль позорного столба.
      При виде капитана у Анжелы снова явился голос, и с решимостью, которая дается только дочерней любовью, она бросилась к ногам его с жалобным рыданием.
      - Спасите его, Луи! Спасите моего отца!
      - Не бойтесь ничего, Анжела! Я ручаюсь вам за него, - отвечал уверенным тоном граф.
      - Они знают друг друга! - прошептал старик, который, несмотря на все, что ему пришлось пережить в эти минуты, сохранил спокойствие, присущее только людям с сильной волей.
      Между тем, офицер, устремив угрожающий взгляд на колонистов, испуганных и отступавших перед ярким огнем, горевшим в его глазах, сказал:
      - Подлые разбойники! Кто вы такие?.. Дикие звери или дикари, что с такою яростью нападаете на старика и ребенка! Боже милостивый! Это превосходит пределы всякого вероятия, и у меня даже является желание сейчас же наказать вас за вашу подлость и жестокость.
      Золотая Ветвь спокойно, как на смотру, держал ружье на караул, понимая мысль своего начальника и помогая ему своим хладнокровием.
      - Прежде всего бросьте оружие! - приказал граф де Виллье.
      Колонисты опустили головы, и несколько ружей упало к ногам отважного молодого человека. Вид французского мундира вызвал в них спасительный страх. Хмель выскочил у них из головы. Стыд, а вместе с ним и угрызение совести наполняли их сердца.
      Это были невежественные люди, натуры грубые и суеверные и когда прошла первая вспышка гнева, они поняли свой безобразный поступок. Бездельники дрожали при одной мысли о том, что французское правосудие, скорый военный суд, может потребовать от них отчета в этом гнусном деянии.
      Граф прекрасно понимал волновавшие их чувства. Он видел свою победу и решился немедленно извлечь из нее пользу.
      - Золотая Ветвь, - сказал он солдату, все так же неподвижно стоявшему рядом с ним и готовому по первому знаку исполнить приказание своего офицера. - Золотая Ветвь, этих негодяев нужно отвести в форт Дюкэн. Зови сюда солдат!
      - Слушаю, господин капитан, - отвечал вестовой, не сморгнув глазом и делая вид, что отправляется исполнять приказание.
      Колонисты смущенно переглянулись. Многие из них по опыту знали, как скоро расправляется губернатор с преступниками в таких случаях. Они считали себя погибшими и дрожали от страха, как в лихорадке.
      Но тут в судьбе их совершенно неожиданно принял участие Изгнанник; он жестом остановил Золотую Ветвь и, поддерживаемый под руку дочерью - так сильно повлияла на него только что выдержанная им борьба - медленными шагами приблизился к графу де Виллье.
      По знаку капитана Золотая Ветвь вернулся на свое место.
      Старик с величайшим благородством склонил голову перед молодым человеком и сказал ему:
      - Милостивый государь, я обязан вам жизнью. Господь да благословит вас, но не за то, что вы сохранили мою жизнь (я уже довольно пожил), а за то, что вы сохранили мою жизнь для моей дочери, которую убила бы моя смерть! Но я умоляю вас, будьте великодушны до конца!
      - Я вас слушаю, сударь.
      - Дайте мне слово исполнить одну мою просьбу.
      - Я ни в чем не могу вам отказать.
      - Эти люди глубоко заблуждаются, и они сами не знали что творили. Они раскаиваются. Простите их, как и я прощаю им!
      - Ваша просьба... - отвечал капитан, как бы не желая снизойти к мольбе старика.
      - Простите их! - шепнула ему на ухо и молодая девушка. - Простите, Луи! Я так счастлива!
      - Умоляю вас исполнить мою просьбу, - продолжал Изгнанник, - во имя всемогущего Неба, направившего вас сюда для того, чтобы спасти меня и мое дитя!
      Канадцы, видя, что за них вступился человек, которого они только что собирались убить, с плачем бросились на колени перед ним и офицером.
      С минуту граф стоял молча.
      Колонисты с умоляющими лицами ожидали своей участи. Наконец, граф приказал им подняться и, обратившись к Изгнаннику, сказал:
      - Хорошо, милостивый государь, из уважения к вам и снисходя к вашей просьбе, я согласен позволить спокойно уйти этим людям. Но пусть только они убираются поскорее! Пусть уходят, но они должны знать, что спасением жизни они обязаны именно вам, а не кому иному. Пусть они вечно помнят о вашем великодушном поступке. Но, если только когда-нибудь, - прибавил он, с угрожающим видом поворачиваясь к колонистам, - если только когда-нибудь вы забудете это, то вас ждет немедленная и жестокая расправа за вашу неблагодарность!
      Колонисты, довольные, что разделались так счастливо, спешили как можно скорее исполнить приказание офицера. Они забрали свое оружие и удалились, даже ни разу не оглянувшись назад, каждую секунду опасаясь, что из кустов выйдут солдаты, за которыми посылал офицер Золотую Ветвь.
      Французы, старик и молодая девушка молча дожидались пока скроется последний из канадцев. Как только все они исчезли из виду, раздался веселый взрыв смеха - это хохотал Золотая Ветвь.
      - Братцы солдаты, - кричал он весело, - опустите свои ружья!
      Граф де Виллье хотел было остановить этот неуместный порыв веселости, но Изгнанник не дал ему времени исполнить это желание.
      - Благодарю вас, сударь, - проговорил он, протягивая ему руку. - Вот моя рука. Уже более десяти лет, как я не протягивал ее человеку такому храброму, и, - прибавил он медленно... - такому честному, надеюсь.
      Офицер взял руку и крепко пожал ее.
      Старик вздохнул спокойнее, освободившись от странного подозрения, закравшегося к нему в душу при словах "Луи и Анжела", которыми обменялись молодые люди.
      Последняя поблагодарила за это своего отца такой улыбкой и таким взглядом, которые во сто крат дороже заплатили ему за то, что он так сердечно отнесся к молодому человеку.
      - Пойдем, отец, пойдем домой, - тихо проговорила молодая девушка.
      - Пойдем.
      - Вы слишком слабы и едва ли в состоянии дойти до дома, - сказал капитан после некоторого колебания.
      Изгнанник печально улыбнулся. Он отлично понимал, какое чувство заставляло офицера предлагать ему свою помощь. Но, не желая дать понять капитану свои мысли, он отвечал:
      - Совершенно верно, я живу довольно далеко отсюда и, кроме того, я был бы очень рад видеть вас у себя.
      Анжела покраснела, как спелая вишня. Ее возлюбленный с трудом скрывал свою радость. Золотая Ветвь стал сквозь зубы насвистывать победный марш, в то время как маленький отряд медленно удалялся с поляны, чуть было не сделавшейся местом гнусного убийства.
      Глава VIII. ЖИЛИЩЕ ИЗГНАННИКА
      Граф Луи де Виллье, проводив Изгнанника и его дочь до дверей дома, возвращался в форт в самом радужном настроении, - его радовало главным образом то, что ему удалось заплатить долг Анжеле, так еще недавно спасшей ему жизнь.
      Но в форте Дюкэн его ожидали плохие вести. Из Квебека прибыл курьер и в числе привезенной им с собою корреспонденции было письмо и к капитану де Виллье.
      Письмо было от барона де Гриньи, друга детства графа. Барон сообщал, что графине де Малеваль очень скоро удалось открыть хитрость ее обольстителя, искавшего только предлог, чтобы расстаться с ней, освободиться от нее.
      Вне себя от ярости за то, что ее так коварно покинул человек, ради которого она пожертвовала своим добрым именем, и раздраженная ироническими утешениями своих отринутых обожателей и насмешливыми улыбками женщин, к которым прежде она относилась так строго, она поклялась жестоко отомстить виновнику всего этого, то есть, графу де Виллье.
      Ее самолюбие страдало столько же, может быть, даже еще больше, чем любовь. Она закрыла для всех двери своего дома и, живя одна в самом уединенном месте, в нескольких милях от Квебека, вырабатывала план мести. До сих пор еще никому не удавалось проникнуть к ней. Она скрылась в одном из своих имений, и все забыли о ней.
      Барон де Гриньи серьезно советовал графу де Виллье держаться настороже.
      Непримиримая ненависть к нему, в которой поклялась графиня де Малеваль, не остановится ни перед чем, писал барон, - а он достаточно успел изучить характер этой женщины и хорошо знает, на что способна она.
      В конце письма он прибавлял, что в скором времени присоединится к своему другу: губернатор Новой Франции дает ему поручение к коменданту форта Дюкэна. По приезде барон обещал сообщить подробно все, что осталось недосказанным в письме, а равно и все, что удастся ему разузнать перед отъездом.
      Молодой человек, читая это письмо, в сущности очень важное, все время пожимал плечами, а затем, дочитав письмо, вместо того чтобы испугаться, облегченно вздохнул полной грудью. Ненависть графини вполне освобождала его от упреков прошлого. Чего ему было бояться ненависти женщины в таком месте, о котором графиня не имеет никакого понятия и куда ей нельзя будет проникнуть ни в каком случае. До тех пор, пока он не возвратится в Квебек, ее гнев не только успеет сто раз стихнуть, но даже и пройти совсем.
      - А потом, - продолжал он, улыбаясь, - если обращать внимание на угрозы всех покинутых женщин, которые не желают примириться со своей участью, тогда лучше и не жить.
      Кроме того, образ Анжелы стал между ним и воспоминанием о мстительной креолке.
      Подумав еще несколько минут, он бросил на стол письмо барона де Гриньи и выкинул из головы мысль о графине.
      Такой поступок графа де Виллье доказывал, что он совсем не знал женщин, в особенности тех из них, которые могли предъявлять на него какие-нибудь права. Но страсть слепа, а граф безумно любил дочь Изгнанника. При других условиях он, наверное, отлично понял бы характер этих очаровательных созданий с розовыми ноготками, магнетическими взглядами и пленительными улыбками. Он сумел бы оградить себя от этих Цирцей, нежная организация и экзальтированная натура которых одинаково опасны при проявлениях как злых, так и добрых намерений, которые за отвергнутую любовь очень часто идут даже на преступление и смерть.
      Такое незнание или, лучше сказать, такая беззаботность могла иметь ужасные последствия для него. Он и не подозревал, какая гроза собиралась над ним и как близка эта гроза. Весь охваченный любовью, которая, по его мнению, была его первою любовью, граф де Виллье точно забыл о своем полном любовных приключений прошлом, презирая угрозы в будущем и живя только настоящим, казавшимся ему в таком радужном цвете. Благодаря неожиданной случайности, ему удалось, не преступая клятвы, взятой с него молодой девушкой, исполнить свое самое заветное желание. Он совершенно свободно встречался с ней у нее в доме на глазах отца и с полного согласия последнего.
      После случайной и счастливой встречи в лесу старый Изгнанник и его дочь дошли с графом де Виллье и его верным вестовым Золотой Ветвью до дверей дома. Здесь, вежливо поклонившись молодому человеку, Изгнанник на минуту удержал протянутую ему руку в своей. Затем он несколько минут с каким-то странным упорством пристально и молча смотрел прямо в глаза молодому человеку и, наконец, сказал:
      - Еще последняя просьба, милостивый государь?
      - Я весь к вашим услугам, - отвечал Луи де Виллье, твердо решившись сделать с своей стороны все, чтобы заслужить расположение и дружбу отца той, которую он обожал.
      - Я очень прошу вас сказать мне имя человека, которому я обязан больше чем жизнью, - прибавил старик.
      - Мое имя Луи Кулон де Виллье. Изгнанник вздрогнул. Между тем, его собеседник продолжал:
      - Я - капитан морского королевского полка и в настоящее время состою на службе в гарнизоне форта Дюкэна.
      - Граф де Виллье! - прошептал отец Анжелы.
      - Граф де Виллье, да, милостивый государь, - отвечал молодой человек, удивившись что его назвали графом, хотя сам он случайно и не упомянул об этом, - но вы плачете, сударь!
      Изгнанник украдкой вытер две крупные слезы, выкатившиеся из его глаз, поднятых к небу с выражением невыразимого счастья. Затем, быстро овладев собою, он продолжал:
      - Господин граф, вот мое скромное жилище. Если рассказы обо мне невежественных колонистов не пугают вас, если вы не отринете дружбы и признательности человека, никогда никого не оскорбившего и умышленно не делавшего никому зла, приходите, как только вам представится возможность, как можно чаще, посидеть у моего очага. Моя дочь и я, мы всегда будем очень счастливы видеть вас у себя.
      Молодой человек, в свою очередь, поклонился в знак благодарности и удалился, чуть не прыгая от радости. Золотая Ветвь шел за ним, философски рассуждая о превратностях мира сего и ослеплении отцов, не знающих и не замечающих, что их дочери влюблены. Таким образом, незаметно дошли они до форта Дюкэна, где графа де Виллье ждало письмо от барона де Гриньи.
      На другой день молодой человек поспешил сделать визит отшельнику. Затем он стал бывать очень часто. Радушно встречаемый хозяевами одинокого жилища, он так привык к этим посещениям, что его ноги, даже без посредства его воли, как бы сами собой направлялись в эту сторону. Золотая Ветвь только в редких случаях сопровождал его.
      "Кажется, я стесняю капитана", - решил про себя добрый малый, и никогда даже не расспрашивал графа де Виллье об Изгнаннике и об Анжеле.
      Нечего прибавлять, что и отец и дочь встречали офицера всегда с выражением неподдельной радости, и при этом молодой человек и молодая девушка пользовались в присутствии старика такою же свободой, как и тогда, когда они встречались одни в лесу и, благодаря этому, нисколько не сожалели об этих свиданиях, покровительствуемых Небом.
      - Когда вас нет, Луи, - говорила ему Анжела своим проникавшим ему прямо в сердце голосом, - мне кажется, что солнце перестало освещать наш дом.
      Изгнанник, в первый раз отказавшийся от своей привычки к одиночеству, видимо, считал молодого человека как бы членом своей семьи. Он сочувственно смотрел на зарождавшуюся любовь молодых людей. Он давал им полную свободу и уходил из дому, не думая о том, что оставлял их одних; иногда ему случалось проводить вне дома в лесу часа по два, по три и, возвращаясь домой, он заставал их все так же мирно беседовавших, как и перед его уходом, и это, по-видимому, не только не удивляло его, но даже доставляло какое-то особенное удовольствие.
      Кроме того наслаждения, которое граф де Виллье находил в разговорах с Анжелой, - причем любовь его росла не по дням, а по часам, - молодого человека все сильнее и сильнее интересовал и таинственный старик. Для него так же, как и для всех остальных, он пока оставался Изгнанником.
      Графа де Виллье возмущало невежество и суеверие канадцев, благодаря которому почтенный и безобидный старик чуть было не сделался жертвой преступления со стороны людей, которым он, в сущности, не причинил никакого зла; но при этом ему все-таки иногда приходило в голову, что, может быть, отец Анжелы несет эту кару в возмездие за совершенное им преступление или какой-нибудь бесчестный поступок. Но в такие минуты ему стоило только бросить хоть один взгляд на открытое честное лицо старика и поймать затем невинную улыбку любимой им молодой девушки - и все сомнения сейчас же рассеивались как дым. Постепенно исчезли и все эти подозрения или, правильнее сказать, сомнения, и оба мужчины с полным доверием относились друг к другу.
      Беседуя со стариком очень часто и подолгу, граф де Виллье имел возможность заметить и по достоинству оценить обширные знания, развитой ум и меткость суждения ненавидимого всеми старика, который, как казалось графу, был даже не в состоянии причинить кому-либо зло. При этом его очень интересовала тайна, скрывавшая прошлое хозяина таинственного домика в лесу. Он сознавал превосходство этой сильной, энергичной, высокомерной натуры, которая с высоко поднятой головой принимала незаслуженное унижение.
      На угрозы озверевших колонистов Изгнанник отвечал молчаливым презрением. Ни жалобы, ни ропота никогда не срывалось с его уст. Он снисходительно относился к своим невежественным врагам, а если иногда и обращал на них внимание, то только для того, чтобы оказать им услугу, причем ни один из них никогда не знал имени благодетеля.
      Граф де Виллье совершенно справедливо говорил себе:
      "Этот странный человек не всегда жил в лесу и видел лучшие дни. Не может быть, чтобы он с детства вел жизнь лесного бродяги..." В нем слишком часто сказывалось аристократическое происхождение. Его манеры невольно выдавали в нем знатного господина. В Европе или в Америке, но он должен был некогда играть видную роль и занимать высокий пост. Эти мысли до такой степени овладели умом капитана, что он стал считать их несомненными.
      Все это еще больше подстрекало любопытство молодого человека, и он не раз делал попытки осторожно проникнуть в тайну, окутывавшую прошлые годы отца молодой канадки. Но все его усилия вызвать отца Анжелы на откровенность не привели ровно ни к чему. Старик, всегда так оригинально и интересно рассуждавший о всевозможных вещах, не касавшихся его прошлого, отлично умел свернуть разговор на другое, когда молодой человек затрагивал вопросы, на которые он не хотел отвечать.