- Как же это я ничего не подозревал!
      - О! Я отлично пряталась... я была так рада, так рада, что могу смотреть на вас, могу видеть вас.
      Это было сказано так просто, так невинно, что молодой француз, совершенно растерявшись, в немом восхищении смотрел на молодую девушку.
      Золотая Ветвь, до которого доносились только отдельные фразы, с угрюмым видом опустил глаза и в то же время бормотал про себя, кусая усы:
      - Что за черт! Смеется она что ли над нами? Надо будет проверить.
      И он стал внимательно прислушиваться, делая вид, что его нисколько не интересует их разговор. А в это время капитан, увлеченный и покоренный наивной и трогательной грацией молодой канадки, говорил ей:
      - Итак, вы думали обо мне?
      - День и ночь.
      - Почему вы не дали мне знать об этом?
      - Каким образом?
      - Каким-нибудь способом... Можно если не сказать, то написать это...
      - Я не смела!..
      - Наконец, вы могли сделать это так, как вы поступили сейчас!
      - А! Теперь это совсем другое дело.
      - Почему? - спросил, улыбаясь, офицер.
      - Теперь мне кажется, будто я вас знала... всю жизнь.
      - Правда?
      - Я даже спрашиваю себя, как я могла жить, не зная вас?
      - Милое дитя! Значит, я должен вас любить за это вдвойне...
      - О! Да, любите меня! - с живостью перебила его молодая девушка.
      - Да, и на это целых две причины! - повторил молодой человек.
      - А какие?
      - Во-первых, вы спасли мне жизнь.
      - О! Это не может идти в счет. Стреляя в этого индейца, я спасала вас от него для себя.
      - И вы меня любите?
      - Конечно, я вас люблю! - отвечала канадка с восхитительной чистосердечностью.
      - Настоящей любовью или как друга?
      - Настоящей любовью! - повторила она изумленно и стараясь понять, что значат его слова.
      - Да?
      - Не знаю.
      - Пусть меня повесят, если я верю хоть одному слову из того, о чем воркуют эти голубки! - пробормотал Золотая Ветвь, который в это время строгал палочки, чтобы показать, что его вовсе не интересует разговор канадки и офицера.
      Молодая девушка в это время продолжала:
      - Я не знаю, как назвать то чувство, которое я испытываю.
      - Объяснитесь.
      - Я все время думаю о вас! Мысль о вас не оставляет меня даже во время молитвы... Я не могу не думать о вас, даже если бы я этого и хотела.
      - Злая.
      - О! Я не злая, потому что я люблю вас... Верите вы мне?
      - Верю.
      - И вы хорошо делаете. Я никогда не лгала. В наших лесах нет надобности лгать, как в ваших городах, где все наперерыв обманывают друг друга.
      - Я не обману вас!
      - Гм! Гм! - подумал Золотая Ветвь в своем углу.
      - Видите ли, друг мой, - продолжала молодая девушка, - ваш образ никогда не покидает меня... Здесь ли вы, или нет вас, я вижу вас, чувствую ваше присутствие.
      - Но это гораздо лучше дружбы!
      - Лучше? Нет.
      - Тогда больше, чем простая дружба.
      - Это возможно, - проговорила она, задумчиво опуская глаза, - я очень люблю моего отца; я люблю его всей душой, а между тем, я люблю его не так, как вас, - это не одно и то же.
      - А почему же нет? - возразил молодой человек, которому очень приятно было слушать эти слова и который в то же время боялся неловким замечанием оскорбить ее дочернюю любовь.
      - С отцом я всегда спокойна, ровна и беззаботна, а когда я вижу вас, со мной происходит совсем иное. Когда я вижу вас, слышу ваш голос - я чувствую то страшную тоску, то безумную радость. Надежда встретить вас до боли сжимает мне сердце и я вся горю желанием видеть вас. Я вся дрожу, когда собираюсь сюда, и все-таки я сажусь в пирогу и еду.
      Молодой человек не знал, что и отвечать канадке на эти слова. Это происходило, впрочем, вовсе не от излишней скромности... Нет, за это можно было смело поручиться. Ему не раз приходилось иметь дело с опытными кокетками, которые говорили с ним почти таким же языком, как молодая канадка, и он всегда умел пользоваться такими случаями.
      Но ему еще никогда не приходилось выслушивать такие откровенные признания при первой же встрече и, притом, в такой безыскусственной форме.
      Чистосердечная наивность, полнейшее неведение этого ангелоподобного создания, которое, спокойно улыбаясь, стояло перед ним, покоряли и восхищали его в одно и то же время.
      В его сердце вспыхнула любовь, любовь целомудренная и благородная, как и та, которая ее внушала, - любовь, которая, как он это чувствовал, могла окончиться только с его смертью. Слова любви просились у него с языка, но он не произносил их.
      Зачем стал бы он выражать словами то, о чем так ясно говорили его глаза? Если бы он хоть тысячу раз подряд повторил:
      "Я вас люблю! Я вас обожаю!" - эти слова не могли бы найти более верного доступа к сердцу этого прелестного и целомудренного ребенка, чем его почтительное молчание.
      Они молча смотрели друг на друга, как очарованные. Несмотря на свое скептическое отношение ко всякого рода чувствительным сценам, а тем более в любовных похождениях, Золотая Ветвь тоже не мог остаться равнодушным зрителем и, отвернувшись, незаметно смахнул бежавшие из глаз слезы.
      - Все это пустяки! - ворчал он при этом, - мой капитан впадает в детство! Я не понимаю, как это можно объясняться в молчанку... Ну, да не в том дело... Это действует даже и на меня, черт возьми! Не знаю только почему! Признаться, я был бы очень рад, если бы кто-нибудь намылил мне шею, как это проделает завтра прачка с этим платком.
      С этим словом он вынул из кармана платок, которому, по всей вероятности, в первый раз пришлось намокнуть от слез, хотя владелец платка и сам не знал, что именно заставляет течь слезы по его щекам, обожженным американским солнцем.
      Наконец, оба влюбленных обрели дар речи.
      Солдат весь превратился в слух.
      - Как вас зовут? - спросила канадка офицера.
      - Луи.
      - Луи! Очень хорошее имя, оно мне нравится, - сказала она, хлопая в ладоши.
      - Почему?
      - Да разве вы не знаете, что так же точно звали и нашего святого короля?
      - Да, это правда.
      - Я говорю про короля Франции!
      - Вы знаете это? - удивленно сказал молодой человек.
      - Я знаю все, что касается Франции.
      - Вы - француженка.
      - Да.
      - О! Тем лучше! А как вас зовут, милое дитя?
      - Анжела. Вам нравится это имя?
      - Анжела? Разумеется.
      - Я очень рада, что это имя вам нравится! - вскричала она.
      - По-моему, это как нельзя более подходящее имя для вас.
      - Почему? - спросила она, не придавая никакого особого значения своему вопросу.
      - Вы забываете, что слово Анжела происходит от слова ангел, - отвечал офицер, целуя в то же время ее ручки.
      - Вы смеетесь надо мною?
      - Боже сохрани!
      Она прямо посмотрела ему в лицо и прочла в его глазах, что он говорит истинную правду.
      - Вы любите рыбную ловлю? - спросила она.
      - За неимением лучшего.
      - А вы будете приезжать сюда иногда удить рыбу?
      - Каждый день.
      - Хорошо, когда вам надоест удить или читать, вспомните обо мне.
      - Вы не придете больше? - тревожно спросил он.
      - Приду, но я не буду мешать вам. Я буду поступать так же, как делала это и до сих пор: я буду смотреть на вас.
      На этот раз Золотая Ветвь не мог удержаться, чтобы не свистнуть, выражая этим и удивление и веселый смех.
      Молодой человек поспешно отвечал:
      - Но я не хочу и слышать этого.
      - Чего?
      - Я хочу, я желаю, чтобы вы мешали мне заниматься чтением, которое не доставляет мне особенного удовольствия, я требую, чтобы вы мешали мне заниматься рыбной ловлей, которая, сказать вам правду, вовсе не интересует меня. Видите, - прибавил он затем, смеясь, - это нельзя назвать даже жертвой с моей стороны.
      - Хорошо, я буду приезжать посидеть с вами.
      - И мы будем болтать?
      - Как сегодня. Вы живете близко отсюда?
      - В нескольких милях.
      - А где именно?
      - Я служу в гарнизоне форта Дюкэна.
      - Форт Дюкэн! Я не знаю его, но я часто слышу о нем.
      - От кого?
      - От... от моего отца, - отвечала молодая девушка, после легкого колебания.
      - Ваш отец! Чем он занимается? Он - колонист? При этом простом и вполне естественном вопросе молодая
      девушка задумалась и побледнела, несмотря на все старание
      скрыть это от глаз своего собеседника.
      - Вы не хотите огорчать меня, Луи?
      - Сохрани меня Боже!
      - В таком случае никогда не говорите мне о... о моем отце. Все подобные вопросы могут угрожать ему большою опасностью. Вот все, что я могу вам сказать о себе: мы живем одиноко среди леса... Отец, по мере сил, старается исполнять все мои малейшие желания. Моя улыбка делает его счастливым. Мы любим друг друга и пока спокойно живем в своем уголке. Я умоляю вас, Луи, как в моих, так и в ваших интересах не пытайтесь отыскивать наше убежище! Дайте мне клятву, что вы исполните мою просьбу!
      - Клянусь вам, Анжела.
      - Благодарю.
      - Ну, а если какие-нибудь непредвиденные обстоятельства столкнут нас лицом к лицу?
      - Значит, так будет угодно Богу, и я не стану упрекать вас за это. Помните, что все, что ни делает Господь, все к лучшему.
      - Итак, завтра вы приедете сюда?
      - Я приеду завтра и буду приезжать каждый день. А теперь мы должны расстаться.
      - Уже? - печально проговорил Луи.
      Так нужно, друг мой. Мне предстоит еще длинный путь, чтобы добраться до дому. Если отец вернется без меня, он будет беспокоиться и отправится меня разыскивать, и я дрожу при одной мысли о том, что он может застать нас здесь.
      - Разве мы делаем что-нибудь дурное?
      Подобный вопрос был более чем странен в устах молодого и блестящего начальника Золотой Ветви. А между тем вопрос был сделан совершенно искренно: любовь - волшебник, от нее дураки умнеют, а умные глупеют.
      - Ровно ничего, - отвечала Анжела, улыбаясь, - но я так счастлива, когда вижу вас, что меня пугает все, что может помешать мне быть с вами.
      - Вы очаровательны! - мог только сказать капитан.
      - Нет, я вас очень люблю и это заставляет меня быть осторожной и благоразумной. Вы будете думать обо мне сегодня и завтра?
      - Спрашивать меня об этом - значит оскорблять меня.
      - Я тоже все время буду думать о вас, я в этом уверена. Таким образом, мы даже в разлуке будем как бы вместе.
      С этими словами она высвободила свои руки из его рук. Затем она быстро и ловко прыгнула в свою пирогу и схватила весла.
      - До завтра, Луи, - крикнула она еще раз на прощанье.
      - До завтра, Анжела.
      - Счастливый путь, - счел с своей стороны нужным сказать и Золотая Ветвь.
      Пирога отошла от берега и вскоре скрылась за поворотом реки. Офицер остался один на берегу, неподвижный, охваченный странным волнением.
      - Я люблю, люблю ее! - воскликнул он, не обращая никакого внимания на подошедшего к нему вестового. - Я безумно люблю ее!
      - И вы совершенно правы, капитан. Молодая особа стоит того, чтобы потерять несколько голову; но это, по моему мнению, нисколько не мешает нам собраться в дорогу и ехать обратно в форт Дюкэн.
      - Хорошо, едем. Зато завтра!..
      -Мы ранехонько вернемся назад, - заметил лукаво улыбаясь, Золотая Ветвь.
      - До свидания, Анжела, до свидания! - крикнул капитан, точно молодая девушка могла его слышать.
      - Ох! Эти влюбленные! Эти влюбленные! - опять начал ворчать солдат. Все то же, все та же старая песня!
      Затем солдат и офицер сели в пирогу, не думая об уборке трупа краснокожего, которого они покидали здесь в добычу ястребам. Через час они достигли форта Дюкэна.
      Странная перемена произошла в беззаботном до сих пор молодом офицере. Все только что случившееся вдруг дало цель его жизни. Он любил, как никогда. Ему казалось, что он в один час прожил целую вечность. Все его прошлое стушевалось, отошло назад. Пред ним открывалось светлое и радостное будущее
      Глава VI. В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ХОРОШЕНЬКОЙ ЖЕНЩИНЕ НИКОГДА НЕ СЛЕДУЕТ ИМЕТЬ БЕЛОГО ПОПУГАЯ
      Граф Луи Кулон де Виллье, капитан первого ранга морского королевского полка, входившего в это время в состав гарнизона форта Дюкэна, по своему происхождению принадлежал к одной из самых старинных аристократических фамилий в Анжу; целый ряд его предков фигурирует на страницах преимущественно военной истории нашей славной родины.
      Как известно, форт Дюкэн в то время представлял важный военный пункт, который занимали французы в Канаде при слиянии Аллеганы и Манонгохелы, образующих затем реку Огио.
      Графы де Виллье считали себя потомками знаменитого Бренна, по прозвищу Кэйлонь, прославившегося еще во времена первого вторжения римлян. Один из баронов де Виллье участвовал во взятии Иерусалима Годфридом Буллионским.
      Одним словом, везде, где только в средние века велась война: в Европе, в Азии, на Сицилии или в Святой Земле - предки графа Кулон де Виллье всегда храбро сражались в рядах французских рыцарей. Военная жилка и жажда к приключениям невольно влекли членов этого дома главным образом туда, где можно было добыть скорее славу, чем богатство. Эта благородная раса не отступала ни пред какой опасностью. Фамилия Кулон де Виллье упоминается в числе первых колонистов Новой Франции.
      Представитель этой славной фамилии поселился здесь, в Канаде, прельщенный красотами природы и теми благами, которые сулила эта тогда еще девственная почва. Сто человек его вассалов пожелали разделить с ним его судьбу. Он основал колонию, которая сперва процветала, а затем совершенно распалась после его внезапной и неожиданной смерти.
      В более недавнее время, т. е. за тридцать лет до начала нашего рассказа, младший член фамилии де Виллье, офицер кариньянского полка, в свою очередь, поселился в Новом Орлеане. Но и в этой новой стране какой-то странный рок тяготел над этим древним родом: новый колонист исчез в один прекрасный день, так что никто даже и не мог объяснить причины, заставившей его поступить таким образом, как не могли сказать, где именно он нашел себе убежище. Все самые тщательные розыски не привели ни к чему. Все было напрасно.
      Но как бы там ни было, фамилия Кулон де Виллье была хорошо известна и пользовалась большим уважением в Канаде
      Здесь жили в большом числе потомки прежних вассалов этого рода. Несмотря на многие годы, прошедшие со времени переселения отцов в Новый Свет, эти честные люди с глубочайшим уважением хранили память о своем сеньоре и прежнем владыке
      Граф Луи де Виллье, одаренный, подобно своим предкам, пылкою душой и подвижным характером, очень скоро пресытился прелестями парижских будуаров и жизнью при дворе короля Людовика XV.
      Этот развращенный король слишком много отдавал времени любовным похождениям и благодаря этому почти не обращал внимания на заслуги состоявших при нем придворных, если они не принадлежали к числу излюбленных им куртизан.
      Молодой дворянин обратился с просьбой разрешить ему отправиться в Америку, куда уже несколько лет тому назад переселился его старший брат.
      Министр Людовика XV заставил довольно долго упрашивать себя, видимо, желая придать разрешению характер особой милости.
      Наконец, разрешение все-таки было получено. Граф де Виллье простился со своими друзьями и отправился а Гавр, куда он так спешил, что успел застать еще в гавани корабль, отправлявшийся в Квебек - столицу колоний в Новой Франции.
      Молодой человек носил прекрасное имя, и это имя, в соединении с благородством и репутацией первого щеголя Версаля, открыло ему настежь все двери самых аристократических домов в Канаде.
      Здесь граф Луи де Виллье, со всем пылом и самонадеянностью молодого человека, не думающего о последствиях, очертя голову бросился в вихрь светских развлечений. Он волочился за всеми женщинами, должны мы прибавить, чтобы не уклониться от истины. Женщины очень редко относятся сурово к ухаживанью молодого блестящего кавалера, в особенности же по ту сторону океана. В некоторый промежуток времени наш молодой искатель приключений сделался кумиром прекрасного пола Канады.
      Тут надо сознаться, что молодой офицер, так порицавший разгульную и безумную жизнь версальского двора, превратившись в американского искателя приключений, вместе с тем как бы утратил отвращение к тому, что он так порицал, и со всем пылом своей молодой необузданной натуры бросился в вихрь удовольствий праздного светского общества.
      Граф де Виллье как нельзя более был подготовлен для той роли, которую ему пришлось играть в высшем обществе Квебека. Но увы! Все проходит и все имеет свой конец в этом мире. Человек скоро пресыщается всем этим и ему надоедает быть предметом ласк и обожаний с утра и до вечера. Подобного же рода история произошла и с графом де Виллье.
      Разочарование и пресыщение наступили даже гораздо раньше, чем он мог ожидать. Он исчез на некоторое время. На все присылаемые ему приглашения, он не отвечал ни слова. Его нельзя было больше встретить ни в великосветских салонах, ни в наиболее посещаемых кабачках, ни на прогулках, где собиралась вся квебекская молодежь. В продолжение недели только и речи было, что о нем одном.
      Но в Квебеке, как и в Париже, восемь дней равняется восьми векам. К концу недели любопытство, возбужденное исчезновением Дон-Жуана, стало заметно ослабевать. Покинутые им прекрасные дамы, которые могли бы составить такой же длинный список своих поклонников, как и знаменитый испанский обольститель, вспомнили других обожателей. Еще несколько дней, и имя его уже не упоминалось больше в разговорах. Он был забыт.
      А, между тем, Луи де Виллье не без причины так неожиданно скрылся из мира, полного наслаждения и удовольствий.
      В числе креолок, считавшихся в то время царицами моды и красоты в салонах Квебека, особенно выделялась одна. Многочисленные поклонники тщетно добивались ее благосклонности. Ее репутация неприступной добродетели оставалась все время непоколебимой и незапятнанной; ее доброе имя строго возвышалось на своем пьедестале, окруженное всем, что было молодого, богатого и блестящего в высшем обществе Канады. Ее мраморного сердца ни на секунду не коснулось жаркое пламя любви обожавших ее ухаживателей. Ни один луч любви не мог растопить льда ее требовательного ума.
      В обществе то и дело называли имена ее поклонников, сделавшихся жертвами своей страсти. Один всадил себе в грудь кинжал, потому что она отказала открыть ему дверь в один из бурных вечеров. Другой угрожал поджечь ее дом, где она всегда жила, и сгореть вместе с ней, если она откажется выйти за него замуж. Она ограничилась тем, что переехала на свою виллу в окрестностях Квебека.
      Отвергнутый поклонник, впрочем, нисколько не смутился этим обстоятельством. Он поджег дом дамы своего сердца и, не найдя ее в комнатах, застрелился с отчаяния.
      Вначале все восхищались ее строгостью и очаровательной внешностью, затем стали проклинать ее красоту, и общество отвернулось от нее.
      Это было несправедливо, нелепо, но это было именно так.
      Предмет стольких проклятий и ненависти, она имела не более двадцати одного, двадцати двух лет. Звали ее Камилла де Малеваль.
      Мадам де Малеваль была вдова штаб-офицера, убитого в последнюю войну с англичанами; муж провел с нею только медовый месяц, не имев времени наскучить ей прозой жизни. Кроме того, с ее точки зрения, у нее, пожалуй, имелся еще и другой повод оплакивать мужа, потому что он оставил ей колоссальное богатство. Для всякой другой вдовы оставленное умершим мужем богатство было бы скорее источником радости, чем горя. Для нее же оно составляло вечный предмет траура, напоминавшего ей о муже, так щедро наградившем ее.
      Мы уже сказали, что графиня Камилла де Малеваль была странное существо, странное и очаровательное. Высокая с тонкой талией, гибкая, как пальма, она была превосходно сложена. Нельзя себе даже представить, сколько было невыразимой грации в этой женщине, обладавшей той великолепной внешностью, которую наши прадеды так метко определяли словами: "осанка королевы". Черные волосы составляли очаровательный контраст с бледно-голубыми глазами, метавшими молнии из-под длинных шелковистых ресниц. Чувственный пурпуровый ротик часто складывался в тонкую насмешливую улыбку. Из ее уст звучал гармоничный, проникающий в сердце голос. Белизна кожи, тонкие черты лица, крошечные руки и ноги, элегантная внешность ставили ее в разряд самых совершенных представительниц человеческого рода.
      С первого же взгляда она привлекала, очаровывала и покоряла.
      Граф де Виллье встретился с нею. Эта встреча заставила его бросить все свои амурные похождения и легкие ежедневные победы. Его предупреждали об опасности, которой он подвергался. Советы друзей только еще более подзадорили его.
      Сказать человеку, с первого же взгляда влюбившемуся в женщину: "берегитесь! Вы не будете иметь успеха, мы все были прогнаны один за другим", значит подлить масла в огонь.
      Луи де Виллье не хотел ничего слышать. Он был представлен графине де Малеваль, которая с первого же дня стала обращаться с ним, как обращалась и с его предшественниками. Он потерял голову. Она закрыла ему двери своего дома.
      Граф де Виллье поклялся, что он во что бы то ни стало проникнет к ней, хотя бы даже через окно. Случай помог ему.
      Но можно ли сказать, что случай "помог ему"?
      Да. Хотя тот день, когда ему посчастливилось проникнуть к прекрасной креолке, следовало бы назвать самым несчастным днем в его жизни.
      Но чему быть, того не миновать. Вот каким образом удалось графу де Виллье войти победителем в дом к графине де Малеваль.
      У нее был белый какаду, с перышками на щеках, с красным хохолком, которого она привезла из Европы. Этой замечательно красивой птицей, обладавшей необыкновенной памятью, любовались все знакомые графини. Хозяйка обожала его. Она научила его говорить и даже петь. Она берегла его как зеницу ока.
      Рядом с графиней де Малеваль жил богатый плантатор. У плантатора была мартышка, очень забавная и очень злая в одно и то же время. Она любила только своего хозяина и без разбора кусала всех, кто осмеливался приблизиться к ней - будь то человек или животное.
      Обезьянку звали Ник.
      Попугая - Бианко.
      В один прекрасный день Ник оборвал цепочку, взобрался на стену, отделявшую владения плантатора от владений графини, спрыгнул в парк, пробрался в святилище, где отдыхал Бианко, и, осторожно взяв его в лапы, выскользнул вон, несмотря на отчаянные крики негритянки, прибежавшей слишком поздно и поэтому не имевшей возможности помешать неожиданному похищению.
      Шум и крики вызвали из комнаты графиню де Малеваль.
      В ту же почти минуту прибежал и плантатор за своей обезьянкой. Ник, взобравшись на дерево высотою в сто футов, весело забавлялся с бедным Бианко, которому это вовсе не доставляло удовольствия. Плантатор хохотал. Графиня ломала руки в отчаянии.
      Граф де Виллье довольно часто прогуливался мимо дома прекрасной креолки. Пользуясь суматохой, он без особого труда проник в парк, привлеченный отчаянными воплями хозяйки Бианко.
      - Я готова пожертвовать жизнью за спасение попугая! - говорила графиня де Малеваль сквозь слезы. - Я отдам все свое состояние и даже жизнь; я все отдам, все!
      Плантатор продолжал хохотать.
      Граф де Виллье склонил голову перед вдовою графа де Малеваль и почтительно проговорил:
      - Один поцелуй, и я выручу вашего попугая.
      Хорошенькая женщина протянула ему руку.
      Граф де Виллье почтительно запечатлел на ней поцелуй. Затем, взяв мушкет у одного из слуг графини, хладнокровно стал целиться в Ника. Плантатор подскочил к нему, размахивая кинжалом в восемнадцать дюймов.
      - Если вы убьете обезьянку, я убью вас, - прохрипел он. Граф де Виллье молча пожал плечами и выстрелил. Обезьянка, которой пуля угодила прямо в голову, выпустила попугая, и тот тяжело упал на колени к своей госпоже. В ту же минуту французский кавалер упал к ее ногам, сраженный кинжалом плантатора.
      Нечего и говорить, что прежде, чем упасть и лишиться чувств, молодой человек успел прикладом мушкета раздробить череп плантатору.
      Какое, однако, оказалось дорогое животное - попугай графини де Малеваль,
      Он стоил жизни обезьяне, плантатору и французскому дворянину. Обезьяна умерла на самом деле. Канадцу дурно ли, хорошо ли, но починили голову, хотя он остался идиотом на всю жизнь. Что же касается Луи де Виллье, то хозяйка Бианко должна была оставить его у себя до полного выздоровления.
      И молодой человек долго не поправлялся.
      Медленное выздоровление и частые посещения графом де Виллье графини де Малеваль - все это вместе давало обильную пищу для злословия врагам графини, и первая слабость неприступной креолки сделалась общим достоянием
      Тигрица была укрощена.
      Сердце ее, наконец, заговорило в пользу очаровательного и неустрашимого спасителя Бианко, белого попугая Графиня де Малеваль перенесла это поражение, как женщина мужественная и вместе с тем гордящаяся испытываемым ею новым чувством. Вместо того, чтобы заставить сплетников прикусить язычки и опровергнуть слухи по поводу ее отношений с графом де Виллье, она так открыто принимала его поклонение, что заставила умолкнуть даже самых ярых своих врагов.
      Граф, довольный своим успехом, в первое время искренно наслаждался им он думал, что он счастлив Его возлюбленная тоже всецело отдалась этой страсти, захватившей ее таким странным образом. Она теперь только и бредила, что замужеством.
      Луи де Виллье призадумался, стал допрашивать себя, и результатом этих допросов и совещаний со своею совестью явилось довольно странное решение для поклонника очаровательной креолки. Графиня ему нравилась, но он не любил ее. Молодой человек был слишком честен, чтобы жениться на женщине, которую он не любил. В его счастье была огромная доля удовлетворенного тщеславия.
      В одно прекрасное утро он проснулся, с изумлением ощущая холод и пустоту в сердце. Итак, эта страсть, казавшаяся такой желанной, такой очаровательной, стала ему в тягость. Он пытался разорвать ее. К несчастью, в противоположность молодому человеку, креолка полюбила его со всей страстью своей пылкой души и в эту любовь вложила всю надежду на будущее счастье.
      У графа де Виллье не хватило духу порвать узы. Он стал ждать.
      Но время только еще сильнее стягивало звенья его цепи.
      Он надеялся, что новый каприз вернет ему свободу; но молодая женщина, к несчастью, оставалась непоколебимо верна охватившей ее любви
      Сознавая невозможность разрыва обычным путем, как это практиковалось при дворе Людовика XV, он решил употребить геройское средство. Средство это заключалось в поспешном бегстве Граф де Виллье был уверен, что графиня его забудет, если он уедет и надолго
      - Долой с глаз - вон из сердца! - говорил он себе
      Граф де Виллье немедленно отправился к маркизу Дюкэн де Мэнневилль, губернатору Новой Франции, которому его рекомендовали с самой лучшей стороны.
      Маркиз всегда очень симпатично относился к нему Ни словом не упомянув об обстоятельствах, заставляющих его обратиться с подобной просьбой, молодой человек попросил не оставлять его больше в Квебеке и как можно скорее дать ему возможность с пользою послужить королю
      Маркиз де Мэнневилль был прежде всего светский человек Он понял все с полуслова. Он даже не улыбнулся - что делало честь его проницательности - и горячо похвалил графа за его ревность и преданность службе его величества.
      Затем капитан де Виллье тут же получил приказ отправиться в полк, стоявший гарнизоном в форте Дюкэне, внутри страны Если прибавить, что губернатор Новой Франции тоже состоял в числе обожателей, отвергнутых прекрасной графиней де Малеваль, тогда станет вполне понятна причина утвердительного и быстрого ответа.
      Заполучив приказ, граф де Виллье отправился к своей возлюбленной. Здесь лицо его выражало такое взволнованное состояние духа и такое глубокое отчаяние звучало в его голосе, что молодая женщина легко далась в обман. Она не только горевала о предстоящей разлуке, но еще должна была утешать изменника, который втихомолку смеялся над тем, как ловко удалась ему его хитрость.
      Они стали изыскивать способы отклонить исполнение этого жестокого приказа. Но графиня де Малеваль, видевшая в этом прежде всего месть со стороны маркиза де Мэнневилль, уверяла, что все хлопоты не приведут ни к чему. Волей-неволей приходилось покориться. Она клялась любить его вечно; он, с своей стороны, самыми страшными клятвами заверял ее в том же.
      На другой день рано утром граф де Виллье, боясь, как бы приказ не был отменен, покинул Квебек и отправился в далекий путь, всей душой радуясь вновь обретенной свободе.
      Глава VII. РАСПЛАТА
      В тот день, когда капитан де Виллье занимался на берегу речки рыбной ловлей и чтением в одно и то же время и чуть не поплатился жизнью за свою беспечность, исполнился ровно месяц со дня его прибытия в добровольное изгнание в форт Дюкэн.
      Часто ли в течение этого месяца вставал образ Камиллы де Малеваль перед глазами блестящего офицера? Жалел он или нет о том, что так резко прервал всякие сношения с очаровательной вдовушкой? Не вздыхал ли он по временам, сравнивая свое настоящее более чем скромное существование с веселою жизнью великосветского общества в Квебеке? Может быть, в последнем случае главную роль играла монотонно-однообразная жизнь в форте, находившемся на границе с пустыней и, благодаря этому, лишенном всех удобств местностей, пользующихся плодами цивилизации?
      Все эти вопросы разъяснятся сами собой и притом в самом непродолжительном времени.
      Прежде всего нужно заметить, что появление очаровательного создания, которое таким чудесным образом спасло ему жизнь, окончательно разрушило чары, привязывавшие его к прошлому, как бы хорошо оно ни было. Пылкая и капризная великосветская дама навсегда лишилась места в его сердце. Все его помыслы были теперь заняты простодушной девушкой, безыскусственная речь которой заставляла его испытывать сладостное волнение истинной любви. Здесь он в первый раз всеми фибрами своего сердца ясно ощущал, что любит.
      Прошло несколько дней, и его любовь к канадке только еще больше усилилась. Каждое утро молодой человек в сопровождении Золотой Ветви, к которому он питал полнейшее доверие, отправлялся в пироге на условленное место свидания, куда аккуратно являлась и молодая девушка. Долгие часы незаметно пролетали в составлении проектов будущего и в торжественных клятвах во взаимной любви перед лицом лучезарного солнца. Затем молодые люди расставались.